Глава девятая
— Шо, опять ты? — сказал Матвею кузнец, опершись о крышу автомобиля. Саше было видно только нижнюю половину лица, полные губы, щёки с ямочками над чёрным от сажи фартуком. Но тон вопроса сомнений не оставлял: глаза хозяина кузницы, должно быть, иронически прищурены.
— Это ты вместо «здравствуйте»? — недовольно буркнул Матвей.
— Здравствуйте, господин жулик! — уважительно поздоровался кузнец, отвесил поклон, и тут увидел рядом с Матвеем Волкова.
— А, так ты не один, — проговорил он. — То-то я гляжу, чего это ты себе «выкаешь». Ну шо, здравствуйте, господин хороший.
Он вытер о фартук руку, без труда дотянулся ею через салон — знакомиться.
— Александр, — представился капитан, отвечая на крепкое рукопожатие.
— А меня зовут Осипом, по фамилии Решетиловым.
— Лопату свою убери, — попросил прижатый к спинке сиденья Джокер, — Одеяние мне вымажешь.
— Ну да, ты ж у нас весь в белом, — проговорил участливо Осип, убрал руку и поинтересовался уже без иронии. — С чем хорошим пожаловали?
— Дай во двор сначала заехать, — попросил, оправляя на себе балахон, Матвей.
— Заезжай и к боксу сразу же, к тому, шо с подъёмником.
— Чур меня, — с отвращением отозвался сатир, но во двор въехал. Слева проплыло крыльцо с точёными балясинами. Медведь нацелился в тёмный прямоугольный зев длинного сарая, но заезжать не стал, остановился, устало урча двигателем.
Саша, не дожидаясь приглашения, вылез, — надоело сидеть, — побродил, разминая ноги, — онемели до иголок, — заметил краем глаза, как плавно, почти беззвучно съехались воротные, крашенные серой краской, створки, подивился, но так и не определил, каким чудом это произошло. Привык уже, что все механизмы в Княжествах работают с лязгом, рёвом и копотью; ворота Решетиловы оказались приятным исключением, и подвижностью своей обязаны были не иначе как электродвигателям. «Но откуда у него здесь электричество?» — подумал мельком Волков, однако мысль в голове не задержалась. Жар июньского солнца лёг на плечи и затылок. Пахло скошенною травой. И звуки какие-то сухие, трескучие. Думать лень. Саша потянулся, заложив руки за голову, пытаясь понять, кто стрекочет: «Цикады? Кузнечики?»
— Так вот, — встретил Осипа вылезший из машины сатир. — Загудело что-то. Само, я ничего не…
— Я слыхал уже, не глухой, — пресёк оправдания мастер, — и понял, шо само оно. Само разбило подшипник ступицы правого переднего колеса, ты, понятно, тут ни при чём.
— Чур меня, чур! — опять отмахнулся Матвей.
— Ага, как подшипник, так чур, а по ямам козлом скакать это тебе не чур. Заезжай, говорю, на подъёмник, чурка ты необструганная.
Ворча недовольно себе под нос, сатир уселся за руль, загнал машину в сарай и во тьме зажглись красные фонари, зачем-то вделанные в заднюю дверь машины. Горели недолго, сразу после того, как погасли, хлопнула дверца и Матвей снова выскочил на залитый солнцем двор, но не с пустыми руками — прихватил чемодан. Вид его живо напомнил Волкову суетливого медика, вылетевшего с санитарным ботом по вызову.
— Держи, — сказал он, протягивая ценный груз Волкову, и покосившись на кузнеца, добавил:
— Зря в салоне бросил.
— Нет уж, — сказал Волков и сунул руки в карманы, не желая прикасаться к чемодану, из-за которого погибло столько народу. — Пусть у тебя будет.
— Мгм, — промычал, расплывшись в улыбке, сатир. — Доверяешь, значит. Правильно. Пойдём со мной, отведу тебя к манихеям. Время обеденное.
Саша оглянулся на кузнеца, прикидывая: «С этим бы пообщаться. Но Матвей чурается. Что делать, к манихеям идти или здесь остаться? Нет, сперва Осипа расспросить не мешало бы с глазу на глаз», — и вместо ответа спросил у мастера:
— Надолго это?
Решетилов помялся, но отвечать ему не пришлось.
— А нам торопиться некуда, — неожиданно беспечно проговорил сатир. — До вечера уехать всё равно не получится, я Осипа знаю, то не так, это не эдак, глядишь — на дворе темно. Ночлега лучше чем в Манихеевке поблизости не найти, вот и заночуем у них. Мне бы, — и-эх! — выспаться не мешало бы. А завтра на свежую голову… Слышь, Саша, так идёшь ты со мной к манихеям, или я сам? Жрать, понимаешь… То есть, кушать что-то очень уж хочется.
— Иди сам, я после поем. Мне с дороги муторно, — соврал Волков, внимательно наблюдая за выражением лица провожатого. Что-то подозрительное было в желании заночевать в селении манихеев, и зевок получился у Джокера фальшивым, хоть, надо признать, за рулём заснул непритворно. «Может быть, просто домогается манихеевых разносолов?»
— И правильно, — поддержал Волкова кузнец — если шо, так обедом и я накормить могу, с дороги и по жаре моя еда полезней. Ступай-ступай, без тебя разберёмся. И знаешь шо? Найди и пришли ко мне сюда Петровича.
Он повернул сатира за плечи и подтолкнул ладонью в спину, приложившись между лопаток. Впрочем, Матвей не сопротивлялся и на очевидную фамильярность обращения не обиделся. Заспешил к прорезанной рядом с воротами калитке, ни дать ни взять деятельный стажёр медицинской службы, по рассеянности забывший где-то свою белую шапку-таблетку.
— Мошенник, — беззлобно обругал его кузнец. Саша, согласный с таким определением всецело, всё-таки глянул на хозяина кузницы с удивлением. Привык просто за последние сутки к тому, что местное население не склонно выражать свои мысли прямо.
— Ну, шо смотришь? Или тоже боишься оскоромиться? — спросил Осип насмешливо, склонив к плечу круглую голову (волосы с проседью, завитками, как проволока).
— Не понимаю, — ответил Саша, пытаясь вспомнить, что означает это слово: «оскоромиться».
— В мастерскую войти не брезгуешь?
Саша пожал плечами и вместо ответа вошёл. После залитого солнцем двора — мрак, прохладно и пахнет какой-то химией. Вытянув руки, капитан Волков храбро шагнул в неизвестность, шаг, другой, а на третьем шаге коленом стукнулся обо что-то острое и угловатое: «Чтоб тебя!..»
— Погоди, в яму грохнешься, — сказал за спиной Осип, там звучно щёлкнуло и под высоким потолком сарая замигали, наливаясь светом, вспыхнули мощные синеватые лампы-трубки. Не керосинки, не факелы, а самые обыкновенные галогеновые светильники, точно такие же как в старых марсианских грузовых порталах и прочих древних помещениях, брошенных с полвека тому назад за ненадобностью.
— Электричество? — не удержавшись, громко спросил Волков. Голос его раскатился под потолком дребезжащим жестяным эхом.
— Не при свечах же ж мне работать, — с заметным удовольствием отозвался Осип, возясь у машины с лапами громоздкого сооружения, между столбов которого Матвей оставил автомобиль. — Ты, может, думал, шо сын моего отца с паровой турбиной не справится? Или ты считаешь, шо из трубы дым столбом — это кузнец Решетилов себе жарит блинчики? Не воображаешь ли ты, шо я, как селянин какой-нибудь, под стол залезу, завидев лампочку? А не хочешь ли ты назвать меня неучем?
Высказывая эти предположения, Осип кланялся своему громоздкому приспособлению и совал его стальные лапы под днище машины. Получилось ровно по одному поклону на каждый риторический вопрос.
— Но! — заявил он, выпрямляясь, покосился на собеседника, словно ожидал ответа, покивал, провозгласил: «Но ты, мил человек, ошибаешься!» — хотя Волков ни одно из высказанных предположений не подтвердил. После этого кузнец прошествовал к стене и сунул пальцем в коробку с кнопками, от которой чёрной змейкой уползал к потолку провод. Под обшарпанными кожухами лапчатого монстра завыло, защёлкало, и Матвеев автомобиль торжественно пополз к потолку. «Электродвигатели? Гидравлика? — хлопая глазами, изумлялся Саша, — но как же?..»
— Я кузнец высшей милостью! — заявил Осип, отпуская кнопку. Звучно щёлкнуло реле, вой стих, медведь замер под потолком, вывесив испачканные грязью колёса, а Решетилов добавил: — Кузнец, а не жулик ряженный и не манихей какой-нибудь, лыком подпоясанный.
«Да уж, не лыком, — отметил Саша, оглядывая ладную крепкую фигуру кузнеца, не в домотканом балахоне, а в таком же почти, как у самого капитана Волкова, синем комбинезоне. — Но, помнится мне, Матвей одежду мою называл не иначе как еретической?»
— И не у всякого кузнеца, — продолжил Осип, зайдя под днище машины и задирая голову, — найдётся в хозяйстве паровая турбина с генератором, в Магдалиновке, к примеру, ничего лучше местный кузнец не придумал, чем приспособить под это дело дизельный двигатель. А главное шо?
Осип крутанул колесо, прислушался, дождался, пока остановится, и продолжил лекцию:
— Главное, шо нет у него аккумуляторов. Вот и мучается, дурачок, экономит солярку, заведёт, когда сварка ему нужна, потом заглушит. А тут опять… Нет, вспомню — тошно делается, как я мучился без аккумуляторов. Да и с ними тоже… Где ж Петрович? Самому придётся на задний двор идти. С аккумуляторами, понимаешь, ионными тоже намучился, пока с месяц назад не достал по случаю водородные. Здесь побудешь или со мной пойдёшь?
— Да, — неопределённо ответил Волков, размышлявший, почему его собеседник не стесняется называть вещи своими именами наперекор устойчивой местной традиции обходиться эвфемизмам.
— Ну, пойдём тогда, — пригласил кузнец, истолковав согласие в желательном для себя смысле.
— И где же достал водородные? — поинтересовался Саша больше для того, чтобы не угас интересующий его разговор.
— А ты знаешь, что это такое вообще — водородные аккумуляторы? — спросил, оглянувшись через плечо, Осип.
— Ещё бы.
— Тот-то я гляжу, одет ты по-нашему, — заметил кузнец, отыскивая ощупью очередную кнопку. «Вр-р-рау!» — взвыли двигатели, уехала в сторону сдвижная дверь и Саше в лицо дунуло жаром, но не сухими травами, а с привкусом пыли и ржавчины. Щурясь на солнце, капитан оглядел обширный, заваленный неузнаваемыми механическими останками задний двор. Лишённые стёкол кабины, остовы в рыжих пятнах сплошь, раззявленные крышки капотов, и в них тускло блестящие развороченные потроха, а над всем этим корявая красная лапа небольшого подъёмного крана, установленного на шасси какого-то древнего колёсного грузовика.
— Одет ты по-нашему, но не кузнец, — рассуждал Решетилов, копаясь в недрах гигантского стального шкафа, встроенного в стену сарая. — Зачем иначе по такому пустяку как разбитый подшипник вы с жуликом этим ко мне бы заехали? Или Матвею от селян чего-то понадобилось?
«Он меня в чём-то подозревает», — решил Волков, и ответил:
— Я в автомо… в медведях не разбираюсь.
— Да ладно тебе кривляться! — не оборачиваясь, бросил кузнец. Ковырялся, гремя железяками, в ящике, и не понятно было, раздражён тем, что не может найти запасную часть, или злится почему-то на гостя. — Брось! Надоели вы мне все, хуже некуда. Джип это, а не медведь! Встретишь человека, думаешь — свой брат, кузнец, а он тебе: «медведь». Чёрт, да где же он? А! Вот он! Вот же, филин слепой, вот он, подшипник-то!
Осип покрутил находку на пальце, с лязгом захлопнул дверь шкафа и мотнул головой: «Пойдём».
— Почему? — спросил, собравшись с мыслями, эмиссар Внешнего Сообщества. — Почему ты можешь называть автомобиль автомобилем, а они (Волков указал большим пальцем за спину) боятся?
— А, так ты нездешний! — сообразил кузнец. — Ясно. Из пузырников? Тогда понятно, почему связался с этим жуликом. Ты смотри, как бы он тебя…
— А всё-таки, — прервал его Саша. — Почему тебе можно, а им нельзя?
— Потому шо я кузнец высшей милостью, и от князя мне отпущение дадено, — важно проговорил Осип.
— И ты можешь…
— Да, могу. Я, хоть и человек подневольный, но свободнее их всех, даже Кия свободнее. И все мы, кузнецы, таковы. Сам подумай, Александр, или как тебя? Я без них проживу, а они-то как? Без меня-то куда они денутся? Селянам лошадей ковать, плуги-бороны чинить, зубы драть кто будет? То-то. А джипы? А мотоциклы их?
Кузнец горячился, видимо, накипело. «Ишь, как его зацепило, — думал Волков, — Всё ясно. Не с кем об этом поговорить обычно. Живёт на отшибе, один. Или не один?»
— И вертолёты, — добавил он, следя за реакцией мастера.
— Нет, — покачал головой тот, внезапно сбавляя тон, — вертолётами на севере занимаются. У нас таких мастеров почитай шо нет. Стожаровский кузнец рассказывал, будто есть один мастер по вертолётам в Дальневосточном Княжестве, откуда и сам я родом. Но, думаю, он врал. Я так и сказал ему: брешешь. А если не брешешь, то откуда знаешь? Ты ж из Стожаровки дальше чем на двадцать вёрст сроду не ездил! А туда же — рассказываешь мне, шо в Дальневосточном Княжестве делается, в задонецкой этой самой территории. Пустобрёх. Однако кузнец толковый, даром что старый. Но заменщика готовить не спешит, говорит, я ещё годков тридцать-сорок проскриплю, а там уже и… А я так, Саша, думаю…
Но выяснить соображения заболтавшегося кузнеца о подготовке смены не получилось. Визгнула, открываясь, вделанная в ворота мастерской дверца, в освещённом прямоугольнике — силуэт. Низкорослый, худой кто-то на пороге остановился, осматриваясь.
— Иван Петрович! — встретил его радостным восклицанием мастер. — Где ты шлялся так долго? Заходи, работа есть.
— Здравствуйте, — пискляво поздоровался Иван Петрович и закрыл за собой дверь. «Мальчишка, лет десять-двенадцать, — определил Волков. — Глаза раскосые».
— Мать не пускала, сказывала — нечего, — ответил, нахмурившись мальчик. — Что за работа? Опять пустяк какой-нибудь?
Произнёс он это так, что Волков ещё раз оглядел его пристально: тщедушный, шея тонкая, волосы прямые, тёмные, — с Осипом ничего общего, но вёл себя и слова выговаривал точь-в-точь как кузнец. «Нет, не сын он ему. И отчество — Петрович, а не Осипович. Разве что приёмный, и то вряд ли, скорее подмастерье или просто так, из любопытства в кузнице трётся. Почему же тогда?..»
— Почему же мать не пускала в кузницу? — поинтересовался Волков. Мальчуган шмыгнул носом, смолчал, искоса только глянул, копаясь в ящике с инструментами.
— А потому не пускала, — ответил за него Осип, — шо кузнец для них если и не хуже Неназываемого, то уж точно не намного лучше. Ваня, опусти-ка подъёмник.
Проследив за тем, как подручный тянется, став на цыпочки, к пульту управления гидравлическим чудовищем, Осип снова повернулся к Волкову и проговорил с горечью:
— Не любят они нас за нечестивые наши занятия, боятся, считают, шо с Неназываемым знаемся. Сам скоро увидишь. Одёжку твою разглядят, посмотришь тогда, как с тобой обходиться станут.
Сказал, махнул рукой и принялся откручивать колесо, складывая болты в карман фартука. Дёргал гаечным ключом, приговаривал:
— Опасаются. Но терпят. Кто ж ещё… Лошадей ковать. Плуги, бороны. Терпят. Но детям заказывают. К кузнецу не ходи! Смотри! Ходить будешь, кузнецом сделает. Оскоромишься — не пущу домой. Да, Иван Петрович? Шутильник дай, не сорву никак, прикипело. Детей малых нами пугают: кушай дитятко, кушай малое, кто кашку не ест, молочка не пьёт, того, дитятко, заберёт кузнец. И утащит его в свою кузницу. И, понимаешь, обидно-то как! Сидишь иной раз вечером, бобыль-бобылём, смотришь на огоньки деревенские, слушаешь дальние песни…
— Так женился бы, — участливо посоветовал Волков.
— Женился!? — злобно выдохнул Осип, снимая колесо. Откатил, положил плашмя, после исподлобья глянул волком на Волкова, но сдержался, и добавил с деланным равнодушием:
— А жениться нам не велит закон. Согласно указу княжьему, жениться, семьёй жить и иметь детей нечестивому не положено, а придёт пора искать сменщика — из деревни взять. Выбрать лучшего.
— Машка тебе передать велела, — вклинился в разговор Иван Петрович и добавил, потупившись: — Я забыл совсем.
— Шо передать? — встревожился Осип.
— Да вот, чепуху эту, — буркнул мальчуган, полез в карман холщовых своих мешком висевших штанов и протянул на грязной ладони зверушку терракотового цвета.
«Из обожжённой глины», — отметил про себя Волков, вытягивая шею, чтоб заглянуть через плечо Осипа.
— Чепуха, — проговорил с улыбкой кузнец, рассматривая Марьин дар, и добавил, задумчиво:
— Машка… Мария, понимаешь, Петровна подарок шлёт Осипу недостойному.
Потом встрепенулся, спрятал глиняную игрушку в нагрудный карман, и скомандовал подручному:
— А ну, Ванька, шевелись бодрей. Как закончим, — пойдём, пообедаем.
* * *
Внешний вид Решетилова дома не обещал особых удобств. Поднимаясь следом за хозяином на высокое крыльцо и ведя пальцем по шершавому, потемневшему от времени брусу перил, Волков пытался представить, что увидит внутри: печь белёную? Скоблёные доски пола и тесовые широкие лавки? Ничего этого не оказалось в двусветном зале, куда капитана ввели из полутёмных сеней. На полу какое-то полимерное покрытие, стены — да, досками обшиты, но вместо маятниковых часов с кукушкой — электронные, большие, с зелёными цифрами. В ванной комнате, куда Осип отправил первым делом Ивана Петровича, всё в плитах мраморных, и не умывальник с баком, а обычные краны, из-под коих, — вы подумайте! — горячая вода потоком в молочную раковину. Дожидаясь хозяина, Саша прошёлся по гостиной, отмечая находки: печь электрическая с духовым шкафом. Какой-то пульт в стену вделан, возможно для управления кондиционированием. Но пустовато. Из мебели — стол обеденный со стульями да пара кресел у окна по обе стороны от низкого столика непонятного назначения. Можно, конечно, предположить, что, сидя за ним, хозяин читает, но ни книг, ни журналов в комнате не видно.
Иван Петрович шумно сопел и ёрзал на стуле, проявляя вполне понятное нетерпение, но хозяин из ванной не показывался долго, там шумела вода. Наконец, Осип появился в комнате, довольный, распаренный, в домашнем облачении (просторной полосатой пижаме), покрутил носом, довольно фыркнул и направился к окну, потирая покрасневшие руки.
— Сейчас, Ваня, — проговорил мимоходом, распахивая окно, — сейчас мы с тобой с ледничка. И гостя попотчуем. Сейчас. Лучка вот я накрошу…
Лёгкие занавески тронуло ветром, растение, украшавшее собой подоконник, шевельнуло листьями. Развалившегося на стуле Волкова едва заметно сквозняком обдуло, настоянным на неведомых травах, и он почувствовал — действительно пришло время обеденное. Угоститься чем-то там с ледничка не будет лишним, и даже очень.
— Хорошо ты устроился, — сказал он Осипу. — Печь электрическая, отопление…
— Ага, — подтвердил тот с нескрываемым удовольствием. Нож живо стучал по небольшой доске; меленько шинкуя зелёный лук.
Решетилов хвастал:
— Лаптем щи не хлебаю, не то, шо некоторые. И старатели, кто бы ни наведался, знают, — я никогда не жадничаю, если речь заходит о технике. Волокут мне всё, шо отыщется.
— Старатели? Кто это?
— Изгои большей частью. По развалинам шастают, всё, шо не прибрали к рукам княжьи собиратели, тащат. Продают потом кому нужно. То есть, тем продают, кто не чурается, и у кого деньги водятся. Думаешь, откуда бы взялось это всё у Решетилова? В нашей местности водородные аккумуляторы не водились и раньше, теперь и подавно не водятся. Кузнец, шо пёс цепной, ездить ему не положено, да и некогда, если подумать. А так — удобно: всё тебе привезут… От так. Лучок покрошили, теперь мы его, того. Шо там я говорил?
Осип оставил дощечку, сходил к серой двери в стене, открыл, — оттуда клубы пара вынесло, — залез, вытащил преогромную кастрюлю, объявил: «От так, ребята. Свекольничек!» — и захлопнул плечом тяжёлую дверь рефрижератора.
Ледяной свекольник со сметаной, хлеб ржаной, потом картошечка молодая, горячая с маслицем, редиска… — «Чего лучше? Почему Матвей говорил, пища у Решетилова хуже некуда?» — думал Саша, с наслаждением хлебая кисловато-сладкую, с луковыми зелёными колечками, невероятно вкусную и по жаре приятную жижу со свекольными стружками. Только когда придвинул тарелку с золотистыми, облитыми янтарным маслом клубнями картофеля, нашёл в себе силы спросить:
— А откуда у них, у старателей то есть, водородные аккумуляторы?
— Правда ли, нет ли, не знаю, слышал от них, шо из Дальневосточного Княжества. Месяца не прошло, — так я говорю, Иван? — как привезли мне их. Раньше понаслышке от бывшего кузнеца, земля ему пухом, знал, шо есть, мол, такие аккумуляторы водородные. От так, значит, месяца два назад, если верить старателям, случилось в Дальневосточном Княжестве странное происшествие: стали сверху валиться пузыри эти, в которых живут пузырники, знаешь, такие?.. Да шо я спрашиваю, ты ж сам из них.
— Знаю, — нехотя ответил Александр, про себя заметив: «Почему валиться стали, тоже знаю».
— От так, значит, падали они с большой высоты, потому никто из пузырников не выжил, и из техники, шо в пузырях была, тоже мало шо уцелело. Но аккумуляторы остались, да ещё какие-то чёрные кубы, от которых никакого проку, только шо тяжёлые. Я один взял, да так и оставил без применения. Куда его такой — капусту квасить?
«Да, квасить гравикубом капусту как-то не почётно, что ли», — подумал Саша, но перебивать кузнеца не стал. Тот рассказывал:
— Так оно и вышло с водородными аккумуляторами. Мы с Петровичем долго не думали, ионные — в резерв, водородные — в работу, и месяц уже почитай, как нарадоваться не могу: раньше как было? — пресс врубишь или варишь — всё кувырком. Лампы везде мигают, электроника чудит, даже часы мои — вот эти, шо на стене, видишь? — и те с ума сходят, забывают который час, полночь показывают. Думали мы с Петровичем, к чему бы это. Он надумал, мне стал рассказывать, но я всё равно понять не могу, шо он там навыдумывал, какой-то сосуд с водой.
— Аккумуляторы, — скучным голосом пропищал Иван Петрович, — на бочку с водой похожи, которую высоко поставили. Чем выше поставили, тем сильней внизу течёт, но важно ещё, толсты ли трубы. Если толсты, то хватает всем, если тонки…
— От опять ты понёс чепуху молоть, — перебил его кузнец. Мальчик обречённо вздохнул и стал ковырять вилкой в остатках картофеля.
— Не чепуха это, — возразил Саша, глядя на мальчика с уважением.
— Да? — оживился кузнец. — Петрович вообще головатый мужик, недавно вон шо выдумал, погоди, принесу.
Осип сходил в сени, погремел там чем-то, вернулся и сунул под нос отвалившегося от стола и опёршегося на спинку стула Волкова самодельный ручной инструмент устрашающего вида. Осмотрев его, и пощёлкав рукоятками, капитан Волков спросил:
— Клещи гидравлические?
— Ага, клещи, — согласился Осип. — Только сроду я не видал такие клещи, чтобы и ребёнок мог…
Осип вытащил из кармана четырёхгранный толстый гвоздь, принял инструмент у Волкова и без видимого усилия скусил у гвоздя шляпку.
— Видал? То-то! — похвастался Решетилов.
— Сам выдумал? — спросил Саша у юного изобретателя.
— Подсмотрел, — буркнул тот, надув губы, — когда чинили с Осипом пресс. Там такие банки толстые и тонкие. И поршни в них. Я подумал тогда: это как река.
— Ну-у-у, опять понёс, — махнул рукой кузнец и стал забавляться клещами, шинкуя один за другим гвозди мелкими кусочками, как раньше зелёный лук.
— Как река, — упрямо повторил мальчик и глянул на Волкова раскосыми карими глазами. — Когда сузится — быстрей течёт. Когда шире…
— Ни хрена себе! — сказал за спиной Волкова голос Матвея. В комнату Джокер вошёл тихо, на цыпочках, и некоторое время увлечённо наблюдал за занятием Осипа.
— Вот и я говорю, головатый мужик наш Иван Петрович, — резюмировал кузнец, сметая со стола в ладонь остатки гвоздей.
— Продай, — неожиданно предложил сатир.
— Ты в своём уме? — поперхнулся Осип. — Как же так: «продай», — ведь живой же ж он!
— Зубы эти продай, а не мальчика! — пояснил Джокер, покосился на Волкова, схватил опешившего кузнеца за локоть и утащил к окну, где они принялись многословно препираться, но Саша, которого собственно клещи интересовали меньше всего, слушать их перестал, обратился к мальчишке:
— Ты от кого-то узнал о законе Бернулли?
— Ничего я ни о каком законе знать не знаю, — огрызнулся мальчик. — Нам они ни к чему, законы княжеские, мы живём праведно.
— Ну ты же сам говорил о клещах твоих: там где узко в них, там быстрей течёт.
— Так же как в реке, понимаете? — оживился мальчик, потом снова насупился и спросил:
— А что, теперь за это князь тоже наказывает?
— Может, и наказывает, — ответил Волков, думая: «Но я бы награждал. Видите, господин эмиссар, не всё ещё потеряно. Интересно, он один такой здесь или все дети манихеев… И о чём это он: живём, говорит, праведно?»
— И всё! И ни рублём больше! — горячо торговался с кузнецом Матвей. — И слышь ещё что, Осип, столько денег, если прямо сейчас отдашь. Через неделю они мне даром не нужны.
— Не о цене речь, — слабо отбивался кузнец, сдавая позиции. — Как же я без них? От ты, жулик какой настырный. Зачем они тебе вообще?
— Не твоя забота. А не можешь без них, ещё одни себе сделаешь. Ну, говори, по рукам?
— Шо с тобой делать? — растерянно проговорил Осип, почёсывая клещами в затылке. — По рукам.
Матвей поспешно ударил ладонью в подставленную кузнецову руку, полез в карман штанов, торопливо отсчитал, шевеля губами, бумажки, расплатился и потребовал:
— Ну! Давай свои зубы.
Осип вздохнул, протянул ему гидравлические клещи, бормоча: «И всё-таки не понимаю я, зачем они тебе».
— Пригодятся, — осклабился Джокер и подмигнул Волкову. Видно было, что доволен совершённой сделкой, впрочем, и кузнец тоже обиженным не казался, щурился, ассистенту же своему так сказал, словно бы оправдываясь:
— А и правда, Ваня, мы новые сделаем, зато денег теперь хватит нам, уголька купить аж до осени. И купальскую дань завтра платить нужно.
Подручный кузнеца, подающий надежды изобретатель Иван, Петров сын, откровенно соскучился. Ни продажа клещей, ни перспектива приобретения топлива для электростанции энтузиазма у него не вызвали, возможно, плотный обед временно лишил его излишней чувствительности, а может быть, мальчик думал над новым изобретением.
— Ну шо, Ваня, — обратился к нему кузнец. — Пойдём ещё раз глянем машину? Не нравится мне сцепление.
— Э! — возразил сатир. — Ты не очень-то увлекайся! Завтра утречком раненько чтобы готово было!
— Та шо там утречком, к вечеру развалюху твою во двор выгоню, мне подъёмник нужен.
— Вот и ладненько, — обрадовался Матвей. — Идём-ка, Саша, в Манихеевку. Там нас уже дожидаются.
Сатир пребывал в прекрасном расположении духа то ли вследствие удачно проведенной торговой операции, то ли в предвкушении какого-то события, готовящегося в селе, а может быть и по какой-то иной причине, не известной Волкову. Как бы то ни было, собеседник Матвею не требовался, надобен был слушатель. Он вещал, размахивая одной рукой (во второй по-прежнему сжимал чемодан с ценностями):
— Доят этих селян, что твоих коз, кто ни попадя. Завтра вон за купальской данью приедет мытарь, а они отдадут, ещё и с песнями. Князь с них три шкуры дерёт, кузнец дерёт, я тоже, грешным делом (Матвей фыркнул), то есть, я хотел сказать делом праведным тоже пенок с молочка этого на карман нет-нет да и стряхну. Увидишь сейчас, как это делается. Молчи и в сторонке стой. Ох, как подумаю, как они сейчас вскинутся, когда одёжку твою увидят еретическую!
— Может, не ходить мне туда? — усомнился Саша, останавливаясь у плетёного кривого забора, за которым уже виднелись розовые в предзакатном сиянии стены низких домов под забавными крышами, похожими на густые прямоволосые остриженные понизу шевелюры.
— Да брось ты кочевряжиться! Я всё устрою, молчи, ни во что не вмешивайся и фокусов своих не устраивай. Поужинаем у них, выспимся, а утром с рассветом тронемся, чтоб не застал в Манихеевке нас с тобою сборщик подати. Я-то ладно, у меня, если что, отпущение, а тебе бы ему на глаза не показываться.
Они двинулись дальше вдоль плетня с устроенными кое-где перелазами, мимо срубчика с крышей и воротом, в коем нельзя было не узнать колодец, известный капитану Волкову по книжным описаниям. Из дворов важно побрёхивали собаки, чёрной тенью кот перебежал дорогу и юркнул в подворотную щель. Матвей кланялся походя кумушкам, что собрались посплетничать у дворов своих на лавочках, и они отвечали ему, а Саша вертел головой и всё никак не мог опомниться после нечаянного открытия: внимательные глазки женщин были, как и у Ивана Петровича, раскосыми.
«Они что же, японцы? Или китайцы? Слышал я от кого-то уже, кажется от Матвея, что все, кроме белоглазых, пришлые, но не ожидал даже… Хотя, какая разница? Говорят по-русски, обычаи местные усвоили — вон те две, которые скандалят, ни дать ни взять солохи какие-нибудь».
Матвей привёл к большому строению, презрительно смотревшему на соседние белёные хатки с высоты двух своих этажей. Нижний этаж дома сложен был из красного кирпича, верхний — бревенчатый, с балконом под скатами крыши. Богатый, надо полагать, дом и не где-нибудь на околице построен, а в самом центре села, на краю заросшей травою площади. Всё это было подмечено Волковым бессознательно и особого внимания не заслуживало, заинтересовало его другое: задолго до того как повернули на площадь, стало чудиться прерываемое петушиными вскриками болботание, после он понял — не шум птичьего двора это, а гомон многолюдного собрания.
«Так и есть, вот они», — подумал Саша, когда увидел, повернув на площадь, толпу, прихлынувшую к фасаду богатого дома. Мятежным собрание не выглядело, наоборот даже, если судить по затылкам, гомонящее общество пыталось слушать с похвальным вниманием выкрики человечка, использовавшего в качестве трибуны балкон. Перегибаясь через ограждение, чтобы быть к народу поближе, человечек не забывал, тем не менее, крепко держаться обеими руками за жёрдочку, по каковой причине не только в дребезжащем его тенорке, но и в повадках чудилось нечто петушиное.
— Гончар здесь?! — выкликал он и вытягивал шею.
— Есь! Есь! — отзывалась толпа, росток человечьей руки тянулся кверху из чёрного шевелящегося поля голов, человек-петух целил в него носом и удовлетворённо кудахтал: «Вижу-вижу. Всегда ты опаздываешь», — затем, выдержав короткую паузу снова бросал клич:
— А Гончар-второй, что у выгона?!
— Орой! Ыго! На! — катилось над головами эхо.
Матвей в толпу не полез, остановился неподалёку, и Волков с ним. В невнятном гаме слышалось:
— Послабше локтями, не на току.
— О-ох, душу выдавили.
— А я и говорю, до звезды додержит, злыдень.
— Локтями говорю!
— Отлезь, праведный.
— Ну, кто там не отзывается?
— Толковище устроили, а у меня скотина не доена!
— А я и говорю…
— Гон-чар! — проорал ещё раз человек-петух.
— Тута же я! — спокойно ответили и над толпой снова поднялась рука.
— Да тебя я уже видел! — горячился балконный оратор, поворотив к руке круглое, щекастое, с узкими глазами лицо, и пояснил: — Не ты Гончар, а тот, что у выгона!
— У меня скотина недо… — опять стал жаловаться соседу тёршийся с краю беспокойный низкорослый мужичок в штанах, перемазанных коричневой грязью
— Погоди, — остановил его сосед. — Не тебя ли там?
— Чего?! — возвысил голос перемазанный.
— Тихо, праведные! — надрывался оратор — Гончар-второй!.
— Ну я второй! — нехотя отозвался, поднимая руку, селянин в замаранных штанах. — Чего тебе? У меня скотина не доена!
В толпе зашумели, оглядываясь:
— У всех не доена!
— Не доен он! Все здесь такие! Не один ты!
— По шее ему! Чего не отзывается?
— Скотина!
— Тихо, праведные! — воззвал вознесённый на балкон человечек. — Стало быть, все собрались. Слушайте тогда указ княжий.
Он прокашлялся, и начал важно, задрав подбородок:
— Вам, любезные подданные, наше слово княжье. Повинны гои праведные, а также те, кто к ремёслам приставлен, в честь Купалы Дня заплатить нам дань. В разуменье того же что выдался урожайным год и прибыточным, принимая советы советников, мы такое решение приняли: в береженье от тягот будущих, в опасенье засух и напастей, дань купальскую единовременно увеличить для всех и для каждого, ровно вдвое поднять против прежнего. И в канун всенародного праздника, высочайшим нашим велением присылаем к вам сборщиков подати…
— А ты не попутал? — спросили в толпе. — Это ж прошлого года купальский указ!
— А не было в этот год вам послания, — рассудительно молвил староста. — А раз не было, значит исполнять должны прошлогоднее.
— Опять вдвое? — удивлённо спросил молодой голос.
— Вот такое наше гойское счастье, — насмешливо прогудел в ответ треснутый бас.
— Кто сказал?! — мгновенно ощетинился староста, выискивая в толпе недовольного. — Тьмы отродье, ехидны сын! Погоди, за слова твои дерзкие наложу на тебя послушание.
Угроза подействовала, толпа испуганно притихла, только кто-то прошипел громким шёпотом: «Молчи, наложит ещё».
— Вот так вот, — проговорил староста, удовлетворённый результатом внушения. — Как я в прошлый год уже всё это оглашал, задерживать более никого не буду.
— О-о-о! — загудел народ, самые шустрые вывернулись из толчеи вон и нацелились улизнуть, но староста не позволил:
— Эй, куда вы направились? А платить?
— О-у-ух! — отозвалась толпа и отпавшие от неё отдельные граждане обречённо потащились обратно.
— Кого вызову, — поднимается ко мне, платит, после — свободен. Слава солнцу красному!
— Ша-о-у-ы-а-а! — отозвалось собрание.
— Шакьямуни слава, — пробормотал с облегчением Матвей.
— Помогите, праведные! — истерически визгнул со стороны дальнего переулка женский голос, зашевелились на том краю головы, раздались невнятные раздражённые возгласы: «Куда лезешь, оглашенна… ай-йя!»
— Помогите! — не унималась женщина, протискиваясь сквозь толпу к крыльцу. — Знахаря!
Волков подумал мельком: «В толпе-то одни мужчины».
— По!.. Моги!.. Зна!.. Харя!.. — задыхаясь, отчаянно вопила новоприбывшая.
— Чего тебе, Лизавета? — участливо спросил с балкона подобревший в предвкушении сбора дани староста.
В передних рядах произошло шевеление, двоих мужчин чудесным образом выпихнуло под балкон, следом за ними выскочила женщина и заголосила, задрав кверху голову в белом платке. «Ой, горе мне, грешной, ой го-ооре, вселился в дитятко…» — и дальше уж совсем невразумительно, только отдельные слова и смог различить готовый броситься на помощь капитан Волков: «Горит», «дитятко» и «Неназываемый».
— А что я сделаю? — посетовал староста. — Был у меня знахарь сегодня, да ушёл. У кузнеца ищи его. Эй, кто там первый платить? Амвросий, поднимайся ты.
— Помоги, Анастасий, батюшка! — не сдавалась просительница.
— Не задерживай нас, женщина! — весьма строго прикрикнул староста. — Чего пристала? Где я его тебе возьму, знахаря? Ну хочешь, крикну отсюда: «Зна-харь!»
— Не кричи, здесь я, — отозвался к вящему удивлению Волкова сатир и пошёл к балкону через раздавшуюся толпу.
