Глава VI
О том, как Шико нанес визит бюсси и что из этого воспоследовало
Назавтра после этого дня или, скорее, этой ночи, около девяти часов утра, Бюсси спокойно завтракал в компании Реми, и тот в своем качестве лекаря предписывал ему разные подкрепляющие средства. Они беседовали о вчерашних событиях, и Реми пытался вспомнить легенды, изображенные на фресках церквушки Святой Марии Египетской.
– Послушай, Реми, – внезапно спросил его Бюсси, – тебе не показался знакомым тот дворянин, которого окунули в чан на углу улицы Кокийер, когда мы там проходили?
– Разумеется, господин граф, и даже до такой степени, что я с той минуты все стараюсь вспомнить его имя.
– Значит, ты его тоже не узнал?
– Нет. Он был уже основательно синий.
– Мне следовало бы выручить его, – сказал Бюсси, – долг порядочных людей защищать друг друга от всякого сброда. Но, по правде, Реми, я был слишком занят своими делами.
– Если мы его и не узнали, – сказал Одуэн, – зато он наверняка нас узнал, ведь мы-то были нашего естественного цвета. Мне показалось даже, что он злобно на нас таращился и грозил нам кулаком.
– Ты в этом уверен, Реми?
– За то, что таращился, я головой отвечаю, а насчет кулака и угроз не совсем уверен, – сказал Одуэн, знавший вспыльчивость Бюсси.
– В таком случае, Реми, надо узнать, кто был этот дворянин. Я не могу оставить безнаказанным подобное оскорбление.
– Постойте, постойте, – вскрикнул вдруг Одуэн так, словно он только что выскочил из ледяной воды или прыгнул в кипяток. – Ах, боже мой! Вспомнил! Я знаю, кто это.
– Как ты мог узнать?
– Я слышал, что он ругался.
– Клянусь смертью Христовой, всякий бы ругался в подобном положении!
– Да, но он ругался по-немецки.
– А!
– Он сказал: Gott verdamme.
– Значит, это Шомберг.
– Он самый, господин граф, он самый.
– Тогда, дорогой Реми, готовь твои мази.
– Почему?
– Потому что в скором времени придется тебе штопать его шкуру или мою.
– Вы не будете настолько безумны, чтобы позволить убить себя сейчас, когда вы наконец здоровы и так счастливы, – сказал Реми, подмигивая. – Какого черта! Ведь святая Мария Египетская уже один раз вас воскресила, ей может и прискучить сотворять чудо, за которое сам Христос брался всего лишь дважды.
– Совсем напротив, Реми, – ответил граф, – ты себе и не представляешь, какое это наслаждение – рисковать своей жизнью, когда ты счастлив. Уверяю тебя, что я дерусь без всякой охоты после крупного проигрыша в карты, или после того, как я застал мою любовницу на месте преступления, или когда я недоволен собой. И, наоборот, каждый раз, когда кошелек мой туго набит, на сердце легко и совесть моя чиста, я выхожу на поединок смело и с шутками. Именно тогда я бываю уверен в своей руке и вижу противника насквозь. Я подавляю его своим везением. Я нахожусь в положении человека, который счастливо играет в «пас-дис» и чувствует, как ветер удачи метет к нему золото его соперника. Нет, именно в такие минуты я блистателен, уверен в себе, именно тогда я делаю выпад правой ногой. Сегодня я дрался бы великолепно, Реми, – сказал молодой человек и протянул лекарю руку, – потому что, благодаря тебе, я счастлив!
– Минутку, минутку, – сказал Одуэн, – тем не менее вам придется, если вы не возражаете, отказаться от этого удовольствия. Одна прекрасная дама из числа моих друзей поручила вас моим заботам и вынудила меня поклясться, что я сохраню вас здоровым и невредимым; вынудила под предлогом, что вы обязаны ей жизнью и поэтому не можете распоряжаться этой жизнью без ее согласия.
– Мой добрый Реми, – сказал граф, погружаясь в те туманные мечтания, при которых влюбленный воспринимает все, что совершается и говорится вокруг него, так, как в театре мы видим декорации и актеров на сцене сквозь прозрачный занавес: неясно, без отчетливых линий и ярких красок. Это чудесное состояние полусна, когда, отдаваясь всей душой нежным мыслям о предмете вашей любви, вы одновременно чувствами воспринимаете слова или жесты друга.
– Вы называете меня «добрым Реми», – сказал Одуэн, – потому что я дал вам возможность снова увидеть госпожу де Монсоро, но станете ли вы называть меня «добрым Реми», когда окажетесь разлученным с нею, а, к несчастью, этот день близок, если уже не настал.
– Что ты сказал? – вскричал, встрепенувшись, Бюсси. – Не будем с этим шутить, мэтр ле Одуэн!
– Э! Сударь, я не шучу. Разве вы не знаете, что она уезжает в Анжу и что я сам тоже обречен на страдания из-за разлуки с мадемуазель Гертрудой? Ах!..
Бюсси не мог сдержать улыбки при виде притворного отчаяния Реми.
– Ты ее очень любишь? – спросил он.
– Еще бы… и она меня тоже… Если бы вы знали, как она меня колотит.
– И ты ей это позволяешь?
– Из-за любви к науке; благодаря Гертруде я был вынужден изобрести превосходную мазь от синяков.
– В таком случае тебе следовало бы послать несколько баночек Шомбергу.
– Не будем больше говорить о Шомберге, пусть он сам о себе позаботится.
– Да, и вернемся к госпоже де Монсоро или, вернее, к Диане де Меридор, потому что, знаешь…
– Бог мой, конечно, знаю.
– Реми, когда мы едем?
– А! Я так и думал. Как можно позже, господин граф.
– Почему?
– Во-первых, потому, что в Париже находится наш дорогой принц, глава анжуйцев, который прошлым вечером ввязался, как мне кажется, в такие дела, что мы ему, очевидно, понадобимся.
– Дальше?
– Дальше, потому, что господин де Монсоро, словно по какой-то особой милости к нам небес, ни о чем не подозревает, – во всяком случае, ни в чем не подозревает вас, но может заподозрить кое-что, если вы исчезнете из Парижа в одно время с его женой, которая ему не жена.
– Ну и что? Какое мне дело до его подозрений?
– О! Разумеется. Но мне-то до этого есть дело, и очень большое, любезный мой господин. Я берусь штопать дыры от ударов шпаги, полученные на поединках, потому что вы превосходно фехтуете и у вас никогда не бывает серьезных ран, но я отказываюсь иметь дело с кинжальными ранами, нанесенными из засады, и в особенности когда их наносят ревнивые мужья. Эти скоты в подобных случаях бьют изо всех сил. Вспомните беднягу господина де Сен-Мегрена, так злодейски убитого нашим другом, господином де Гизом.
– Чего же ты хочешь, мой милый, коли мне на роду написано погибнуть от руки Монсоро!
– Значит?
– Значит, он меня и убьет.
– А через неделю, через месяц или через год госпожа де Монсоро станет женой своего супруга, что приведет в бешенство вашу бедную душу, которая увидит это сверху или снизу и не сможет ничему помешать, поскольку у нее не будет тела.
– Ты прав, Реми, я хочу жить.
– В добрый час! Но жить – это еще не все, поверьте мне, надо еще следовать моим советам и быть любезным с Монсоро. Он сейчас ужасно ревнует к герцогу Анжуйскому. Тот, пока вы тряслись от лихорадки у себя в постели, прогуливался под окнами дамы, словно преуспевающий испанец, и был опознан по своему лютнисту Орильи. Оказывайте всяческие любезности милейшему супругу, который не является супругом, и даже не заикайтесь ему о его жене. Да вам это и ни к чему, вы и сами все о ней знаете. Тогда он будет рассказывать повсюду, что вы единственный дворянин, обладающий добродетелями Сципиона: стойкостью и целомудрием.
– Мне кажется, ты прав, – сказал Бюсси. – Сейчас, когда я больше не ревную к этому медведю, я его приручу. Ну и посмеемся же мы! Ах, Реми, теперь проси от меня всего, что хочешь, мне все легко – я счастлив.
В эту минуту кто-то постучался в дверь; собеседники замолчали.
– Кто там? – спросил Бюсси.
– Монсеньор, – ответил один из его пажей, – там внизу какой-то дворянин хочет говорить с вами.
– Говорить со мной в такую рань, кто же это?
– Высокий господин, одетый в зеленый бархат и розовые чулки, немного смешной, но вид у него человека порядочного.
– Гм, – вслух подумал Бюсси, – не Шомберг ли это?
– Он сказал: «Высокий господин».
– Верно. Тогда, может быть, – Монсоро?
– У этого вид человека порядочного.
– Ты прав, Реми, это не может быть ни тот, ни другой. Впустите его.
Через короткое время человек, о котором говорил паж, показался на пороге.
– Ах! Бог мой! – вскричал Бюсси при виде посетителя и поспешно встал, а Реми, как и подобает скромному другу, вышел в соседнюю комнату. – Господин Шико! – воскликнул Бюсси.
– Он самый, господин граф, – ответил ему гасконец.
Бюсси уставился на него с тем изумлением, которое говорит яснее всяких слов: «Сударь, зачем вы сюда пожаловали?» Поэтому Шико, несмотря на то что ему не было задано этого вопроса, ответил очень серьезным тоном:
– Сударь, я пришел, чтобы предложить вам небольшую сделку.
– Я вас слушаю, сударь, – сказал Бюсси с недоумением.
– Что вы мне обещаете, если я окажу вам важную услугу?
– Это зависит от услуги, сударь, – ответил несколько свысока Бюсси.
Гасконец прикинулся, что не замечает его пренебрежительного тона.
– Сударь, – сказал он, усевшись и скрестив свои длинные ноги, – я вижу, что вы не удостаиваете меня приглашением сесть.
Краска бросилась в лицо Бюсси.
– Это увеличивает размеры вознаграждения, которое мне будет полагаться после того, как я окажу вам упомянутую услугу.
Бюсси ничего не ответил.
– Сударь, – не смущаясь, продолжал Шико, – вы знакомы с Лигой?
– Я о ней много слышал, – ответил Бюсси, начиная проявлять к словам гасконца некоторый интерес.
– В таком случае, сударь, – сказал Шико, – вы должны знать, что это объединение честных христиан, собравшихся для того, чтобы благоговейно уничтожить своих ближних – гугенотов. Вы состоите в Лиге, сударь?.. Я – да.
– Но, сударь?..
– Скажите только «да» или «нет».
– Позвольте мне удивиться, – сказал Бюсси.
– Я имел честь спросить вас, состоите ли вы в Лиге; вы поняли меня?
– Господин Шико, – сказал Бюсси, – я не люблю вопросов, смысла которых я не понимаю, поэтому, будьте так любезны, перемените тему разговора, и ради приличия я подожду еще несколько минут, прежде чем сказать вам, что, не любя подобных вопросов, я, естественно, не люблю и людей, их задающих.
– Великолепно; приличие есть приличие, как говорит ваш дорогой господин де Монсоро, когда он в хорошем настроении.
При имени Монсоро, которое гасконец обронил словно бы невзначай, Бюсси снова стал внимательным.
– Гм, – прошептал он, – не заподозрил ли Монсоро чего-нибудь и не прислал ли ко мне этого Шико на разведку?..
И сказал громко:
– Ближе к делу, господин Шико, в нашем распоряжении всего несколько минут.
– Optime, – ответил Шико, – несколько минут – это много; за несколько минут можно наговорить с три короба. Я, пожалуй, мог бы и не спрашивать вас, ведь если вы и не принадлежите к святой Лиге, то, вне всякого сомнения, вступите в нее, и очень скоро, учитывая, что монсеньор герцог Анжуйский в ней состоит.
– Герцог Анжуйский! Кто это вам сказал?
– Он сам в личной беседе со мной, как говорят или, вернее, пишут законники; как писал, например, милейший и добрейший господин Николя Давид, светоч парижского форума. Этот светоч теперь угас, и до сих пор неизвестно, кто же его задул. Так вот, вы прекрасно понимаете, что если герцог Анжуйский принадлежит к Лиге, вам этого тоже не избежать, ведь вы его правая рука, черт побери! Лига понимает толк в деле и не согласится иметь своим главой однорукого.
– И что же дальше, господин Шико? – сказал Бюсси, на этот раз значительно более вежливым тоном.
– Дальше? – переспросил Шико. – Дальше, если вы принадлежите к Лиге или подумают, что вы к ней принадлежите, а так обязательно подумают, с вами случится то же, что случилось с его королевским высочеством.
– Что же случилось с его королевским высочеством? – воскликнул Бюсси.
– Сударь, – сказал Шико, поднимаясь и принимая ту позу, которую незадолго до этого принимал Бюсси, – сударь, я не люблю вопросов и – если вы разрешите мне продолжить – не люблю людей, задающих вопросы, поэтому у меня большое желание предоставить сделать с вами то, что сделали ночью с вашим господином.
– Господин Шико, – сказал Бюсси с улыбкой, которая заключала в себе все извинения, какие может принести дворянин, – говорите же, умоляю вас, где герцог?
– В тюрьме.
– В какой?
– В своей опочивальне. И четверо моих добрых друзей не спускают с него глаз: господин де Шомберг, которого вчера вечером выкрасили в синий цвет, как это вам известно, потому что вы были свидетелем этой операции; господин д’Эпернон, желтый с перепугу; господин де Келюс, красный от гнева, и господин де Можирон, белый от скуки. Прелестное зрелище, особенно если учесть, что герцог начинает зеленеть от страха. Вскоре мы сможем наслаждаться полной радугой, мы – избранное общество Лувра.
– Значит, сударь, – сказал Бюсси, – вы думаете, что моей свободе угрожает опасность?
– Опасность… дайте подумать, сударь. Я полагаю, что в эту минуту вас готовы… вас должны… вас должны были бы арестовать.
Бюсси содрогнулся.
– Как вы смотрите на Бастилию, господин де Бюсси? Это прекрасное место для размышлений, и господин Лоран Тестю, ее комендант, весьма недурно кормит своих пташек.
– Меня отправят в Бастилию?! – воскликнул Бюсси.
– По чести, так! У меня тут где-то в кармане даже вроде бы приказ есть препроводить вас туда, господин де Бюсси; хотите поглядеть?
И Шико действительно извлек из своей штанины, в которую могли бы поместиться три таких ляжки, как у него, составленный по всей форме королевский приказ, предписывающий взять под стражу господина Луи де Клермона, сеньора де Бюсси д’Амбуаз, в любом месте, где он будет обнаружен.
– Редакция господина де Келюса, – сказал Шико, – прекрасно написано.
– Так, значит, сударь, – воскликнул Бюсси, тронутый поступком Шико, – вы мне в самом деле оказываете услугу?
– Мне кажется, да, – сказал гасконец, – и вы того же мнения, сударь?
– Сударь, – сказал Бюсси, – заклинаю вас, ответьте мне, как человек благородный: вы спасаете меня сегодня, чтобы погубить когда-нибудь в другой раз? Ведь вы любите короля, а король меня не любит.
– Господин граф, – сказал Шико, приподнимаясь на своем стуле и кланяясь, – я спасаю вас, чтобы вас спасти. А теперь можете думать о моем поступке все, что вам будет угодно.
– Но, бога ради, чему обязан я подобной милостью?
– Разве вы забыли, что я просил вас о вознаграждении?
– Это верно.
– Так что же?
– Ах, сударь, с радостью!
– Значит, вы, в свою очередь, сделаете то, о чем однажды я попрошу вас?
– Слово Бюсси! Если только это будет в моих силах.
– Прекрасно, этого с меня достаточно, – сказал Шико, вставая. – Теперь садитесь на коня и исчезайте, а я передам приказ о вашем аресте тому, кто имеет право исполнить его.
– Так вы не должны были сами арестовать меня?
– Да что вы! За кого вы меня принимаете? Я – дворянин, сударь.
– Но я покидаю моего господина.
– Не упрекайте себя, он первый вас покинул.
– Вы славный дворянин, господин Шико, – сказал Бюсси гасконцу.
– Черт возьми, я и сам так думаю, – ответил тот.
Бюсси позвал Одуэна.
Одуэн, который, надо отдать ему справедливость, подслушивал у дверей, тотчас же возник на пороге.
– Реми! – воскликнул де Бюсси. – Реми, наших коней!
– Они оседланы, монсеньор, – спокойно ответил Реми.
– Сударь, – сказал Шико, – вот на редкость сообразительный молодой человек.
– Черт возьми, я и сам так думаю, – заметил Реми.
И они отвесили друг другу низкие поклоны, как это сделали бы лет пятьдесят спустя Гийом Горен и Готье Гаргий.
Бюсси набрал несколько пригоршней экю и рассовал их по своим карманам и по карманам Одуэна.
Затем, поклонившись Шико и еще раз поблагодарив его, шагнул к двери.
– Простите, сударь, – сказал Шико, – разрешите мне присутствовать при вашем отъезде.
И гасконец последовал за Бюсси и Одуэном в маленький конюшенный двор, где паж и в самом деле держал под уздцы оседланных лошадей.
– Куда мы едем? – спросил Реми, небрежно беря поводья своего коня.
– Куда?.. – переспросил Бюсси в нерешительности или прикидываясь, что он в нерешительности.
– Что вы скажете о Нормандии, сударь? – сказал Шико, который наблюдал за сборами и с видом знатока разглядывал коней.
– Нет, – ответил Бюсси, – это слишком близко.
– А что вы думаете о Фландрии? – продолжал Шико.
– Это слишком далеко.
– Я полагаю, – сказал Реми, – что вы остановитесь на Анжу, оно находится на подходящем расстоянии, не правда ли, господин граф?
– Да, поехали в Анжу, – ответил Бюсси, покраснев.
– Сударь, – сказал Шико, – теперь, когда вы сделали ваш выбор и собираетесь выехать…
– Немедленно.
– Я имею честь приветствовать вас. Поминайте меня в своих молитвах.
И достойный дворянин все с тем же серьезным и величественным видом зашагал прочь, задевая за углы домов своей гигантской рапирой.
– Значит, это судьба, сударь, – сказал Реми.
– Поехали, скорей! – вскричал Бюсси. – Быть может, мы ее нагоним.
– Ах, сударь, – сказал Одуэн, – если вы будете помогать судьбе, вы отнимете у нее ее заслуги.
И они тронулись в путь.
