Глава 4
Ветер был тугим и ровным и дул как раз туда, куда следовало, в основном с восходной стороны и лишь слегка с полуденной. Под таким ветром можно быстро добраться до побережья Норвегии как раз в местах, необходимых для высадки, чтобы выдержать дальнейший маршрут. Этот дальнейший маршрут следовало преодолеть пешим ходом. Но норвежские моряки и пешие походы совершали частенько, и даже в чужих краях во время набегов, бывало, забирались в такую глубину чужой территории, где о них никто слыхом не слыхивал. И потому переход в несколько дней для них не в новинку – справятся, хотя сапоги и стопчут. Однако выбор такого пути случайным не был – в тех бедных полуночных землях, прямо по пути следования, можно будет пополнить свое войско новыми суровыми бойцами, желающими заработать на жизнь себе и семьям, а это сейчас очень важно. Жители восходных и полуночных провинций всегда считались в Норвегии лучшими и самыми неуступчивыми бойцами. К тому же помнили еще многие магические воинские культы, почти забытые в других местах. И был там же человек, чье имя с некоторых пор стало в Норвегии популярным. И этого человека любыми путями, обманом или подкупом, следовало заполучить в свои ряды, чтобы заручиться впоследствии поддержкой простых бондов.
Следовало плыть и торопиться, чтобы успеть справиться со всеми делами…
Но с тремя драккарами, что везли пленников из Куделькиного острога, уже произошло такое, что было выше обыкновенного человеческого понимания. Ярл Торольф Одноглазый никак не мог сообразить, как так получилось, что они уже вышли в море, хотя до моря еще предстояло плыть и плыть. Но в могуществе колдуна Гунналуга он не сомневался и получил лишнее подтверждение этого могущества. Колдун, как и обещал, просто выбросил два дня, что должны были уйти на речной путь, хотя непонятно было, как эти дни считают те, кто оказался в это время не на драккарах. Если для них дни тоже сократились, то вообще нет никакого смысла в сокращении. При этом Гунналуг как-то так сделал, что совсем не проявляли удивления и не задавали обычных в этом случае вопросов ни гребцы, ни воины, ни даже кормчие, которые лучше других знают, куда и сколько им плыть. Для них все было обыденно. И они считали, похоже, что два последних дня стремились изо всех сил к морю. И только вот несколько часов назад выскочили из речного устья на приятный душе, хотя и неприветливый внешне, серый волнистый простор. Морской простор, позволяющий груди дышать так, как ей хочется, и как невозможно дышать среди тесных речных берегов, каждый из которых имеет свой собственных запах, не похожий на другие, и, порой, мешающий, особенно, когда ветер дует с гнилостных болот, а болот в этих местах по берегам реки множество великое.
Впрочем, внешний вид гребцов и воинов Торольфа слегка беспокоил. Может быть, они что-то и почувствовали, но находились в недоумении и не решались спросить, пораженные произошедшим. Этих людей Одноглазый хорошо знал и не сомневался, что они ни перед кем смущения не покажут и готовы вступить в бой против любых сил, лишь бы им была обещана добыча. Но там, где действовали силы таинственные и колдовские, воины терялись и пасовали.
На драккаре Гунналуг уже не ставил свой большой синий шатер, как не ставил свой красно-золотой и сам ярл. Здесь просто негде было ставить шатры, поскольку драккары были хотя и большие, но беспалубные. Их вообще за весь поход ставили дважды на ночь, да и то лишь потому, что надеялись на скорое возвращение ярла Снорри Великана, сына Торольфа Одноглазого. Но Снорри всегда отличался большой жадностью и, видимо, хотел захватить еще что-то, и потому задерживался. Впрочем, отец не сильно горевал по этому поводу, потому что в отсутствие сына чувствовал себя лучше. По крайней мере никто не смел ему мешать, преследуя собственные интересы, и никто своей непродуманной грубостью не ронял его авторитет. Да, авторитет отца не внушал уважения только сыну. Даже другие ярлы, что потихоньку шепчутся о своем праве на титул конунга, отыскивая в родословной какие-то давние связи с родом Кьотви, в присутствии Торольфа не спешили говорить громко и открыто. Один только этот мальчишка, сын Кьотви, и его дядя, наполовину хитрый грек и лишь наполовину норвежец, стояли на своем. Однако сын Кьотви не имеет в своем распоряжении достаточного количества воинов, и, даже если он соединит свои полки с полками своего дяди ярла Фраварада, все равно наберется чуть не вдвое меньше, чем у Торольфа с сыном и у Дома Синего Ворона, поддерживающего их. И серьезного внимания на Ансгара с Фраварадом обращать не стоило, если, конечно, они не привезут легендарный меч Ренгвальда, который уже почти полтора века считается символом власти конунгов. Тогда собрание бондов без сомнения признает нового конунга за полноправного, несмотря на юный возраст и совершенно никакое влияние на дела страны. Но путь дяди и племянника далек и долог, и слишком много сил, выставленных Торольфом Одноглазым и даже Гунналугом, постараются не позволить мальчишке добраться до дома к началу народного собрания. А может быть, постараются вообще не допустить их до дома. Никогда…
Колдун Гунналуг, не просто служащий в Доме Синего Ворона, но сам являющийся членом этой большой семьи, хотя и младшим ярлом, не пожелает допустить Ансгара до власти, потому что земли Кьотви примыкают к землям Дома Синего Ворона, и слишком много спорных вопросов по этим землям накопилось за последние века. Спорить с конунгом Кьотви было сложно и будет сложно, если Ансгар титул все же получит. Конунг может приказать другим ярлам идти походом туда, куда он захочет, и один шведский Дом, даже достаточно сильный, не сможет противостоять целой стране. Тем более что у Дома Синего Ворона в самой Швеции куча проблем. Но если конунгом станет Торольф, чья мать сама происходит из того же шведского Дома, то в его интересах уничтожить опасного соперника. А уничтожить его можно, потому что соперник не настолько силен, чтобы сопротивляться всем объединившимся против него войскам.
Конунг Кьотви не проявил дальновидности. Он много воевал, укрепляя Норвегию, но не заботился об укреплении своего Дома. Считал, что будет жить вечно и будет способен одним словом послать на противника полки. Да, он мог. Но вот сыну его, не имеющему при себе символа власти, этого не дано. Ансгар слишком много получил от матери и был неподходяще мягким для конунга. Ему бы отцовский характер, тогда и сам Торольф, может быть, задумался бы, прежде чем начать противостояние. Но сейчас это противостояние позволить себе может.
Да, все, казалось бы, должно было получиться, как задумано, и нет сил, способных направить движение в противоположную сторону. Тем не менее сомнения глодали душу Одноглазого, и временами его мучил настоящий страх – вместо приобретения титула можно потерять полностью и свое насущное. Он, конечно, как всякий скандинав, не боялся потерять жизнь, поскольку считал свое пребывание на земле временным, да и, по правде говоря, уже надоевшим ему самому. Но остаться живым без дома и без земель – это было хуже смерти. А именно так могло случиться при неудаче. И опять вся надежда была на колдуна. Если Гунналуг что-то обещает, он это делает.
Если, конечно, сможет сделать…
При том, что Гунналуг силен и могуществен, и наделен неведомыми для самого ярла таинственными талантами, Торольф Одноглазый хорошо знал, что и могущество колдовства тоже не беспредельно. Сколько раз сам Торольф спрашивал его откровенно и прямо – как завершится их дело. И Гунналуг, не глядя в глаза, всегда уходил от прямого ответа, отделываясь своим излюбленным понятием о множественности путей, которые формируют даже самое маленькое событие. Таким образом, получалось, что он обещал Одноглазому только одно-единственное – постараться помочь в достижении цели. Не помочь, а только постараться помочь… А этого мало, когда на карту поставлено будущее большого и сильного норвежского рода. Рисковать всем, не будучи уверенным в конечном результате, – это для бесстрашного в бою и в набегах Торольфа, не боящегося ни меча, ни копья, ни стрелы, было действительно страшно. Страшно своей неопределенностью и возможной потерей всего, что нажито им самим и его предками, одного из которых в народе так и звали Накопителем. Предки копили, не ввязываясь в борьбу за власть, и считали, что власть денег ничем не уступает любой другой власти, а во многом и превосходит ее. А вот Торольф ввязался. Ему денег показалось мало и хотелось настоящей весомой власти, хотелось новых грандиозных дел, которые, как он был уверен, он сможет совершить. Но теперь, по мере приближения к решающему моменту, он не всегда был уверен, что поступил правильно.
Гунналуг сильный колдун, пожалуй, во всей Норвегии и Швеции вместе взятых такого сильного колдуна не сыскать, и мог бы стать всемогущим, и очень хотел этого, и очень к этому стремился. Сам Торольф Одноглазый всегда с презрением воина относился к ненужному умению читать и писать, и его никто и никогда не учил письменной грамоте, но только счету, чтобы всегда знать свою выгоду. А Гунналуг, в отличие от большинства ярлов, традиционно безграмотных, постоянно читал свои толстенные книги, написанные на страницах из телячьей кожи. И даже говорил, что эти книги в состоянии дать человеку беспредельное могущество. Одноглазому очень хотелось бы узнать, насколько далеко расположен предел у этого беспредельного, но пока сам колдун никого не подпускал близко к разгадке границ своего могущества. Случалось, что он жаловался на усталость и на потерю сил, и не мог сделать самой простой вещи, которую сделает любой колдун, а порой удивлял каким-то поступком, который вселял надежду в ярла и говорил, что на Гунналуга стоит опираться. Неровность его могущества уже не казалась могуществом беспредельным. И, тем не менее, могущество было и выглядело явным. Так и сейчас, убрав куда-то два дня из их пути, Гунналуг очень удивил и восхитил этим Торольфа…
Значит, Гунналуг способен на многое. Но главное, чтобы он был способен на многое в нужный, самый критический момент. Был способен, например, на те же два дня увеличить путь Ансгара, если мальчишка все же прорвется сквозь выставленные заслоны. Более того, Торольф с удовольствием подарил бы Ансгару два дня из собственной жизни, чтобы тот на эти дни опоздал с возвращением. А если туда же приплюсовать по два дня из жизни каждого, кто плывет с ними, каждого воина, гребца, кормчих и даже пленников, то срок получится такой, что Ансгару только через пару лет суждено было бы увидеть родные берега. Этот вариант Торольфа устроил бы. Но, к сожалению, так далеко могущество Гунналуга не распространялось…
* * *
Под кормой, имеющей небольшой настил, напоминающий палубу, чтобы кормчему было где устроиться со своим тяжелым и длинным веслом и откуда можно было хорошо смотреть вперед, колдун, как обычно в этом походе, и оборудовал себе место, отгородившись от остальной лодки тяжелым пологом из льняной парусной ткани. Так ему самому было удобнее, чтобы никто не отвлекал от занятий, а гребцам и воинам в лодке спокойнее, потому что мало кто мог равнодушно выдержать пронзительный взгляд Гунналуга. Даже если он просто так смотрел, думая о чем-то постороннем, гребцы, считая, что он за ними наблюдает, начинали терять ритм, а воины отгораживались щитом, который приходилось снимать с борта драккара, где все щиты обычно вывешивались над весельными окнами.
В этом тесном закутке ярл Торольф Одноглазый и нашел колдуна. Перед Гунналугом опять горел светильник в металлической чаше на треноге, а сам он полулежал на излюбленной своей медвежьей шкуре и рукой придерживал перед собой раскрытую книгу. Остальные книги, как обычно, пять штук, лежали чуть в стороне.
– Я не помешал тебе? – спросил ярл.
– При всей тесноте моего временного обиталища место для тебя тоже найдется. Если еще кто-то пожелает войти, он уже будет лишним. Хотя я очень сомневаюсь, что такой найдется среди твоих воинов… Кто-то сторонний по надобности, это еще могло бы быть, но не твои…
– Сторонних для тебя в море пока не выловили. А мои воины тебя, мягко говоря, слегка опасаются… Говорят, что ты больно кусаешься…
Одноглазый позволил себе пошутить. Колдун шутку воспринял, но ответил вполне серьезно, и сам тоже позволил полусерьезную шутку:
– И правильно делают. Страх – это самая сильная подкормка для голодного могущества. Их страх питает мою власть и восстанавливает мои силы, если я почему-то не могу восстановить их другим способом. Вот хорошо бы было, если бы и ты, ярл, меня раза в три сильнее боялся. И пусть это воочию увидели бы твои воины… Тогда я, в самом деле, стал бы заметно сильнее…
– Ты опять не можешь восстановить силы? – спросил Торольф с откровенным сожалением.
– Даже ты, к сожалению, тоже иногда бываешь прав… Полностью не получается. Я слишком много делаю и постоянно трачу силы. А любая трата требует компенсации, которую я не получаю. Иногда даже не понимаю, почему, хотя должен был бы получить…
– Опять кто-то мешает?
– И не просто мешает… Кто-то старательно вытягивает из меня остатки сил… Изворотливо, со знанием дела, с умением прятать концы… И приходится иногда полог отодвинуть, чтобы посмотреть на гребцов и воинов. Они боятся, и я хотя бы чуть-чуть восстанавливаюсь… Хорошо, что они рядом…
– Может, все-таки ведьма?
– Я старательно делал сеть. Ведьма не в состоянии что-то совершить под ней. Это гарантированно и сомнению не подлежит.
– А я так же старательно, как ты сеть делал, смотрел и не увидел никакой сети. Может, конечно, ее только двумя глазами узришь, но.
– И не увидишь ни двумя, ни одним. Мои сети невидимы. Но эта сеть запечатана печатью великого Аполлония, и она не пропустит через себя никакое заклятье или заговор.
– Я рад за тебя. А кто такой этот Аполлоний?
– О-о-о… – колдун усмехнулся простоте и наивности вопроса. – Аполлоний – это один из последних великих магов нашей прародины, знаниями которой я живу. Эллины даже считали его своим богом. Он – один из авторов моих книг…
– Но ты сам говорил, что без последней книги ты бессилен…
– Не путай мачту с веслом, моряк!.. Я бессилен только перед теми, кто имеет все книги. А таких людей на земле почти не осталось. Я, по крайней мере, сумел только одну нить отследить. В ближайшем пространстве все семь книг есть у друида Мерлина. Были все семь книг у славян, но они рассеялись по разным волхвам и ведуньям, по разным славянским племенам. Каждый искал в них то, в чем имел потребу. Скрижали переходили из рук в руки и даже в некоторых поколениях оставались невостребованными. Мне нужна только последняя книга. И ты сжег ее…
– Давай будем честны хотя бы сами с собой. Ты сам сжег ее…
– Неправда. Я зажигал лишь Куделькин острог. Стены по углам и ворота, чтобы открыть их. Все остальное сожгли твои воины…
– Им ничего и зажигать не нужно было. Дома сразу загорелись от острога, от пылающих стен. В засуху искры хватит, чтобы все вокруг спалить, а тут еще ветер, который ты поднял. Мои воины совершенно ни при чем, и не надо возводить на них напраслину, – категорично не согласился Одноглазый, опасаясь, видимо, что колдун поставит ему в вину обстоятельства и в результате этого откажется от выполнения собственных серьезных обязательств. – Ты знал, что будет так, и сам шел на это…
– Ладно, – неожиданно миролюбиво согласился Гунналуг, хотя обычно он не слишком любил соглашаться. – Можешь так считать. Тебе это простительно. Но гребцов и воинов ты все же всерьез предупреди, что я сильно злюсь на них. Пусть боятся, пусть трепещут перед моим пологом, и упасть будут готовы, если я из-за полога выгляну. Это поможет мне найти силы, следовательно, поможет тебе добиться собственной цели…
– Это я сделаю, – согласился ярл.
Торольф с отвращением посмотрел своим единственным глазом на милые сердцу Гунналуга книги. На пылью и чуть ли не плесенью покрытые толстые страницы…
* * *
Книг у колдуна было всего шесть, и Гунналуг никогда с ними не расставался. Куда бы ни ехал или плыл, всегда брал их с собой, и даже когда переезжал из Дома Синего Ворона, где жил, пока отсутствовал глава Дома, в свою лежащую рядом черную каменную башню, где проводил большую часть своего времени, или отправлялся ненадолго обратно, книги возил с собой. А с Торольфом Одноглазым колдун уже разговаривал о книгах, когда только собирался в этот набег на дальний острог русов. Он тогда пригласил Одноглазого к себе и объяснял ярлу необходимость набега, который совершить сам, с имеющимися в его распоряжении силами, не мог, поскольку верховный ярл Дома Синего Ворона отправился в далекое плавание вокруг Европы и забрал много испытанных бойцов. Остальные были разбросаны по многим морям и рекам вместе со своими драккарами или оставались на охране самого Дома и его земель, и охрану тоже снять было нельзя, потому что Дом Синего Ворона поддерживал Дом шведских конунгов Свеаландов в борьбе с Домом Еталандов, претендующих на титул, и Еталанды, имеющие множество сильных союзников, всегда могли нагрянуть войной. А время не терпело, и колдун решил воспользоваться помощью ярла Торольфа Одноглазого, сильного норвежского родственника Дома Синего Ворона, которому тоже нужна была поддержка…
– Каждая из книг, – рассказывал тогда Гунналуг ярлу, – когда-то они звались не книгами, а скрижалями – это ступень в познании и в мастерстве магии, и колдовства. Только ступень, и не более, но такая ступень, шагнув на которую и твердо на ней остановившись, человек уже приобретает очень много. Каждая из скрижалей – медленный, многолетний урок. Повторяю, лишь ступень, но невозможно перескочить с одной на другую, миновав ступень посредине, и подниматься по лестнице дальше – все потеряешь, что успел приобрести, едва вздумаешь воспользоваться могущественными заклинаниями. Не станешь колдуном. Разве что, знахарем… Сможешь только мелочью заниматься. Никчемной мелочью. И приходится идти долго и медленно, шаг за шагом все познавая и обучаясь даже тому, чем заниматься никогда не собираешься и что вообще презираешь, но что является составной частью большого магического мастерства.
Первая скрижаль, говоря по правде, почти пустая, и меня только смешит, хотя когда-то я относился к ней всерьез и с великим почтением, да и сейчас, наверное, несмотря на все свое умение, должен отвесить ей вежливый поклон. Все с чего-то начинают. Она учит давать людям любовь или, наоборот, лишать их любви, то есть это профессия женщин, которые подбирают женихов завалявшимся невестам, свое счастье уже проспавшим, но при этом скрижаль никогда не даст любви тебе…
– Почему? – больше для продолжения разговора, чем из любопытства, спросил ярл.
– В этом важный смысл скрижалей. Они исключают корысть… Могущество не имеет права быть корыстным – это однозначно и не подлежит сомнению.
Но смотрел при этих словах колдун очень даже лукаво, что Торольф не мог не заметить даже своим единственным глазом.
– Я бы назвал тебя могущественным, но при этом не рискнул бы назвать тебя бескорыстным, не побоявшись обмануть Одина… – усмехнулся ярл. – По крайней мере многие твои поступки говорят об обратном.
– Но я же владею не только наукой скрижалей… – откровенно засмеялся Гунналуг. – Я изучил многие виды магии, в том числе и магию накопительства, но это совсем другое дело… Есть грань, которую ни в коем случае нельзя переступать новичкам. Со временем, вместе с накопленным опытом, многие ограничения снимаются сами собой или легко обходятся. А когда у меня будет последняя скрижаль, мне не интересны будут никакие ограничения. Я просто не буду замечать их или буду легко устранять. Но это все потом. Когда я добуду седьмую скрижаль. Итак, продолжу… Вторая скрижаль чуть сложнее первой. Не намного, но сложнее. Она учит делать погоду по заказу, посылать ветер или ставить ветру стену, чтобы дать пройти своему драккару, и разрушает волшебную стену, чтобы помешать идти драккару чужому, преследующему тебя…
– Если тебя преследуют, принимай бой, – категорично высказал свое мнение Торольф Одноглазый, и, судя по тону, мнение это было непоколебимым.
Ярл все воспринимал так, как воспринимают простые воины, воспитанные в традициях народа. Но Гунналуг-то знал, что ярлу, а тем более конунгу, обладателю титула, к которому Одноглазый стремится, следует быть совсем другим, следует во многих вопросах проявлять гибкость и понимание, а не идти напролом, как простой невоспитанный гребец с драккара, взявший в руки меч и копье. При этом колдун подозревал, что его собеседник хитрит и говорит так, создавая о себе определенное впечатление, а в действительности является человеком гораздо более гибким и хитрым. Но это была игра, обыкновенная национальная скандинавская игра, которую все понимали и все поддерживали, зная старый принцип: не мешай соседу делать свое дело, и он не будет мешать тебе делать твое.
– Всякие обстоятельства случаются, но мы сейчас не будем отклоняться от темы. Она, вторая скрижаль, конечно, тоже для новичков и простачков, которым большего просто не дано. Но, как я уже сказал, не познав первого и второго, невозможно шагнуть на следующую ступеньку, причем познавать следует основательно, потому что много уроков заложено не в содержании, а в понимании. Когда научишься понимать, начинаешь осознавать, что внутри книги гораздо больше, чем в строках. Это не словами выражается, а образами. Образ в голову попал, по твоей воле изменился, нашел себе новое применение, и уже простейшая магия готова для использования другого. И потому второй скрижали я с полным уважением готов отвесить два почтительных поклона.
– Спина не заболит кланяться? – спросил Одноглазый, как всякий ярл, кланяться не желающий никому, даже самому колдуну Гунналугу.
– Спина болит у того, кто почтения ни к кому и ни к чему не имеет. Такое отношение лишает его почтения к себе самому. У каждого человека обязательно должен быть предмет почтения, иначе человек превращается в червя. У червя нет спины, и потому он ползает, извивается, ни к кому почтения не испытывая и к себе почтения не вызывая. А кто не пользуется своей спиной, тому она тоже не нужна… – сказал колдун резко и нравоучительно, хотя понимал, что все его мимоходом сказанные уроки не останутся в голове ярла и придется долго еще иметь с ним дело, чтобы превратить его в конунга, в настоящего и нужного правителя. – Третья скрижаль для серьезного человека, занятого решением важных вопросов, тоже не слишком значима, хотя порой помогает понять чей-то характер и принять против человека меры. Она учит предсказывать судьбу и события по звездам, линиям руки и рунам. Но у этого предсказания есть несколько особенностей. Про главное я тебе говорил много раз. Перед человеком всегда есть выбор нескольких дорог, и все последующее зависит от того, что он совершил до этого. Однажды в молодости я просмотрел по звездам судьбу мальчика из знатного рода. Попросили, я сделал… По всем показателям он должен водить полки в набеги и быть удачливым воином. Но он, еще будучи ребенком, упал с лошади, искалечился и стал немощным уродцем. Кто-то, или его родители, или сам он, не по той дороге пошел. И вот результат. Есть и другие тонкости… Именно тонкости, а не постулаты… Предсказание может касаться только самых простых, обычных людей, таких, скажем, как ты и твои воины…
Одноглазый ярл угрюмо наклонил голову. Он не хотел считать себя простым человеком, но Гунналуг умышленно ставил ярла на место, выше которого ему, малограмотному, взлетать и не следовало.
– Простые люди во всем просты и легко просматриваются, и пути, которые они могут выбрать, более предсказуемы. Однако предсказание никогда ничего не скажет точно о тех, кто живет по другим, высшим законам, данным богами или большой властью, которую, как известно, тоже только боги даруют. Люди, подчиняющиеся богам, например, нищие на начале тропы священной рощи, живут по заветам, а люди, наделенные властью, живут по целесообразности. И те, и другие не подчиняются звездам, хотя звезды кое-что и говорят об их характере, и это тоже может быть важным. Зная, чего ждать от властителя, на него можно надавить с нужной стороны. Но точно предсказать его судьбу или результаты его дел невозможно.
– С какой стороны можно давить на меня? – спросил Торольф, словно бы испытывая колдуна вопросом.
– А зачем на тебя давить? Ты еще и не властитель… Ты только пытаешься им стать… А что у тебя получится, мы увидим. Но в одном можешь не сомневаться – я постараюсь тебе помочь, и имею при этом собственные интересы. Вернее, интересы своего Дома. С помощью всех, мне доступных, скрижалей, и без них тоже, – колдун все же в очередной раз показал свою значимость в предприятии Торольфа Одноглазого. – Без меня тебе не справиться, и это я знаю абсолютно точно. Ты просто не сможешь ничего, ты не сможешь противостоять обстоятельствам, если не я буду обстоятельства создавать, а случайность. При формировании случайностей действуют свои законы, и мне они известны. Поэтому управлять случайностью я тоже при случае смогу. И смогу из случая вытащить выгоду.
Тогда Торольф пожал плечами в недоумении, но уточнять ничего не стал, хотя подумал, что колдун берет на себя слишком много и слишком мало ценит его самого, одного из сильнейших ярлов Норвегии. Это позже он начнет понимать всю силу Гунналуга, но не будет знать ее предела. Одновременно он будет знать и слабость колдуна, не зная при этом, когда подступит слабость, а когда взамен слабости вернется сила.
Гунналуг продолжил разговор. Ему этот разговор нравился. Он во время своей речи любовался собой и унижал ярла. Это могло бы и не понравиться самому ярлу, но Одноглазому приходилось мириться с языком колдуна, потому что он понимал прекрасно всю ограниченность только собственных возможностей. Даже без колдовства, даже присылкой воинов Дома Синего Ворона Гунналуг мог бы обеспечить Торольфу победу в борьбе за власть.
– Четвертая скрижаль внешне очень проста, и, когда первый раз в нее заглядываешь, кажется, что она учит только лечить. Конечно, польза от колдуна-лекаря, владеющего всеми заговорами, в походе есть, но в целом – это удел старух, живущих на подачки больных. Однако, не познав эту книгу, невозможно изучить шестую, которая для всех нас, жителей полуночных стран, важна. Но к шестой мы вернемся потом, своим чередом, а сначала еще раз поговорим о четвертой и просмотрим пятую…
Гунналуг прекрасно видел, как мало интересует ярла вся книжная грамота, всегда для него недоступная, тем не менее, продолжал говорить, приводя в порядок собственные мысли. Зная только в общих чертах то, что содержит седьмая скрижаль, он себя убеждал этим перечислением, что прибегнуть к помощи Торольфа Одноглазого он должен в любом случае. Следовательно, должен и ему помочь стать конунгом.
– Что такое вообще болезнь? – спросил колдун.
– Это когда что-то болит… – очень точно ответил Торольф, и дальше этого простого понятия его знания не распространялись.
– А вот и не правильно. Сама болезнь гораздо глубже. То, что болит, – это на поверхности. Если это лечить, то никогда никого не вылечишь. Лечить всегда следует только причину. Попала в тебя стрела. Стрелу вытащили, а наконечник в теле остался. И загнивает, и ноет, и спать не дает. Вот что такое любая болезнь. И четвертая скрижаль учит видеть причины, учит искать их во всем, не только в человеческом теле, и находить. А чтобы правильно это делать, надо быть хотя бы чуть-чуть ясновидящим. А если есть желание, ясновидение можно развивать активнее, но для этого всего себя необходимо только ясновидению и посвятить, отбросив все остальное. Это уже отдельная профессия колдуна, и эта профессия тоже пользуется спросом и дает возможность заработать на хлеб. Если колдуну хватает этого, он может стать ясновидящим. Если ему этого мало, он идет дальше. Но даже малая толика этого дара уже дает многое. Четвертая скрижаль подспудно учит просматривать все потоки воздуха и тянущиеся по ним нити к предмету, тебя интересующему. То есть тому, кто осилил эти знания, можно жить в мире, зная, что и где происходит, и загодя предпринимать меры, если тебе что-то грозит. Главное, правда, в том, чтобы заранее знать сторону, с которой можно ожидать угрозу, тогда легче ориентироваться. Но те, кто себя одному ясновидению предпосылает, на мелочи не отвлекаются и потому часто видят само возможное будущее, а потом уже от него идут и к причинам, и к самому действию. Но тебе это, вижу, сложно понять и потому слушать не интересно. И потому я пойду дальше, к тому, что тебя интересует.
Пятая скрижаль – это скрижаль колдунов-воинов. Она обучает боевой магии, учит наносить и отражать удары не только рукой, но и мыслью, а в дополнение еще и рукой управлять, и чувствовать, что замыслил твой противник еще до того, как он сам осознал это. Любимые тобой берсерки учатся только по нескольким известным им строчкам из пятой скрижали. А каковы были бы они, сумей прочитать ее всю…
– А я могу прочитать? – спросил Торольф, явно заинтересованный пятой скрижалью.
Гунналуг улыбнулся.
– Я смогу тебе прочитать что-то, а не ты сам. Ты же не только читать не умеешь. Ты языка, которым книги написаны, не знаешь. Так что твое чтение должно ограничиваться моими словами. Но это тоже потом, если появится необходимость. Пока же тебе достаточно собственного характера и силы собственной руки. Но если тебе придется столкнуться с трудностями, я буду всегда готов помочь тебе. Все осилить ты, конечно, не сможешь и за пять лет. К тому же тебе пришлось бы предварительно выучить все уроки предыдущих скрижалей, а это не для твоей головы. Но отдельные моменты из пятой скрижали могут быть тебе полезными. И я обучу тебя… Но в целом пятая скрижаль скучная и однообразная. Она меня, не воина, интересует постольку-поскольку. Следующие книги гораздо более содержательны.
Шестая скрижаль, последняя, что у меня есть и что лежит сейчас передо мной раскрытая, сложна чрезвычайно и рассказывает о том, как жить в этом мире, где все принадлежит сильным, и самому быть сильным, как влиять на людей вопреки их воле и заставлять делать то, что тебе нужно. Но сколько я ни бьюсь над методами, изучив их досконально, у меня мало что получается. А все потому, что самая последняя, седьмая гиперборейская скрижаль мне недоступна, а она содержит среди всего другого, коротко изложенного в первых шести, основные заклинания и самые главные печати, которые большинству из колдунов не просто недоступны, но даже опасны, потому что общаться с этими печатями следует чрезвычайно осторожно…
– Что это такое? – не понял Торольф.
– Это то, что делает любой акт магии завершенным и, в противовес, запечатывает все действия, направленные против тебя, или вообще какие-то действия. Если колдун, изучивший седьмую скрижаль, вступает в противоборство с каким-то другим колдуном, он накладывает печать на все его действия, и тот становится бессилен. Можно накладывать печать на определенные действия, лишая противника только чего-то конкретного. Можно вообще наложить печать на знания, и противник становится дураком. Отдельные печати есть в других книгах. Но только отдельные и не главные. Без этой последней и завершающей курс скрижали мне будет очень сложно помочь тебе, хотя и без нее у меня сил и знаний тоже немало. Одно плохо, что, пустив какие-то силы в действие, не запечатав их печатью, я не всегда могу полностью управлять ими, и сам рискую стать жертвой этих могущественных сил. Как и ты, впрочем, как и все, кто будет иметь к этому делу отношение или вообще просто окажется рядом в неподходящий момент. Я захочу нанести уничтожающий удар твоему противнику и нанесу его, но вместе с противником могу и тебя уничтожить, и себя под удар поставить. И потому не могу пока пользоваться самыми мощными заклинаниями. Без седьмой скрижали…
– А как же так получилось, что ты потерял седьмую книгу? – поинтересовался ярл, не представляя, как можно потерять свое могущество.
Гунналуг негромко то ли промычал, то ли простонал. Ему тоже, наверное, было больно находиться рядом с неограниченным могуществом, но не иметь возможности этим могуществом пользоваться, хотя и желание, и даже необходимость возникают часто.
– У меня ее никогда не было. Я принадлежал к ордену темных колдунов… Иногда нас называли темнолицыми колдунами, потому что мы любили прятать лицо в тени и действовать, оставаясь невидимыми. Это философия нашего ордена, и сейчас, бывает, я влияю на события, а люди и не знают, что подчиняются моей воле…
– Принадлежал… Уже не принадлежишь?
– Сейчас – нет, потому что принадлежать не к чему… Был когда-то такой орден. Сейчас он не существует, и я последний наследник великих некогда традиций. Когда-то мои предшественники поссорились с правителями земли Туле, называемой впоследствии Гипербореей, и те изгнали орден со своих земель. Мы смогли унести с собой только шесть книг. Седьмую нам просто не дали, чтобы ограничить наше могущество. А несколько веков спустя, когда земля Туле была обречена, как мои предшественники и предсказывали, и все народы стали уходить с затапливаемого океаном материка, в том числе и твой народ, и кельты, и славяне, и германцы, и другие – тогда оставшиеся книги разошлись по всему свету. Ты, конечно, даже не знаешь, что есть такие страны, как Индия и Китай. Они далеко-далеко от нас. Нет драккара, который туда доберется. Между этими странами есть великий горный массив, называемый Тибетом. Большинство книг там. Не только семь скрижалей, но и много других полезных книг. Остальные, в основном, неизвестно где – разбросаны по отдельности, и потому не стало всемогущих колдунов, и каждый пользуется своей скрижалью, извлекая на свет только ее знания, потому что не имеет доступа к остальным. И при этом использовать можно только самые слабые из заклинаний, потому что предварительно не было возможности изучить предыдущие скрижали. Я же тебе говорил, что только постепенное приобретение знаний дает силу. Наш орден сберег шесть книг. И долгое время мы посвятили поиску седьмой. Пытались добыть ее у Мерлина, но он последний из известных всемогущих, он все знал, все предвидел и уничтожил тех, кто к нему отправился, еще по пути, наслав беды, с которыми они справиться не смогли, несмотря на свою немалую силу. И вот я сумел отследить однажды пойманную нить, которая могла быть только мыслью из седьмой скрижали. Много лет я потратил на поиски и нашел главную книгу в Бьярмии у женщины из племени русов, которой она, по большому счету, совершенно не нужна, поскольку эта женщина чурается того, что хочется иметь нам с тобой – власти над людьми. Но женщина никогда эту книгу не отдаст, потому что у нее есть небольшой дар ведающей, и она не захочет сделать меня всемогущим, не знающим преград. И забрать книгу можно только силой. Именно потому нам необходимо туда отправиться как можно скорее, чтобы успеть вернуться до выборов конунга. С этой скрижалью в руках я смету с твоего пути всех соперников, в том числе и молодого сына Кьотви, и заставлю бондов поступить так, как нам с тобой будет необходимо, хотя они будут думать, что поступают так по собственной воле. Ты мне – книгу, я тебе – титул… Это равный обмен…
– Это хороший обмен, – согласился Одноглазый. – Но беда в другом – я не готов к такому скорому походу. У меня и войск пока собрано недостаточно. Мне нужно хотя бы две недели, чтобы подготовиться. А в этом случае мы опоздаем на выборы.
– Возьми с собой сына. Его жадность поведет его куда угодно… И я смогу забрать из своего Дома сотню воинов, но не больше, чтобы не оставить Дом беззащитным…
– Снорри Великан… – почесал бороду ярл. – Мой сын и для меня опасен.
– Я сумею тебя защитить. По крайней мере от сына твоего защитить сумею.
– Тогда, вместе с твоей сотней, мы сможем набрать около трех сотен бойцов.
Колдун согласно закивал.
– Этого должно хватить. Куделькин острог охраняет всего одна сотня, которая сейчас отправилась на ежегодный сбор дани мехом и серебром. Добыча для Снорри Великана будет хорошая. Ты сможешь взять себе пленников. Скоро в Норвегию должен прибыть караван из Хазарии. Ты, в дополнение к титулу, еще и хорошо заработаешь. Мне же достанется книга, которая и сделает тебя конунгом…
– Решено. Мы – плывем… Я сейчас же еду к сыну, – решительно объявил Торольф.
Норвегию они покинули уже утром следующего дня…
* * *
Торольф посмотрел своим единственным глазом на книги. Седьмую скрижаль добыть они не смогли, и всемогущество, о котором мечтал Гунналуг, он не приобрел, хотя надежды еще не потерял. Они вынуждены были отправиться в обратный путь без книги, потому что время торопило, и оставили на месте Снорри Великана дожидаться сотню русов с грузом годовой дани. Перед Снорри стоял выбор: или вместе с отцом отправиться домой и тоже предпринять попытку по захвату титула конунга силой, в том числе выступая и против отца, или дождаться верной добычи, которая должна сама прийти в руки. Что касается титула, то после смерти отца, а этого, возможно, ждать не долго, да и приблизить такой исход можно, он так и так бы перешел к сыну, а бороться с отцом, имея примерно равные силы, было и не совсем разумно, потому что тогда пришлось бы бороться и против многих остальных. И потому Снорри Великан, после недолгих раздумий и беседы наедине с Гунналугом, сделал свой выбор и остался на месте, спрятавшись в лесу в стороне от сожженного Куделькиного острога. Но ему Гунналуг не дал никаких поручений относительно поисков книги. Колдун справедливо Великану не доверял. И не столько не доверял его характеру, сколько не доверял его уму. Там, где требовалось с напряжением головой думать, Великан был мало приспособлен для использования. Впрочем, о Торольфе колдун был не намного более высокого мнения. Отец в тонких делах тоже был не лучшим компаньоном.
Сам же Гунналуг считал себя человеком мудрым. И с высоты этой мудрости не мог поверить, что Всеведа, как звали женщину, не унесла книгу из пожарища, потому что это, по мнению колдуна, была самая драгоценная вещь не только в ее доме, но и во всем сгоревшем остроге, во всей земле русов, да, может быть, и во всех населенных людьми землях. От жилища ведуньи ничего, кроме углей, не осталось, и Гунналуг, ведомый своим наитием, сам в разгар пожарища, не боясь опалить волосы, пришел к дому, чтобы посмотреть. Дом полыхал так, что в этом пламени невозможно было уцелеть никакой скрижали. В этом пламени металлу невозможно было уцелеть. Но женщина почувствовала что-то и бежала заранее, гораздо раньше, чем к дому успели подступить специально посланные колдуном воины, путь которым показывали созданные Гунналугом рукотворные вороны со стальными клювами и стальными когтями. И ведунья, конечно, почувствовала, зачем сюда приплыли полуночные соседи. Женщина знала, что ищут ее, и спасала своих дочерей, выводя их не туда, где за воротами ждали воины, а к тем воротам, которые уже доброе десятилетие никто не открывал и где засов Гунналуг сам постарался запечатать своей мыслью, как печатью. На создание полновесной печати ему времени отпущено не было. А заранее он не подготовился, считая, что Всеведа побежит к ближним воротам, где ее и схватят. Вороны должны были указать на нее. Вороны, которые давно уже за ней наблюдали. Но она пошла к другим воротам… Другие люди, что жили рядом, тоже бросились к этим воротам. Но открыть их не смогли. И только Всеведа своей мыслью создала удар и разрушила, в пыль и пепел превратила запечатывающую мысль Гунналуга. И ворота раскрылись. Вот этого он никак не ожидал. Он ожидал встретиться с захолустной знахаркой, которая не сможет оказать ему сопротивления. Но никакая знахарка не могла бы сбить его отвердевшую запеченную мысль и открыть ворота. Это было сложно, если не невозможно, даже любому другому колдуну из тех, кого знал Гунналуг. А женщина сделала это просто, словно бы походя, и с первой, судя по всему, попытки. Это ударило его с расстояния в центр головы, в самый мозг, и ударило так больно, что он не сразу пришел в себя. Сработала отдача. Тогда только Гунналуг понял, что дело ему предстоит не такое простое, как казалось вначале, и он там, где никак не ожидал, встретил серьезного противника.
Книга не нашлась, это была неприятность, однако ничего катастрофического и в этом пока не просматривалось, и вернуться сюда, в Бьярмию, через какое-то время, вполне вероятно, Гунналугу все равно удалось бы, потому что резонно было предположить, что Всеведа где-то спрятала седьмую гиперборейскую скрижаль, когда бежала с детьми от пожара. И это место было где-то в стороне, на не слишком большом отрезке пути от острожного тына до поляны, на которой Гунналуг набросил на нее сеть, запечатанную уже не его собственной печатью, которая не представляла, как оказалось, преграды для ведуньи, а печатью Аполлония, одного из сильнейших магов древней земли Туле. С этой печатью ведунья Всеведа, как и ожидалось, не смогла справиться. С ней никто справиться не смог бы, даже сам Гунналуг, если бы она была наложена не им. Только седьмая скрижаль в состоянии помочь распечь печать и освободиться от сети. Печать Аполлония колдун создавал долго, почти все плавание от Норвегии до бьярминского острога, создавал на случай и держал ее в голове. Печать отняла много сил, но работал он не зря, и случай представился…
Сеть же колдуну пришлось делать на бегу, во время преследования, когда в ответ на его мысленные удары, призванные остановить ее и уронить на землю, Всеведа сама ответила такими же, если не более сильными ударами, и даже едва не сбила его с ног. Будь ее удар брошен не на бегу, имей она возможность хорошо прицелиться и сосредоточиться, колдуну не устоять бы на ногах. Это было бы позором, и уронило бы его авторитет среди воинов, которые были рядом. Женщина… Такого сильного колдуна… Взглядом через плечо… И потому пришлось делать сеть. Но печать к этой сети уже была готова в голове, и оставалось малое – печать наложить.
Нет, седьмая скрижаль могла сделать могущественным любого! Если уж какую-то ничтожную женщину, непонятно как сумевшую прочитать древний язык, наградила умением, то что может с ней сотворить сам Гунналуг! И добыть книгу было необходимо! Любыми средствами, любыми методами, любой ценой! Никак не верилось, что книга могла сгореть в пламени, что женщина могла бездумно оставить ее там… Это выглядело совершенно невозможным при взгляде с любой стороны, хоть со стороны темнолицего колдуна, хоть со стороны самой женщины Всеведы. Скорее всего, она или спрятала это сокровище в каком-то тайнике в лесу, или передала другим женщинам, что смогли убежать от воинов, чтобы женщины потом вернули ей скрижаль. Но времени плутать по лесу в поисках не оставалось. Торольф Одноглазый ждать не стал бы, поскольку и без этого постоянно нервничал, опасаясь опоздать на народное собрание.
Но были и другие пути поиска, были способы воздействовать на Всеведу, и к тому же скрижаль не обязательно нужна была именно сегодня. Она нужна была Гунналугу вообще, нужна в принципе. Поскольку он сумел захватить в плен саму женщину и одну из ее дочерей и приобрел влияние на ведунью через вторую дочь, человеческая жизнь которой теперь оказалась в полной власти колдуна, то Всеведа, как всякая мать, в конце концов, сломается и скажет, где находится скрижаль. Если не добром, то силой решить эту задачу можно, и он готов ее решать, готов воздействовать на Всеведу всеми доступными ему способами. Конечно, есть сложность в том, что она сама может слишком много, неожиданно много. И на всякое его действие тут же в состоянии найти противодействие. И это главная причина, по которой нельзя снять со Всеведы сеть с печатью Аполлония. Без сети она опасна. А через сеть сам Гунналуг не может на нее воздействовать магическими величинами, и приходится обходиться только тем, что могут и все другие люди. А вот это делать Гунналуг давно уже разучился. Ему даже разговаривать просто, без приказного тона, было с людьми сложно. Ладно еще, с ярлами. С этими приходится общаться. Но со всеми другими он привык общаться иначе, минимумом слов и короткими жестами отдавая приказания, которые сразу и со страхом выполняются. С пленницей такой разговор результата не давал.
Но ничего… Не зря все свое свободное время Гунналуг проводит теперь за шестью первыми скрижалями. Там наверняка найдется что-то, что сможет помочь. Надо в первую очередь отточить поиск нитей-мыслей, что витают в воздухе. Тогда можно будет отследить и мысли Всеведы, и мысли других людей, с ней связанных…
И скрижаль найдется…
* * *
Ярл Торольф Одноглазый видел, что мешает задумавшемуся колдуну своим присутствием в тесном закутке под кормовым настилом. И Гунналуг сам уделял ему так мало внимания, что Торольфу было просто неприятно сидеть рядом. И он, отодвинув полог, вышел в лодку, так и не спросив, что случилось с теми, кто был вне лодок. Два сокращенных колдуном дня – коснулись они всех людей или только трех драккаров. Просто забыл спросить, потому что разговор пошел о другом. А возвращаться без причины не хотелось.
Ярл осмотрелся. И причину сразу же нашел.
– Передай гребцам и воинам, – шепотом сказал он кормчему, – что колдун сильно на них сердится. Они сожгли дом, ради которого он сюда отправился, и там сгорела важная для него вещь. Пусть не шумят сильно, пока Гунналуг не отойдет, не то, да не допустит такого О́дин, Гунналуг нашлет на всех какую-нибудь медвежью болезнь…
Кормчий по имени Красный Нильс сам относился к Гунналугу с бо́льшим почтением, чем к своему ярлу. Нильс молча кивнул, закрепил весло в петле и прокосолапил к ближайшей низенькой скамье с гребцами. На лодке не обязательно было говорить что-то всем, если только не отдаешь команду. Можно было шепнуть ближним гребцам, они передадут дальше, и так весть пройдет от кормы до носового дракона.
Но теперь, после того, как весть была пущена по драккару, и ярл увидел, как настороженно притихли гребцы и воины, была причина снова заглянуть к колдуну и задать свой вопрос. Впрочем, заходить в закуток Торольф не стал, он просто отодвинул край полога и сунул за него голову.
– Я сказал команде, как ты просил… Можешь питаться их страхом…
– Я благодарен тебе. Я его уже чувствую и пью. Такие напитки, признаюсь, мне по вкусу. Я от них даже слегка хмелею.
– А мне вот что скажи… Ты сократил время…
– Да, на два дня. Так мы будем иметь запас времени, чтобы подготовиться к выборам. Они будут, судя по всему, нелегкими даже для меня.
– А что другие? Те, кто на берегу? Для них время…
– Для них время идет своим чередом.
– А команда? Моя команда?
– Что – команда?
– Они тоже ничего не ощутили?
– Они не могли не ощутить. Прорыв в два дня был заметным для любого. Это трудно было сделать, и отняло у меня много сил. И они ощутили это точно так же, как ты.
– Тогда почему никто, даже кормчий, не задал мне вопроса?
– Ты не понял? Они боятся… И меня боятся, а теперь и тебя боятся, потому что ты со мной. Для них это слишком большое чудо и утверждение моего могущества… Я постарался сделать так, чтобы они заметили, но молчали. Но молчат они только при мне. И у тебя только за спиной, я сам слышал, шепчутся. Потом, когда высадимся на землю, когда нас рядом не окажется, они будут рассказывать другим, и других тоже охватит страх. Все бонды на выборах будут об этом знать, и все будут бояться… И меня, и, опять же, тебя, потому что ты идешь со мной… Я буду обретать от их страха силу, ты будешь обретать от их страха власть… Так вот власть и сила делаются…
– Хорошенькое дельце… – одновременно и с восторгом, и с осуждением сказал ярл, и непонятно было, чего в его словах больше.
– Ничего особенно хорошего… – спокойно сказал колдун и тут же охладил восторг ярла. – Есть и неприятная сторона вопроса… Может быть, она в состоянии оказаться когда-то чрезвычайно неприятной, а может, наоборот. Но предугадать этого не дано никому. Ты обязательно должен помнить, что время не исчезает просто так и не появляется без причины. Время – это постоянная величина земного мира, одно из составляющих вещей нашего существования в земной жизни. Время не имеет значения только для жизни на небесах. Но мы без него жить не можем. И сейчас два вылетевших дня где-то в пространстве попросту плутают, не понимая ситуацию. Потом они сами разберутся и начнут поиски, чтобы вернуться в свой порядок. Каждого из нас будут искать по отдельности и всех вместе. И когда-то эти два дня, временно, запомни, временно вылетевшие, вернутся к тебе и ко мне, и к каждому на наших трех драккарах. Но нам не дано знать, когда кого это коснется и как скажется на нашей судьбе. Это может оказаться и спасением, и гибелью. Помни, что ты задолжал провидению два дня. Более того, это может случиться даже после смерти, и тогда ты на два дня вернешься на землю от костров Вальгаллы. И как ты поведешь себя, что будешь творить, даже О́дину неизвестно…
– Вот уж спасибо за такой подарок. А если эти два дня вернутся ко мне во время выборов? Если я тогда отстану? Я все потеряю?
– Маловероятно, что все произойдет так скоро. Обычно срок бывает более долгим. Но случается всякое. Здесь мы рискуем, как во всякой битве. Но нам нужно быстрее оказаться на месте, и мы идет на риск. Если мы не пойдем на риск, мы, скорее всего, опаздываем с подготовкой, и тогда нам уже и рисковать смысла нет. А так мы приобретаем шанс успеть, даже если в пути произойдет временная задержка. Но, естественно, задержка короткая.
Ярл Торольф Одноглазый только вздохнул.
– Еще скажи… Если ты все же выбьешь из женщины седьмую скрижаль… Как далеко будет простираться твое могущество?
– Бесконечно…
– Даже на всю Скандинавию?
– Для меня тогда не будет существовать стран и границ. Я смогу по всему миру перемещаться и быть везде одновременно.
– И никто не будет в состоянии с тобой справиться?
Гунналуг несколько секунд помедлил с ответом, потом неохотно сказал:
– Есть такое старое предание, что родится когда-то человек, который сможет править миром только своей мыслью, как правили когда-то своей страной властители Туле. Этому человеку не нужно будет колдовство. Ему чужды будут заклинания… Он будет воплощать все, о чем ни подумает, в жизнь. И все колдуны вынуждены будут служить ему, иначе он их просто уничтожит. Но это только предание, не более. Кроме того, есть мудрецы на Тибете, которые изучили все книги. Я слышал, таких трое. И еще, говорят, жив Великий Мерлин. Очень стар, но еще жив. С ним я даже тягаться не буду. Остальные колдуны будут мне подвластны.
Торольф, неожиданно для самого себя, наклонил голову в поклоне, хотя говорил многократно, что воин не должен кланяться.
– Я не буду тебе мешать. Погода, кажется, начинает портиться, и мне следует к ней присмотреться. Кормчий без меня не справится.
– Хорошо, присматривайся, только не закрывай полог. Ко мне гостья, чувствую, скоро прилетит… Нить в воздухе появилась… Не пугайте чаек… Моя гостья в этот раз будет в образе чайки…
Ярл, растерянно оглянувшись на множество чаек, как всегда, кружащих с криками над драккарами, отошел, оставив полог открытым. Предупреждать он никого не стал, потому что хорошо знал – моряки чаек никогда не пугают. Испугать чайку, а тем более, убить ее в море – скверная примета, а моряки приметам верят свято.
Погода портиться начала еще раньше, и Торольфу не было необходимости к ней присматриваться. Легкие штормовые ветра для этих морей были явлением естественным и привычным, никого никогда не пугали, и моряки умели с ними бороться. Просто ярл сам был достаточно поражен новым утверждением могущества Гунналуга и вообще подавлен разговорами о колдовстве и могуществе. Хотя Торольф знал уже о провале времени в два дня, но, когда это все было вслух повторено самим колдуном и в дополнение прозвучала весть о возврате двух дней неизвестно когда, это прозвучало не просто убедительно, но давяще на психику даже такого закаленного воина, как Одноглазый. Ярл в необузданной гордыне своей не хотел показать собственного смущения никому, но, если бы Торольф умел внимательно к себе присматриваться, он сам бы понял, что ощущал чуть ли не робость перед колдуном, и внутренне боялся, что эта робость видна посторонним. Сам он никогда не признался бы вслух и в другом, но готов был уже признаться самому себе в своем сожалении, что так необдуманно и рискованно прибег к помощи Гунналуга. Конечно, эта помощь существенна, но она начала уже и его самого тяготить и пугать. Кто знает, чего потребует колдун, когда Торольф станет конунгом. А запросы у него могут быть самыми угнетающими и даже неисполнимыми без потери воинской чести, которой Торольф Одноглазый весьма дорожил, поскольку больше ему дорожить было, как он часто сам говорил, нечем. Впрочем, это было неправдой, поскольку гораздо больше он дорожил собственным имуществом и так уже частично утерянным после ссоры с сыном. Сначала думалось, что через некоторое время сына удастся поставить на место и вернуть все, что пришлось отдать. Но прошло уже три с небольшим года, а Снорри ни разу не подставился отцу. И даже в этом походе он набрал себе для охраны только своих проверенных людей и шведов, которые были более склонны к нему, чем к Торольфу. Но дело здесь было вовсе не в том, что сын нечаянно и неожиданно для всех поумнел, просто Снорри Великаном руководила родная мать. Это Одноглазый хорошо знал. Но ее дни сочтены, болезнь скоро совсем прикончит старое злобное создание. И тогда сын станет полностью беззащитным в руках отца. И имущество вернется под управление одной руки. Тем более, если Торольф станет конунгом…
Гунналуг поможет и в этом, потому что сам этого Снорри недолюбливает и считает, как и отец, глупым и недалеким самовлюбленным человеком. Опять Гунналуг… Лучше бы, конечно, поменьше на него полагаться. Но, как думал Торольф, и колдуны не в состоянии предусмотреть, откуда и куда летит выпущенная из кустов стрела. А такие стрелы иногда, случается, из кустов вылетают. Конунгу будет не трудно найти опытных лучников для выполнения такой простой задачи. Человек без кольчуги от стрелы ничем не защищен. А неожиданность такого нападения не позволит ему и колдовские способности применить. Так вот и теряется могущество самых могущественных. Даже Кьотви, такой могущественный конунг, да еще всегда доспехами прикрытый, перед стрелой не устоял. Не устоит и колдун, если пожелает почувствовать себя хозяином нового конунга. Хотя так избавляться от врагов, несмотря на многие темные стороны своей биографии, Одноглазый не привык, и сам несколько тяготился подобными мыслями. Обычно он предпочитал действовать не чужими стрелами, а своим мечом. Но его меч против колдовства бессилен. И потому союз с колдуном был ярлу в тягость.
Но, с другой стороны, без Гунналуга было бы гораздо сложнее во всем, начиная с выяснения семейных отношений и кончая борьбой за титул правителя. Тем не менее и без Гунналуга обойтись было бы возможно, если собрать все силы, что есть в наличии, если не пожалеть денег и потратиться, чтобы нанять дополнительное войско из незнающих законов человеческих и всех прочих прибрежных жителей восходной и полуночной сторон. С такой силой можно было бы и на мнение бондов внимания не обращать, и попросту уничтожить всех претендентов на титул. Но… Но в этом случае претенденты могут собраться вместе, и даже под предводительством того же мальчишки Ансгара, сына Кьотви, если он вернется с мечом, уничтожить и самого Торольфа, и Снорри Великана. Да и неизвестно еще, чью сторону в этом вопросе занял бы Снорри… Конечно, одним своим присутствием на выборах, если не будет никуда высовываться, Снорри со своим войском оказал бы Торольфу большую поддержку. Люди всегда считают, что сын должен вставать на сторону отца. Но они не знают, видимо, что и такие сыновья бывают, как Снорри, которые все, начиная с жизни, готовы у отца отобрать.
Коротко поговорив с кормчим о погоде, Торольф отошел. Но, даже оказавшись на привычном для ярла месте – на носу драккара, над собственным носовым закутком, точно таким же, как кормовой закуток колдуна, он искоса продолжал наблюдать за кормой, чтобы найти еще одно подтверждение могущества Гунналуга или же, как ярл тоже в душе подозревал, его умения обманывать. И подтверждение не пришло, а прилетело. Большая серая чайка с темно-синими крыльями сначала села на мачту, осмотрелась, потом плавно, подруливая против ветра едва заметными движениями оперения, сделала полукруг над драккаром и с криком спикировала под полог к колдуну. Полог сразу опустился, а из-за него раздался интенсивный и продолжительный, на фразы похожий птичий гомон. Минуты не прошло, и Гунналуг полог открыл, как подумалось Одноглазому, выпуская птицу на волю. Но птица не вылетела, только сам колдун высунулся и пальцем поманил ярла, как манят на улице мальчишку-попрошайку. И, несмотря на всю унизительность этого жеста, осознавая эту унизительность и страдая от этого осознания, Торольф пошел под корму, как только что летела туда чайка. Пошел со страхом и, как сам понял, с ненавистью к зовущему из-за этого самого страха. Но чайки за пологом не оказалось, и вообще можно было бы предположить, что прилет птицы померещился, если бы не несколько птичьих перьев, упавших на медвежью шкуру.
– А где?.. – начал было Торольф, единственным своим глазом стараясь заглянуть колдуну за спину. – Птица…
– Она свое дело сделала, – спокойно сказал Гунналуг. – Я ее развоплотил… Это не живая птица – она рукотворная, но не может существовать долго без подкачки человеческой крови. Моей крови. Я своим птицам свою кровь вливаю, и потому они являются частью меня, меня понимают и часто издали говорят то, что мне нужно узнать. Я вижу то есть то, что они видят. Но таких, кому нужна подкачка крови, я сотворяю только для определенного дела. Из рукотворных лишь вороны живут долго, но тоже вдвое меньше обычных воронов.
Он провел рукой над перьями, оставшимися от птицы, и перья тоже растаяли, словно их там никогда не было. И это опять болезненно ударило по воображению Одноглазого, словно развоплотили его, словно его самого превратили в прах и тлен. И даже не в прах и тлен, а в ничто, превратили в воздух, который даже к костру Вальгаллы попасть не сможет. И при этом он понимал, что так может произойти и в действительности, если он когда-то вздумает пойти своим путем, и окажется, что Гунналугу следует двигаться совсем в другую, может быть, даже в противоположную сторону, и если не смогут помочь посланные лучники. И сам колдун, видел Одноглазый ярл, понимает все, что с Торольфом происходит, понимает и наслаждается этим, этим питается, как питается страхом гребцов. Может быть, даже про лучников догадывается.
– Гонец принес нам нехорошую весть, ярл… – между тем сообщил колдун.
– Ансгар…
– Нет, тот гонец прибудет позже. Этот летал по нашему пути, чтобы сказать, где потерялся твой сын, потому что я не смог ему тоже, как и нам, сократить два дня. Я просто не нашел на реке его драккаров, потому что нить к Снорри была порванной.
– И что? Что сказал гонец?
Торольф, казалось, спросил с радостной надеждой. И колдун, разумеется, не мог не заметить этой надежды Одноглазого. Только ему показалось, что надежды эти связаны с ожиданием плохого. Торольф желал плохого.
– Извини, я опечалю тебя. Твой сын убит. Мой гонец наблюдал поединок, в котором сотник русов убил Великана ударом ножа в глаз. У вас с сыном, останься он жив, было бы теперь два глаза на двоих, но нож вошел слишком глубоко. Снорри умер сразу…
– Пусть О́дин встретит его так, как мой сын был того достоин, – чуть не с торжеством произнес Торольф, и даже непрошенная слеза то ли радости, то ли горя соскользнула на загорелую дочерна щеку из единственного его глаза.
– Пусть будет ярким его костер в Вальгалле… – в тон ярлу сказал колдун, понимая, что они с ярлом играют в одну игру и лицемерят друг перед другом.
– А его воины? – сразу же спросил Торольф, не желая забывать о главном. – С ним было полторы сотни. Они догонят нас?
– Они все погибли.
Этот удар был для ярла более огорчительным, и лицо Торольфа никак не смогло скрыть разочарования. Полторы сотни воинов пришлись бы ему перед выборами весьма кстати.
– Там была сотня Снорри из норвегов и свеев. И моя полусотня. Кто же победил их, колдун? Ты же говорил, там только сотня местных воинов… Даже не воинов, а охотников и бродяг, потому что настоящих воинов мы застали в остроге врасплох и всех перебили.
Ответ прозвучал настолько удивительно, что ярл потерял дар речи:
– Там никого больше и не нашлось. Но почти всех перебили десять лучников русов. И только остатки, вместе с твоим сыном, были добиты остальными. Десять лучников… Тебе бы хватило такого десятка, чтобы стать конунгом и без меня.
Колдун рассказывал какие-то сказки, которым ярл Торольф, естественно, не верил. Эти сказки можно детям на ночь рассказывать, но только не человеку, в тринадцать лет впервые взявшему в руки меч и убившему взрослого воина. С тринадцати лет Торольф воюет, и ни одного года не прошло, чтобы он не отправлялся в поход или в набег. И отлично знает, что невозможно десятку лучников уничтожить полторы сотни воинов. Конечно, встречались и ему среди русов и вообще среди славян даже отдаленных от восходных земель какие-то особые лучники, которые стреляли необыкновенно далеко и особенно точно. Это Одноглазый хорошо знал. Но такие лучники были, насколько он помнил, редкостью, и вообще, славяне больше пугали чужестранцев своими лучниками, чем показывали их. Конечно, со славянами Торольф воевал мало, он большую часть своих походов совершал в сторону Европы, где было много богатых поселений, которые грабить было не так трудно, как скрытые лесом славянские города. Да и добыча там была более значимой, а именно добыча в выборе похода всегда определяет направление, в котором движется войско. И Торольф отправлялся только туда, где добыча была наверняка не бедной.
И в своих набегах ярл накопил богатый военный опыт. Потому и не верил колдуну. Хотя, скорее, не следовало верить птице, которая нагородила чепухи. Не могут десять лучников перебить полторы сотни воинов. После первых же стрел воины просто прикроются щитами и пойдут в атаку, и сомнут лучников. Что-то произошло не так, как рассказывает Гунналуг. И что-то не так, возможно, произошло и со Снорри. И не стоит надеяться на его смерть, о которой так уверенно говорит колдун. Если есть ложь в части сказанного, невольно сомневаешься и во всем остальном.
Тем не менее в смерть сына Торольфу верить хотелось…
* * *
Ночное время еще не пришло, но все море вокруг лодок уже укутало непроглядной грязной и рваной темнотой, шумливой и неспокойной, грозящей издали перекатистым, грозно рыкающим шумом. Драккары шли один за другим, легко разрезая высокую волну и, казалось, не замечали непогоды, которая грозила вскоре перерасти в настоящий шторм.
По-прежнему над каждым из драккаров летали целые тучи чаек, многие из которых садились на мачты, реи и борта, и даже на отдыхающие в такую погоду весла. Чайки гомонили громко, предвещая ухудшение погоды, но тем неожиданнее в открытом море прозвучало карканье ворона, птицы вообще-то совершенно не морской, встречающейся на побережье повсеместно, но мало способной к длительным безостановочным перелетам от одного морского берега к другому. А от драккаров до ближайшей земли было уже по любым меркам далековато. И потому ярл Торольф Одноглазый ни на мгновение не усомнился, к кому прилетел этот ворон и какие он имеет клюв и когти. Так и оказалось – на корме отодвинулся полог, на скамьи гребцов упала полоса красного света, и полоса эта на мгновение пересеклась телом крупной птицы. И тут же полог опустился, а громкое карканье, перекрывающее даже неумолчный шум набегающих волн и свист ветра в вантах, раздалось уже из-за полога. В это трудно было поверить, но, судя по всему, ворон что-то рассказывал Гунналугу. Иначе чем речью такое карканье назвать было нельзя, потому что обычно карканье бывает одиночным, а здесь раздавались целые длинные фразы. И это должна была прийти весть о том, что случилось на реке Ловати, где боевой драккар Дома Синего Ворона намеревался остановить средний и мало приспособленный к сражению драккар наглого полугрека ярла Фраварада, не желающего считаться с реальной расстановкой сил в Норвегии.
Ярл Торольф Одноглазый не пожелал ждать нового унизительного приглашения колдуна и сам направился между скамьями гребцов по переваливающемуся с боку на бок драккару к корме. Однако ходить по неустойчивой лодке Одноглазый умел хорошо, не зря большую часть своей жизни он провел в набегах, и ни разу ему не потребовалось наклониться, чтобы рукой опереться обо что-то. Да и опереться можно было только о скамью, каждая из которых не достигала колена ярла. Такой поклон буре был для опытного моряка унизителен, и Одноглазый, избегая поклонов, шел уверенно. Но уже перед закутком колдуна, все еще слыша карканье птицы и изредка только слова самого Гунналуга, что-то спрашивающего у ворона, ярл остановился, не решаясь прервать такой важный разговор. Впрочем, ждать ему пришлось недолго. Карканье прекратилось, и Гунналуг, отодвигая полог, одновременно сказал, словно заранее знал, что Торольф обязательно будет рядом:
– Заходи, ярл. Сейчас дождь будет моросить, ни к чему тебе мокнуть.
Дождь заморосил сразу после этих слов, и сразу же после них Торольф Одноглазый шагнул за полог, торопясь услышать важные для себя вести. В этом колдун был незаменимым помощником. Кроме него, никто не смог бы держать ярла в курсе происходящих так далеко событий.
– Что-то важное?
– Очень важное, хотя и не совсем понятное, – сказал колдун, мрачно думая о своем. – Садись… И подожди…
Ворона в закутке не было, как не было недавно и чайки. И никто не мешал разговору, но колдун начать его не спешил. Потом привычным движением взял из мешочка щепотку порошка и нарисовал им в воздухе магический треугольник, который сразу загорелся. И огонь опять свободно висел в воздухе, создавая рамку, в которую колдун внимательно смотрел, шепча про себя какие-то слова, словно бы даже называя кого-то по именам. Но Одноглазый уже привык к этим треугольникам и не удивлялся, как удивился, увидев впервые. Он молчал, понимая, что нельзя прерывать акт колдовства и что это колдовство направлено на пользу ему самому. Наконец Гунналуг легко махнул ладошкой, загасив пламя треугольника, и опустил руки.
– Не знаю, что случилось. Слишком далеко, чтобы почувствовать нити… Короче говоря, дело обстояло так. Я послал тридцатирумный драккар своего Дома, на котором был колдун, способный воспринять мою весть, уничтожить драккар ярла Фраварада. Моя команда была выполнена. Но сначала меч, который Ансгар все же получил в руки, пытались выкрасть. Ярл послал опытного ныряльщика. Но там кто-то со стороны вмешался. Случайность… Какая-то славянская нелюдь помешала… Потом мой драккар уплыл ниже по течению и перекрыл русло Ловати цепью, на которую хотел поймать идущий по ветру драккар Фраварада. На такую уловку многие попадаются, чтобы избежать столкновения. Но Фраварад, к нашему несчастью, оказался опытным моряком, он не поплыл на цепь и пошел на таран, и носом своего драккара до половины разрезал борт моего драккара. Там завязалась схватка, и норвежцы, хотя их было меньше, побеждали моих воинов. Там было трое непобедимых бойцов. Сам ярл Фраварад, который всегда славился в мечном бою, и, помнится, даже Кьотви хвалил его за это. Потом какой-то очень крепкий дварф, который перерубил чуть не пятую часть моей команды своим топором. И, конечно, молодой Ансгар, который с мечом своего отца не знал равных ни среди своих, ни среди чужих. И валил всех, кто попадался ему под руку. Он одним ударом убил ярла моего Дома, не только опытного моряка, но и сильного воина. А потом оба драккара, поврежденные при столкновении, развалились, и все воины, живые и мертвые, ушли под воду.
– В доспехах никто не может плавать, – торопливо и почти с радостью сказал Торольф. – Ансгар утонул?
– Утонули почти все. Лишь несколько человек сумели уплыть на обломках, но Ансгара среди них моя птица не нашла, хотя специально долго кружила над ними.
– Ансгар утонул… – словно себя похвалил, сказал Торольф с удовлетворением.
– В том-то и дело, что это неизвестно, – сердито сказал Гунналуг.
– В доспехах не плавают… – повторил ярл, уже почти чувствуя себя конунгом.
– Я только что прямо перед твоими глазами смотрел в магическом огненном треугольнике лица всех, кого валькирии брали под руки, чтобы ввести в ворота Вальгаллы и представить Одину. Там не было ни Ансгара, ни Фраварада. Там даже дварфа не было, а дварфов, как я знаю, О́дин особо уважает и берет в Вальгаллу охотно, хотя они и редко погибают в бою, потому что не много воюют и живут по пять столетий.
– Как же так? – не понял Одноглазый. – Ансгар был в доспехах?
– Я специально спрашивал об этом птицу. Она видела бой от начала до конца. И даже описала мне доспех мальчишки. На нем была византийская легкая кольчуга с пластинчатым усилением на груди и византийский же шлем с золотой насечкой.
– Да, это его обычный доспех, я помню, – сказал Торольф.
– В доспехе был и ярл Фраварад.
– В доспехах не плавают, – в третий раз сказал Одноглазый, сам себя уверяя в лучшем для него лично раскладе событий. В нем опять вспыхнуло недоверие к колдуну, как недавно, после прилета первой птицы-гонца. Что-то колдовские гонцы темнят и путают, или сам колдун плохо понимает их язык, но не хочет в этом сознаваться.
– Я соглашусь с тобой, что в доспехе не плавают. Они и утонули, наверное. Но среди мертвых, принятых в Вальгаллу, их нет, хотя оба погибли с оружием в руках и во время боя. Они не бежали, чтобы их можно было не пустить в Вальгаллу и отправить в хель. Я смотрел в магическом огненном треугольнике и хель. Туда попало только двое участников этого боя. Один швед и один норвежец, которые слишком сильно дрожали и защищали себя, когда следовало защитить собрата. Больше никого. А Фраварад с Ансгаром словно развоплотились. Или, что еще более невероятно, каким-то образом выплыли.
– Могли они попасть в Вальгаллу раньше остальных?
– Я не могу посмотреть, что творится в самой Вальгалле, – усмехнулся Гунналуг. – Это чертог О́дина. Туда невозможно заглянуть и невозможно никого послать. Для удовлетворения любопытства туда следует сходить, а живым это удается редко. С седьмой скрижалью на руках я, возможно, и сумел бы одном глазом подсмотреть за Одином. Но без нее в этом вопросе я полностью бессилен.
Ярл, сидя, выпрямился. Слова про один глаз показались ему оскорбительными, хотя, конечно же, колдун никак не имел в виду самого Одноглазого. Но Гунналуга, мало привыкшего считаться с окружением, движение ярла ничуть не смутило.
– Да я и надобности в этом пока не вижу. Магический огненный треугольник показывает всех, кого туда уводят… Всех, и многих я узнал… А вот Фраварада с Ансгаром там не было.
– Где же они?
– Боюсь, что они живы, хотя и остались без драккара.
– В доспехах не плавают, – в четвертый раз сказал Торольф, теперь уже сердито, потому что сам хорошо знал, каково оказаться в воде в доспехах. Его самого однажды спасла только мель. – Мель… Они попали на мель…
– Тогда птица увидела бы их.
– Так где же они?
– Пока не знаю. Но скоро буду знать… – зло сказал Гунналуг.
И посмотрел на ярла таким взглядом, что у Торольфа волосы на спине зашевелились.
Смотреть колдун умел грозно и уничтожающе.
– Узнавай… – все же сказал ярл сердито и торопливо вышел из закутка, словно испугавшись своей же сердитости, вернее, не самой своей сердитости, а реакции Гунналуга на эту сердитость…
