Глава 31

Люк был очень тих, когда они покинули Trocadéro. Но направились они не в отель, а к Сене и мосту напротив башни. Если бы в романтичном объятии она вошла под эти семь тысяч тонн железа, то, можно не сомневаться, показала бы башне средний палец.

Молодая пара на роликовых коньках промчалась, весело смеясь, по склону со стороны фонтана и Jardins du Trocadéro. Люк успел стянуть Саммер в сторону, а потом так и не выпустил ее руки.

– Саммер. В этом я очень плох. Я всегда должен был десять тысяч раз практиковаться, чтобы все сделать правильно, а эта… практика причиняет слишком много боли. Не слушай меня, когда я говорю что-то не так. Смотри на то, что я делаю для тебя. Пробуй это на вкус. Для меня ты никогда не будешь «нулем».

Иногда она представляла себе, как Люк лежит в гамаке на ее острове, а она возвращается домой, к нему, проведя целый день за уговорами неугомонных детей сосредоточиться на вычитании… По силам ли ей такая жизнь? Она решила – да, она справится.

– Ты должен верить в меня, – внезапно поняла она. – Я не могу верить в тебя, если ты не веришь в меня. Это было бы чревато самоубийством.

Люк молчал. Вряд ли он мог бы сказать, что верит в нее. Через несколько мгновений он поднял руку, чтобы заправить прядь волос ей за ухо, и большим пальцем погладил щеку прежде, чем волосы упали. Потом опять взял ее за руку, и они продолжали идти, не говоря ни слова. Люк был так погружен в раздумья, что даже не поглядел вверх, на Эйфелеву башню, когда они проходили под ее темными опорами. Саммер завела за спину свободную руку и из принципа показала башне презрительный средний палец.

Люк вовлек ее в ночную темную allée между рядами деревьев Марсова поля, и Саммер зажмурилась навстречу судьбе.

– Только не говори мне, что живешь где-то здесь.

Он замялся.

– Почему нет?

– О, – она покачала головой, – я ходила здесь в школу.

Еще шаг.

– В квартале от меня есть женская школа для богатеньких девочек, – неохотно признал он.

– «Олимп»?

Люк кивнул. Душа Саммер содрогнулась и свернулась, приняв позу эмбриона. Саммер лихорадочно начала искать хоть какое-нибудь счастливое воспоминание об этом красивом городе, в котором ей было непростительно быть несчастной. Она заставила себя улыбнуться.

– Няня часто водила меня сюда. Тогда я была совсем маленькой. Знаешь ту красивую карусель и детскую площадку возле нее?

– Я… знаю, да.

Под деревьями было слишком темно, чтобы увидеть выражение его всегда непроницаемого лица, но голос его прозвучал странно.

– Я безнадежно влюбилась в мальчика, которого однажды встретила там. – Саммер хохотнула. – Он тоже был темноволос, теперь я вспомнила. Возможно, с него-то все и пошло. – Она покачала головой. – Он показался мне великолепным. На детской площадке он мог сделать все. И был очень терпелив. Сначала он покрасовался передо мной, а потом поднял меня и помог достать до рукохода. И даже поиграл со мной в рыцаря и принцессу.

Люк совсем затих и странно замер.

– Я вспоминала его, много лет мечтала о том, как мы с ним убежали бы на остров и жили за счет лунного света и цветов, и все такое. Думаю, ты можешь догадаться, что у меня было не так уж много друзей.

Люк был черной тенью в темноте.

– Когда мы были в Париже, я обычно заставляла Лиз водить меня туда каждый день, и я растягивала свое время для игр на долгие часы, надеясь увидеть его. Но он так и не появился.

А потом была школа-интернат, совсем рядом с той детской площадкой, и эта школа надолго стерла память о нем.

– Он тогда, наверное, был занят игрой на бубне в метро у тебя под ногами, – внезапно сказал Люк. Голос его был грубым, странным. Будто годы элегантности соскользнули с него. – Но ему очень хотелось прийти к тебе. – Он положил руку ей на локоть. – Знаешь, а ведь тебе пришлось бы съесть лунный свет, если бы он приготовил его и принес тебе.

– В метро?

Саммер провела рукой по лицу Люка, будто была слепой и пыталась узнать возлюбленного из своего прошлого.

Изящные, чувственные губы скривились под ее ладонью.

– Ты когда-нибудь была там?

– Нечасто, когда училась в школе. Когда сбегала с уроков. Я… помню. – Она вспомнила, как метро пугало и возбуждало ее. Казалось, она делает что-то опасное. Она чувствовала себя недооцененной среди большого числа людей, которые ездили так каждый день. Шум, толкотня… люди, просящие подаяния. Иногда с аккордеоном, а иногда и с младенцем на руках. – Люк, почему ты так сказал? Почему тот мальчик оказался бы в метро?

Он не отвечал. Руки он сунул в карманы, плечи распрямил. Как красиво очерчены его плечи! И брови. Ей опять вспомнился тот мальчик, ее собственный рыцарь с темными, настойчивыми, требовательными глазами, неотрывно глядящими на нее… Жаль, что его образ уже давно стал мутным пятном.

– Люк?

Его плечи по-прежнему были напряжены. Его черное кашемировое пальто от Диора было… было сшитыми на заказ доспехами темного рыцаря, пролагающего свой путь в этом мире.

– Потому, наверное, что у него был цыган-отец, который не нашел лучшего способа обеспечить сыну жизнь, чем давать там представления. И еще потому, что его родная мать выбрала солнце, море и цветы вместо собственного ребенка. Не думаю, что она добилась бы в жизни большего успеха, чем мой отец, если бы осталась здесь. То, что она исчезла после появления новорожденного, не говорит о большой силе характера.

Саммер судорожно обняла Люка. У нее возникло неразумное, тщетное желание исцелить все его старые раны. Потом провела руками по его лицу, по длинным пальцам, по прекрасным темным волосам.

Саммер прижала его ладони к своим щекам. Она не знала, что предложить ему в утешение, кроме себя самой, ни на что не годной. Вот дерьмо, не удивительно, что она никогда не могла соответствовать его высоким требованиям.

– Я думала, тебя отдали на воспитание очень строгому, перфекционистскому трудоголику.

– Да, когда мне было десять лет. Полиция подобрала нас в метро, потому что я не был в школе. Моего отца сочли… негодным, решили, что он не может растить меня.

– Ты не ходил в школу?

Люк напрягся, ему захотелось опять сунуть руки в карманы.

– Тогда не ходил. Да и потом учился в школе не очень-то хорошо.

Она сильнее прижалась щекой к его ладони, наслаждаясь ее ароматом и тексктурой.

– Я не ходил в школу, пока мне не исполнилось тринадцать лет. – Она поцеловала его ладонь. – И учился плохо. Но если бы не ходил в школу вообще, было бы хуже.

И опять ее жизненный опыт оказался никчемным. Его место заняли деньги и внешний вид. Только СМИ иногда ценили ее и проявляли к ней интерес, что, возможно, и объясняло, почему в былые времена она так охотно поощряла папарацци. Пока не наткнулась на группы ненависти в Интернете и не поняла, что у любви СМИ к ней есть уродливая изнанка.

И еще надо признать, что Саммер провела детство с няней, а потом получила роскошное образование. А Люку приходилось давать представления в метро, чтобы заработать на жизнь.

– Ты с отличием закончила Гарвард, Саммер. – Отчаяние и раздражение прозвучали в голосе Люка. – И ты сказала, что отец не покупал тебе диплом. Прошу, не опускай себя до моего уровня.

– Мне было плохо по-другому. – Саммер прикусила губу, не желая отрывать щеку от его ладони. Дело было не в Саммер, и ей не надо было отворачиваться, страдая от боли, только потому, что ее жизнь не имела значения. – Мне всегда было трудно найти настоящих друзей. – Все ее подростковые годы были сплошной неразберихой. До тринадцати лет она не проводила много времени ни с кем, кроме няни, которая обожала ее и которой за это платили. А потом, мучаясь от ощущения покинутости и одиночества, она вдруг обнаружила, что многие ее ровесницы инстинктивно и жестоко ненавидят ее.

В университете она начала приходить в себя, но выбрала, вероятно, не лучший способ излечить раны – начала встречаться с парнями и привлекать внимание СМИ, решив выделиться хоть чем-то. Отец, как она надеялась, должен будет тогда понять, что она стоит его внимания и времени.

Метро.

Она сжала руку Люка, на которой была ее щека.

– У тебя было где жить? Чем питаться?

– Иногда, – без всякого выражения произнес он.

– Люк.

Он крепче обнял ее и притянул к себе.

– Тебе не кажется, что ты ведешь себя, будто ты моя мама, – прошептал он ей в волосы.

Она не понимала, почему он сказал эти слова в тот самый миг, когда она начала чувствовать себя маленькой и совсем защищенной в его руках. Не точно как ребенок, потому что момент был заполнен слишком большим количеством чувственности, но… как будто она могла уступить всю свою уязвимость ему. И это было бы хорошо. Его руки остались бы у нее на щеках, были бы осторожными и не раздавили бы ее ненароком. Странное, глупое убеждение, учитывая, как они только что раздавили ее там, на эспланаде.

Она, конечно, не чувствовала себя его мамой. Она просто хотела заботиться о нем. Она по-прежнему думала, что никто никогда о нем не заботился. Даже он сам. Он так и не купил себе трикотажную футболку, в которую можно укутаться, когда нужно убежище.

– Ты понятия не имеешь, как мне хорошо, – выдохнул Люк.

Ему хорошо держать ее? Правда? Но почему? Разве не именно ей это нужно?

– Холодно, и меня уже тошнит от чертовой Эйфелевой башни, – пробормотал Люк. Его дыхание согревало ей голову. – Пойдем ко мне домой, Саммер.

Ей стало жутковато, как перед экзаменом, который она могла не сдать. Но его предложение наполнило ее страстным желанием. Она взглянула на Люка и на большую черную опору башни.

– Тебе не нравится Эйфелева башня?

– Она, я бы сказал, несколько высокомерна, тебе не кажется? Будто знает, что она самая важная в мире и никто никогда не превзойдет ее. – Люк долго смотрел на железную башню, и взгляд его был неласков. Он не хотел быть похож на нее.

Хотя сам превосходил всех своими десертами, которые оказывались съеденными за считаные минуты, разрушались при неправильном прикосновении или таяли, если никто не подавал их вовремя.

– Я люблю тебя, – спокойно повторила Саммер и очень крепко сжала его руку.

Он быстро повернул голову к ней. Эйфелева башня была уже забыта.

– Да, скажи мне об этом, Саммер. Скажи мне все… об… этом.