Можно сказать, что Шико, несмотря на свой флегматичный вид, возвращался в Лувр в самом радостном настроении.

Он получил тройное удовлетворение: оказал услугу такому храбрецу, как Бюсси, принял участие в интриге и обеспечил королю возможность произвести тот государственный переворот, которого требовали обстоятельства.

Вне всякого сомнения, присутствие в городе и Бюсси с его ясной головой, а в особенности – храбрым сердцем, и нерушимого триумвирата Гизов предвещало доброму Парижу грозу в самые ближайшие дни.

Сбывались все опасения короля и все предвидения Шико.

После того как герцог де Гиз принял у себя утром руководителей Лиги, явившихся, чтобы вручить ему книги, заполненные подписями, те самые книги, которые мы с вами уже видели на перекрестках улиц, возле дверей гостиниц и даже на алтарях церквей; после того, как герцог де Гиз посулил этим руководителям, что у Лиги будет глава, и взял с каждого из них клятву признать своим вождем того, кого назначит король; после того, наконец, как герцог де Гиз посовещался с кардиналом и с герцогом Майеннским, он вышел из своего особняка и отправился к его высочеству герцогу Анжуйскому, которого потерял из виду накануне вечером, в десятом часу.

Шико ожидал этого визита, поэтому, расставшись с Бюсси, он тотчас же пошел к Алансонскому дворцу, расположенному на углу улиц Отфей и Сент-Андре, и стал бродить поблизости.

Не прошло и четверти часа, когда Шико увидел, что человек, которого он ожидал, выходит из улицы Юшет.

Гасконец спрятался за углом улицы Симетьер, и герцог де Гиз вошел во дворец, не заметив его.

Главный камердинер принца, встретивший герцога, был несколько обеспокоен тем, что его господин до сих пор не вернулся домой, хотя он и догадывался, что, вероятнее всего, герцог Анжуйский остался на ночь в Лувре.

Гиз спросил, нельзя ли ему, за отсутствием принца, поговорить с Орильи. Камердинер ответил, что Орильи находится в кабинете своего господина и герцог волен расспросить его, о чем пожелает.

Герцог отправился в кабинет.

И действительно, Орильи, лютнист и наперсник принца, был, как вы помните, посвящен во все тайны герцога Анжуйского и должен был знать лучше, чем кто-либо другой, где обретается его высочество.

Однако Орильи и сам был встревожен не меньше, если не больше, камердинера, и время от времени, оставив лютню, струны которой он рассеянно перебирал, подходил к окну поглядеть, не идет ли принц.

Трижды посылали в Лувр, и каждый раз получали ответ, что принц возвратился очень поздно и еще почивает.

Герцог де Гиз осведомился у Орильи о герцоге Анжуйском.

Орильи был разлучен со своим господином накануне вечером, на углу улицы Арбр-Сек, большой группой людей, которая влилась в толпу, собравшуюся возле гостиницы «Путеводная звезда», и возвратился в Алансонский дворец, чтобы подождать его там, ничего не зная о решении заночевать в Лувре, принятом его королевским высочеством.

Лютнист рассказал лотарингскому принцу о трех гонцах, отправленных им в Лувр, и об одинаковом ответе, полученном каждым из них.

– Спит, в одиннадцать-то часов?! – сказал герцог. – Совершенно невероятно. Сам король обычно в это время уже на ногах. Вам надо пойти в Лувр, Орильи.

– Я об этом думал, монсеньор, – сказал Орильи, – но вот что меня смущает: может быть, это принц велел привратнику Лувра отвечать, что он спит, а сам занимается любовными похождениями где-нибудь в городе. Если дело обстоит именно так, то его высочество, по всей вероятности, будет недоволен нашими розысками.

– Орильи, – возразил герцог, – поверьте мне, его высочество слишком разумный человек, чтобы заниматься любовными похождениями в такой день, как сегодня. Отправляйтесь без всякой боязни в Лувр, и вы его там найдете.

– Я отправлюсь, монсеньор, раз вы так желаете, но что мне ему передать?

– Вы скажете, что церемония в Лувре назначена на два часа и, как ему хорошо известно, нам надо посовещаться, прежде чем явиться к королю. Вы же понимаете, Орильи, – прибавил герцог с недовольным и малопочтительным видом, – не время спать, когда король собирается назначить главу Лиги.

– Прекрасно, монсеньор, я попрошу его высочество прийти сюда.

– Скажите ему, что я жду его с нетерпением. Многие из приглашенных на два часа уже в Лувре, и нельзя терять ни минуты. А я тем временем пошлю за господином де Бюсси.

– Уговорились, монсеньор. Но что мне делать, если я не найду его высочества в Лувре?

– Если вы не найдете его высочества в Лувре, Орильи, не трудитесь искать его в других местах; достаточно будет, если позже вы расскажете ему, с каким усердием пытался я его разыскать. Как бы то ни было, без четверти два я буду в Лувре.

Орильи поклонился герцогу и ушел.

Шико заметил, как лютнист покинул дворец, и догадался, куда он идет.

Если герцог де Гиз узнает об аресте герцога Анжуйского, все погибнет или, во всяком случае, очень усложнится.

Увидев, что Орильи пошел по улице Юшет к мосту Сен-Мишель, Шико пустился во всю прыть своих длинных ног по улице Сент-Андре-дез-Ар и к тому времени, когда Орильи еще только подходил к Гран-Шатле, гасконец уже переправился через Сену на Нельском пароме.

Мы с вами последуем за Орильи, ибо он ведет нас туда, где должны разыграться главные события этого дня.

Лютнист прошел по набережным, на которых толпились с видом победителей буржуа, и очутился возле Лувра. Посреди бурного парижского ликования дворец сохранял спокойный и беззаботный вид.

Орильи хорошо знал жизнь, а придворную – в особенности. Прежде всего он поболтал с дежурным офицером, лицом, весьма важным для всякого, кто хочет узнать новости и разнюхать, не случилось ли каких скандальных происшествий.

Дежурный офицер был сама любезность: король встал утром в наилучшем настроении.

От дежурного офицера Орильи проследовал к привратнику.

Привратник делал смотр стражникам, одетым в новую форму, и вручал им алебарды нового образца.

Он улыбнулся лютнисту и ответил на его замечания по поводу дождя и хорошей погоды, что создало у Орильи самое благоприятное впечатление о политической атмосфере.

Поэтому Орильи отправился дальше и стал подниматься по главной лестнице к покоям герцога, старательно раскланиваясь с придворными, уже заполнившими лестничные площадки и передние.

У двери, ведущей в покои его высочества, он увидел Шико, который сидел на складном стуле.

Шико играл сам с собой в шахматы и казался полностью погруженным в решение трудной задачи.

Орильи намеревался пройти мимо, но длинные ноги Шико занимали всю лестничную площадку.

Музыкант был вынужден хлопнуть гасконца по плечу.

– А, это вы, – сказал Шико, – прошу прощения, господин Орильи.

– Что вы тут делаете, господин Шико?

– Как видите, играю в шахматы.

– Сами с собой?

– Да… я изучаю одну комбинацию. А вы, сударь, умеете играть в шахматы?

– Очень неважно.

– Ну конечно, вы музыкант, а музыка – искусство трудное, и те избранные, кто посвящает себя музыке, вынуждены отдавать ей все свое время и все свои способности.

– Комбинация, кажется, сложная? – спросил, засмеявшись, Орильи.

– Да. Меня беспокоит мой король. Вы знаете, господин Орильи, в шахматах король – фигура очень глупая, никчемная: у нее нет своей воли, она может делать только один шаг – направо, налево, вперед или назад. А враги у нее очень проворные: кони, они одним прыжком перемахивают через две клетки, и целая толпа пешек, они окружают короля, теснят и всячески беспокоят. Так что, если у него нет хороших советников, тогда, черт возьми, его дело гиблое, он недолго продержится. Правда, у него есть свой шут, который приходит и уходит, перелетает с одного конца доски на другой, имеет право становиться перед королем, позади него, рядом с ним; но правда и то, что чем более предан шут своему королю, тем большему риску подвергается он сам, господин Орильи, и я должен вам признаться, что как раз в эту минуту мой король и его шут находятся в наиопаснейшем положении.

– Но, – спросил Орильи, – какие обстоятельства заставили вас, господин Шико, изучать все эти комбинации у дверей его королевского высочества?

– Дело в том, что я жду господина де Келюса, он там.

– Где там? – спросил Орильи.

– У его высочества, разумеется.

– Господин де Келюс у его высочества? – удивился Орильи.

Во время разговора Шико очистил путь лютнисту, но при этом переместил все свое имущество в коридор и, таким образом, гонец господина де Гиза оказался теперь между гасконцем и дверью в переднюю.

Однако Орильи не решался открыть эту дверь.

– Но что делает, – спросил он, – господин де Келюс у герцога Анжуйского? Я не знал, что они такие друзья.

– Тсс! – произнес Шико с таинственным видом.

Затем, не выпуская из рук шахматной доски, он изогнул свое длинное тело в дугу, и в результате, хотя ноги его не сдвинулись с места, губы оказались возле уха Орильи.

– Он просит прощения у его королевского высочества за небольшую размолвку, которая у них случилась вчера.

– В самом деле? – сказал Орильи.

– Ему велел это сделать король; вы же знаете, в каких сейчас прекрасных отношениях братья. Король не пожелал снести одной дерзости Келюса и приказал ему просить прощения.

– Правда?

– Ах, господин Орильи, – сказал Шико, – мне кажется, что у нас наступает самый настоящий золотой век, Лувр превратился в Аркадию, а братья в Arcades ambo, простите, господин Орильи, я все время забываю, что вы музыкант.

Орильи улыбнулся и вошел в переднюю герцога, открыв дверь достаточно широко для того, чтобы Шико смог обменяться многозначительным взглядом с Келюсом, который к тому же был, по всей вероятности, предупрежден обо всем заранее. После чего Шико, возвратившись к своим паламедовским комбинациям, принялся распекать шахматного короля, быть может, не столь сурово, как того заслуживал настоящий король во плоти, но, конечно, суровее, чем того заслужил ни в чем не повинный кусок слоновой кости.

Как только Орильи вошел в переднюю, Келюс, забавлявшийся замечательным бильбоке из черного дерева, инкрустированным слоновой костью, весьма любезно приветствовал его.

– Браво, господин де Келюс! – сказал Орильи, увидев, как мастерски молодой человек поймал шарик в чашечку. – Браво!

– Ах, любезный господин Орильи, – ответил Келюс, – когда же наконец я буду играть в бильбоке так же хорошо, как вы играете на лютне?

– Тогда, – ответил немного задетый Орильи, – когда вы потратите на изучение вашей игрушки столько дней, сколько лет я потратил на изучение моего инструмента. Но где же монсеньор? Разве вы не беседовали с ним сегодня утром, сударь?

– Он действительно назначил мне аудиенцию, любезный Орильи, но Шомберг перебежал мне дорогу.

– Вот как! И господин де Шомберг тоже здесь? – удивился лютнист.

– Ну разумеется, господи боже мой. Это король все так устроил. Шомберг там, в столовой. Проходите, господин Орильи, и будьте так любезны: напомните принцу, что мы ждем.

Орильи распахнул вторую дверь и увидел Шомберга, который скорее лежал, чем сидел, на огромном пуфе.

Развалившись таким образом, Шомберг занимался прицельной стрельбой из сарбакана по золотому кольцу, подвешенному на шелковой нитке к потолку: он выдувал из трубки маленькие, душистые глиняные шарики, большой запас которых находился у него в ягдташе, и всякий раз, когда шарик, пролетев через кольцо, не разбивался о стену, любимая собачка Шомберга приносила его хозяину.

– Чем вы занимаетесь в покоях монсеньора! – воскликнул Орильи. – Ах, господин де Шомберг!

– А! а! Guten Morgen, господин Орильи, – отвечал Шомберг, оторвавшись от своих упражнений. – Видите ли, я убиваю время в ожидании аудиенции.

– Но где же все-таки монсеньор? – спросил Орильи.

– Тсс! Монсеньор занят: он принимает извинения от д’Эпернона и Можирона. Но не угодно ли вам войти? Ведь вы у принца свой человек.

– А не будет ли это нескромно с моей стороны? – спросил музыкант.

– Никоим образом, напротив. Он в своей картинной галерее. Входите, господин д’Орильи, входите.

И Шомберг, взяв Орильи за плечи, втолкнул его в соседнюю комнату, где ошеломленный музыкант увидел прежде всего д’Эпернона перед зеркалом, смазывавшего клеем свои усы, чтобы придать им нужную форму, в то время как Можирон, у окна, был занят вырезыванием гравюр, по сравнению с коими барельефы храма Афродиты в Книде и фрески бань Тиберия на Капри могли бы сойти за образцы целомудрия.

Герцог, без шпаги, сидел в кресле между двумя молодыми людьми, которые смотрели на него лишь для того, чтобы следить за его действиями, и заговаривали с ним, только когда хотели сказать ему какую-нибудь дерзость.

Завидев Орильи, герцог бросился было к нему.

– Осторожней, монсеньор, – осадил его Можирон, – вы задели мои картинки.

– Боже мой! – вскричал музыкант. – Что я вижу? Моего господина оскорбляют.

– Как поживает наш любезный господин Орильи? – продолжая закручивать свои усы, осведомился д’Эпернон. – Должно быть, прекрасно: у него такое румяное лицо.

– Окажите мне дружескую услугу, господин музыкант, отдайте мне ваш кинжальчик, пожалуйста, – сказал Можирон.

– Господа, господа, – возмутился Орильи, – неужели вы забыли, где находитесь?!

– Что вы, что вы, дорогой Орильи, – ответил д’Эпернон, – мы помним, именно потому мой друг и просил у вас кинжал. Вы же видите, что у герцога кинжала нет.

– Орильи, – сказал герцог голосом, исполненным страдания и ярости, – разве ты не догадываешься, что я – пленник?

– Чей пленник?

– Моего брата. Ты должен был понять это, увидев, кто мои тюремщики.

Орильи издал возглас удивления.

– О, если бы я подозревал! – сказал он.

– Вы захватили бы вашу лютню, чтобы развлечь его высочество, любезный господин Орильи? – раздался насмешливый голос. – Но я об этом подумал; я послал за ней, вот она.

И Шико действительно протянул несчастному музыканту лютню. За спиной гасконца можно было видеть Келюса и Шомберга, зевавших с риском вывихнуть челюсти.

– Ну, как ваша шахматная партия, Шико? – спросил д’Эпернон.

– И в самом деле – как? – подхватил Келюс.

– Господа, я полагаю, что мой шут спасет своего короля, но, черт возьми, нелегко ему будет это сделать! Ну что ж, господин Орильи, давайте мне ваш кинжал, а я дам вам лютню, сменяемся так на так.

Оцепеневший от ужаса музыкант повиновался и сел на подушку у ног своего господина.

– Вот уже один и в мышеловке, – сказал Келюс, – подождем других.

И с этими словами, объяснившими Орильи все предшествовавшее, Келюс вернулся на свой пост в передней, попросив предварительно Шомберга отдать ему сарбакан в обмен на бильбоке.

– Правильно, – заметил Шико, – надо разнообразить удовольствия, лично я, чтобы внести разнообразие в мои, отправляюсь учреждать Лигу.

И он закрыл за собой дверь, оставив его королевское высочество в компании миньонов, увеличившейся за счет бедного лютниста.