Глава восьмая

Ночь для Торольфа выдалась такой нервной и напряженной, что под его единственным глазом образовался синеватый мешок, напоминающий синяк. Но Торольф не держал в доме зеркал и даже в начищенный медный таз никогда при умывании не смотрелся.

Первоначально, когда Одноглазому доложили, что Дом Конунга горит, причем горит сильно, он обрадовался и решил все же, что конунгом ему быть и стать конунгом удастся без многих дополнительных трудностей. Красный Нильс был надежным человеком и не подводил Торольфа еще ни разу. Должно быть, и в этот раз справился, и напрасно ярл злился на Гунналуга. Если Гунналуг и совершил визит вежливости во фьорд Дома Конунга, если и беседовал с Ансгаром вежливо, это вовсе не обязательно должно означать предательство со стороны колдуна. Кроме того, если бы Гунналуг предал, он предавал бы до конца. И все остальное выложил бы Ансгару. И тот обязательно предпринял бы попытку освобождения своего любимого дяди, ярла Фраварада. Но Ансгар такой попытки не предпринял, и засада продремала всю ночь в скальном доме. Никто туда не заявился. Правда, неприятности ждали Торольфа в другом. Славяне, а были это, несомненно, они, перебили пять десятков воинов Торольфа рядом со старым поместьем матери ярла, а потом уничтожили и два десятка воинов хазарской стражи, ведущей караван. В результате Торольф потерпел значительный убыток, поскольку пленники составляли основную его часть добычи после набега на Бьярмию. Больше в остроге взять было нечего, там все сгорело. Кто-то сказал славянам, где содержатся пленники. Но это не обязательно должен был быть Гунналуг. И вопрос о своих взаимоотношениях с колдуном Торольф пока оставил открытым.

То, что Гунналуг не будет принимать участия в собрании бондов, хотя первоначально намеревался поддержать Торольфа, было уже ясно. К Дому Синего Ворона вплотную, наверное, уже подступили сторонники Еталандов, и колдуну не до забот о том, кто будет править Норвегией. И Одноглазый готовился своими силами добиться права стать правителем. Может быть, это даже и к лучшему. В этом случае Гунналуг ничего не будет требовать от Торольфа впоследствии.

Но после разговоров с разведчиками, когда ему рассказали, что по периметру вокруг всего Дома Конунга были выставлены конные патрули, не подпускающие никого для близкого рассмотрения пожара, Торольфа посетило сомнение. Он ждал возвращения Красного Нильса, чтобы убедиться в своей удаче, но не было ни Нильса, ни двух десятков берсерков, что захватили жилище дварфов в Красных скалах, ни двух десятков шведов, что должны были уничтожить дварфов-землекопов. И не было возможности выяснить судьбу этих отрядов. Единственное, что Торольф сумел предпринять для прояснения обстановки, это послать пару разведчиков в обход Дома Конунга к Красным скалам. Но там тоже ничего выяснить не удалось. Подъемный мост через пропасть был поднят, где-то внутри горел огонь, и отблески пламени вырывались из тоннелей, заменяющих двери. Но видно никого не было. Разведчики пробовали кричать, но на их крик никто не отозвался. Можно было бы предположить, что берсерки свое дело сделали и ушли, оставив Красные скалы без жителей. Так разведчики и подумали. Но Торольф сразу спросил их: кто же тогда поднял мост через пропасть? Если бы его подняли берсерки, как они смогли бы уйти? С другой стороны, если бы они всех оставшихся там дварфов перебили, то в Красных скалах мост так и остался бы в опущенном состоянии. Вывод напрашивался сам собой, и был он невероятным – дварфы перебили берсерков…

Весть была неприятной, в которую верить не хотелось, но она выстраивалась в неприглядную цепочку с другими вестями. Тогда Торольф заодно уж предположил, что Ансгар перебил и два десятка шведов, и отряд Красного Нильса. А вместо пожара натаскал дров и просто разжег костры, чтобы ввести Торольфа в заблуждение. Это было допустимым в сложившейся ситуации вариантом. Но категорично так утверждать тоже было нельзя, хотя подозревать было можно со многими основаниями. И вообще плохо верилось, что этот неопытный мальчишка, не изощренный в хитросплетениях человеческих отношений и политических интриг, способен сотворить подобное. Разве что кто-то умный и хитрый помогает ему. В это поверить было можно, и сразу вспомнился рассказ разведчиков о человеке в славянском шлеме, что ездил по берегу рядом с Ансгаром и встречал Гунналуга. Это кто-то из русов? Но что могут русы, эти дикари, живущие в своих лесах, понимать в норвежской политике?

Хотя политика везде похожа и везде одинаково грязна и продажна. Научиться интригам можно везде, где идет борьба за власть, а эта борьба идет всюду, где появляются люди. Разобьется драккар, два человека из всей команды выплывут, попадут на остров без жителей и то будут бороться за власть – выяснять, кто сильнее и умнее, кто другого пошлет за дровами для костра. Так уж люди устроены…

Торольф думал, как ему поступить в ситуации, когда он не знает, жив Ансгар или погиб. Но в принципе тут и думать долго не следовало, потому что ради безопасности и успеха своего предприятия следовало исходить из того, что Ансгар жив и планирует прибыть на собрание бондов. Значит, даже ничего не зная точно, следует обязательно помешать ему, не пустить в Ослофьорд. Самым простым, самым грубым способом. Войск у Торольфа только-только и хватало, чтобы перекрыть все пути, которые может выбрать Ансгар. Вместе с разным сбродом, которому просто сунули в руки оружие, он набрал меньше восьми сотен. Но и сброд в такой ситуации использовать необходимо. Просто ради количества и устрашения противника.

Момент раздумий кончился. И ярл стал распоряжаться…

В первую очередь следовало блокировать сухопутный путь. Он от Дома Конунга в Ослофьорд прямой, и дорога недлинная. Значит, именно там следует выставить заслон. Но заслон обойти нетрудно. А вся дорога совершенно открыта, и устроить элементарную засаду просто негде. И потому, понял Торольф, придется вытягивать войска в длинную линию, отсекающую Дом Конунга от связи с остальной Норвегией. А если Ансгар, который свои войска имеет, и неизвестно какие, кроме славян, попробует сквозь эту линию прорваться, другие запрут его по бокам и окружат. А прорыв ликвидирует конная сотня, выставленная в тылу. Но на самом опасном для прорыва участке Одноглазый решил выставить главную свою ударную силу – боевых троллей и берсерков, считая их чуть ли не равноценными величинами. Эти не отступят, эти дадут противнику завязнуть до подхода соседей. А в дополнение Торольф послал в Сухой овраг засаду, чтобы она вступила в бой в самый критический момент, когда Ансгар уже не будет ожидать удара. В засаду была отправлена неполная сотня конников. Хорошо было бы поставить их ближе, но до наступления критического момента ближе спрятаться было негде…

Возможно, Ансгар проявит осторожность и не пожелает идти в открытый бой против превосходящих сил Торольфа. Что тогда ему останется? Ему останется только морем поплыть в Ослофьорд. Это ненамного дольше, если не столько же времени потребует. Пусть плывет… Торольф и это предусмотрел…

Четыре своих имеющихся в наличии драккара, три из которых только-только вернулись из плавания, Одноглазый выставил в маленьких бухточках на половине пути от фьорда Дома Конунга до Ослофьорда. Эти бухточки только и годились для засады, потому что в непогоду они были открыты полуночным ветрам и могли бы стать кладбищем для любых кораблей, попытавшихся искать там убежища. И потому берега там были не заселены, и никто не увидел бы морского сражения. Но если Ансгар и там сможет прорваться, то Торольф предусмотрел и последнюю преграду. Он заранее выслал людей в Ослофьорд, чтобы те караулили берег. Если Ансгар высадится, на него нападут на узких улочках, ведущих к поляне, на которой намечено проводить собрание.

Преодолеть такие преграды непросто. Их почти невозможно преодолеть. Но если чудо случится и Ансгар на собрании все же появится, Торольфу останется единственное – обвинить мальчишку в неспособности управлять государством, в продажности, потому что он окружил себя не своими соотечественниками, а славянами-русами, которые за свои услуги много чего захотят в бедной Норвегии. И, конечно уж, следующим обвинением будет главное – неспособность мальчишки возглавлять войска, как это положено конунгу. А в доказательство этого Торольф вызовет Ансгара на поединок. И для этого он припас сарацинский меч, с которым, как Торольф знал, ни один меч пока справиться не мог. Пусть попробует справиться меч Рёнгвальда…

Но любым мечом управляет рука. А в своей опытной руке Торольф был уверен…

Войска вышли, войска заняли позицию…

Ярл переоделся в самые лучшие свои одежды, нацепил на себя праздничные византийские доспехи, щедро украшенные золотом, повязал на глаз золоченую ленту, чтобы она скрывала его страшный шрам, и приказал седлать коня…

Большака вывел свою сотню в самом центре, туда, где сконцентрировались по пояс голые берсерки, вооруженные каждый двумя мечами вместо меча и щита, и гиганты-тролли. Рядом с сотней Большаки повел свою сотню Овсень. Но, когда расстояние было еще значительным и в рассветной легкой дымке из растворившегося тумана только-только выступили все ряды, славяне остановились, давая время двум другим славянским сотням, норвежским сотням Ансгара и почти двум сотням дварфов полукольцом выйти во фланги собравшимся в одно овальное ядро воинам Торольфа. Норвегам Ансгара и дварфам была поручена самая сложная роль, и они этой ролью гордились. Эти сотни должны были совершить скоростной переход и, когда сотни русов и руян увязнут в сече, ударить войскам Торольфа в тылы, пройти на соединение со славянами и разрезать всю рать противника на куски. И все это было необходимо делать предельно стремительно. Атаку норвежских дварфов возглавлял Хаствит, снова вооружившийся своим тяжеленным топором, но теперь уже и закованный в доспехи. Кстати, памятуя о битве на драккарах, Хаствит вставил в свою бороду гребень, подарок кузнеца Даляты. Гребень в прошлый раз защитил его от двух стрел. Мог защитить и в этот. Колонну шведских дварфов в бой повел младший брат Хаствита Истлейв, уже показавший свои предводительские способности при спасении плененных русов.

Хотя общее командование боем было поручено «большому сотнику», командовать при выходе на позицию все же начал Овсень и выслал вперед девять своих стрельцов. Каждый, как обычно, держал между пальцами по четыре стрелы.

– Начинайте с троллей… – распорядился сотник. – У них головы маленькие. Ну-ка… Кто с какого раза точно в лоб попадет?

Это уже было похоже на насмешку и одновременно придавало делу веселящий элемент соревновательности. Стрельцы подняли луки и ждать дополнительной команды не стали. Звуки ударов тетивы в наручные костяные щитки следовали один за другим. И сразу стало заметно движение в рядах противника, словно бы воины расступились, давая возможность троллям упасть, никого не задев.

– Эй! Эй! Моих берсерков не трогать! – строго прикрикнул Большака. – Не то наш конунг не поверит, что их можно бить в свое удовольствие. Сдвигайтесь левее. Мы вперед двинули. У меня к берсеркам собственный счет. Я ненавижу воев, которые вино презирают.

– Всем принять левее, – распорядился Овсень, повторяя команду «большого сотника».

А сотня Большаки, пешая, в отличие от сотни Овсеня, бегом двинулась навстречу что-то дико кричащим берсеркам, часть которых уже была удостоена стрелецких стрел.

Сотня Овсеня двинулась вперед левым плечом и стала выходить на новую позицию, где снова развернулась фронтально. Стрельцы, в считаные мгновения отстреляв еще по четыре стрелы, пущенные над головами воев-руян, тоже переехали левее, и каждый зажимал в левой руке еще по четыре стрелы.

– Разрезайте их… – приказал Овсень. – Стрел на всех хватит…

Но место в строю против русов занимали как раз самые, наверное, малоподготовленные воины Торольфа, и ярл, должно быть, умышленно поставил их рядом с троллями и берсерками, чтобы особенно не ослаблять целый участок. И сразу после первой серии выстрелов воины дрогнули, разомкнули щиты и стали рассыпаться.

В это время, полностью не сориентировавшись в обстановке, тот, кто командовал сотнями Торольфа, дал команду снова разворачивать строй. Видимо, опыта не хватило, чтобы правильно оценить обстановку, и командир вспомнил приказ ярла о широком фронте. Такое перестроение во время атаки противника, пусть даже еще и не сблизившегося для нанесения мечного удара, было губительным маневром, а опытный Овсень ситуацию просчитал и, не дожидаясь, когда стрельцы создадут полноценный коридор, дал команду к атаке. Первыми стремительно ударили воины на лошадях, но лоси на такой короткой дистанции сильно отстать не успели и, не задержав бега перед столкновением, сразу смяли целые ряды тесно стоящих норвегов. При этом сами лоси, казалось, даже не чувствовали сопротивления и таранили человеческую массу рогами и грудью, проламывали копытами, а завершало дело человеческое оружие, мерно поднимающееся и опускающееся. Топор Овсеня бил направо и налево, но все равно сам сотник не мог нанести врагу такого большого урона, какой наносил его яростный лось Улич, казалось, хмелеющий от запаха человеческой крови.

С небольшим отставанием от сотни Овсеня в гущу норвегов врезалась сотня Большаки, не имеющая лосей, но имеющая сотника, способного заменить собой лося. Берсерки не дрогнули, они, одурманенные своим знаменитым отваром, сами наносили удары с двух рук, но не прикрывались, как руяне, щитами, и потому тут же падали с прорубленными головами. Справиться с берсерками оказалось даже проще, чем с хорошо обученными простыми воинами, выдерживающими плотный строй. Главное состояло в том, чтобы не испугаться их славы.

С других сторон остальные сотни вошли в соприкосновение с начавшим разжиматься скоплением воинов, но не разжавшимся до конца и не сумевшим выстроить полноценный замкнутый строй, когда щит поддерживает соседний щит и вместе они создают стену, сквозь которую трудно проломиться. К чести норвегов, они не побежали, предпочитая погибнуть на месте. Но и бежать им, как они сами считали, было некуда. Обманный маневр с конницей создал иллюзию окружения всего войска, которое сопротивлялось, но которое постепенно добивали по частям, врезаясь клиньями с разных сторон и углубляясь к середине. А любое войско, будучи при атаке разрезанным на части, теряет управляемость и гибнет. Так все и происходило с войском Торольфа Одноглазого.

Сотник Большака с одной стороны и сотник Овсень с другой прошли через норвежские ряды глубже других и встретились уже за центром.

– С победой! – сказал Большака. – Это уже победа!

– У меня мысль хорошая появилась… – Овсень ударил топором по древку копья, нацеленного в «большого сотника», а сам «большой сотник» завершил дело ударом меча. – Сейчас в округе войск почти не осталось. Только у разных ярлов небольшие кучки… А мы вот вспомним свои сожженные дома и здесь не остановимся и сразу дальше двинем, на Ослофьорд…

– Зачем? – не сразу понял Большака.

– Чтобы почувствовали, каково без дома оставаться… И рабов полные ладьи привезем…

– На ярмарку в Аркону? – спросил Большака, внимательно вглядываясь в лицо старого товарища. – Там скоро ярмарка рабов будет…

– Я шучу, – отмахнулся Овсень и поднял руку с топором, приветствуя пробившегося к ним дварфа Хаствита. – Это уже полная победа…

Ансгар приехал на собрание бондов скромно, не показывая себя людям, и вместе со своими воинами занял место в средних рядах среди желающих понаблюдать за зрелищем, которое увидеть удается не часто. Собрание бондов выбирает конунга только в том случае, если прерывается династия, или наследник титула бывает недостойным его, или теряет символ власти. Такое происходит раз в несколько поколений. Глубокий капюшон скрывал лицо юноши, которое и без того было знакомо не многим, поскольку выборщики представляли собой разные вики Норвегии, а знали юного конунга только в ближайших виках да в самом Ослофьорде. Но большинство зрителей как раз и были жителями Ослофьорда и ближайших виков, и потому пришлось спрятаться от них, чтобы не выдать себя раньше времени.

Конечно, ничего страшного не было бы в том, что Ансгара узнали, что он вышел бы на всеобщее обозрение, показал меч Кьотви. Его провозгласили бы конунгом, и на этом собрание было бы завершенным. И Торольф Одноглазый не смог бы ничего предпринять. Но в этом случае Торольф остался бы скрытым врагом, который готовит удар в спину. А от таких врагов необходимо избавляться сразу, и делать это следует безжалостно. Но, чтобы соблюсти закон или хотя бы видимость закона, тому же собранию следует доказать, что ярл Торольф плел интриги против законного претендента на власть и даже пытался погубить его. В этом случае любое наказание со стороны конунга не будет тиранией, а будет только проявлением закона. И потому предстать перед собранием следовало только в самый критический момент.

Перед тем как занять место среди зрителей, юный конунг отправил Хрольфа с Велемиром на наблюдательную вышку в стороне от Ослофьорда. С этой вышки, поставленной на утесе, можно было одновременно смотреть и за морем и за сушей и зажжением костра предупредить о появлении неприятеля. Впрочем, здесь неприятель не появлялся уже давно, со времен непродолжительной войны, что вел конунг Кьотви со шведами. Но тогда шведам даже не дали высадиться с драккаров, огненными стрелами запалив паруса двух передовых, что входили во фьорд. А потом Кьотви позволил половине шведов высадиться с драккаров в другом, соседнем фьорде и атаковал их, не успевших занять боевую позицию. Вторая половина войска высадилась только для того, чтобы вступить в уже закончившийся бой и тоже быть уничтоженной. И уже много лет Ослофьорд жил в спокойствии. Тем не менее стражника на вышку всегда выставляли. Но это была больше дань традиции, чем необходимость.

Хрольфу удалось встретить на вышке знакомца, быстро найти с ним общий язык и объяснить, зачем он оставляет там славянского лучника, непревзойденного в дальности и точности стрельбы. Стражник хорошо знал и уважал ярла Фраварада и согласился без долгих уговоров. И возразил только одно:

– С вышки до поляны ни один лук не достанет.

Хрольф перевел слова сомнения.

– Мой достанет… – скромно сказал Велемир и полез по перекладинам, набитым на бревно.

Хрольф, желая полюбопытствовать, несмотря на свой солидный возраст, сам поднялся на верхнюю площадку, чтобы посмотреть. Обзор с вышки в самом деле был великолепный, но в способности стрелы достать поляну Хрольф тоже усомнился. Тем более усомнился в возможности попасть в какую-то определенную цель. Велемир в ответ на повторные сомнения ничего не сказал, только стал снимать костяной прозор и вставлять стальной.

Хрольфу, который с приказами Ансгара спорить не собирался, осталось только спуститься и поспешить к конунгу, который стоял недалеко от поляны в окружении своих людей.

Поляна на окраине Ослофьорда была большая и могла бы вместить и втрое больше народа, чем явилось на собрание. Для бондов-выборщиков были выставлены специально сколоченные для этого скамьи. Для старшин-выборщиков отдельно и чуть впереди были выставлены сосновые колоды, более устойчивые, чем шаткие скамьи. Вставать за спиной выборщиков запрещалось кому бы то ни было, чтобы не мешать им голосовать и не давить авторитетом или иным способом, препятствуя выражению честного мнения. Справа от бондов, составляя вторую сторону квадрата, были отведены места для ярлов. Ярлы свой голос должны подавать точно так же, как свободные бонды, и потому им были отведены свои скамейки, но за спиной ярлов в некотором отдалении стояли приведенные каждым собственные воины. Считалось, что воины не позволят оказывать на ярлов давление. Правда, большинство привело с собой не больше двух-трех человек. Исключение составляла полусотня Торольфа Одноглазого, но она расположилась чуть в стороне, однако Торстейн Китобой, командующий этой полусотней, в любую минуту был готов выдвинуться туда, куда прикажет ярл. Сам Торольф тоже держался в стороне от прочих ярлов и даже сидел не на общей скамье, а на специально привезенной для этого его людьми сосновой колоде, окруженный десятком своих воинов, среди которых стоял и человек в таком же, как у Ансгара, плаще с капюшоном. Лица человека видно не было, но Ансгар узнал характерный разворот плеч и не сомневался, что Торольф привел на собрание ярла Фраварада как свидетеля гибели Ансгара.

Две другие стороны квадрата были отведены для зрителей.

Почти в середине квадрата, чуть ближе к скамьям ярлов, было установлено кресло для лагмана Анлава, самого уважаемого из старейшин, носителя закона и верховного судьи страны.

Порядок голосования был таков. Сначала должен был говорить лагман, сообщить, что Норвегия осталась без конунга, и призвать ярлов выставить кандидатуры на титул. Если кандидатур будет много, ярлы должны выбрать не более двух из всех и представить их собранию. После этого уже все решали выборщики, которые называли одно имя и предлагали его для утверждения ярлам. Если ярлы не соглашались, а бонды настаивали, решающим считался голос лагмана. Чью сторону примет он, тот и станет править страной.

Зрители долго ждали, когда рассядутся выборщики. Но они не слишком торопились на свои места, по одному, по двое появляясь из улиц Ослофьорда. Несколько человек пришли даже позже ярлов, привычно хмурых и надменных и поглядывающих один на другого с обычным неодобрением, если не с враждебностью. Наконец, все расселись, и только после этого откуда-то из толпы появился лагман Анлав, неторопливо дошел до своего кресла, потрогал подлокотник рукой, словно проверял прочность кресла, но садиться не стал и повернулся в сторону скамейки с ярлами, ожидая, когда стихнут голоса, чтобы он мог сказать свое слово.

Ансгар смотрел не на лагмана, а на Торольфа. А Торольф явно искал кого-то взглядом. Он многократно осмотрел все скамьи с ярлами и подолгу всматривался в толпу зрителей. Кого искал Одноглазый, догадаться было нетрудно. Но в плащах с капюшонами было несколько человек, и как-то выделить среди них Ансгара было сложно. Воинам своим, стоящим рядом, Ансгар строго сказал, чтобы никак не показывали своего отношения к нему. Таким образом, воины конунга выглядели простыми зрителями. И только один из них, имеющий плащ, подметающий полами землю, по приказу конунга стоял слева от него, чтобы полой своего плаща прикрывать меч Кьотви.

Наконец, как стихает волна, углубляясь в береговой песок, так же стихли и голоса. Всем не терпелось поскорее услышать лагмана. Тот прокашлялся и начал, зычным голосом своим показывая, что не всегда он был старейшиной и даже старшим из старейшин, а в былые времена отдавал приказы гребцам, сам удерживая на драккаре кормовое весло.

– Свободный народ Норвегии, к вам обращаюсь я, вами же выбранный когда-то и наделенный правом быть вашим судьей и хранителем вашего закона. Я – лагман Анлав. Нелегкие времена посетили наши земли и фьорды, когда валькирии под руки отвели к костру в Вальгалле последнего нашего конунга Кьотви. Кьотви обрел вечную жизнь, а мы, осиротевшие, остались без него. Но уже вышел срок безвластия, и пришло время нам найти себе нового предводителя, уважаемого и признаваемого всеми, потому что ни одна страна не может жить без верховного вождя и правителя долго. Безвластие разрушает Норвегию. И мы должны найти себе предводителя, чье слово будет для народа непререкаемым, кто своим оружием сможет защитить наши земли и нас повести за собой в поход в любые дали. Кто будет честен, справедлив и добр к народу своему, кто принесет норвегам заслуженные славу и честь.

Анлав некоторое время помолчал, прошелся вокруг своего кресла, осматривая не только скамьи с бондами и ярлами, но и ряды зрителей.

– После Кьотви остался наследник, – продолжил лагман, – который мог бы законно претендовать на титул властителя, но юный Ансгар не сумел предъявить старейшинам народа символ власти – меч Рёнгвальда. Сам он отправился за этим мечом и, как говорят люди, пропал. И до сегодняшнего дня символ власти народу не предъявлен. Нам предстоит выяснить, где находится Ансгар, где находится меч, и, если наследник не в состоянии стать конунгом, мы будем выбирать нового конунга из достойных этого титула ярлов. Кто сможет сказать нам, что случилось со всеми любимым Ансгаром? Есть ли среди собравшихся сведущие люди?

Анлав повел рукой, показывая на все трибуны – и трибуны выборщиков, и трибуны зрителей, потому что такую важную весть имел право принести любой человек из присутствующих, и даже любой человек мог сказать то, что он сам не видел и не знает, но слышал от других, не присутствующих на собрании. Трибуны молчали.

– Есть ли среди собравшихся сведущие люди? – во второй раз спросил Анлав.

Опять никто не отозвался на его вопрос. Но традиция требовала вопрос повторить трижды.

– Есть ли среди собравшихся сведущие люди, готовые поделиться с нами своими знаниями?

– Есть, твоя честь… – не вставая с места, громко сказал Торольф Одноглазый.

– Говори… Выйди к людям и говори… – потребовал лагман.

Торольф встал, но больше одного шага от своей сосновой колоды не сделал.

– Я точно знаю, что юный наследник титула, уже обладая мечом Рёнгвальда, погиб в речных водах, но погиб как достойный сын своего отца, с оружием в руках, и сейчас греется у костра в Вальгалле рядом со своим отцом.

– Откуда у тебя такие сведения, ярл Торольф? – строго спросил Анлав. – И достаточно ли они точные?

Ярл все-таки шагнул от колоды. Но не вперед, а в сторону.

– От свидетеля и участника тех событий. От человека, близкого к Ансгару, который больше других переживает его смерть. Я готов представить вам этого человека, но вы сами все хорошо его знаете.

– Кто это? – спросил лагман.

– Ярл Фраварад. Родной дядя Ансгара. Выходи, ярл, расскажи людям, что случилось…

Воины Торольфа расступились, и вперед вышел человек в плаще с капюшоном, отбросил капюшон с головы, и все увидели честное и суровое лицо ярла Фраварада.

– Говорили, что и ты погиб, – заметил лагман. – Но я рад, что ты жив и пришел к нам хотя бы для того, чтобы сообщить печальную весть. Говори…

– Я отправился с Ансгаром в земли славян-русов, чтобы забрать у кузнеца Даляты из городища Огненной Собаки меч Рёнгвальда. Кьотви отдал меч в ремонт после того, как был сломан клинок. Кузнец поставил новый клинок в прежнюю рукоятку, и Ансгар, получив меч в руки, дал ему новое имя – меч Кьотви. С этим мечом мы отправились в обратный путь и рассчитывали успеть на это собрание. Мы плыли на двадцатирумном драккаре без воинов, и на Ловати нам дорогу преградил тридцатирумный боевой шведский драккар под красным щитом. У нас в том бою была единственная возможность, и я приказал таранить шведов. Удар был сильным, и лодки после тарана заклинило. Разгорелся бой, и юный Ансгар показывал в том бою чудеса владения мечом, достойного имени Кьотви. Я дрался там же. Мы, кажется, могли бы даже победить, если бы лодки не развалились и все, кто участвовал в схватке, не оказались в реке. В доспехах, как известно, плавать невозможно, а река в том месте была глубока. Спастись смогли только я и четверо шведов. Мы все зацепились за обломки драккаров, и нас вынесло течением к устью Полисти, где нас подобрала ладья из Русы. Я полон стыда за то, что остался жив, и принимаю на себя вину за гибель наследника титула правителя Норвегии. Прими мое слово, народ норвежский…

– Значит, сам ты не видел, как Ансгар утонул? – спросил лагман.

– Лодки рассыпались… Все пошли ко дну… Но сам я Ансгара не видел… – признался Фраварад. – Однако течение не вынесло больше никого. Только мелкие обломки наших драккаров, которые не способны были удержать человека…

– Это прискорбная весть, – сказал Анлав. – И трудно винить тебя, что не сумел ты спасти и сохранить для Норвегии наследника титула конунга.

– Я виноват… – повторил Фраварад, не поднимая голову. – И моя вина всегда со мной, независимо от того, обвиняют меня или обеляют… Никто лучше меня самого эту вину не прочувствует!

– Садись, ярл… – мягко сказал Торольф. – Ты много пережил, и никто тебя не винит… Лагман, ты принимаешь слова ярла Фраварада?

Анлав осмотрел собравшихся.

– Ярл Фраварад сам не видел Ансгара погибшим и потому не может утверждать точно, что наследник утонул. Больше никто не желает принести нам свое слово?

Желающих не нашлось. Лагман трижды повторил вопрос. И только после этого обратился уже напрямую к ярлам-выборщикам:

– История Ансгара печальна. Но и страна не может дольше жить без правителя. Теперь дело за вами, уважаемые народом ярлы, и вы должны выбрать из своих рядов достойных титула людей. Вам есть кого предложить?

Ярлы молчали. Угрюмо переглядывались, не доверяя друг другу, но ни один из них не обладал достаточной силой, чтобы настоять на своем мнении, и потому все предпочитали проявлять осторожность.

– Вам есть кого предложить? – повторил Анлав вопрос.

И опять молчание.

После третьего повторения вопроса лагман прошелся вокруг своего кресла. Согласно закону, Анлав должен был теперь предложить ярлам выдвигать себя. Собрание замерло.

– Может быть, есть такой ярл, что считает себя достойным титула?

– Есть… – сразу и резко сказал Торольф Одноглазый, желая сразу отсечь попытки всех конкурентов, чтобы не вести с ними спор. – Это я…

Анлав некоторое время молчал. Весть о гибели Снорри Великана еще не обошла все вики, и немногие знали о ней. И потому даже вопроса о наследнике Торольфа не стояло. Хотя общей любовью Одноглазый не пользовался, но при отсутствии других желающих закон запрещал препятствовать желанию ярла.

– Ярл Торольф желает стать нашим конунгом и править нами! – объявил лагман. – Ярл Торольф достойный уважения воин и владетель многих процветающих угодий, и все мы знаем его, и все относимся к нему с уважением. Но закон требует задать вопрос народу. Есть ли среди вас кто-то, кто может обвинить ярла Торольфа в бесчестности и доказать нам, что он не достоин титула?

Собрание молчало.

Лагман повторил последний вопрос еще дважды, и только после этого из рядов зрителей раздался сильный и звучный голос Ансгара:

– Есть…

Среди собравшихся волной прошел шелестящий шепот, быстро перерастающий в гул. Анлав даже вынужден был руку поднять, призывая к тишине.

– Выходи и говори… – потребовал лагман.

Ансгар сделал несколько шагов вперед. За ним пошел один только Хрольф, как и было обговорено ранее. Попытался было сделать несколько шагов навстречу Ансгару и Фраварад, сразу узнавший голос племянника, но два воина схватили его за руки, а третий тут же приставил к его горлу кинжал. Эта сцена приковала к себе внимание только Ансгара, потому что остальные смотрели на него, а не на Одноглазого, но тут же непонятно откуда прилетевшая стрела перебила воину с кинжалом позвоночник и так глубоко вошла в тело, что чуть не задела самого Фраварада. Воины, держащие ярла, невольно ослабили хватку, Фраварад легко стряхнул их с себя и шагнул все-таки мимо Торольфа к Ансгару. Они остановились друг против друга и молча смотрели один другому в глаза.

– Да… – сказал лагман, сразу узнав наследника титула. – Вот и чудо мне под старость лет довелось наблюдать. Ансгар вернулся. Из земель русов или из Вальгаллы, мы не знаем, но он сам сейчас скажет нам это. Ярл Торольф, ты не спеши уходить… Я так понимаю, что слова Ансгара будут обращены к тебе… Слова то есть конунга Ансгара, поскольку я вижу символ власти у него на поясе…

Торольф в действительности и не собирался уходить. Он просто склонился к одному из своих воинов, отдавая распоряжение. Воин сразу побежал исполнять. А Торольф обернулся к лагману. И глянул на того угрюмо и с угрозой.

– Я и не собираюсь уходить. Я сам хочу услышать, что выскажет против меня этот мальчишка. Да-да, не конунг, а только мальчишка, опоясанный мечом отца… Слышишь, мальчишка, я готов тебя выслушать…

Это уже был серьезный конфликт, который просто так разрешить было невозможно. Но Торольф уже слышал топот многих ног. Воины полусотни Торстейна Китобоя уже выстраивались за спиной ярла в боевой порядок. С такой поддержкой можно было смело выступать против Ансгара с Фраварадом и какого-то старика воинственного вида, а больше из толпы зрителей пока не вышел никто. И пусть где-то там, в стороне, сидит неизвестный лучник, только что убивший одного из воинов Торольфа. Один лучник никогда не сделает погоды, тем более если начнется общая схватка, в которой трудно разобрать, где свой, где чужой.

– Тебе и не удастся уйти, Одноглазый, – сказал Ансгар. – Ты по закону достоин сидеть на колу, а потом быть похороненным в приливной зоне. И только титул ярла спасает тебя от позорной смерти. Но я, Ансгар, конунг Норвегии, обвиняю тебя, ярла Торольфа Одноглазого, в предательстве и попытке убийства законного наследника титула. Ты подослал убийц в мой дом, ты прокопал подземный ход, надеясь не допустить меня сюда, до собрания, ты выставил заслоны на дороге, чтобы не пропустить меня, если убийцы со своим делом не справятся, ты выставил свои драккары в море, чтобы они не позволили мне приплыть сюда по морю, ты даже в Ослофьорде расставил своих людей, чтобы они не пропустили меня на собрание, если я все-таки прорвусь. И тем не менее я здесь и обвиняю тебя. И я утверждаю, что ты достоин смерти…

– Все твои слова голословны, – холодно возразил Торольф. – Попробуй доказать что-то…

– Твои люди до сих пор сидят в подземелье под моим домом, не имея выхода. Когда мне понадобится, я открою выход и покажу их всем, кому это интересно. Твои заслоны, выставленные на дороге, уже расклевываются воронами. Кто знает твоих людей, пусть сходит на дорогу и полюбуется. Их еще можно опознать. У тебя сейчас сотни воинов не наберется, что будут защищать тебя. Ты бессилен, как бессилен всякий преступник перед лицом закона. А закон здесь осуществляю я и лагман Анлав. И я говорю – ты достоин смерти…

Торольф сделал несколько шагов вперед, но жестом остановил воинов, пожелавших пойти за ним. Смерти он не боялся и уже понял, что первую схватку в борьбе за титул проиграл. Но он вполне мог надеяться на вторую схватку.

– А теперь, мальчишка, меня послушай. Это говорю я – ярл Торольф, с детства не выпускающий из рук меч. Да, я знал, что ты вернулся с символом власти в руках. И я не хотел допустить тебя до собрания, потому что душа моя болит за мою страну. Я считаю, что ты недостоин титула конунга. Сам ты ничего не стоишь, и если добился чего-то, если смог вернуться в родной дом, то только благодаря поддержке славян, которых ты привел захватчиками в нашу землю. Кто назовет мне имя такого конунга, который приводил в наши земли чужеземцев, чтобы навязать своему народу свою волю и свою власть? Не было такого конунга и никогда не будет. Норвежцы всегда были вольным народом и не пожелают мириться с чужой властью. И сам ты ничего не стоишь и ничего не можешь сделать самостоятельно…

– Я отвечу тебе, Одноглазый, – сказал Ансгар. – Да, я нанял славян. Но еще у моего отца служили и славяне, и воины других народов, и никто не обращал на это внимания. А у византийского императора существует целая наемная гвардия, в которой, кстати, основное ядро составляют норвеги, наши соотечественники. И императора никто за эту гвардию не осуждает. Но твое войско, кстати, уничтожили не славяне, хотя они тоже участвовали в этом побоище. Основная моя ударная сила состояла из воинов моих виков и дварфов, а дварфы жили на нашей земле еще до того, как появились здесь норвеги и шведы. Они коренные наши жители, они мои подданные, и на них распространяется закон Норвегии. А к помощи шведов, напомню тебе, прибегал именно ты. К помощи тех самых шведов, что постоянно зарятся на наши земли. И за все это ты должен понести ответственность. И ты понесешь ее…

Торольф криво усмехнулся и поднял руку, показывая, что обращается к собранию:

– Этот мальчишка не понимает, что творит. И он хочет стать вашим конунгом? Он понятия не имеет о политике и потворствует похитителям рабов. Я захватил рабов в Бьярмии, а его славяне напали на караван и отбили их. Разве это не нарушение закона?

– Еще раз напомню, что закон нарушил ты, продав своих пленников хазарину до открытия ярмарки. Но они были еще пленниками, а не рабами. Хазарин просто не успел заклеймить их. А пленников имеет право отбить каждый.

Торольф подошел ближе еще на несколько шагов.

– И последнее, что я хотел сказать. Я всегда с большим уважением относился к конунгу Кьотви, потому что он был воин, который не просто посылал свои сотни в бой, но и сам в бою участвовал. Он был настоящим мужчиной, достойным меча, который ты прицепил к поясу не по праву. Ты не умеешь с ним обращаться, он для тебя слишком тяжел и велик. Как ты поведешь своих людей в бой? Только пальцем указывая? В народе норвегов не было еще такого конунга. Народом воинов должен править только воин!

Ансгар вспылил, но сдержал себя, улыбнулся и ответил, и в словах его послышались интонации, похожие на кошачье коварное мурлыканье:

– Ты желаешь испытать силу моих рук? Что же, я готов лично обрубить все твои щупальца, которые тянутся к тебе не принадлежащему. Выходи в центр… Освободите место… Я обещаю никого надолго не задержать…

– Смерть пришла за тобой, мальчишка… – пригрозил Торольф, смеясь. Он добился того, чего хотел добиться. И не он вызвал Ансгара на поединок, а мальчишка сам напросился на гибель под мечом ярла.

– Одноглазый, я в последний раз называю тебя так… Я оставлю тебя без глаз, и отныне тебя будут звать Торольф Безглазый… Дядя, отойди подальше, и ты, Хрольф, отойди… Не мешайте нам, не мешайте…

Ярл Фраварад, знающий, что Торольф противник опасный, очень неохотно сдвинулся вместе с Хрольфом в сторону воинов, что готовы были выступить из рядов зрителей. Ансгар совсем сбросил с плеч плащ и отшвырнул его в сторону. Потом меч отстегнул, вытащил из ножен, а ножны уложил на плащ. Торольф тоже готовился. Он, впрочем, плащ не снял, но меч обнажил, продемонстрировав лезвие с таким же узором, что и на мече Кьотви…

Дом Конунга встречал победителей битвы на дороге. К воротам вышла вся дворня и вообще все, кто находился в данный момент там, исключая Заряну. Девочка еще спала после настоя сон-травы, которым напоила ее мать, чтобы не позволить дочери вмешиваться своей мыслью в горячие события. Опасность была, как уверяла Всеведа, и от самой мысли, и еще большая от того, что Заряна могла вдруг осознать, что ее способность к материализации вовсе не является чем-то обычным, что и другие умеют. Сейчас еще эта способность слаба и малоразвита. Но, если Заряна осознает собственную исключительность, если она начнет упражняться и будет развивать то, что дали ей боги, это может привести к тяжелым последствиям. И потому мать считала, что Заряне пока лучше спать.

Не вышел навстречу воинам и шаман Смеян. Он уже долгое время находился рядом со спящей Заряной, казалось, прислушивался к ее дыханию и время от времени легко потрясывал своим бубном. Чем занимался Смеян, не знала даже Всеведа, а на ее вопрос шаман просто отмахнулся, так попросив не мешать. Всеведа, зная, что от шамана вреда не будет, оставила его в комнате с дочерью.

Сотник Овсень легко нашел в толпе высокую фигуру жены и поднял руку, подзывая к себе. Всеведа заспешила на зов через ряды идущих первыми воев сотни Большаки. Руяне возвращались в свой сарай во дворе, где успели обжиться. А Овсень повел свою сотню за стены, туда же, где и устраивал лагерь минувшей ночью.

– Как все прошло? – спросила Всеведа.

– Обычно… Большака опытный воевода. Он все правильно делал. Но урмане тоже хорошо дерутся, у нас трое убитых и много раненых. Я послал отнести раненых на ладьи. Там женщины. За ранеными нужно ухаживать. Ты сходи, посмотри и подскажи им.

Всеведа в сомнении покачала головой.

– Здесь мало знакомых трав. Только самое простое… А заговоры мои не действуют… Сеть…

– Пусть так. Но помощь оказать нужно… Учи женщин заговорам… Если я сумел Велемиру рану заговорить, они своим мужьям тем более смогут. Иди… Меня «большой сотник» зовет…

Большака звал не одного Овсеня, он собирал всех сотников и старост дружин береговых виков. И сам пошел сразу в дом, к очагу, словно там ему приготовили подогретое вино с пряностями. Но вино давно кончилось, на что «большой сотник» даже не жаловался.

В отсутствие Ансгара Большака чувствовал себя почти хозяином в Доме Конунга. Он сразу уселся за стол, никого не пригласив присесть рядом. Впрочем, Овсень, к столам привычный, уселся рядом и без разрешения. Остальные расположились на полу на шкурах. Пес Огнеглаз в отсутствие Ансгара, которого уже считал своим главным хозяином, прижался головой к ноге Овсеня, памятуя, что этот человек связывает его с родными местами.

– Мы с вами удачно отвоевали, хотя добычи и не захватили, – сказал «большой сотник», обращаясь ко всем собравшимся. – Надеюсь, что и у нашего конунга все пойдет так, как следует. Нам же предстоит обдумать, что предпринять до его возвращения. И что Ансгар сам пожелает предпринять в первую очередь…

– Что ты имеешь в виду? – спросил Овсень.

– Ничего… Просто хочу, чтобы все подумали, какой следующий шаг предпримет Ансгар.

– Ансгара обманул Гунналуг. Колдун хотел заманить нас в ловушку… – заметил один из старост виков.

– Вот-вот, – согласился Большака. – И что же, Ансгар оставит это без ответа?

– Ансгар не оставит это без ответа… – категорично решил староста. И три других старосты дружно его поддержали.

– Так вы считаете, что мы будем воевать с Домом Синего Ворона?

– Я думаю, что будем… – внезапно ответил за старост Овсень. – Мне лично просто необходимо вытащить у колдуна из-за пазухи одну вещицу. Иначе моя дочь так и останется на всю жизнь волчицей. А я этого допустить не могу. И даже без Ансгара я эту войну начну…

Что-то утвердительное замычал и Хаствит, поддерживая сотника русов.

– И это будет скоро, – за всех решил Большака. – Это начнется, как только вернется Ансгар, потому что упускать такой момент нельзя. У Еталандов свои интересы, у нас, руян, свои интересы, у русов Овсеня свои, у Ансгара свои…

– А у руян какие?

– Ансгар сразу обещал мне добычу после победы над Домом Синего Ворона. Без добычи возвращаться домой стыдно…

– А у Ансгара?

– Слышал я что-то про спорные земельные вопросы… Кроме того, предательство требует наказания. Полноправный конунг, которым Ансгар, как я чувствую, вернется, имеет право на такие действия. Со стороны Гунналуга была попытка покушения на законную власть Норвегии. Я могу это рассматривать только так.

– Ты тонкий политик, – согласился Овсень, коротко глянув на нетонкий стан руянского сотника. – И умеешь предвидеть каждый ход.

– Мне сказали, что в главном поместье Синих Воронов хорошие винные подвалы… – перевел все в шутку «большой сотник». – Но чтобы в эти подвалы попасть, я попрошу старост виков выделить от каждой дружины по пять человек в конную разведку. Пришлите их ко мне, я объясню, что следует смотреть и где смотреть… И это срочно…

С поляны вышли все. Даже кресло лагмана передвинули вплотную к скамьям бондов-выборщиков, заполнив угол между скамьями бондов и скамьями ярлов. И Анлав слушал разговоры тех и других, обсуждающих шансы поединщиков. Все сходились на том, что Ансгар долго против Торольфа не продержится. Умение Одноглазого владеть мечом знали все, потому что в разные годы разные люди отправлялись вместе с ним в походы и в набеги и видели опытного мечника в настоящем бою. Что может Ансгар, не знал никто, и никто не верил, что юноша в состоянии что-то противопоставить Торольфу. Что думал по этому поводу дядя молодого конунга, тоже не знал никто, потому что ярл Фраварад не пожелал сидеть с другими ярлами и перешел вместе с Хрольфом к рядам простых зрителей, среди которых стояли готовые к бою воины Ансгара. Конечно, Фраварад поступил так не случайно. Он рассчитывал в случае каких-то непредвиденных обстоятельств возглавить отряд Хрольфа. Относительно же предстоящего поединка никаких прогнозов не давал.

Ансгар не чувствовал сомнений, и ему даже нравилось напряжение, с которым зрители ожидали исхода. Он знал, как относятся в стране к Торольфу, и предполагал, что мало найдется добрых норвежцев, которые пожелают Одноглазому стать победителем. Много слышал он и об умении Торольфа владеть мечом, и даже о мече, который Торольф уже показал всем, мече из дамасского булата, слышал несколько раз. Славянский харлуг показал свою крепость в учебном поединке с воеводой Вихорко, когда столкнулся с точно таким же славянским харлугом. Но как поведет себя харлуг в столкновении с дамасским булатом, юноша не представлял. И та и другая сталь являются булатами, только изготавливаются разными способами. Но поединок двух бойцов, каждый из которых был уверен в своей руке, должен был показать и качество клинков.

Знак к началу поединка никто не давал. Конунг с ярлом сами медленно двинулись один навстречу другому. Поднявшийся ветерок трепал длинные волосы Ансгара, этот же ветер развевал плащ Торольфа. Оба поединщика пренебрегли щитами и взяли оружие двумя руками. Но, сойдясь на расстояние, пригодное для атаки, оба движение затормозили и начали плавное скольжение по кругу.

– Ну что, Одноглазый, подставляй свой последний глаз, – сказал Ансгар. – Мой меч готов поразить его. Я даже руку сдержу, чтобы вместе с глазом не выбить тебе те мозги, что все-таки есть в твоей глупой голове…

Ансгар улыбался. Зло, жестко, но улыбался, и голос его излучал радость. Сила клинка перетекала в руку, и он явственно чувствовал это. И хотелось перед цветом нации не просто убить противника, но победить его красиво, с эффектом.

– Меч у тебя длинный, да руки коротки, мальчишка, – сказал Торольф и сделал резкий выпад, неожиданно начав атаку не с двух, а только с одной руки. Ярл пытался нанести удар не лезвием, а острием, что позволял делать булатный клинок, в отличие от простых норвежских мечей и вообще всех мечей своего времени. Обычно бойцы, обученные фехтованию на простых мечах, не могут отбить колющего удара, потому что не сталкивались с ним.

Ансгар же без труда парировал удар простым батманом, но не стал останавливать свой клинок, вошедший в круговое вращение, и продолжил его движение так стремительно, что Торольф едва-едва успел отклонить голову, но все же острие задело его подбородок, из которого тонкой струйкой потекла в бороду, закрашивая седину, кровь.

– Первый твой пустой выпад кончился первой кровью. Нападай, человек, назвавший себя воином. Или у тебя сил осталось не больше, чем у твоего друга-колдуна, отказавшегося от тебя в самый трудный для тебя момент?

Ансгар умышленно злил Торольфа, и тот, не имея сил, чтобы совладать с яростью, да еще и от вида так быстро появившейся собственной крови пришедший в ярость двойную, один за другим сделал несколько обманных движений, но ни на одно из них Ансгар не поддался. Все так же держа меч двумя руками, он даже свой клинок убирал с пути клинка противника, заставляя того рассекать воздух. А потом, когда почувствовал подготовку ярла к решающей атаке, которая и должна была завершить атаки ложные, использовал свою природную быстроту и на какое-то мгновение опередил Торольфа, нанеся встречный удар как раз в тот момент, когда Одноглазый свой клинок отвел для подготовки мощного удара. При этом юный конунг прекрасно понимал, что со стороны отсутствующего глаза ярл видит позицию гораздо хуже, и атаковал именно с этой стороны.

Опыт Торольфа все же сказался. Он сумел прикрыться от удара, но только слабой частью клинка, что чуть не выбило оружие из его рук, а клинок Ансгара соскользнул с клинка Торольфа, прорубил плащ и скользнул острием по бедру ярла, но нанеся опять только легкую поверхностную рану. Тем не менее кровь брызнула обильно, и Торольф стремительно отскочил на три шага, чтобы опробовать ногу на прочность. Второе легкое ранение не мешало ему вести бой, и ярл криво ухмыльнулся:

– Царапаться, как кошка, ты умеешь, а умеешь ли ты наносить мужские удары, это еще вопрос, на который ты не ответил.

– Ты, Одноглазый, чуть не стал Одноногим, и все еще чем-то недоволен? Тогда посмотрим, что ты на это скажешь…

И юный конунг повел такую стремительную атаку, нанося при этом множество быстрых ударов, что Торольф защищался, как всем показалось, прикрываясь не от клинка, а только с той стороны, где видел клинок противника, но и это делал слегка неуклюже. Он явно не успевал за Ансгаром, атака которого была такой продолжительной, что ярл просто задохнулся от собственного стремления защититься. Одна булатная сталь билась о другую булатную сталь, не нанося одна другой вреда, но руки бойцов в таком соперничестве имели разное качество, и Торольф явно начал уставать и задыхаться. Он сам чувствовал это и понимал, что долго такого боя не выдержит, и впервые задумался о своих немолодых годах. Он явно недооценил Ансгара и его учителей, которые зря времени не теряли. И Торольф стал искать выход из положения. Момент он увидел, когда руки Ансгара, тоже уже слегка подуставшие, вытянулись вместе с оружием чуть дальше, чем следовало, и были полностью прямые. Это позволило Торольфу провести захват клинка противника, выполнить круговой оборот и попытаться нанести с полудуги резкий прямой удар сверху вниз. Обыкновенным скандинавским или простым славянским мечом такой удар нанести было бы невозможно. Но легкий булатный клинок подобную возможность давал, и давал ее тому, чьи руки давно уже привыкли к булату. Однако Ансгар каким-то чудом уловил момент атаки чуть-чуть раньше, чем атака началась, и шагнул в сторону, заставив Торольфа провалиться вслед за своим клинком и подставить свой незащищенный бок. Ансгар моментом попытался воспользоваться и нанес легкий удар, явно не предназначенный для окончания поединка, но желая в третий раз пустить ярлу кровь. Но тут Торольф снова продемонстрировал свой опыт бойца. Он не зря остался в плаще, вроде бы мешающем в таком поединке. Ухватив плащ за полу, ярл совершил круговое вращение, клинок Ансгара проколол ткань, но сам был уведен от цели и в дополнение ко всему оказался завернутым в плащ.

Торольф начал поднимать свой меч, готовый с торжеством нанести удар по вроде бы почти обезоруженному противнику. Но Ансгар пленением клинка ничуть не смутился, резко отдернул руку с оружием, и плащ оказался просто разрезанным сразу в нескольких местах. Скандинавским мечом и этого сделать было нельзя. Но в этот момент меч Торольфа поднимался, а меч Ансгара был обращен острием к противнику. И Ансгар нанес удар в лицо, стараясь попасть в глаз. И не промахнулся…

Торольф упал на спину с лицом, залитым кровью, ничего не видя, лежа, махнул трижды перед собой клинком, на четвертом таком движении Ансгар сам нанес удар по мечу и легко обезоружил Торольфа.

Ярл сел, согнув ноги и обхватив руками колени, готовый принять смерть, которая подступила к нему вплотную. Но Ансгар в это время уже поднимал со своего плаща драгоценные ножны своего меча, чтобы убрать клинок.

Лагман Анлав выступил к месту поединка.

– Конунг Ансгар, как прикажешь поступить со слепым негодяем?

– Огласи в народе мое решение. Ярл Торольф Безглазый лишается всего своего движимого и недвижимого имущества в пользу конунга, потерпевшего по вине означенного ярла убытки, и ссылается в то бывшее свое имение, где он содержал в последние годы жену. Имение это тоже принадлежит теперь конунгу, но дается Торольфу Безглазому в пожизненное владение без права продажи. Пусть воины, что у ярла остались, отвезут его туда и останутся там с ним. Больше того, что прибудет в имение, ярлу иметь войск не разрешается. Проследи, чтобы все было выполнено.

Ансгар повернулся, желая уйти, и даже сделал шаг, потом остановился и повернулся к старому лагману:

– Вот еще что… Я слышал, кто-то из соседей Торольфа хотел купить какое-то его имение, но, кажется, не сошлись в цене… – Он посмотрел на ярлов, стоящих возле своей скамьи. – Анлав, я попрошу тебя об услуге… Займись этим делом, продай имение, которое хотели купить у Торольфа, пусть даже по минимальной цене, а на вырученные деньги устрой народу праздник в честь возвращения законному конунгу законного титула. Пусть гуляют, пока деньги не кончатся.

Анлав поклонился.

– Я сделаю… Я знаю, о чем речь… Народ будет доволен твоим вступлением во власть, конунг… Помнится, когда Кьотви стал конунгом, он тоже устроил праздник. Я тогда еще не был лагманом и мог себе позволить повеселиться.

– Повеселись и сейчас. Я разрешаю. Возможно, я еще вернусь в Ослофьорд во время праздника. Но сейчас мне необходимо побывать дома и завершить кое-какие дела. Поехали, дядя Фраварад, нас ждут…

Ансгар въезжал в распахнутые настежь ворота своего двора медленно и торжественно, и был это уже совсем иной человек, нежели мальчишка, выезжавший из этих же ворот совсем недавно. И взгляд его был иным, и неторопливость движений, даже поворот головы – все это напоминало людям прежнего конунга Кьотви. И даже к прыгающему у ног лошади Огнеглазу Ансгар не наклонился, чтобы потрепать пса по голове, как делал это раньше. Складывалось впечатление, что ему стало трудно наклоняться. Справа, на два шага отставая от конунга, ехал ярл Фраварад, тоже торжественный и важный. Слева, на одном уровне с Фраварадом, но пешком, как истый моряк, не желая садиться на коня, шествовал Хрольф и по сторонам посматривал так, словно врагов, покушающихся на жизнь юноши, выискивал. Остальная кавалькада отстала шагов на пять. И замыкал кавалькаду одиночно едущий десятник стрельцов Велемир.

Встречать конунга вышли все, и даже славяне, понимая важность момента, отвесили местному правителю поклон. Но с коня Ансгар спрыгивал без всякой важности и не стал даже дожидаться, когда ему подержат стремя, хотя один из дворовых людей уже бросился это сделать.

– Большака! – позвал конунг. – Я поздравляю тебя с успешным боем. Как тебе понравились наши берсерки?

– Мне не понравилось их бить, – пробасил «большой сотник». – Это скучное занятие, как работа мясника. Хваленые полоумные сопротивляться не умеют. Они научены только нанесению ударов, но никто не научил их простейшей защите. Берсерков мы прошли без потерь. А за ними, уже в глубине строя, потеряли четверых. Там были настоящие воины, а не пугала, не понимающие, что им следует делать…

– Ну-ну… Я учту твое мнение на будущее. А пока могу тебя обрадовать. Ты сегодня хорошо дрался, и я специально для тебя приказал привезти из Ослофьорда греческого вина. Пряности у меня в доме есть. Вина хватит на всю твою сотню, да и другие в обиде не будут. Сегодня у нас праздник!

– Вот тебе раз… – пожал Большака необъятными плечами. – А мы к выступлению готовились. Я даже разведку рассылал.

– К какому выступлению? – не понял Ансгар.

– Я подумал, что ты не оставишь без внимания обман колдуна. За обман следует расплачиваться. Пусть и расплачивается своими землями. У вас же с ним, как я понял, какие-то неувязки по пограничным вопросам…

– Гунналуг… – задумчиво сказал Ансгар. – Честно говоря, забыл про него… И что говорят разведчики?

– Сторонники Еталандов подошли к Дому Синего Ворона, Гунналуг вывел им навстречу свое войско. Сходились трижды, друг друга потрепали. Почти по половине состава потеряли. Потом Гунналуг отступил и закрылся за стенами. Значит, его потрепали сильнее. Еталанды ждут подкрепления и готовятся к штурму. Разобрали какой-то сарай, сделали несколько лестниц. Бревно приволокли, чтобы ворота ломать…

Ансгар задумался надолго. Потом встрепенулся.

– Такой момент упускать нельзя. Я, конечно, обещал выставить свои сотни на границе, но Гунналуг обманул нас. Значит, имею право пощипать Воронам их синие крылья…

– В этом никто не сомневается, – пробасил Большака. – Мы все готовы…

– А что колдун? Не шлет больше штормов?

– Шаман говорит, он обессилел. Так, по мелочи что-то может, но не больше… Всеведа с Заряной его полностью обескровили…

– А твое средство против колдунов?.. – напомнил конунг.

– Есть у меня такое средство. Я уже приготовил на случай… Это опробовано. Нужно только показать Гунналуга Велемиру, и Велемир свое дело сделает.

Стрелецкий десятник, услышав свое имя, приблизился.

– Велемир сегодня показал превосходный выстрел, – сказал Ансгар. – Он спас дядюшку Фраварада от кинжала. Даже я сомневался, сможет ли он попасть. А он попал…

– Погода была ясная, – скромно заметил десятник. – И ветер в этот момент стих…

– А вот такой стрелой стрелять не приходилось? – Большака полез себе под вотолу за спину. И вытащил откуда-то очень длинную, даже длиннее обычных стрелецких, серебряную стрелу с серебряным же наконечником.

Велемир взял стрелу, повертел в руках, постучал по ней ногтем.

– Полая…

– Трубка серебряная… – объяснил «большой сотник».

– Я вижу, что чуть легче деревянной. Это плохо. А зачем такая?

– Это одна из стрел идола Свентовита. Храм у лужицких сербов сгорел, когда на них франки напали. Я спас стрелы…

– И что? – спросил Ансгар.

– Колдуны от простых стрел умеют защищаться. Слышал я, они какой-то мысленный кокон вокруг себя вращают, и стрелы мимо летят. От стрелы Свентовита ничто не спасет, никакой кокон, никакая кольчуга. Это уже проверено. Это серебро пробивает любую, самую крепкую сталь, которую может создать человек. И не просто пробивает, а прожигает. Я видел действие этой стрелы. Преград она не знает. Стрел всего было четыре. Одна досталась колдуну данов, который зажигал взглядом наши паруса, две достались христианским аббатам, которые своими заклинаниями вызывали на нас ливень, когда мы с обозом застряли в болоте и могли утонуть там, – но ничто их не спасло. Все получили по наконечнику прямо в сердце… Так этой стрелой стрелять следует… А последнюю стрелу я берег на случай. Три года уже с собой вожу.

Велемир положил середину серебряной стрелы на указательный палец, чтобы проверить балансировку. Обычный способ понимания того, как поведет себя стрела в полете, насколько наконечник будет клонить ее к земле.

– Наверное, хорошая стрела. Должна лететь правильно. Только чуть-чуть бы потяжелее, и все было бы нормально. А так – придется больше навес давать. Но рассчитать полет тоже можно. Кто делал такие?

– Говорят, лет пятьсот назад их ковали кузнецы из полканов специально для охоты Свентовита. В те времена Свентовит спускался на землю для охоты на туров, а полканы ему помогали. У полканов, говорят, тоже были свои кузнецы, и не хуже дварфов. Я видел много вещей, полканами выкованных. Ну что, будешь стрелять?

– В кого?

– Да в Гунналуга же…

– Конечно, буду… – сразу согласился Велемир. – Всеведа говорит, он тот самый нож всегда за пазухой носит. Оттуда его достать не долго.

– Тогда – стрела твоя…

– Я попрошу дварфов отковать для тебя золотую стрелу, – сказал оказавшийся рядом ярл Фраварад. – Ты сегодня спас меня… Только попрошу стрелу сохранить как память, а не пускать ее в колдунов и прочих…

Велемир только вежливо поклонился. К золоту он был равнодушен, а стрелы любил такие, какими удобно стрелять…

– Овсень где? – спросил Ансгар.

– Со своей сотней. Он, кажется, после ночного похода не слишком стремится тебе на глаза попадаться.

– Я уже забыл про это, – проявил конунг великодушие. Видимо, по случаю праздника. – Но Овсень не покинет нас сегодня?

– Он собирается участвовать в поимке Гунналуга. У него тот самый интерес, что и у Велемира. Одному Добряна невеста, другому дочь.

Велемир как раз отошел в сторону.

– Нож? – с пониманием спросил конунг.

– Нож… – подтвердил Большака.

– А если я добуду Велемиру этот нож, согласится он остаться у меня на службе?

Ансгара так и не покидала мысль о создании собственного стрелецкого войска. И, видимо, ему пришла в голову какая-то мысль.

– Он предпочтет добыть нож сам… Я не думаю, что ты когда-то найдешь способ заставить Велемира остаться. Он к своей стране привязан и счастья на чужбине не видит. Так же и другие стрельцы. Это наша славянская натура. Мы всегда по своему дому скучаем и редко надолго остаемся жить на чужбине. Я вот уже сейчас по своему дому соскучился.

Конунгу явно не понравился ответ «большого сотника», но он благоразумно промолчал. Славяне ему были еще нужны, чтобы справиться с Домом Синего Ворона…

Ансгар сам ехал в первых рядах своего войска. Когда миновали существующую границу, он остановился и посмотрел по сторонам.

– Вот отсюда и до Красных скал, включая и сами скалы, когда-то была тоже норвежская земля. Синие вороны отвоевали эту землю у моих предков. Потом был какой-то договор со шведским конунгом, по которому земля должна была вроде бы отойти к нам, но Вороны не пожелали договор признать. Конунгом тогда был представитель Дома Еталандов. А потом власть перешла к Свеаландам, и те подтвердили право Дома Синего Ворона. И уже два века длится спор. Ниже, по берегу, несколько фьордов. Их шведы тоже в свое время захватили, но отцу удалось их отвоевать. И тоже вопрос считается спорным. Но на той земле мы можем себе позволить шведов побить. Здесь же пока еще нет. А пора бы уже.

– Значит, мы должны жить в твоей земле? – спросил оказавшийся рядом Херик, так и не расстающийся со своим конем.

– Вы должны быть моими подданными.

– Мы хотим быть твоими подданными. И будем воевать за это, – согласился дварф. – А ты обещаешь нам разрешить рубить дрова в лесу?

– А что, Вороны не разрешают это? – спросил конунг.

– Они разрешают, но берут за это слишком дорого. И мы зимами сильно мерзнем. В подземных домах нельзя топить углем. Дети кашляют от угольной пыли и взрослые мало живут.

– Я разрешу вам рубить дрова бесплатно. Я даже лес вам подарю.

– Мы пойдем за тобой, куда прикажешь… – сказал Херик безоговорочно.

– Мы пойдем, – согласился за его спиной и дварф Истлейв.

– Тогда и идем… – Конунг тронул коня.

Перевалив несколько холмов, войско оказалось на ближайшей к Дому Синего Ворона высоте, откуда было прекрасно видно, что только вот закончился очередной этап битвы за поместье. Стены и ворота пока устояли, а нападавшие отходили, осыпаемые со стен стрелами.

– Да, половину состава они уже потеряли, – сказал Большака, оценивая не слишком плотные ряды сторонников Еталандов.

– Неужели они решили совсем отступить? – засомневался Ансгар.

– Гунналуг вылазку готовит, – показал Овсень. – Ворота открывает…

В самом деле, ворота поместья распахнулись, и оттуда вылетел сравнительно небольшой конный отряд, преследующий отступающих. А за конниками хлынули и пешие воины, но тоже не слишком много. Последние ряды Еталандов отойти далеко не успели и, чтобы прикрыть себе спину, вынуждены были повернуться и встретить конников. Битва началась снова…

И одна, и вторая воюющие стороны видели подход войска Ансгара. Еталанды с юным конунгом уже встречались на берегу фьорда и знали, что он не ладит с Домом Синего Ворона, и потому ожидали от него поддержки. Вороны, возглавляемые Гунналугом, который сам в битве, конечно, не участвовал, но все же подсказывал младшим ярлам кое-что, надеялись, что Ансгар если не окажет им помощь, то будет хотя бы сохранять нейтралитет.

И Ансгар не поспешил послать вперед свои полки. Он давал возможность шведам в свое удовольствие подраться друг с другом, что, конечно же, только укрепляло его собственные позиции. А битва под стенами поместья развернулась с полной силой. Вороны, кажется, уже все свои войска вывели в поле. Еталанды, как разведчики говорили, ждали подхода резерва, но резерв, видимо, не спешил, потому что решающую победу они одержать так и не смогли.

– Велемир! – позвал Ансгар.

Имя передали по строю, и скоро десятник стрельцов остановил Верена около конунга.

– Видишь площадку над воротами?

– Конечно.

– Там Гунналуг стоит. Три человека на площадке. Тот, что в середине, с распростертыми руками, колдует, насылает что-то на противника – это сам Гунналуг. Без доспехов, кстати.

– В плаще с капюшоном?

– Да… Сможешь достать?

– Да. И попаду…

– Серебряной стрелой Свентовита…

– Стрелять следует в сердце… – предупредил Большака.

– В ворота бы с такого расстояния попасть… – проворчал Хрольф, пусть и видевший уже дальний выстрел Велемира на собрании бондов, но привычно проявляющий сомнения.

Десятник ничего не ответил, он выехал чуть вперед и послушал ветер, мысленно измеряя его силу и делая сноску для прицеливания. Для такого дальнего выстрела ветер имел существенное значение, потому что дул сбоку и мог увести стрелу в сторону от цели. Тем более у серебряной стрелы оперение было серебряное же и не гнулось под ветром, как перо птицы. Только после этого Велемир неторопливо сменил костяной прозор на стальной и приготовил стрелу. Но долго еще стоял, сосредотачиваясь. А бой под стенами развернулся уже в полную силу, и обе стороны, каждая ожидая поддержку от Ансгара, ввели в дело все без остатка резервы. Звон оружия, стоны раненых людей и животных, хрипы и яростные крики – все это смешалось в единый непрерывный гул. И за этим гулом, отвлекающим внимание наблюдателей, не слишком громко прозвучал обычно резкий удар по костяной защитной пластине на левой руке. Но взгляды всех со стрельца сразу переместились на ворота поместья, вернее, на боевую площадку над воротами. И кто опоздал с этим взглядом, увидел там только двоих стоящих воинов, каждый из которых обернулся и заглядывал куда-то себе за спину. Башен ворота не имели. Площадка была узкая. Два человека на ней едва могли разминуться. И стрела сбила колдуна с ворот.

– Попал! – сказал Ансгар.

– Попал, – подтвердил Большака.

– В сердце, – уточнил конунг. – А теперь – вперед. Большака, ты со своей сотней в последний момент отделяешься от нас – захвати поместье. Оно твое вместе со всеми сундуками. Не давай поджечь его. Потом поместье разберем по бревнам и достроим стену в Ослофьорде. Возьми с собой Велемира. Он честно заработал нож колдуна. А мы свернем в поле. Поможем Еталандам. Заходим тоже со стороны ворот, чтобы окружить и никого не выпустить. Больше Воронам не каркать на нашей границе и не вмешиваться в наши дела. Это будет норвежская земля.

Ансгар обнажил меч Кьотви и показал направление.

Атака свежих сил, к тому же превосходящих численно обе воюющие стороны, вместе взятые, была мощной, но до конца, до самого момента столкновения не было понятно, на какую сторону встанет Ансгар. Приближаясь к Воронам с тыла, он мог просто встать своим войском в их ряды. На это, по крайней мере, Вороны, видимо, и рассчитывали. Но Еталанды рассчитывали на другое и оказались правы.

Ансгар первым ворвался в ряды защитников Дома Синего Ворона и стал наносить удары направо и налево. А в самом поместье, видимо, не осталось воинов даже для того, чтобы защитить ворота. Кто-то пытался их закрыть, но руяне, возглавляемые «большим сотником», не позволили это сделать…

Велемир ворвался во двор одним из первых и сразу бросился искать тело Гунналуга…

Велемир нашел колдуна под навесом у стены, где его положили на охапку сена. Гунналуг, всем на удивление, остался живым, хотя удар серебряной стрелы переломал ему ребра и мешал дышать. Защитникам Дома Синего Ворона это казалось чудом и колдовством, потому что наконечник сплющился о не защищенную никаким металлом грудь. И только Велемир знал, в чем дело. Он сразу сорвал с колдуна плащ и рывком распахнул куртку, под которой, как рассказывали Всеведа с Заряной, Гунналуг держал нож, превративший Добряну в волчицу.

Нож нашелся… Только не сам нож, а то, что осталось от него. Стрела угодила прямо в лезвие, расколов его на несколько помятых частей. Нож перестал существовать, и сделал это тот, кто чуть ли не больше всех надеялся нож добыть – Велемир. Стрела Свентовита разрушила надежды стрельца.

Десятник застонал. Застонал и колдун.

– Спаси меня… – хрипло прошептал он. – Может быть, я сумею нож восстановить…

Надежда всегда умирает последней, и Велемир позвал двух воинов, чтобы вынесли колдуна за ворота, чтобы никто, проходя мимо, не ткнул его копьем. Людей, ненавидящих Гунналуга, было слишком много. Но и за воротами десятник остался рядом с колдуном, пока не подъехал Ансгар и не объявил Гунналуга своим пленником. То есть этим объявлением запретил своим воинам убивать колдуна.

В обратный путь сотня Большаки отправилась последней и шла медленнее других, поскольку умудрилась собрать целый обоз с добром. Обоз сформировали там же, в поместье. Трофейных лошадей превратили во вьючных животных, нагрузили до предела всем, что могли унести. В середину строя поставили пленников с носилками, на которых несли Гунналуга. Забрать его приказал Ансгар. И только после этого руяне присоединились к войску конунга, уже выстроившемуся для возвращения.

Ансгар был доволен. С представителями Еталандов разговор был недолгим. Юный конунг не спрашивал у них разрешения присоединить к Норвегии земли Дома Синего Ворона. Он просто объявил об этом. Но сам прекрасно понимал, что вскоре вернется с сильным войском старший ярл Дома, и тогда будет новая война. Но до этого времени Ансгар намеревался сам основательно подготовиться и даже спрашивал совета Большаки, какие укрепления можно поставить при входе во фьорд, чтобы не допустить высадки здесь противника.

Большака обещал подумать, хотя честно признался, что он больше умеет разрушать укрепления, чем строить их, но все же знает слабые стороны всех крепостиц и острогов и потому может дать совет, как этих слабых сторон избежать.

Дварфы отделились от войска Ансгара в самом начале пути. Причем оба войска дварфов – и шведское, и норвежское, которое отправилось в гости к собратьям в Красные скалы. Ансгар пригласил и тех и других на праздник, который он собрался устроить в честь своего обретения полноценного титула. Но дварфы скромно отказались. У них были потери и кроме накануне погибшего Толли, а для дварфов любые потери чувствительны, поскольку народец они малочисленный, и совмещать траур с праздником у подземных жителей не принято. Только Хаствит хотел попрощаться со своими друзьями Хлюпом и Извечей перед тем, как он отправится в глубинную Норвегию в свой дом, и потому поехал с Овсеней. Истлейв согласился поехать с Хаствитом, чтобы по необходимости передавать людям то, что сам кузнец хочет, но не может сказать.

Сотник Овсень, как обычно, занимал место во главе своих воев, но пытался несколько раз отыскать взглядом Велемира, чтобы задать ему главный на этот момент вопрос. Но Велемир держался рядом с Ансгаром и словно умышленно избегал общения с Овсенем.

Путь домой всегда бывает короче, чем путь из дома. Тем не менее войско прибыло в Дом Конунга уже в ночной темноте, как обычно бывает в полуночных широтах, не слишком-то и темной. Только там Овсень смог подойти к десятнику стрельцов. Он даже не задал вопроса, просто посмотрел. Велемир достал из-за пазухи тряпицу и развернул ее. И показал расколотый нож.

– Я сам… Стрелой…

Сотник закрыл глаза, словно зажмурился от боли.

– Всеведе покажи… – только и произнес.

Всеведа сама пришла к воинам, чтобы осмотреть нескольких раненых. И с первого взгляда на нож все поняла. Вместе со Всеведой и шаман Смеян посмотрел на нож. Но покачал в сомнении головой.

– Это мой нож?

– Я не знаю… – ответила Всеведа. – Дома у нас был…

– Я когда-то его у вас оставил… Это мой нож… Я сам его делал… Покажи…

Он взял тряпицу из рук стрельца и долго рассматривал осколки, трогал их пальцем, щелкал по ним ногтем. Потом пожал плечами…

– Рукоятка такая же… Клинок такой же… Но я не знаю… Оставь, Велемир, это мне. Я подумаю…

Печальный Велемир согласно кивнул и присел перед подбежавшей Добряной, обхватил ее голову за ушами и прижал к себе.

– Что же я наделал… – простонал он. – Что же я наделал…

– Это не ты, – сказала Всеведа. – Это обстоятельства. Бывает, что люди не могут перебороть какие-то обстоятельства. Но вовсе не обязательна в этом их вина.

– Гунналуг обещал восстановить нож… – вспомнил десятник.

– Это ему не по силам. Я лучше других знаю, что это ему уже не по силам. Это сейчас никому не по силам…

– Значит, только Заряна сможет… – глядя на жену, сказал Овсень о чем-то, только им двоим ведомом. – И без ножа…

Всеведа отвернулась в сторону, чтобы Велемир не слышал их разговор.

– Может… Только избежав беды для одних себя, мы много бед на всех навлечем…

– Так что? Ничего сделать нельзя?

– Не знаю… – сказала Всеведа, но таким тоном, словно отказала категорично. – Наша беда с нами… Она внутри нас живет и только нас одних гложет. А ты хочешь, чтобы беда была со всеми вокруг? Ты хочешь, чтобы Заряна стала угрозой для каждого человека и все люди бежали от нее, как от смерти, проклинали ее за глаза. Каково-то ей это все будет? И каково будет Добряне, если она поймет, что во многом из-за нее Заряна стала такой?

– А как ты сможешь с девочкой справиться? – спросил Овсень. – Это все произойдет в любом случае. Она скоро сама поймет…

– Я попробую… Мы со Смеяном попробуем… У нас есть мысли… Она ничего не поймет…

Смеян кивнул, то ли скалясь, то ли улыбаясь. Овсень никогда не понимал, улыбается или скалится шаман. И потому не всегда чувствовал себя рядом с ним уютно. Сейчас вроде бы и не время было для улыбок. Но к чему сейчас оскал?

– Ладно. Но нам здесь, в этих полуночных краях, делать больше нечего, – сказал Овсень громко. – Праздник конунга – не наш праздник. Утром мы отплываем. Пойду к Ансгару прощаться. Пойдемте все вместе…

Они двинулись к воротам все вместе. Но сразу попасть к Ансгару не удалось. Овсеню сказали, что конунг беседует с пленным колдуном Гунналугом.

– Один? – спросил Смеян.

– Один.

– Значит, сил у колдуна совсем не осталось. Мало того, что в плен попал. Он еще и ранен, он еще и позволяет конунгу с собой беседовать…

– Он уже больше не колдун, – сказала Всеведа…

– Это неважно. Нас он больше не волнует, – решил Овсень. – Ножа уже нет… Большего мы с него взять не можем… Будем конунга ждать… Пора прощаться…

Торстейн Китобой нашел в Ослофьорде телегу, на нее уложили раненого Торольфа, голову которого уже замотали первой попавшейся под руку чистой тряпкой, чтобы остановить кровь. Удар Ансгар нанес, казалось бы, не сильный, тем не менее была рассечена не только кожа, как чувствовал сам ярл, но и череп, и это вызывало сильную боль.

Лагман Анлав приставил к полусотне Торстейна старшину стражников, который должен был наблюдать за соблюдением приказа конунга. Но староста не вмешивался ни в какие дела, не вступал в разговоры, просто ехал на коне, чуть отстав и вздыхая по поводу того, что праздник, который обещали дать в Ослофьорде, возможно, пройдет без него. Но при этом стражник понимал, что подгонять телегу с раненым ярлом нельзя. Того может сильно растрясти от быстрой езды.

Так ехали час.

Каково же было удивление старшины, когда он увидел, что Торольф сначала сел на телеге, потом сорвал с головы повязку и ею же вытер остатки крови. На лицо ярла было страшно смотреть из-за образовавшейся под бровью опухоли.

– Воды, – потребовал Торольф.

Ему протянули фляжку, он несколько раз наливал воду себе в ладонь и отмачивал оставшуюся кровь с брови. Потом еще раз вытер бровь своей повязкой. И только после этого поднял голову. Как оказалось, Одноглазый так и остался одноглазым, и меч конунга не сделал Торольфа безглазым. Рана была нанесена только под бровь, но не в глаз, и глаз оказался неповрежденным. Ярл смотрел на всех недобро, но страха после такого сокрушительного поражения и разрушения всех своих надежд не показывал.

А еще через полчаса ярл вообще слез с телеги и приказал подать ему коня. В седле старый воин чувствовал себя лучше. И колонна воинов двинулась гораздо быстрее. Стражник понял, что на праздник он все же может успеть…

Колдуна Гунналуга устроили в боковом неблагоустроенном пристрое к дому, где обычно дворовые люди держали всякий рабочий инвентарь. Просто бросили на землю охапку сена, несколько козьих шкур и туда уложили колдуна. Окон в помещении не было, и Ансгару, чтобы поговорить с колдуном и видеть при этом его лицо, пришлось оставить распахнутой дверь. Хорошо еще, что конунг оказался предусмотрительным и взял себе в сопровождающие воя из сотни Большаки. Этот вой не знал норвежского языка и, стоя за дверью, не мог понять, о чем идет речь.

Ансгар остановился рядом с пленником и долго смотрел на него сверху вниз. Колдун не отводил взгляда и юношу, от которого зависела его судьба, похоже, совсем не боялся. Но Ансгар пришел, чтобы решить свой вопрос, а вовсе не для того, чтобы угрожать колдуну.

– Вот каким ты стал, совсем недавно еще такой гордый и надменный… – сказал Ансгар. – А сейчас ты жалкий и ничтожный, и мало находится желающих оказать тебе помощь.

– Мне достаточно того, что есть один такой желающий – это ты… – сказал колдун хрипло.

При сломанных ребрах каждое слово давалось Гунналугу с трудом, но он себя превозмогал и старался говорить даже твердо, подавляя в себе боль, загоняя ее в какой-то внутренний тупик, где она концентрируется до поры до времени. А выпустить ее можно будет потом, когда никого рядом не будет.

– Я рад, что ты оценил мое милосердие. Только не понимаю, откуда такая уверенность. – Ансгару показалось, что Гунналуг был очень заинтересован в его приходе. – У меня, признаюсь, были мысли посадить тебя на кол.

– Моя уверенность зиждется на знании жизни и людей. Я знаю, на что каждый человек способен. Пусть я временно лишился сил. Такое случается, когда нельзя просчитать свои возможности, а необходимость заставляет расходовать их больше, чем следует. Но у меня остались знания, которые не только мне нужны. Которые нужны многим. И тебе в первую очередь.

– Ты читаешь мои сокровенные мысли? – спросил Ансгар.

– Пытаюсь. Но я не дварф, и ты не дварф. У людей это получается хуже. И я знаю, что у тебя в Доме нет колдуна. А ты иметь такого хочешь. Сильного и верного. Хотя найти такого чрезвычайно сложно. Я не предлагаю тебе свои услуги, потому что я сам обессиленный колдун, и неизвестно, когда я обрету былую силу. Я предлагаю только свои знания. Ты найдешь молодого ярла своего дома, может быть, кого-то из детей Фраварада, а я буду учить его колдовству взамен твоего благосклонного отношения ко мне. Сможешь ты найти мне ученика?

– У тебя уже есть готовый ученик, – твердо сказал конунг.

– Кто? – уже догадавшись, все же спросил колдун.

– Я…

– Это хорошая мысль. У тебя твердая воля. Это главное. Что касается остальных способностей, то их можно развить. Я буду тебя учить.

– Значит, мы договорились. И я обещаю тебе защиту в своем доме от всех, кто посягнет на твою жизнь. В первую очередь это касается славян. Я не позволю им трогать тебя. Но сразу попрошу у тебя совета…

– Говори.

– Основная ударная сила славян – это их дружины. Но их дружины мало чего стоили бы без стрельцов. Мне нужны такие стрельцы. И я хотел бы оставить у себя десятника стрельцов Велемира. Это он разбил нож на твоей груди…

– Один стрелец не сделает твое войско сильным.

– Он будет учить и готовить для меня других. И потому нужен мне. Я чувствую, что здесь есть какая-то зацепка. Его невеста осталась навсегда волчицей. И чем-то Велемира можно заманить. Чем-то подкупить.

– Нет ничего проще, – задыхаясь, прохрипел Гунналуг и неестественно изогнулся лежа, стараясь выпятить поврежденную грудную клетку.

– Говори… – потребовал Ансгар.

Но боль в груди колдуна, та самая боль, что он загнал во внутренний тупик, этот тупик переполнила и вырвалась наружу. Гунналуг застонал и потерял сознание. Глаза его закрылись. Ансгар сначала испугался, посчитав, что колдун умер, но увидел, как на горле Гунналуга пульсирует маленькая жилка. Значит, это только потеря сознания.

– Отдыхай. Я еще вернусь сегодня. И пришлю слуг, чтобы тебя перенесли в более приличное помещение…

Но прежде чем пришли слуги, в каморку к Гунналугу, полностью сознание не потерявшему, хотя он и изобразил это, чтобы дать себе время на раздумья, другой гость пожаловал. Колдун только-только пришел в ясное сознание ума и посмотрел на своего визитера даже с испугом. У него были, конечно, причины бояться Велемира.

– Что тебе надо? – с трудом подбирая славянские слова, спросил колдун.

– Ты мою жизнь разбил, как разбился похищенный тобой нож… – мрачно сказал Велемир.

– Ты со мной рассчитался… Я умираю… – рассчитывая на жалость, ответил Гунналуг.

Но Велемир жалости не испытывал. Глаза его светились холодным огнем.

– Тогда перед смертью рассчитайся со мной до конца…

– Что ты хочешь?

– Хочу знать заклинание…

– Какое заклинание?

– Моя любимая навсегда осталась волчицей. Я хочу стать волком. Я хочу бегать вместе с ней по полям и лесам. Я не хочу больше быть человеком… Есть такое заклинание?

– Есть… – сказал колдун. – Только учти, что вы с волкодлачкой заведете себе волчат, а потом что-то случится, и вы сможете снова людьми стать, но ваши дети навсегда останутся волками… Каково-то вам будет?

Он не хотел говорить этих слов, но они сами вырвались. Это была последняя доброта в его душе, которая не могла сопротивляться боли и вышла наружу вместе с ней.

– Все равно… Скажи…

– Я не знаю славянских заклинаний. Я знаю только шведское…

– Говори. Мне все равно. Конечно, если оно сработает…

– Оно сработает… Только его следует правильно прочитать. Без ошибок. Акцент роли играть не будет. В остальном все делается точно так же… Нож втыкаешь в пень, читаешь заклинание, кувыркаешься через нож, и ты волк. Чтобы человеком стать, все в обратном порядке… Нож украдут – ты навсегда волк…

– Говори. Я запомню…

Гунналуг произнес короткое заклинание. Велемир повторил трижды.

– Правильно… – одобрил колдун. – Но уходи быстрее… Я чувствую, что могу сейчас или умереть, или обрести силы для выздоровления… При смерти колдуна присутствовать нельзя, иначе ты сам умрешь вместо меня, а я в твое тело вселюсь…

Это была неправда. Просто Гунналуг боялся, что Велемир в качестве прощания убьет его. Но у десятника стрельцов были свои мысли в голове. Он просто повернулся и вышел из каморки, куда следом за ним вошли слуги Ансгара. Велемир не обратил на них внимания, но сами слуги посмотрели на десятника с вниманием…

Ансгару принесли кресло отца. С тех пор как умер Кьотви, кресло стояло в его закрытой комнате, и никто не имел права садиться в него. Кресло имело еще и постамент в три ступени, чтобы возвышать конунга над другими. Таким образом, сев в кресло, Ансгар головой почти касался балки перекрытия, связывающей стены большой комнаты. Рядом с креслом, словно всегда сидел именно в таком месте, сразу устроился громадный пес Огнеглаз.

Конунгу уже доложили, что славяне-русы желают утром отправиться в обратный путь и ждут, когда Ансгар разрешит им попрощаться. И кресло вытащили как раз для этого почти торжественного момента. Едва конунг уселся на подложенную медвежью шкуру, как в комнату вошли Овсень с Всеведой, шаман Смеян, причальный Хлюп и маленький нелюдь Извеча.

Конунг приветливо улыбнулся им всем, встал и спустился по ступеням в комнату, чтобы показать особое расположение и свою благодарность русам, которые не только доставили его домой, но и воевали за него, проливая свою и чужую кровь.

– Признаюсь тебе, Овсень, что вы своим желанием быстрее отправиться домой портите мне праздничное настроение. Я с удовольствием задержал бы вас здесь хотя бы на несколько дней. Но я понимаю ваше нетерпение, потому что оно сродни тому нетерпению, что я испытывал, когда мы плыли от городища Огненной Собаки до моего фьорда. И потому задерживать вас не буду, но хочу высказать вам на прощание слова своей благодарности. И помните, что вы всегда будете желанными гостями в моем доме.

– Нам тоже, Ансгар, печально прощаться с тобой, потому что много сердечного тепла было отдано тебе и твоему делу, но родные края зовут нас, и потому мы не можем долго задерживаться, – ответил Овсень. – Мы все благодарны тебе за помощь в освобождении наших пленников. И сами пленники просили выразить тебе слова признательности.

– Я принимаю вашу благодарность, и, совмещенная с моей благодарностью, она порождает дружбу, которая становится крепкой. Вы всегда будете желанными гостями моего Дома и моей страны. Но я не вижу Велемира. Он не желает со мной проститься? Мне показалось, что мы с ним даже сдружились с первой встречи. Где он?

Овсень пожал плечами:

– Он пошел с нами. Но в твоем дворе пропал куда-то. Мы звали, он не откликнулся. Может быть, по какой-то надобности ушел к своим стрельцам…

– Я прощусь с ним отдельно. Обязательно пришли его. И Добряны не вижу. Она не захотела проститься с Огнеглазом?

– И Добряна куда-то пропала… – опять с недоумением сказал сотник. – Мы и ее тоже звали…

– Пусть Велемир с Добряной приходит… Огнеглаз сдружился с ней… Не буду вас больше задерживать… Ах, вот и Добряна, и…

Ансгар не договорил, словно потерял дар речи. В комнату вошла Добряна, но не одна, а с крупным волком, чей оскал никому не обещал хорошего. Впрочем, волк пока не скалился, он только язык высунул, показывая солидные клыки. Но эти клыки говорили о многом.

Волчица с волком стали рядом с Овсенем.

– Что это? Кто это? – спросил Ансгар.

Сотник не нашел, что ответить, только Всеведа вдруг выступила из-за спины мужа и встала перед животными на колени, обняла их за мохнатые шеи и прижала к себе.

– Как ты решился, Велемир… Мне говорил Смеян, что ты заклинание спрашивал. Я поняла для чего. Я запретила ему говорить… Кто же сказал тебе… Как ты решился…

– Велемир? – переспросил Ансгар. – Стрелец Велемир?

Всеведа встала с колен, выпрямилась и повернулась к конунгу:

– Как Добряна стала волчицей, так же и жених ее, Велемир, не пожелал оставить ее и стал волком… Но я не знаю, кто сказал ему заклинание…

– Кто в моем доме мог сказать это? – строго спросил Ансгар, уже зная ответ. – Эй, кто там… Принесите сюда Гунналуга…

Ждать пришлось недолго. К моменту прощания слуги только-только перенесли колдуна из каморки в пристрое в одну из комнат Дома Конунга. Гунналуг был в сознании, хотя дышал тяжело. Но в сидячих женских носилках, оставшихся в доме от матери Ансгара, колдуну было удобнее, чем на козьих шкурах и соломе в пристрое.

– Ты сказал Велемиру заклинание? – строго спросил Ансгар.

– Он очень просил меня. Он не хотел оставить свою любимую в одиночестве. И я сжалился, – колдун говорил с трудом, но вполне внятно. – К несчастью, я не знаю славянских заговоров и смог сказать ему только шведский. А он работает только в нашей земле, в Швеции и в Норвегии. Но Велемир всегда имеет возможность возвращаться в человеческий облик здесь, у нас… И еще… Он слишком быстро ушел… Я не успел сказать ему в дополнение… Тот нож, нож Добряны, разбит его стрелой… Но я, когда поправлюсь, смогу сделать другой нож и попрошу знакомого колдуна, который мне многим обязан, наложить на него заклинание. Правда, он не будет иметь постоянной силы настоящего. Но на день-другой, думаю, в состоянии будет возвращать Добряну в человеческий облик. Заклинание, предупреждаю, тоже шведское и будет работать только в наших землях.

– Это невозможно… – сказала Всеведа. – Нет таких сил…

– Я всегда отвечаю за свои слова, – твердо и почти без хрипа сказал Гунналуг…

– А если через день-два Добряна не вернется в волчий образ? – спросил Овсень. – Что будет? Это чем-то грозит ей?

– Тогда она останется волчицей навсегда…

– Но… – сказала Всеведа. – Но это все значит, что Добряна с Велемиром теперь принуждены к жизни здесь?

Колдун то ли сделал гримасу, то ли улыбнулся, повернувшись в сторону Ансгара.

– Да… Они, если хотят становиться людьми хотя бы изредка, должны жить среди нас, – сказал Гунналуг категорично.

Всеведа снова встала перед волками на колени и обняла их…

Рассвет пришел вместе с туманом. На берегу фьорда собралось много воинов, пришедших проводить три славянские ладьи в дальнее плавание к родным берегам. Четвертая ладья, самая большая, еще задерживалась здесь. «Большой сотник» пообещал Ансгару дождаться возвращения старшего ярла Дома Синего Ворона из набега. Это возвращение грозило войной, к которой конунг должен еще подготовиться, и дружина Большаки была ему в этом случае большим подспорьем и опорой. В качестве платы конунг пообещал отдать руянцу добычу, которую привезет из похода старший ярл Дома Синего Ворона. Плата была чрезвычайно высокой, но она стоила безопасности границы Норвегии.

Сам Ансгар посчитал, что он попрощался со своими друзьями, и ему можно не выходить на берег. Но Большака не проводить друзей не мог. И крепко обнял сначала Овсеня, потом Смеяна, потом Хлюпа, а потом и маленького Извечу, который запищал в его сильных руках.

– Ты обнимаешься, как стрелец… – сказал Извеча.

Неподалеку, дожидаясь своей очереди на прощание, стояли Добряна с Велемиром и черный пес Огнеглаз.

– Кстати, а где лук Велемира? – спохватился вдруг Большака. – Такой лук, пожалуй, добычи пяти походов стоит…

Овсень растерянно оглянулся на оставшихся стрельцов. Они только плечами пожали.

– Я вчера вечером видел, Хаствит ходил с ним… – сказал Извеча.

– Дварф Хаствит?

– Да… Лук был выше его ростом, но Хаствит и лук в налучье носил, и тул со стрелами.

– А где Хаствит? – спросил Овсень. – Он не хочет с нами попрощаться?

– Он вчера со всеми попрощался, – объяснил Хлюп. – Сказал, что ему следует быть в Красных скалах, и ушел туда… Наверное, Велемир ему лук отдал… Велемир…

Волк приподнял правую лапу и помахал ею, показывая согласие.

– А нож? – тихо спросила Всеведа. – Твой нож… Тоже у Хаствита?

Волк снова показал знак согласия.

– Бедные вы мои дети… – Всеведа опять встала перед волками на колени и заплакала, превратившись из мудрой ведуньи в простую женщину. – Бедные вы мои дети… Ну как же мы оставим вас на чужбине… Как же мы оставим вас…

– Они вдвоем, тетушка Всеведа, – мудро сказал Извеча. – Вдвоем им легче… А я всю книгу вспомню, все напишу, и тогда мы с тобой что-нибудь придумаем…

– Мы обязательно что-нибудь придумаем… – сказал шаман Смеян и снова то ли улыбнулся, то ли оскалился…