— А ну, блохастые! Пшли! — заорал Матвей и нажал на крестовину руля. К рычанью и лаю добавился хриплый медвежий рёв, захотелось заткнуть уши. Но собачьи головы всё ещё выскакивали в световые конусы, скалились. «Стая собак всего лишь», — сообразил Волков, вздохнул с облегчением и пробормотал: «Афине: выключить консоль». Надо же, перепугался так, что самозапустилась программа!

— Что ты всё Афина да Афина? — ворчал Матвей. — Язык бы придержал, особенно на людях. Помолиться хочешь, так молись Баалу лучше, больше будет толку, а ещё лучше — помалкивай, когда приедем, я буду говорить. Несёшь всякую ересь, и одежда на тебе еретическая. Переодеть бы тебя, но во что? Эх, жаль, не ободрали мы того волкодава! Постричь бы тебя ещё не мешало — вылитый бы волкодав вышел, даром что зенки не белые. А подумать — и хорошо, что волкодава не ободрали. Всякому ясно станет, что ты ряженый, как только он в глаза тебе глянет.

— А ты как же?

— Что? А! Ты об одёжке этой! Так я ж кошу под приблатнённого. Есть такие: по натуре не волкодавы, но приблатнённые. Ну, которые при должности, понимаешь? Но у тех, что ты завалил, круги на погонах. При таких должностях приблатнённых нет. Эх, мать-тиамать, что за темень?!

Матвей снизил скорость. Темно было так, что разобрать невозможно, по равнине ли дорога идёт, или опять через горы. «Новолуние, или облачность низкая? — прикидывал, чтоб не сморило от усталости, капитан. — Пожалуй, небо затянуто, звёзд ведь нет. Темно как… даже не знаю где. Как в шахте на Весте, если выключить головной фонарь, или как в кастрюле под крышкой. Посадили тебя, друг Саша, в кастрюлю и станут сейчас поджа… то есть, варить за грехи твои тяжкие. В кипящем масле. Или в чём там? Дождём вымочили, на скалах высушили. Нет, не высушили, хоть и обещали. Клипса. Потом ещё другая. Сорока-воровка. Обкормила, опоила, но спать не уложила, прокляла и к чёрту послала. За что? Судил грешников по делам их. А судить, Сашенька, значит — судимым быть и мучиться. Не хочу. Чашу эту мимо пронеси. Иришка… Иронька, сохрани и спаси… Ах-х!

Боль в правом виске от удара о стекло, нет рядом Ироньки, а казалось — так близко она. Тьма и холодное у виска что-то. Стеклянное. За стеклом ночь. Мелькают чёрные провалы в мрачной серой стене. Окна?

— Зар-р-раза! — зарычал Матвей и дёрнул рулём. Сашу бросило влево так же резко, как в прошлый раз, когда стукнулся головой о боковое стекло.

— Яма на яме! — ругался сатир.

— Мы уже в городе? — спросил, зевая, Волков.

— В каком ещё городе? В городе! Дёрнул меня Неназываемый напрямик полезть! С другой стороны если посмотреть, нельзя нам на дорогу. Вдруг там застава?! Вот и сунулся в эти развалины. Город! Тут уже лет сорок одни блохастые. Видал у ограды сколько их? Стая! Гроза козопасов и курощупов. Но стало меньше. Раньше, когда я пешком здесь ходил… Слышь, Саша, может, мне кажется просто? Может и теперь, если на своих двоих да ночью да напрямик… Нет, думаю, сколько было блохастых, столько и осталось, даже расплодились и обнаглели. Вот давеча один под колёса бросился. Слышь? Как раз я на север ехал, но не здесь, а на дороге княжьей.

Волков снова отвлёкся. Слышал уже эту историю о сбитой собаке и замене медвежьей губы, которая к счастью нашлась в запасах какого-то кузнеца. Совершенно новая, муховская. Последнее определение показалось туманным, но уточнять не хотелось, и без того от монотонной сатировой болтовни пух мозг. Саша выпрямился в кресле и помотал головой, чтобы стряхнуть сон. Надлежало обдумать положение: «…которое по-прежнему туманно. Ты, Сашенька, ведёшь себя как ведомый. И не ведомый даже, а влекомый, он же тащимый. Тащит тебя куда-то лукавый сатир, коего нарекли Джокером не зря. Лицедей он корыстный и бродяга: здесь урвёт, там урвёт, сям урвёт, — везде понемногу, одни пенки, — пеню, десятину. Тогда зачем ему я? Почему вместо того чтоб бросить опасного спутника и податься куда-нибудь к северянам на полгода, пока меня, дурака, повесят или сожгут (чем с Матвеевой точки зрения всё и кончится неминуемо), и там на севере отлежаться, пока здесь забудутся мои «подвиги», почему вместо этого вполне обыкновенного для него действия, он всё-таки тащит меня за собой? Зачем я ему? Что Паолу он бросил — неудивительно, ведь не в первый же раз! Забавно было наблюдать, как выбирал между нею и кружкой пива. А позже и вовсе утратил к пиву и к женскому обществу интерес как раз тогда, когда узнал… Стоп! Вот в чём дело! Он узнал, что у меня с собой иолант, чуть позже переспросил — с собой ли? — и после уже не сомневался в выборе. Заметь, Саша, по местным законам ты — преступник, а преступника голову — на кол. И всех, кто хоть как-то причастен или просто оказался поблизости, — в расход. Но у преступника иолант, и это перевешивает всё. Заметь ещё, Сашечка, у него нет причин доверять тебе слепо, камня же он не видел! А если я лгу? Но осторожный и недоверчивый Джокер тащит за собой и преступника и его гипотетический камень туда, где за иолант дадут деньги. Судя по рассказам Барбары, много денег. Много, но дадут не ему. А он человек практичный и на риск идти ради прибылей какого-то чудаковатого пузырника не станет, если не увидит возможности извлечь выгоду. Десятину свою, лепту сборщика подати. Понятно. Ой ли? Нет, не понятно. Что толку от денег, если сопричастность Матвея к избиению волкодавов вскроется? Почему его это не занимает? Иолант глаза застит? Жадность. Может быть, и даже очень похоже. Как глазки у него загорелись, когда узнал о камне, и разом слетел хмель! Понятно тогда, почему так торопится доставить меня к этому своему меняле — хочет побыстрее обратить камень в деньги, ведь от камня не получить десятую часть, можно только целиком отобрать. Это, надо полагать, он бы и попробовал сделать, если б не видел драки с волкодавами. Теперь считает, что десятина лучше чем ничего, раз уж не вышло завладеть всем и сразу. Ну, что ж, это понятно. Да всё почти понятно, кроме… Да! Он сопровождать меня вызвался, об иоланте не зная! Значит, и тогда предвидел какую-то выгоду. Какую? Чужая душа — потёмки, особенно если хозяин тушки регулярно окунал душу в грязь. И даже не душу, а душонку, тёмную как ночь за окном, без проблеска, без искорки света. Но что-то там мерещится всё же, какие-то огоньки. Как люминесценция сульфидных вкраплений на Ио, или как свечение трещин в корке на свежей лаве, или…»

Саша клюнул носом, вздрогнул, очнувшись, и обнаружил, что огоньки вовсе не плод его полусонных размышлений, а действительно во тьме мерцают, справа.

— Город? — спросил он.

— Не. Старый Город уже проехали, слава Индре, — с охотой ответил сатир. — Это Новое Село.

— В городе нет менял?

— Говорил же тебе, в Старом Городе никого нет, кроме блохастых. Ну, ещё крысы там и прочая нечисть тоже водится, да ещё — ха-ха! — встречается кое-кто вроде нас с тобой, кому по дороге княжьей ездить ни к чему. Временно.

— А в Новом Селе? Там есть менялы?

— Как раз там и есть. Потому туда и едем, — сказал Матвей и повернул руль вправо. Огоньки померкли в сиянии фар, но скоро снова проступили во тьме, справа и слева, разгорелись ярче, расползлись в обе стороны, приблизились, и стали видны подсвеченные ими заборы и стены домов. Лучи фар запрыгали на обломке таблички, где чёрным по белому: «…кой», — и медведя, ворвавшегося в ночное поселение, встретил собачий лай. Матвей ворочал рулём не задумываясь, значит, не в первый раз попал в лабиринт узких улиц. Он не совершил ни одной ошибки в выборе направления, через каких-нибудь пять минут подвёл машину к высоченной глухой стене и остановил так близко от ржавых ворот, что на световые пятна от фар стало больно смотреть.

— Спит он, что ли? — проворчал Матвей и сунул ладонью в перекрестье рулевых спиц. Медведь раздражённо рыкнул, но сигнал этот не возымел никакого видимого эффекта. Тогда сатир полез наружу, неразборчиво бормоча какие-то ругательства. Волков тоже решил выйти размяться.

— Алтын, твою быка мать! — рявкнул Матвей. Саша глянул на него, хлопая себя по плечам и выдыхая пар (снаружи заметно похолодало), затем проследил за взглядом своего провожатого и заметил то, чего никак не мог видеть изнутри, — узкое зарешеченное окошечко над воротами, похожее на глаз циклопа. То, что выглядело из салона автомобиля как глухая ограда, оказалось на поверку стеной дома.

— Бу! Гай! — надсаживался Матвей, приплясывая на месте от нетерпения. — Открой дверь!

Этот «сезам» сработал. В надвратном окошке мелькнул тусклый огонёк, сместился выше, словно циклоп мечтательно глянул в небо, потом за воротами что-то зашипело, из-под створки выдуло облачко пыли и ржавая воротина поехала вправо, простужено скрежеща.

— Чего наружу вылез? — набросился на Волкова всё ещё раздражённый заминкой сатир. — Садись быстрей. И дверь захлопни, не видишь, въезд узкий?

Саша повиновался, но решился всё же спросить:

— Куда это мы приехали?

Не было строение похоже на лавку, тем более меняльную, скорее напоминало крепость.

— К меняле, куда ж ещё! — огрызнулся Матвей, слегка пошевеливая рулём и поглядывая то вправо, то влево, чтобы не зацепить столбы ворот зеркалами. — К старине Бугаю.

— А почему ты его назвал Алтыном? — поинтересовался Саша. Машина между тем миновала длинную подворотню с кирпичными стенами и въехала во двор. Сзади снова зашипело и заскрежетало.

— Потому что так его и зовут — Алтын Бугаев, — ответил Сашин провожатый, успокоенный тем, что закрылась дверь. Волкову событие это уверенности не прибавило, уж очень странно выглядело жилище менялы.

— Теперь-то хоть можно вылезти? — неуверенно спросил капитан Волков.

— Вылезай, — разрешил заметно повеселевший сатир. — Мы по-быстрому. Сдали, получили, отвалили, понял? Слышь, Саша, ты всегда такой отмороженный? Как ты к нам сюда лезть решился, не понимаю. Если б не я…

— Гарик! — хрипловато каркнули за спиной. Волков вздрогнул от неожиданности и обернулся на голос. Пляшущий жиденький огонёк, заключённый в пузатую тонкошеюю стекляшку. Лампа. Старческое, с прищуром, освещённое лицо позади, тени по нему пляшут, ежесекундно преображая сморщенную маску. Скорбь или радость?

— Чтоб я так жил! — пожелал незнакомец. — Гарик в натуральную величину и без галстука на шее!

Голос его оказался таким же изменчивым, как выражение лица в неверном освещении: то высокий, то низкий, то чистый, то с оттяжкой в хрип. «Скорее всё-таки он рад встрече», — решил Саша, пытаясь рассмотреть этого человека получше, и чуть было не вскрикнул, когда тот поднял свою лампу: «Арон!» — но сдержался. Спустя мгновение понял, что обознался. Конечно, не Арон Коэн встречал клиентов на пороге меняльной лавки, а некто очень похожий на старика гувернёра. «Не такой уж он старый, — сказал себе капитан, — это его коптилка виновата, лет тридцать ему прибавила. Но, думаю, если показать физиономию «Афине», та признает его Ароном на все сто процентов, без всякой скидки. А у Джокера и здесь есть особое имя — Гарик. В натуральную величину и без галстука на шее. Причём здесь галстук?»

— Болячку тебе на язык, — беззлобно буркнул Матвей.

— Гарик, мой мальчик, не напрасно ли у меня чесался нос? — пропел Алтын, поднявшись за короткую фразу на две октавы.

— Я тебе не мальчик. Ты один?

— Нет, — был ответ. — Нас двое: я и Бос.

Бугаев, ухмыльнувшись, указал куда-то лампой, Александр бессознательно проследил за его жестом, оглядел пятиугольный двор-колодец и тёмные окна галереи второго этажа. Затем рассеянный взгляд его наткнулся на гранёную колонну, торчавшую в дальнем углу, как уставленный в небо перст. На вершине колонны, значительно выше плоской крыши строения, тускло поблёскивала золотыми боками статуя животного, нёсшего на тяжёлой тупоносой голове полумесяц рогов. Их точёные острия царапали небо. «Бос — это бык, — сообразил Саша. — Понятно. Золотой бык. А я-то думал, он о начальнике. А он об идоле всего лишь. Как бишь там: не сотвори себе кумира? А этот вот сотворил. Боса».

— Очень хорошо, — удовлетворённо заметил сатир, названный Гариком, воровато оглянулся на спутника, разглядывавшего золотой символ, и продолжил вполголоса:

— Тогда можно о деле.

— Ты по делу, мой мальчик? Почему тогда?.. — Алтын указал глазами на широкую спину капитана, подошедшего к постаменту ближе, чтобы лучше рассмотреть символ богатства и независимости, вознесённый над крепостными кирпичными стенами.

— У него, — ответил полушёпотом Гарик.

— А почему же ты не?.. — осведомился, не повышая голоса, меняла. Лампу держал на отлёте, чтоб не мешала, присунулся так близко, будто собирался боднуть.

— Зачем? — сатир ухмыльнулся. — Телёнок дойный. Афине молится.

Алтын отступил на шаг, в глазах его сверкнули искорки понимания, а может быть, в них просто отразился мятущийся огонёк лампы.

— Саша! — позвал Гарик. — Хорош быку молиться, дело не ждёт.

Волков вернулся, отметив про себя: «Нехороший взгляд у хозяина заведения, оценивающий. С головы до пят меряет, как будто собирается в заклад принять».

— Я могу называть вас Александром? — почтительно поклонившись клиенту, спросил Алтын Бугаев, занавесив глаза веками.

— Можно просто Сашей.

— Так вот что я хотел вам сказать, Александр, — проговорил меняла, игнорируя разрешение фамильярничать с уважаемым клиентом, — умнее всего возносить молитвы тельцу в задней комнате моего банка. Или вы не знаете, как молятся Босу?

— In gold we trust, — глубокомысленно изрёк Волков, внимательно следя за выражением лица быколюбивого банкира. Хотелось одновременно не упускать из виду сатира, но реакция менялы казалась важнее.

— О-хо-хо! — расхохотался тот. Пламя затрепетало на фитиле лампы, Сашу обдало сладковатым запахом нефтяной копоти. Меняла оценил шутку по достоинству:

— О-о-о, молодой человек, вы знаете толк в забытых верованиях. Но! — Бугаев погрозил пальцем: — Не тому идолу поклоняетесь, иначе не вклеили бы от себя лишнюю букву.

— Теперь уже не разберёшь: я вклеил букву или кто-то её потерял, — парировал Волков, думая при этом: «С тобой всё понятно, ты знаешь о прошлом кое-что, а Матвей…»

— О чем вы, забери вас Момус?! — обозлился Матвей. — Бросьте ваши нечестивые штучки! По-русски говорить разучились, что ли? Не до шуток сейчас, неровён час дракон заявится.

— Он думает, это ему шутки! — пыхтел Алтын, кивая Волкову. — Но он таки прав, делу время, а смеяться нужно в последнюю очередь. Прошу.

Он переложил лампу в другую руку и сделал приглашающий жест, бормоча себе под нос: «Дракона можете не опасаться, был уже, ровнёхонько в Драконов День пожаловал. В канун Купалы не заявится точно, вот позже…» Саша последовал приглашению, о драконе же благоразумно решил не расспрашивать.

Низкое каменное крыльцо, неприметная дверца у самого жерла подворотни — стальная, тяжёлая, но повернулась легко и беззвучно на смазанных петлях. Широкоплечая тень Волкова скользнула по кирпичной стене, потерялась в темноте бокового коридора, потом снова нашлась и тут же сломалась на крутой лестнице, ведущей на второй этаж.

— Поднимайтесь-поднимайтесь, — понукал хозяин дома, а Матвей подкрепил просьбу, легонько подталкивая в спину. Но Саша пропустил сатира вперёд, для чего пришлось прижаться к стене (уж очень прихожая узкая), и удостоверился, что дверь запирается изнутри на обычный засов и больше никаких хитростей в ней нет. «Не то, что ворота, — думал он. — Скрежетали, шипели. Какой-то варварский механизм. Гидравлика или пневматика? Чёрт их разберёт. Матвей еретических разговоров не любит, однако не худо бы разузнать, как отсюда в случае чего выбраться. Я-то что — включил режим левитации и был таков, а вот медведя наружу тащить как? С весом его «Афина», конечно, справится, но не повредить бы машину. Впрочем, сатира, кажется, это не тревожит — вон как скачет по лестнице. Ладно, будем беспечными, сыграем доверчивого простачка, раз этим двоим так хочется видеть во мне телёнка. Зря раньше времени с шуткой своей влез. Слава небесам, Матвей не понял, о чём речь».

— Самое смешное, Александр, — вещал меняла, бодренько взбираясь следом за Сашей по лестнице, — что вы слово в слово повторили бородатую шутку одного моего старинного приятеля. Ароном его зовут, Коэн фамилия. Вы ему не родственник?

— Нет. Но мы знакомы. Совершенно случайно.

— А-а! Тогда понятно, — протянул Бугаев и неожиданно хрюкнул, должно быть, выражая удовлетворение.

«Ничего тебе не понятно, поросёночек, — мысленно ответил ему хитроумный капитан «Улисса», эмиссар Внешнего Сообщества Александр Волков. Хозяина дома мучила одышка; хоть и не слишком длинна была лестница, натужно пыхтел за спиной. Наверху, где метались тени от керосиновой лампы, тоже мерно сипели и вздыхали. «Не замечал раньше, чтобы Матвей страдал одышкой», — подумал Волков, поднял глаза и удостоверился — нет, это не сатира дыхание. Тот ждёт на верхней площадке, скрестив руки на груди и признаков усталости не проявляет, а звуки…

Саша первым делом глянул влево, откуда и слышались ритмичные мощные вздохи. В глубокой нише стены — раздутое чёрное брюхо на толстой тумбе верхом, а в тумбе квадратная дверца. Сквозь щели сочится багровый мерцающий свет и пахнет отчётливо гарью. И дышит пузатое чудище жаром, уютно сипит и вздыхает во тьму.

— Пусти-ка, — одышливо простонал меняла и протиснулся в нишу.

— Подбросить немного? — спросил он у чудища, потом поставил, не дожидаясь ответа, лампу на пол, рядом с ведром, в котором чёрные мелкие камешки до верху, с горкой. Добыл откуда-то лопатку на длинной ручке и варежку, в которую сунул левую руку, потом храбро ухватился за дверцу и открыл её. «Да это же уголь!» — понял Саша, следивший за действиями хозяина дома с чувством, похожим на суеверный ужас. Меняла шурхнул лопаткой в уголь, отправил подачку в отверстую огнепасть, помедлил немного, потом добавил ещё одну порцию топлива, стукнул дверцей и багровые блики погасли на его лоснящихся от пота щеках. Потом он подхватил с пола свою керосинку и ошеломлённый капитан «Улисса» смог рассмотреть верхнюю часть огнедышащего монстра: стальной лоб, из которого трубы, трубы, трубы в стену уходят, а на самой макушке вертится, тонко посвистывая… «Небеса чёрные и красные! Регулятор Уатта собственной персоной!» — узнал старого, школьного ещё, знакомца капитан. «Пс-с-сиу!» — поприветствовал его регулятор, из патрубка выбросив струйку пара, и сбавил обороты, опустив серые шарики грузов.

— Слышь, Алтын, как тебя ещё не распяли за стража твоего? — спросил с издевательской ухмылкой Матвей у менялы, придирчиво разглядывавшего регулятор котла паровой машины то правым, то левым глазом. «Страж? — удивился Саша. — А, так вот кто нам дверь открыл с таким шипеньем и скрежетом!»

— Тебе самому ещё не нудно слушать свои подколки? Сто раз тебе говорил уже, освящённый он, — с досадой окоротил ехидного гостя хозяин дома. — Кто меня распнёт? Окружной? Сам знаешь, кто здесь бывает на Драконов День. Нет, вы только послушайте, что он говорит — меня распнут за стража! Ну хорошо, я согласен, пусть. Меня распять, стража на свалку. Но позволь спросить, кто тогда откроет твоему окружному дверь банка?

— У-и-и-с-с-с? — вопросительно визгнул регулятор и завертелся быстрее, шарики поползли вверх.

— Кто, я извиняюсь, отслюнит ему рублей в счёт жалованья? — не унимался задетый за живое Бугаев. — Кто купит у него…

— Остынь, Бугай! — предостерёг сатир, прервав очередное признание. — А то и освящение тебе не поможет.

— Пс-с-сиу! — поддержал его регулятор, сбросив пар.

— Нда-а — протянул опомнившийся меняла и коротко глянул на Волкова. Саша поторопился изобразить на лице скуку, а про себя подумал: «Жаль. Чуть было не проговорился. Но и так понятно, что окружного комиссара вполне устраивает наличие в меняльной лавке паровой машины: во-первых, дверь открывают быстро, во-вторых, тепло здесь, и в-третьих, всегда есть повод распять банкира, если станет неудобен или строптив сверх меры. Интересно бы узнать, кто здесь у него бывает на Драконов День. И выяснить заодно, что или кого они называют драконом».

— Не пора ли делом заняться? — напомнил капитан «Улисса», чтобы вывести из затруднения замявшегося Бугаева.

— Вы правы, Александр, — ответил тот. — Пойдёмте, как говорится, в закрома.

«Откуда это он? — попытался вспомнить Волков. — Пойдёмте в закрома. Нет, не помню. То ли он переврал, то ли у меня уже голова кругом. Но ясно, не сам придумал. Читал где-то. Или от Арона услышал? Не худо бы понять, каким образом он связан с Коэном, и как стал банкиром».

Меняла тем временем совершил несколько действий: прогнал жестом Матвея от двери, на которую тот опирался задом, извлёк из кармана солидную связку ключей на толстом кольце, мигом выбрал нужный, всадил в замок, провернул со скрежетом и толкнул дверь плечом, обдав Сашу нефтяным перегаром из склонённой нечаянно лампы. Казалось, сейчас грохнет склянкой о косяк, но удержал, пронёс внутрь, вызвав на белёных стенах комнатушки танец теней, и водрузил в самый центр небольшого квадратного столика. Можно было осмотреть заднюю комнату банка, которая, если верить банкиру, приспособлена к службе тельцу наилучшим образом.

Зарешеченное окошко, подоконник чуть не вровень с полом. Какие-то ребристые устройства, похожие на теплообменники учебного ядерного реактора, к ним ведут трубы. В трубах урчит. Волков подошёл к окошку, будто бы желая выглянуть наружу, притронулся к трубе и тут же отдёрнул руку. «Действительно радиаторы, — с некоторым удивлением отметил он. — Значит, у него тут реактор? Зачем же тогда паровая машина?»

— А-р-р! — зарычал Матвей, с наслаждением лапая соседний теплообменник и прижимаясь к нему коленями. — По фигу, освящённый или не освящённый… О-о-о! Я воткну сейчас.

Но он не стал ничего никуда втыкать. Повернулся и прижался к нагретым стальным рёбрам задом и застыл, прикрыв глаза. И заурчал громче чем вода в трубах.

— Что, нравится? — спросил польщённый хозяин, отодвигая для себя стул. — В самый раз я сегодня натопил, как знал, что будут гости. Э! Гарик! Ты втыкать втыкай, а рубильник не трогай. Ворота откроешь — сам потом будешь блохастых наружу гнать

«Натопил. Это у него радиаторы отопления. А рубильник? Вон та ручка, что на трубе торчит, как кол, кверху. Клапан на трубе от того же котла. Стало быть, никакого реактора нет. Ворота открываются паром. Дьявольская механика, восемнадцатый век. Или семнадцатый? Зато освящённая. Он что, и живёт здесь тоже? У стены кровать. И шкафы какие-то сверху донизу. Ну-ка…»

Саша, пройдясь вдоль строя шкафов, стукнул по дверце, та ответила басовитым стальным голосом.

— Проверяете на прочность мой сейф? — меняла фыркнул. — Не трудитесь, Александр, вам с ним не справиться.

«Нужен он мне очень», — подумал Саша и решительно направился к столу. Всё было ясно с кельей быколюбивого затворника.

— Гарик, слезь с батареи, — посоветовал Бугаев. — Пережаришь филей.

— О-хо-хо! — заохал сатир, с видимой неохотой отлепившись от нагретой паром стали. — Хорошо тебе шутки шутить, а нам через каких-нибудь полчаса ехать. Опять доверять свои благородные задницы жёстким холодным сиденьям. Ты вот если жалеешь филей, хозяину его рюмашку налей.

Он сел против менялы и глянул на него выжидательно. Разговоры о рюмашке продолжения не получили, вместо того, чтобы налить сатиру спрошенное, или хотя бы достойно отшутиться, Бугаев коротко предложил:

— Предъявляй.

— Говорю же — у него, — буркнул тот и мотнул головой в Сашину сторону.

— Что? — спросил меняла и подарил Волкова взглядом невиданной остроты.

— Что?! — капитан растерялся, потом взял себя в руки и ответил:

— Иолант.

— Один момент, — Алтына Бугаева унесло к одному из шкафов, потом бросило обратно за стол но не с пустыми руками, а с чёрной объёмистой коробкой. Под траурной крышкой её на чёрном бархате — смешные рычажные весы с чашками, гирьки и оптическое приспособление, которое банкир незамедлительно сунул в правый глаз.

— Камень-то у вас, Александр, надо думать, крохотный… Ну же! Чего вы ждёте, иолантовый мой?

На капитана Волкова уставился увеличенный линзой глаз.

— Каждый норовитназвать чужой иолант крохотным, — проговорил капитан, нарочито неторопливо вытаскивая из кармана футляр. Сатир фыркнул. Саша глянул на него мельком — следит хищно, как мальчишка за руками фокусника, — открыл крышку, поводил пальцем над девятью бутонами желтоватых искр, подхватил, выложил на стол и захлопнул карбофлексовую раковину. Странный звук заставил Волкова посмотреть на Матвея ещё раз: показалось, тот подавился, но выяснилось — нет, просто сглотнул слюну, провожая футляр, и даже когда коробочка очутилась, где и была раньше, — в кармане еретического комбинезона, в точности под эмблемой Сектора Планетологии, даже тогда сатир оказался не в силах отвести безумный взгляд. «Да что ж с ними такое с обоими?» — изумился Саша, и счёл своим долгом напомнить:

— Вот камень.

Однако потребовалось повторить это ещё раз, громче, и поднести камень на ладони чуть не к самому окуляру, чтобы вывести банкира из ступора. «Не зря ребята корпели над огранкой, — удовлетворённо заметил про себя действительный член Союза Исследователей Александр Владимирович Волков. — Удалась. Видишь, Сашка, как они челюсти отвесили? Говорил же я кристаллографам, пилите, ребята, пилите, будет из этого толк. И вот результат».

— Это подделка, — прохрипел Алтын Бугаев, протягивая трясущиеся пальцы к увенчанному короной золотых искр сверкающему яичку. Но взять не решился, пришлось его уговаривать.

— Да возьмите же! Какая ещё подделка? Зачем его подделывать — обычный иолант.

— Обычный иолант, — повторил механически Матвей, всё ещё не нашедший в себе сил справиться с лицом. Саша отметил: на камень не смотрит, разглядывает эмблему на кармане комбинезона.

— Вот именно. Ну, чуть крупнее обычного, так что же? Иолант как иолант, ни к чему его подделывать. Ну посудите сами, стал бы я тащиться сюда к вам с «Грави айленд» из-за поддельного иоланта? Ведь не сумасшедший же я!

— Сумасшедший, — заявил меняла, придирчиво разглядывавший камень в лупу. Пальцы его при этом похожи были на когти диковинной птицы. — Гарик, а камень-то настоящий. Только ненормальный и мог притащить его… — Откуда вы говорите? С какого острова? — сюда ко мне его приволочь, ожидая получить деньги. Ты слышал, Гарик? Подфартило вам явиться сразу после Драконова Дня. Бабок у меня хватит. Но если б приехал ко мне сегодня, как собирался, окружной, ничего бы вам не осталось кроме как векселями взять. Да, но я обещал отслюнить окружному денег! Как с этим быть, а? Что скажешь, Гарик? Возьмите векселями. Когда доберётесь до Кий-города…

— Чего жмёшься? — наседал Джокер, пытаясь вытянуть из рук у менялы камень. — К Неназываемому в задницу твои векселя. Денег давай!

— Но как же окружной?

— В Эребе окружной, понял? Завалили его у Хряка в кабаке, понял? Не приедет он.

— Тц-тц-тц, — цокал языком Бугаев, отталкивая сатирову руку. — Завалили! Какая потеря! И ты, конечно, при этом присутствовал лично.

— Не твоё собачье дело, — огрызнулся Джокер, незаметно подмигивая Саше. — Камень на стол выложи. И бабки против него.

— Ну да, ну да, — с пониманием покивал банкир, — вы же торопитесь.

— Нет, — неожиданно заявил Джокер, откинувшись от стола и скрещивая на груди руки. — Теперь нам спешить некуда.

«Что за притча? — встревожился Саша — Сначала он через слово: давай-давай, быстрей-быстрей и вдруг — на тебе! — не торопимся. Что-то ты Джокер темнишь… Или это блеф?»

— Некуда? Ну хорошо, — согласился Бугаев, глядя сатиру прямо в глаза. Стукнул по столу камнем, оставил его там, поднялся и пошёл к шкафам, на ходу таща из кармана связку ключей.

— Все бабки на стол, какие есть в твоей паршивой лавчонке! — командовал обнаглевший при виде иоланта Джокер.

«Ва-банк, — припомнилось откуда-то Волкову. — Он блефует. Почему перестал бояться погони?»

— Матвей, — спросил он потихоньку у провожатого, — почему нам спешить некуда? А если облава?

— По фигу мороз, — прошептал Джокер под прикрытием ладони. — С такими бабками можно десять облав купить.

— Купить?

— Ш-ш-ш! — зашипел сатир и добавил громко:

— Ну что ты там звенишь желудями, сказал же я тебе, всё тащи! Считает он!

— Ничего-ничего, четырнадцать, пятнадцать, — прогудел из недр шкафа Алтын. — Тебе же всё равно — семнадцать, восемнадцать, — спешить некуда, а бабкам тем более. Двадцать два, двадцать три. Они у меня нежные, любят, когда их, двадцать шесть, двадцать семь, гладят и стопками складывают. Тридцать! И потом, ты же захочешь, чтоб Алтын Бугаев дал тебе чемодан.

— Только если за счёт заведения.

— Конечно-конечно, — с фальшивым оживлением подтвердил банкир, выпрямился, покряхтывая, потёр поясницу, вернулся к столу и выложил на него чёрный плоский чемоданчик.

— Всё принёс? — прищурившись, спросил его Джокер.

— Посмотри там, может что-нибудь завалялось, — съязвил Бугаев, показывая через плечо большим пальцем на распахнутую настежь дверцу шкафа.

— Знаю я тебя, — проворчал Джокер, раскрыл чемодан (внутри оказались аккуратные стопки пёстрых бумажек, перекрещенные полосатыми бандеролями). Пошевелив над деньгами носом, он захлопнул крышку и сказал: «Прелестно», — как будто обоняние помогло ему установить точную сумму денег в чемодане.

«Не стал считать. Не похоже на него», — отметил Саша, взял со стола чемодан (увесистый!) и поставил его рядом со своей ногой на пол.

— Ага, — осклабился Алтын, скогтил со стола камень и сунул его в карман. — Вы теперь богатый человек, Александр.

— Это надо обмыть! — внёс предложение повеселевший по непонятной причине сатир.

«Прямо сияет он, как будто получил Нортоновскую премию, — заметил Волков. — Почему? Ведь ничего же ему не досталось! Или рассчитывает стребовать с меня свою десятину? Я отдам конечно, но он даже не попытался договориться заранее. Очень странно себя ведёт, ненатурально очень. Опять что-то задумал. И служитель культа тельца тоже».

— Ты полагаешь, надо? — спросил Бугаев, наклонив голову к плечу и щуря один глаз.

— Приход такая штука, — разглагольствовал Джокер, расточая улыбки теплоты невероятной, — что если его не обмыть, сразу станет расходом. Богатый человек, как вот Саша, к примеру, может уже никуда не торопиться и отведать с добрыми друзьями Дионисовых слёз.

— Он прав, он прав, — прочистив горло, пропел меняла и снова полез в шкаф.

— Осталось у тебя ещё с прошлого раза? — небрежно осведомился сатир.

— Обижаешь! — пропыхтел согнувшийся в три погибели возле шкафа Бугаев. — Для дорогих гостей не жалко откупорить новую бутылку с пятью кругами на горлышке.

— Ты не понял, — высокомерно бросил, обернувшись через плечо, сатир.

— Всё я понял, Гарик, — ответил Алтын, умильно улыбаясь поверх бутылочного горлышка. К столу он вернулся, держа в руках поднос, на котором запылённая бутылка из тёмно-рыжей глины, три рюмки и блюдце с лимонными дольками. Он ловко расставил рюмки, налил всем троим золотистой жидкости и пристроил поднос на край стола. Волков понюхал («слёзы Диониса» пахли виноградным соком) и подумал, держа на весу рюмку: «Себе он тоже налил, вряд ли это отрава. Посмотрим, выпьет ли и тогда уж… В первый раз вижу, чтобы к виноградному соку подавали лимон. По-моему, он лишний».

— За истинные ценности! — торжественно провозгласил Бугаев, выпил залпом, не дожидаясь реакции аудитории на весьма неожиданный тост, стукнул донышком и сунул в золотозубую пасть дольку лимона.

— Ага, — поддержал сатир и тоже махнул свою порцию «слёз» единым духом. Саша с удивлением заметил, что увлажнившиеся глаза его снова уставлены на эмблему сектора планетологии.

«Ничего не понимаю», — с досадой подумал капитан Волков и выпил до дна, по примеру автора замечательного тоста, — залпом. Горло опалило, схватило судорогой; с трудом удержавшись от того, чтобы не закашляться, Саша сглотнул огненную жидкость и стал хватать воздух обожжённым ртом, ища на ощупь блюдце с лимоном. Но и разжёванная целиком, с кожурой, долька не очень-то помогла — от страшного зелья дёсны стали словно деревянные. «Понятно, почему у Матвея слёзы, — сообразил ошеломлённый капитан. — Заплачешь тут. Слёзы Диониса, ага. Спирт? Коньяк? Самогон? Опьянеть было бы некстати, но может быть у этих двоих языки развяжутся? Мой собственный, наоборот, онемел от этой гадости».

— Хар-р-рош! — похвалил Матвей, разглядывая пустую рюмку. — Давай, Бугай, ещё по одной. Мне сегодняшние дела запить надо. Слышь? Не каждый день увидишь, как завалят окружного. Не каждый день тебе сунут под нос иолант размером с грецкий орех. Не каждый день встретишь…

— Такого хорошего человека! — подхватил Алтын, обратив к Волкову розовеющий щелеглазый лик. — Я предлагаю выпить за прекрасное будущее нашего нового друга.

По животу Сашиному разлилось ровное тепло, ехать куда-либо расхотелось, огненный мотылёк на фитиле лампы показался ярче, лица собеседников приблизились, а тьма за пределами освещённого круга сгустилась. Но голоса почему-то слышались глуше, будто из соседней комнаты. «Ещё по одной, — отозвалось эхом в опустевшей голове капитана. — Завалил окружного. Запить надо. Прекрасное будущее. Моё», — он подвинул рюмку, чтоб налили, удивился — рука онемела тоже, не только язык. Проследил, как льются из тонкого глиняного горлышка слезы самого Диониса, потом оказалось вдруг — рюмка снова пуста. «Это такой фокус, — убеждённо кивал самому себе разомлевший капитан. — Алтын-фокусник. Трюк. Три рюмки, ловкость рук».

— Ты фокусник, — сказал Саша склонившемуся из тумана лицу Бугаева. «Удивительно, почему он смотрит на меня сверху? Я что же, плаваю на спине?» — изумился напоследок лёгший в дрейф капитан, и сознание его утонуло во мраке.