Глава третья

Для того чтобы справиться с двумя десятками стражников, захвативших семьи дварфов, не нужно, наверное, было брать с собой много воинов. Сотник Большака решил обойтись тремя десятками, посчитав, что меньшее число будет менее заметно и более управляемо. Вообще-то он сначала хотел вообще только два десятка взять, уверенный в своих людях, но конунг настоял на прибавлении еще одного десятка, чтобы была возможность подавить все сопротивление сразу и не позволить людям Торольфа захватить в заложники женщину или ребенка, что могло бы случиться в бою равносильных сторон. К тому же Ансгар, в отличие от руянского сотника, высоко оценивал воинское умение своих соотечественников и считал, что в равной схватке неизвестно еще, кто окажется победителем, несмотря на неожиданность атаки, на которую уповал «большой сотник». Мыча и усердно кивая, к мнению Ансгара присоединился и Хаствит. Большаке пришлось согласиться. В поход выступили быстро, потому что в чужой земле настоящие воины всегда готовы к любым неожиданностям и доспехи с себя полностью не снимают даже на отдыхе. Повел их дварф Истлейв, удивив своим умением ходить настолько быстро, что несравненно более длинноногие люди, делая и шаги гораздо более широкие, едва успевали за ним.

Двинулись в сторону границы со Швецией и не успели даже хорошенько вспотеть от быстрой ходьбы, когда Истлейв резко сменил направление и стал спускаться по крутому берегу реки, стремящейся через шумливые перекаты к морю. Спуск был сложным, над воями постоянно висела угроза сорваться, и это сильно замедлило передвижение. Но на середине склона Истлейв вдруг стал отваливать крупный овальный валун. Большака, чувствуя в своих руках громадную силу, хотел было помочь ему, но дварф отказался от помощи и сам справился быстро. Валун следовало отвалить так, чтобы он не начал скатываться и не сорвал цепь, что крепилась к нему через ввинченное кольцо. Под валуном была нора. Посмотришь, вроде бы обыкновенный песок по краям, и песок этот, согласно всем законам природы, должен провалиться и осыпаться с краев. Но он не осыпался. Более того, он сам был прочнее камня, и о такой песок можно было меч точить.

Большака потрогал край пальцами и вопросительно глянул на дварфа. Тот кивнул, понимая, что за вопрос был в глазах у сотника.

– Да, этот песок запекли волшебным словом… Мы не колдуны, но у нас много волшебных слов и заклинаний, которые в работе нам помогают. Можешь смело ступать. Идите по одному. Я закрою проход и догоню вас…

Большака не задержался, потому что страха он ни при каких обстоятельствах не испытывал. И вообще, как сам говорил, хмельной мед, как и хорошее вино, страх убивает на несколько лет вперед. А он этих напитков выпил столько, что может три жизни страха не испытывать. И потому сотник двинулся в нору без сомнений, хотя передвигаться там мог только пригнувшись, что ему было трудно из-за слегка мешающего живота. Так же, не сомневаясь, пошли за своим сотником и ничего в жизни не боящиеся руянские мореходы, несмотря на то что в потреблении меда и вина с Большакой сравниться не могли при всем желании. И даже непроглядная темнота не смутила их. А темнота пришла сразу после того, как Истлейв, забравшийся в проход последним, двумя руками вцепился в не слишком толстую, но крепкую, дварфами же выкованную цепь и затянул камень на прежнее место.

– Подожди, сотник… – позвал дварф. – Я первым пойду… Впереди будет невидимая сеть, ты там застрянешь…

Проход был слишком узким, чтобы передвигаться по нему в два ряда, и широкоплечему крепышу Истлейву приходилось протискиваться мимо каждого из тридцати воинов-руян боком, впритирку к стене. Тем не менее пропускали его все без ворчания, потому что многократно слышали что-то про умение подземных жителей видеть в полной темноте и понимали, что возглавлять движение в таком месте должен именно местный нелюдь. Да это было и естественно, потому что ход сделан именно дварфами, и было просто удивительно, что люди умудрялись идти по нему не на четвереньках, как могло бы быть. И счастье, что подземные жители любят свежий воздух, а их подземные ходы выполняют одновременно и роль вентиляции. Проходы делали высокими, чтобы больше воздуха проходило. Передвигаться было бы гораздо сложнее и утомительнее, если бы проходы прорубали низкими и широкими.

Истлейв возглавил движение. Но предупредил уже вскоре:

– Подождите… На месте стойте… Здесь заговоренная сеть. Она никого не пропустит, и меч на ней сгорит, и доспех оплавится… Помолчите недолго, я сниму наговор…

Все ждали в темноте и в тишине, которая под низкими сводами прохода казалась слегка гнетущей, хотя и не таила в себе, кажется, никакой угрозы. Дварф снимал наговор молча, общаясь с защитой прохода так же, как он общался с другими дварфами. Наконец послышалась его короткая команда:

– Все… Можно идти… – голос звучал устало, будто дварф переводил при этом дыхание. Должно быть, произнесение наговоров тоже требовало больших усилий. – Осторожно, дальше ступеньки. Мы спускаемся под реку… Река – это граница между Норвегией и Швецией. Мы уходим в Швецию. Когда начнем подниматься, я скажу, чтобы никто не споткнулся. Старайтесь с размаху не задевать за стены. Здесь песок запечен, чтобы вода не просочилась, стена и потолок сильно царапаются…

Большака шел позади Истлейва и постоянно боялся наступить на нелюдя, потому что шагов ведущего почти не слышал. Запеченный песок даже не хрустел под ногами, как хрустит обычный песок. Но чуть дальше что-то изменилось. Теперь и шаги стали время от времени улавливаться. Изредка что-то издавало скрип на ступенях. Наверное, песчинки все-таки крошились. Тем не менее Большака осторожничал при каждом шаге.

– Ты бы, дварф, лучше разговаривал по пути, не то могу тебе в темноте пятки отдавить, – сказал сотник. – Нога у меня тяжелая, а сапоги того не легче – подкованы…

– Здесь лучше не разговаривать. Звуки по запеченному коридору летят далеко. Эхо гуляет. Мы пробовали эхо ловить, но не получается поставить ловушки для всякого звука и всякого голоса. Каждая ловушка на отдельный голос срабатывает. Лучше тише идти. Нас могут в Красных скалах услышать. Это уже недалеко. Красные скалы – там, где река впадает в море… Мы проплывали мимо них по пути к Дому Конунга. Только в темноте их было не видно. На том берегу я буду разговаривать только шепотом…

Когда ступени кончились и проход стал горизонтальным, стало ясно, что отряд идет под рекой. Потом ступени пошли вверх, но уже не настолько высоко, как при спуске. Нетрудно было догадаться, что дальше проход не на поверхность выходит, а идет под ней.

Местами стены были каменными и сырыми. Сырость ощущалась открытыми частями тела. Большака даже проверил свои ощущения, протянув в сторону руку. Так и оказалось – стена была каменной и влажной. Капельки влаги остались на пальцах. Точно такая же влага висела на потолке и временами капала на людей. Одно было приятно: там, где стены, пол и потолок были каменными, можно было идти в полный рост, не боясь зацепиться головой за какой-нибудь выступ. Но скоро проход опять пошел в запеченном песке, и там тоже пришлось пригибаться и даже идти, держа руку впереди на уровне головы, чтобы не удариться о выступ сильно, потому что дварф пошел быстрее и шепотом потребовал этого же от остальных. Большака повторил команду тоже шепотом, и так, шелестя, она прошла по всей цепочке до замыкающих.

– В Красных скалах какое-то беспокойство… Что-то там происходит, надо торопиться… – едва слышно произнес Истлейв за очередным поворотом. – Наверное, конунг начал действовать, и местные дварфы что-то ощутили. Они за землекопов переживают, знают, что им грозит…

– Далеко еще? – спросил сотник.

– Через десять шагов начнется лестница… Потом будет поворот коридора, за поворотом перед выходом стоит сеть, я скажу наговор, после этого можно будет обнажать мечи, и – вперед… Там сразу попадем в подземные дома… Перед выходом будет общий очаг…

– У вас очаг общий?

– Под землей и в Красных скалах проблемы с дровами, – объяснил Истлейв, – а топить очаг углем нельзя, еда плохо пахнет, и дети не хотят ее есть. Дрова приходится возить из леса, принадлежащего Дому Синего Ворона. За дрова с нас дорого дерут. Каждую осень за зимний запас берут десять кольчуг. А одна кольчуга стоит десять верховых лошадей. Чтобы экономить, очагом пользуемся общим…

Большака насчитал всего семь шагов до лестницы. Наверное, даже делая большие шаги, дварф все равно не мог правильно соотнести свои шаги с человеческими. Или соотносил их с шагами обычного человека. А сотник Большака был значительно крупнее обычного человека и шагал всегда широко.

Лестница была короткой, может быть, излишне крутоватой, что слегка сбивало дыхание воям в тяжелых доспехах, но за ней, в самом верху, виделся красный свет, идущий от очага. Блики огня играли на запеченных песочных стенах и отражались в кристаллах. Уже и видимость какая-то появилась, следовательно, исчезла опасность споткнуться, упасть и загреметь доспехами так, что это услышат в помещениях. Близость огня означала близость живых существ, людей или нелюдей, это было все равно, но хотелось надеяться, что там можно будет наконец-то выпрямиться полностью и расправить плечи – пусть и расправлять плечи придется для нанесения удара. Лишь бы быстрее. Руянские вои предпочитали уставать от рубки, чем от хождения в полусогнутом состоянии. Но с приближением к жилым помещениям идти следовало все равно осторожнее и при каждом шаге сначала пробовать, куда ступаешь, чтобы не издать какой-то звук, и придерживать на себе оружие и доспех, чтобы ничто не звякнуло. А еще через несколько шагов послышалась отдаленная человеческая речь. Разговаривали явно на каком-то из норвежских восходных наречий, которые Большака понимал плохо, но отдельные слова он все же разобрал, хотя смысл разговора и не понял.

Те же самые отблески света позволили заметить, как Истлейв остановился перед поворотом, сделал за спину знак ладонью, требуя остановки, и замер, скрестив руки на груди – читал наговор на невидимую сеть. Потом провел рукой, словно убирая сеть, кивнул сам себе и обнажил меч. То же самое сделал и сотник, и все вои за его спиной повторили движение и осторожно подобрались ближе, чтобы выбраться из прохода как можно быстрее.

Дварф, таясь, выглянул из-за угла, присмотрелся, удовлетворился и только после этого сделал шаг вперед. Сразу же за ним шагнули и люди, но поместились за поворотом только сам Большака с дварфом и один из воев. Остальным пришлось только на шаг сдвинуться, а потом ждать в неведении.

Выход в большое пещерное помещение закрывала широкая деревянная полка с глиняной посудой. Между горшками и мисками, оставаясь в темноте невидимыми, можно было осмотреть все помещение. Что Большака с Истлейвом сразу и сделали.

Двенадцать воинов-норвежцев, половина в грубых комбинированных доспехах из кожи и кусков нашитой на кожу стали, вторая половина по пояс голые, сидели у большого очага, где в котле варилось что-то очень сильно и не слишком приятно пахнущее. Все были при оружии и могли бы оказать сопротивление, если бы успели встать. По одежде, включающей в себя много лохматого и почти невыделанного меха, Большака сразу понял, что это воины из восходных и полуночных провинций, которых привел с собой Торольф Одноглазый, специально ради этого пополнения высадившийся с драккара на восходных берегах Норвегии, когда возвращался из набега в Бьярмию. А воины с восходного побережья исстари считались самыми дикими и неукротимыми. Это, впрочем, сотника не сильно пугало, потому что он был уверен в способности своей руки неукротимость укрощать и неоднократно уже это опробовал.

Медлить не стоило. Большака показал рукой, поторапливая, и дварф толкнул полку, которая не упала, а повернулась на петлях, как дверь, открывая выход. Сам Истлейв и следом за ним руяне стремительно бросились в молчаливую атаку. Больше половины воинов, не готовых к отражению удара с тыла, были зарублены сразу. Остальные отпрыгнули к стене по ту сторону очага и даже обнажили оружие, но меч успевал отразить только один удар, в то время, когда ударов одновременно наносилось множество. И все закончилось в несколько мгновений. К счастью, закончилось без боевых кличей и криков. Норвежцы крикнуть просто не захотели, потому что в их положении любой крик был бы призывом к помощи и мог бы быть расценен как вопль труса. А этого они не желали, потому что трусу нечего делать у костра в Вальгалле. Руяне умышленно шли в атаку молча, потому что не хотели потревожить оставшихся норвежцев, которых еще предстояло искать.

Из коридора с округлым арочным потолком выглянула женщина-дварф и без всякого удивления махнула рукой на другой коридор, показывая, куда следует направляться. Здесь, в пещерах, называемых домами, дварфы, похоже, уже ждали гостей, что неудивительно при их способе «разговора» друг с другом, и убрали подальше от опасных мест детей. По крайней мере, ни одного ребенка не было ни видно, ни слышно.

Коридор вел наружу, на большую площадку, выходящую к подъемному мосту через ров. Там прислушивались к происходящему внутри восемь воинов. Должно быть, они ожидали, что их собратья устроили какую-то бойню, но предположить не могли, что те сами подвергнутся нападению, потому что нападению, как казалось, подвергнуться было неоткуда. И здесь все было кончено в считаные мгновения – разница в силах была слишком велика. Двух стражников сбили в наполненный водой ров, и вода тут же поглотила их, утяжеленных доспехами и оружием. Остальных просто порубили, а потом хотели сбросить в тот же ров, но Истлейв замахал руками:

– Не надо… Там вода стоячая. Трупы долго плавать будут… Заразу всякую разнесут… Мы лучше их потом сожжем…

Едва все закончилось, сразу откуда-то, дождавшись освобождения, высыпали многочисленные женщины и дети. Детей было слишком много, ростом они были людям до колена, и они мешали свободно ходить, потому что из-за малого их роста на них можно было случайно наступить в такой толчее. Людей меж тем удивило, что не произошло обычно происходящего в подобных ситуациях в человеческих селениях – не было радостного шума, хотя радость в лицах и глазах, несомненно, была. Дварфы опять общались друг с другом только радостной мыслью, наверное, даже что-то радостное кричали мыслью, но при этом жестикулировали и улыбались. А поскольку людей привел тоже дварф, то вся заслуга и почести полагались ему. Впрочем, Большака за почестями не гнался и потому только посмеивался, когда каждый из местных жителей считал за честь погладить Истлейва по кудлатой широкой бороде. Истлейв был чрезмерно счастлив, стоял, забыв убрать в ножны окровавленный меч, и на время совсем позабыл про своих помощников.

Не желая мешать торжествам маленького народца, Большака осмотрел убитых на площадке у подъемного моста воинов. Со стороны было непонятно, что «большой сотник» ищет, потому что тощие кошельки с поясов он не снимал. Но Большака искал не кошельки. Ни у кого, к его великому сожалению, не оказалось даже обычной кожаной фляжки с вином. Вспомнив, где, кажется, видел такую фляжку, сотник вернулся по коридору в пещерный зал, где произошла первая схватка. Фляжку он нашел быстро на большом круглом камне рядом с очагом. Но оказалось, что она была наполнена водой.

Расстроенный Большака потянул носом, пытаясь понять, что такое странное и безобразно пахнущее варилось в котле.

– Берсерки… – с презрением и отвращением сказал один из воев-руян, вошедший в зал вслед за сотником. – Мухоморы свои варили. Не успели доварить. А то и не почувствовали бы ничего. Мухомор боль и страх снимает.

Он показал на кучку таких красивых, но ядовитых для нормального человека грибов, приготовленных, видимо, для следующей порции варева.

– Что они не почувствовали бы? – не понял сотник.

– Как их убивают… – объяснил вой. – Мы однажды вместе с данами по шведским землям гуляли… Поселение одно пожгли… Там в большущем доме такие же берсерки валялись. Их поселенцы специально для собственной охраны наняли. Отвара своего перепили и ничего не чувствовали… Так всех на месте и перебили…

– Интересно, лоси Овсеня, когда мухоморов наедятся, тоже лосиными берсерками становятся? – ухмыльнулся Большака. – Надо будет не забыть спросить…

Конунг Ансгар примерил боевую кольчугу своего отца, прочную, тем не менее имеющую пробоину в области живота, где вошла в тело стрела, погубившая Кьотви. Кольчуга оказалась слегка великовата для юноши. Особенно длинны были рукава и мешали бы своей дополнительной тяжестью в бою, стесняя движения рук, а быстроту рук юный конунг считал своей основной силой в мечном бою и потому собственную кольчугу имел с рукавами, доходящими только до локтя, а предплечья прикрывал стальными наручами. Но в отцовской кольчуге жил дух Кьотви, и молодой конунг это чувствовал.

– Хаствит, сможешь отремонтировать и подогнать это под меня? – спросил Ансгар, памятуя, что дварф считался, как сказал кузнец Далята, специалистом как раз по кольчугам.

Дварф-кузнец кивнул и для убедительности что-то промычал. И сразу показал пальцем, что и где следует подогнать. Должно быть, свое дело он и вправду знал хорошо, да у Ансгара и не было причин сомневаться в словах Даляты.

– Но для этого нужно время? – спросил конунг.

Хаствит согласно закивал и даже две руки к голове приложил, словно ужаснулся, как много времени требуется на подгонку.

– И ладно… Пока буду своей пользоваться, хотя для большого боя она, мне кажется, тонковата. Но большой бой у нас едва ли предвидится. По крайней мере, сегодня такого не будет. А завтра как-нибудь перетерплю.

Двое стражников помогли юному конунгу облачиться в свою легкую кольчугу. Но шлем юноша все же позаимствовал отцовский, который пришелся ему как раз по голове. Отцовский шлем был совсем простым, в отличие от собственного византийского шлема Ансгара не имел не только золотой насечки, но даже защитной полумаски с наносником, но в нем, казалось, присутствовало нечто такое, что заставляло Ансгара ощущать большую уверенность и в руке, и в мыслях. По крайней мере, мыслил он уже твердо и без сомнений, как мыслил раньше сам Кьотви, всегда быстро принимающий любые решения. Кроме того, по золоченому шлему Ансгара могли узнать издали, а он до поры до времени не хотел этого. И вообще, отправляясь на выборы, он желал бы сохранять инкогнито до самого критического момента. На отцовском шлеме имелись крючки, чтобы навесить на него глухую бармицу, закрывающую все лицо. И этим можно было бы воспользоваться. Пока, однако, можно было и без бармицы обойтись.

– Выступаем!

Дело, на которое они выезжали, было несложным. И потому с собой конунг взял только два десятка воев из сотни Большаки, которых уже видел в бою и на которых, как он считал, мог полностью положиться, и два десятка воинов дружины, собранной старостой Хрольфом, на которых хотел бы посмотреть. Причем Ансгар попросил большеносого Хрольфа прислать ему его же ровесников, молодежь, рвущуюся в бой, но руководимую опытными десятниками, которые смогут одернуть, когда следует, слишком уж горячих и нетерпеливых. И обязательно потребовал вооружить воинов местной дружины луками, как были вооружены ими воины Большаки. Это уже самому Ансгару напоминало навязчивую идею. Память об успехах стрельцов Велемира никак не давала юноше покоя, и он мечтал заиметь в своей дружине хотя бы десяток таких же, живо представляя возможность их использования в любой войне. Но, за неимением стрельцов, пришлось удовлетвориться простыми лучниками. С близкой дистанции простой скандинавский лук тоже в состоянии пробить любую кольчугу. В этом и Кьотви убедился, и вся Норвегия…

Выступили скоро, и конным ехал только один конунг, за стремя которого придерживался тяжелой рукой дварф Хаствит. К месту засады всех вел тот самый разведчик с недоросшей бородкой, что докладывал Ансгару и Большаке результаты своего поиска. На половине дороги разделились на две группы. Руян Ансгар отослал в обход Сухого оврага, чтобы вышли с противоположного края. Распылять силы конунг не боялся, потому что каждая из половин его отряда была равна по силам сидящим в засаде шведам. Руяне никому в бою, имея равный по численности состав или даже слегка меньший, уступить не пожелали бы, а норвежскую молодежь Ансгар вел сам, и если в своих воинах был не уверен, то был полностью уверен в себе и в своем мече. Он подаст пример, и молодежь этому примеру последует. А в том, что они не побегут и не бросят своего конунга, Ансгар не сомневался. У норвежцев не принято убегать от врага. Умереть лучше, чем убежать и стать предателем. Трус и предатель уж точно никогда не войдет в врата Вальгаллы, а что стоит земная жизнь в сравнении с вечностью, где смерти нет…

К месту засады, чуть-чуть снизив темп передвижения, подошли одновременно с руянами, которые свой темп марша увеличили. Остановились в полусотне шагов от оврага. Разведчик, уже знавший место, сходил посмотреть. Шведы оказались на месте. Тогда Ансгар смело двинул коня вперед. Воины пошли за ним развернутым строем, как их выстроили десятники, знающие, когда и как следует идти. С противоположного края таким же развернутым строем и тоже с поднятыми луками подходили вои сотника Большаки.

Ансгар остановил коня на самом краю. И сразу заметил троих шведов, испугавшихся присутствия постороннего человека, но отпрыгнувших в кусты слишком поздно.

– Хотелось бы мне знать, что делают посторонние вооруженные люди на моей земле. Сдается мне, что они устроили здесь засаду на кого-то… Не на меня ли, случаем? – голос его звучал громко, властно, грозно, но в то же время и насмешливо.

Шведы поняли, что они обнаружены и теперь уже не было необходимости прятаться. Но их позиция была слишком невыгодной для боя, и потому они пожелали вступить в переговоры и попытаться как-то выкрутиться из положения.

Тот, что командовал отрядом, крупный статный воин в рогатом шлеме, выступил вперед.

– А кто ты такой, чтобы спрашивать нас, воинов Дома Синего Ворона?

– Я уже сказал, что я владелец этой земли и этого оврага тоже… И не потерплю, чтобы чужие оружные люди устраивали на моей земле засаду на кого бы то ни было…

– Значит, ты ярл Ансгар? – спросил воин.

– Я – конунг Ансгар.

– Ну-ну… Зовись так, если нравится. Но недолго тебе осталось играть в игрушки. Завтра конунгом будет другой. Ты можешь называть себя так сколько угодно. Но конунгом все равно станет Торольф Одноглазый, бонды признают его, лагман утвердит выбор, и ты ничего с этим поделать не сможешь. Ты не предъявил свой символ власти и потому власть потерял.

– Мой символ власти при мне, и я всегда могу предъявить его тому же ярлу Торольфу вместе с ударом по голове. Но ему осталось недолго даже ярлом называться. Он отправится вдогонку за своим сыном уже завтра… А ты, будь уверен, встретишь его там… Но будешь иметь возможность приготовиться к встрече уже сегодня… Ты готов?

Другие воины вышли из кустов и встали рядом со своим предводителем. Все рослые и крепкие, все в рогатых шлемах и с символикой Дома Синего Ворона на плащах.

– Хотел бы я посмотреть на твой меч в действии… Ты его держать хотя бы научился, малыш? Или тебе дать последний урок?

Ансгар понял, чего добивается воин в рогатом шлеме. Он вроде бы предлагает Ансгару поединок, с тем чтобы выбраться из оврага. И выбраться он пожелает не в одиночестве, а со своими воинами. На открытом месте уже можно будет драться, пусть и с более сильным противником. К тому же, пока вторая группа переберется через овраг, с первой при удачном стечении обстоятельств можно будет уже и справиться. Наверняка опытный воин с первого взгляда определил, что Ансгар привел с собой неопытную молодежь.

С одной стороны, поединок с простым воином не много даст для чести конунга, с другой стороны, Ансгару хотелось показать молодым десяткам из вика, на что способен их ровесник – молодой предводитель. За отважным человеком и умелым воином они всегда пойдут, но откажутся идти за трусом. Однако Ансгар еще не знал, какими силами располагает ярл Торольф Одноглазый, и могло так получиться, что завтра ему понадобятся все его воины, даже самые молодые. Следовательно, воинов необходимо было поберечь для самых главных дел.

Оценив ситуацию быстро и правильно, как всегда оценивал его отец, Ансгар принял решение, достойное конунга.

– Ты желаешь попробовать мою руку… – засмеялся он. – Только вчера один великий шведский полководец желал этого же… Пусть распахнутся ворота Вальгаллы перед ярлом Сигтюрггом Золотые Уши…

– Ты убил Сигтюргга Золотые Уши? – недоверчиво спросил воин.

– Как убью сейчас тебя… Поднимайся… Один поднимайся… Остальных – расстрелять!

Стрелы словно ждали команды и сорвались сразу с двух сторон. Со шведской засадой было покончено в одно мгновение. Предводитель засады досадливо посмотрел по сторонам, проворчал что-то и торопливо полез по склону. В душе его кипел гнев, и ярость клокотала в груди.

Ансгар сошел с коня, бережно передал повод одному из своих воинов и не стал снимать притороченный к седлу щит, хотя его противник был со щитом.

Воины, понимая, что происходит, быстро создали круг. Руяне торопливо пересекли овраг, чтобы этот круг усилить. Всем хотелось посмотреть, что покажет Ансгар, хотя вои сотни Большаки уже видели юного конунга в бою и в его умении владеть мечом не сомневались.

Ансгар встретил противника, держа меч двумя руками. Медленно, выбирая момент для атаки, норвежец и швед прошли по кругу. Швед первым сделал шаг вперед, слишком явно показывая, что это шаг обманный. Ансгар этим воспользовался, меч со свистом прокрутил полосу над рогатым шлемом, заставляя шведа поднять для защиты головы щит, но клинок завершил возвратное вращение быстрым горизонтальным ударом в живот. Кольца разрубленной кольчуги, падая на камни, зазвенели громче, чем прозвучал сам удар. Швед сначала ничего не понял, убрал щит в сторону и с изумлением смотрел, как его кольчуга рассыпается. Но уже в следующее мгновение из-под кольчуги хлынула кровь, и у воина подогнулись ноги.

Поединок закончился до того, как меч сумел встретиться с мечом – все решил первый же удар, оказавшийся и точным, и смертельным.

– Выбросьте эту падаль в кусты, чтобы никого не привлекала, – распорядился Ансгар. – И всех других убитых спрячьте. Скоро здесь еще шведы проедут… Или не шведы… Не все ли равно… Эти пусть едут. Им необходимо добраться до конечной точки своего пути.

Сейчас, уже в своих землях, Ансгар совсем забыл, как требовал раньше от русов с уважением относиться к погибшим в бою скандинавам. Тех, кто выступил против него, уже было необязательно укладывать в погребальный крадо. Конунгу казалось, что они того недостойны, поскольку посягали на его власть.

– Хаствит!

Дварф тут же оказался рядом.

– Что землекопы? Они уже знают, что засады нет?

Хаствит несколько раз кивнул. Он мысленно комментировал происходящее, и землекопы были полностью в курсе дела. Осталась еще стража около входа в нору, но, если здесь была засада, та стража должна пропустить дварфов свободно и послать именно в эту сторону. Иначе вообще не было бы смысла ставить засаду. Значит, стража должна проверить работу и выпустить землекопов.

– Работу они закончили?

Хаствит кивнул.

– Пусть доложат страже. Стража их сюда отправит и останется ждать прибытия подкрепления, чтобы войти в дом. Дварфы должны будут здесь, в овраге, дождаться, когда придет подкрепление, а потом пусть завалят вход, чтобы никто не сумел выйти. Истлейв говорил, что вы умеете заваривать песок и землю до состояния камня?

Хаствит снова кивнул.

– Пусть заварят выход… Намертво…

Ансгар легко, несмотря на тяжесть доспеха, запрыгнул в седло и потянул повод коня в сторону дома. Поединок даже не доставил ему удовольствия, хотя юный конунг видел восхищенные взгляды молодых воинов из дружины Хрольфа и считал, что хотя бы одно полезное дело он сегодня сделал. Он оправдал прозвище Разящий, что дал ему на Ловати нелюдь Хлюп. А как обрастают все рассказы невероятными подробностями, которых не было в действительности, Ансгар, несмотря на молодость, уже знал и потому не сомневался, что об этом поединке будут рассказывать почти так же, как рассказывали бы, окажись противником конунга настоящий дракон.

Он не видел в этом плохого. Воины всегда должны ценить и уважать своего предводителя. Из этого во многом складывается успех каждого последующего похода.

– Да, Хаствит… – сказал конунг перед тем, как ударить коня пятками. – Ты какую-то связь с сотней дварфов поддерживаешь? Не знаешь, как дела у сотника Овсеня?

Хаствит отрицательно мотнул головой и несколько раз помахал рукой в сторону.

– Далеко?

Теперь последовал положительный кивок.

– Ладно. Как только дашь указания землекопам, догоняй нас…

Хаствит взялся рукой за стремя. Значит, указания он уже дал…

Из подземелья башни колдуна Гунналуга русы и дварфы выходили тем же путем, каким пришли. И на прощание дварфы, поставив камень на место, прочно «заварили» вход, чтобы никто не мог преследовать беглецов под землей. Кроме того, Херик в дополнение завесил его той же сетью, что укрывала Всеведу с Заряной, и молча, опять сложив на груди руки, прочитал заклинание.

– Гунналуг знает заклинание, если ставил сеть… – заметил сотник Овсень.

– Я другое заклинание поставил. Я догадываюсь… Крысы в наших подземных домах… Те, которые исчезали после смерти… Это они украли несколько сетей. Они же и заговор подслушали. Но заговоров есть несколько. Я поставил убийственный. Кто попробует пройти, умрет. Только дварфы сумеют заговор прочитать и снять. Для всех других проход закрыт…

– Ну вот… Это ты зря… А я ведь хотел через какое-то время вернуться сюда, – сказал вдруг стрелецкий десятник Велемир.

– Зачем? – не понял Овсень.

– За ножом…

Люди остановились, потому что поняли, о каком ноже идет речь. О том, как нож добыть, они предварительно не подумали, но необходимость получить этот нож, чтобы вернуть Добряну в человеческий облик, знали все.

– Может, Всеведа сумеет все сделать без ножа? – Овсень в темноте обернулся, словно посмотрел на жену, хотя видно ее и не было. – Или все повторить с другим ножом…

Та отрицательно покачала головой, забыв, что ее не видят.

– Другой нож здесь бессилен…

– А еще как-то?.. Без ножа…

– Я вообще сейчас ничего не могу сделать, пока на мне эта сеть. Пробовать буду потом…

– Если человек может оборотиться волком, – сказал вдруг тоненьким голоском домовушка Извеча, – значит, и волк может оборотиться человеком? Может быть, заговор сработает, если Добряна попробует не вернуться, а просто прийти в человеческий облик?

– Не знаю. Там должен быть другой, волчий заговор, – ответила Всеведа. – И, вернувшись в человеческий облик таким образом, Добряна была бы уже не самой собой, а девушкой иной внешности, но с волчьим нравом. Она перестала бы быть Добряной.

– Так что же делать, тетушка Всеведа? – не унимался домовушка, который Добряну любил, наверное, как свое дитя.

– Я смогу что-то сказать, когда избавлюсь от сети Гунналуга. Он поставил сильную печать Аполлония. Я даже не вижу ее, но чувствую, как она все во мне сковывает.

– Может быть, книга… – Извеча все пытался найти способ. – Может, книга поможет?

– Где ее искать, книгу? – спросила Всеведа.

– Я ее вспомню и нарисую, – пообещал маленький нелюдь.

– Херик, эта сеть… – начал было Овсень.

– Это не наша, – сразу ответил дварф. – Я чувствую ее, но ничего сделать не могу. Дварфы управляют только тем, что сами создают. А возвращаться… Возвратиться можно будет только снова с дварфами. Мы заварили плиту, и никто, кроме нас, не сможет снять соседнюю. Если только разбить, но от этого слишком много шума. А к колдуну нам всем стоит вернуться… Гунналуг преследует нас, и мы хотели бы победить такого соседа, чтобы навсегда избавиться от него и жить спокойно. Мы поможем вам победить его, если вы поможете нам победить. Но не сейчас. Сейчас нам надо выходить. Там что-то стряслось, и я не могу понять, что именно. И никто не понимает. Но произошло что-то, что несет всем нам опасность. Нужно спешить…

И снова все двинулись к выходу в полной темноте. Но время от времени Овсень начинал ощущать за спиной присутствие других дварфов. Они выходили непонятно откуда, и вообще в стенах, которые сотник раньше трогал рукой, появилось вдруг множество боковых проходов, и рука проваливалась в них, хотя раньше свободно шла по стене.

– Сдается мне, – заметил Овсень, – пока мы в подвалах были, здесь целый город вырос. По крайней мере, новых улиц появилось великое, кажется, множество, и заплутать здесь легко…

– Никому не советую по этому городу гулять… – коротко ответил Херик.

– Отчего так? – спросил и Велемир, который тоже заметил новые коридоры и все еще не отказался от своей идеи вернуться в башню этим путем.

– Мои соплеменники превращают простой и прямой ход в лабиринт. Они смогут по нему пройти, потому что они его строили. Кто пойдет без дварфов, обязательно заблудится и, в конце концов, провалится в ловушку и будет плавать в яме с земляным маслом, пока не утонет. Это не самая приятная смерть, и она не ведет в Вальгаллу…

– Зачем эти ловушки? – спросила Заряна. – Вдруг кто-то еще сумеет убежать из башни…

– Скелеты? – спросил Херик. – Они прочно прикованы. А ловушки на случай преследования… Мы чувствуем что-то нехорошее. Все чувствуют, не я один… Когда начинается нехорошее, мы всегда путаем следы. Так издавна повелось. Уже много веков. Люди пришли сюда, когда мы здесь жили, и начали все наше разрушать и делать свое. Тогда половина из нас жила на поверхности, половина, как сейчас, под землей. Теперь мы живем только под землей. А те, что под землю уйти не захотели, были истреблены. Люди нас не любят и часто причиняют нам боль. Люди хотят, чтобы мы им прислуживали, а мы хотим жить своей жизнью и только изредка делаем что-то по заказу людей. И жизнь научила нас избегать преследования. Это трудная работа, и она много сил отнимает. Но следы следует запутать, чтобы спастись… Сейчас – и вас тоже спасти, хотя вы тоже люди. Но вы друзья нашего собрата, вы совсем другие люди. А с людьми местными у нас отношения сложные. Даже если мы взялись помогать конунгу Ансгару, мы никогда не будем ковать для него меч. Мы можем выковать кольчугу и шлем, но не меч, чтобы этот меч не был направлен против нас… Это закон…

– У вас короткие и широкие мечи… Я ни у одного народа не видел такие, – сказал Овсень, уходя в сторону от скользкого разговора о взаимоотношении людей и нелюдей.

– Это не простые мечи. В них вплавлен Гнев дварфов. Эти мечи не знают пощады и убивают одним ударом…

– Да, кузнецы вы известные, – согласился сотник. – И острыми чувствами вас боги не обидели. Я вот как шел, так и иду и ничего не ощущаю… И опасность увижу, только когда с ней встречусь лицом к лицу…

– А мы все ощущаем. Все чувствуем. Под землей иначе не проживешь.

– Что ты чувствуешь? – из-за плеча Овсеня серьезным тоном спросила Всеведа.

Так требовательно спросила, словно она тоже, несмотря на заколдованную сеть, что-то чувствовала и хотела разобраться в своих чувствах.

– Беспокойство, – ответил Херик. – Сначала была боль… Она в голову всем ударила… А сейчас ко всем беспокойство пришло.

– И вы не знаете…

– Мы причину не видим… Все, кто с нами спустился под землю, здесь, целые и невредимые. Тогда откуда боль пришла? Мы бы подумали, и даже каждый уже подумал, что случились неприятности или рядом с Домом Конунга, или в Красных скалах. Но до этих мест слишком далеко. Мы оттуда ничего чувствовать не можем. Но боль была. Сильная…

– Я тоже что-то почувствовал, – сказал Извеча. – Мне тоже больно было. Как будто камень на затылок упал. Даже звон пошел. Еще там, где скелет висел. Он так нехорошо смотрел.

– Кто? – не понял Овсень.

– Скелет… – ответил Извеча. – Пустые глазницы всегда нехорошо смотрят…

Домовушка, чтобы на него не наступили, шел рядом с сотником и держался за его штанину. Проход позволял ему идти так.

– Наши, кажется, все собрались, – сказал Херик. – Будем выходить. Но наверху труднее все понять. Под землей чувства острее.

– Под печкой еще острее, – заметил Извеча. – Там чувства согреваются и добреют.

– У каждого чувства острее там, где он лучше себя чувствует, – сделала вывод Всеведа. – Люди лучше чувствуют наверху, дварфы под землей, Извеча под печкой.

Это высказывание остановило разговор, словно поставило в нем точку, и долго шли молча. Потом проход резко сузился. Овсень помнил, что от входа они некоторое время ползли на четвереньках. Здесь пришлось то же самое повторить. Значит, уже подошли…

Но Херик не поспешил отодвинуть камень и открыть входной лаз. Да он, наверное, и не смог бы это сделать, иначе зачем оставляли сверху еще одного дварфа.

– Что-то не так? – спросил Овсень после общей остановки.

– Беда пришла. Нашего товарища наверху убили. Вот откуда боль, – сказал Херик. – Наверху люди. Кажется, стражники Гунналуга, и с ними еще воины. Мне так кажется, хотя я могу и ошибиться. Я иногда путаю людей, пока не увижу. Много воинов. Они ищут нору и хотят нас всех убить. И вас тоже.

И тут же, в подтверждение этого, сверху постучали по камню, закрывающему лаз. Стражники, должно быть, искали пустой изнутри камень, подозревая, что только такой может служить дверью, если ее время от времени открывают. Стражники не знали, видимо, всей физической силы, которой обладают дварфы.

– Сколько там человек? – спросил Овсень. – Можешь подсчитать?

– Сейчас посчитаем… – Херик обернулся, словно молча спрашивал других дварфов. – Да, правильно… Три десятка воев и три стражника. Мы не можем выйти. Выползать можно только по одному, и будем сразу к ним в лапы попадать. Один драться со всеми не сможет. А второй не успеет выбраться, как первого схватят.

– И моей сотне никак не сообщить… – посетовал Овсень.

– Почему? Сообщить можно. Придется туда копать… – сказал Херик и снова обернулся. – Да, придется копать. Воины все кругом обыскивают. У них лошади. Если мы пророем выход сбоку, нас сверху вороны увидят, и воины не дадут нам выйти.

– Так что? – спросил Велемир.

Херик обернулся.

– Трое уже копают вперед, к твоей, дядюшка Овсень, сотне. Но до Ломаного оврага не близко. Придется ждать. Еще двое копают в сторону, чтобы сверху, с кургана, разведку произвести, посмотреть на воинов и на стражников. Если вороны заметят, недолго спрятаться. Воины со стражниками копать не умеют, а выход можно запечь.

– Вот туда меня и веди, – сказал Велемир. – Хочу на воронов посмотреть. И на воинов со стражниками.

– Стрел хватит? – спросил сотник, понимая, что задумал Велемир.

– На половину хватит.

– Если ты отомстишь за нашего воина, – сказал Херик, словно читая мысли и десятника, и сотника, хотя мысли людей нелюди читать не умели, – все дварфы навсегда станут твоими друзьями. И все поведут тебя в башню. Отомсти…

– Тогда не будем терять время, друг, – сказал Велемир.

И начал протискиваться мимо других дварфов в главный коридор, где можно было хотя бы в рост выпрямиться и лук к бою приготовить. Чтобы ему выбраться из узкого пространства, Всеведе и Заряне вместе в Добряной тоже пришлось в коридор возвратиться.

Херик торопливо догнал Велемира, желая его сопровождать и видеть все, что произойдет, собственными глазами.

– Мне желательно такое место выбрать, чтобы их было хорошо видно, и пусть это будет далеко. Намного дальше полета обычной стрелы…

Десятник достал стальной прозор, чтобы на ощупь поставить его вместо костяного.

– Это и есть то, что сделал кузнец Далята? – сразу спросил один из невидимых в темноте дварфов, показывая, что в темноте все они видят прекрасно.

И несколько рук протянулись, чтобы потрогать прозор руками.

– Ой-ей… Что за сталь такая? У нас такую не делают.

– Стукни по ней ногтем. Послушать хочу…

Кто-то со стороны, не промахнувшись в темноте, щелкнул ногтем по прозору. Звук был тонкий и долгий.

– Интересная сталь. Но по голосу понять состав трудно.

– Откуда вы про прозор знаете? – спросил десятник.

– Хаствит рассказывал, – за всех объяснил Херик. – Он видел, как ты стреляешь. Мы знаем, куда тебя поставить… Идем, дварфы копают быстрее кротов. Там сейчас два дварфа. Они тоже хотят, чтобы ты отомстил. Только тебе придется недолго ползти. Заваривать землю в большом проходе долго, а сейчас времени нет. Поэтому проход сделали узкий, который не обвалится…

– Главное, чтобы в узком проходе крутых поворотов не было. Иначе лук застрянет. Он у меня видишь какой длинный…

– Все видели. Копатели знают…

Херик шел в темноте без сомнения, подсказал стрелецкому десятнику, где следует повернуть направо, потом подсказал, где из главного коридора пошла узкая нора, по которой передвигаться можно было только на четвереньках. Таким образом ползли долго. У Велемира уже локти и колени болеть начали. Наконец, впереди появился не солнечный, но дневной свет. На самом краю норы, перед выходом, была выкопана ниша, в которой засели со своим инструментом два дварфа. Наружу они не выходили, но здесь уже все подготовили даже для того, чтобы сделать большой обвал после отступления.

– В небе два ворона, – сообщили дварфы. – Один выше, другой ниже. Кружат, высматривают… Может быть, и наш лаз заметили, но не поняли, что здесь такое…

Лаз пока был небольшим, только для головы, но расширить его можно было бы и плечами. Однако Велемир сначала только высунул голову и осмотрелся. Рядом никого видно не было, лишь в небе летали два ворона, о которых дварфы и говорили.

– А чем нам вороны мешают? – спросил десятник у дварфов. – Лаз вы все равно засыпать будете?

– Будем… И заварим…

– Тогда побережем стрелы для стражников и воинов. У меня всего семнадцать стрел осталось. Надолго им убийство дварфа не запомнится, вот что обидно…

– Почему не запомнится? – не понял Херик.

– Потому что семнадцати воинам жить осталось недолго… Остальным чуть-чуть дольше, но скоро другие стрельцы здесь будут. У них стрел на всех хватит… А если я особо постараюсь, то и стрельцов не многие дождутся… Пойдемте на поверхность, посмотрим…

– Ты, брат, постарайся особо, – попросил Херик. – Не нужно, чтобы они долго помнили…

Десятник стал распрямлять ноги, плечами проламывая зыбкую поверхность земли, сразу расширил лаз и выбрался наружу. И следом за ним поспешили выбраться и три дварфа.

Велемир выпрямился во весь свой немалый рост. Где-то в вышине громко и призывно закаркали вороны. Но они не могли помешать стрелецкому десятнику, и он приготовил сразу четыре стрелы, однако дожидался, когда выберутся из норы дварфы, чтобы подземные жители могли увидеть результат. Расстояние до воинов и стражников, которые выделялись широкими синими плащами, в самом деле было достаточно велико. Хотя и для обычного сложного славянского лука оно было не предельным, и достать врагов стрелами все равно было бы возможно, даже не имея стального прозора. Тем более что стрелять пришлось сверху вниз. А с прозором кузнеца Даляты такая стрельба сводилась уже не к достоинству лука, но только к мастерству самого стрельца. И Велемир мастерство показал…

Воины и стражники внизу карканье воронов услышали и стрелецкого десятника уже увидели. И даже увидели, что он готовит лук. Но это, должно быть, сильно рассмешило их, поскольку они хорошо знали только дальность полета стрелы, пущенной их собственными луками. Пока десяток воинов вскакивал на коней, чтобы не дать стрельцу уйти, остальные махали руками, смеялись и ругались, хотя голосов их слышно не было.

Велемир поправил на левой руке костяной защитный щиток и поднял лук.

– Слишком далеко, брат, – сказал Херик. – Не трать стрелы.

– Семнадцать стрел, – сам себе сказал десятник. – Теперь я буду стараться особо, как ты, брат, просил. Видишь, враги стоят один за другим.

– Вижу. Несколько пар так стоят.

– В моей руке помещается только четыре стрелы… Если бы стрелять на одном уровне, я прострелил бы грудь первому и оставил бы стрелу в груди у второго. А сверху буду простреливать первому горло, чтобы попасть второму в грудь…

– Невозможно… – сказал один из дварфов-землекопов.

– Невозможно… – повторил второй. – Даже наши лучшие арбалеты так не стреляют… А лучше наших арбалетов оружия не бывает…

Велемир не стал спорить. Четыре стрелы было приготовлено. Десятник перевел дыхание, задержал его, и одну за другой выпустил четыре стрелы. Восемь воинов осталось лежать на земле, из них только один корчился в агонии, остальные были убиты сразу.

Дварфы замерли с вытаращенными глазами. А десятник уже начал выпускать следующую серию из четырех стрел. На сей раз воины внизу рассеялись, и только первая стрела смогла поразить двоих, а три остальные нашли себе по единичной жертве. Однако и это показалось громом и молнией, упавшими из чистого неба. Среди воинов и стражников внизу началась паника. Они срочно искали камни, за которые залегали, чтобы спрятаться от верной смерти.

– Тринадцать человек. Ваш товарищ уже отомщен, – сказал Велемир. – Теперь бы самое время сотнику появиться на поверхности вместе с другими дварфами. Они успели бы выйти, прежде чем оставшиеся опомнятся.

– Я внукам буду это рассказывать, – с восхищением произнес Херик. – Овсень готовится выйти. Ему помогают столкнуть камень.

– Овсень внизу справится… А теперь – встречная стрельба… – продолжил Велемир тоном учителя и повернулся в сторону десятка конных воинов, что скакали в сторону вершины по средней крутизны склону холма. Эта крутизна не позволяла им развить высокую скорость, тем не менее они старались добраться до стрельца и сопровождающих его дварфов как можно скорее.

– Они в крепких доспехах, – предупредил дварф-землекоп.

– Тем хуже для них. Больше грохота будет, когда начнут на всем скаку падать.

Велемир еще немного выждал. Теперь уже расстояние было такое, что стрелять можно было прямой наводкой. И подготовил четыре новые стрелы и четыре запасные. Кони мчались в гору изо всех сил, подгоняемые окриками, пятками и ударами плеток. Всадники не знали еще, что произошло внизу и против какого страшного для них человека они пытаются выступить. Скорость, несмотря на подъем, была все же высока. А навстречу всадникам с еще большей скоростью одна за другой сорвались четыре стрелы. Но у стрелы, особенно пробивающей человека насквозь, останавливающая сила не настолько мощная, как у копья, и не сразу стало видно, какой урон понес конный отряд. Но когда десятник заложил между пальцами четыре следующие стрелы и поднял глаза, уже четверо конников второго ряда свалилось с коней и медленно вываливались из седел еще четверо, скакавших перед ними. Теперь осталось сделать только два выстрела, которые Велемир сделал без задержки. С конным отрядом было покончено.

А внизу тем временем вырвался наружу сотник Овсень со своим топором, и следом за ним успели выскочить четверо дварфов, когда воины опомнились и поднялись из-за камней. Но Велемир сделал еще два выстрела приготовленными стрелами и в заключение пустил последнюю стрелу, оставшуюся в туле. Таким образом, против Овсеня и четверых дварфов смогли встать только три стражника и один воин, но другие дварфы уже появлялись из норы один за другим. Впрочем, им тоже мало работы осталось, потому что идущий первым Овсень сразу разрубил щит и руку первого стражника и прорубил плечо второму. Тут же рядом начали разрезать воздух полные гнева короткие широкие мечи. И с врагом было покончено за несколько мгновений.

– Засыпьте проход, – приказал десятник дварфам-землекопам. – И спускайтесь. Все уже вышли. Пойдем, Херик. Кстати, вон и сотня наша скачет. Первыми конники. Мои стрельцы на лосях за ними не угонятся. Твой конь, Херик, наверное, у кого-то на поводу. Коня обычно к конскому седлу цепляют. Конь за лосем ходить не любит, да лось не хочет быть у коня поводырем…

Ансгар остановил коня около ворот своего Дома и обернулся, потому что Хаствит настойчиво дергал за стремя. Так настойчиво, не чувствуя при этом свою немереную силу, что крепконогий конь, привыкший носить тяжеловооруженного всадника, пошатывался.

– Что ты, дварф? – спросил конунг, выравнивая коня поводом и шенкелями.

Хаствит кивнул в сторону поля, заросшего кустами.

– Что там? Опасность?

Дварф отрицательно закачал головой. Опасности, на его взгляд, не было.

– Кто-то идет в нашу сторону? Без дороги?

Теперь кивки были положительными.

– Овсень?

Отрицательный ответ. Да и рановато было, пожалуй, сотнику русов возвращаться, потому что дело у него было сложное и многочасовое, требующее предварительной разведки и большой работы со стороны дварфов. Проход в подвалы башни Гунналуга прокопать – на это тоже не одно мгновение уйдет. Да и не исключено, что Гунналуг сумел и под землей как-то обезопасить себя, наложив заклинания на подступы к башне, хотя неприятностей со стороны дварфов он, наверное, не ждал, поскольку дварфы редко сами проявляют агрессивность по отношению к людям. Обычно они только защищаются и отвечают лишь ударом на удар. Кроме того, сотник Овсень со своими людьми должен был не с суши подходить, а приплыть морем. Оставался один вариант.

– Большака с твоим братом так быстро с делом справились?

Согласные кивки…

Ансгар развернул коня, чтобы дождаться сотника на дороге. Он и без того искал причину, чтобы чуть-чуть задержаться, дать своим молодым воинам вернуться чуть раньше и рассказать всем, кто оставался в Доме, о таком коротком и результативном поединке Ансгара Разящего. Не то что Ансгар желал славы настолько, что жить хотел лишь ради нее, хотя заслуженной славы тоже не чурался. Просто сейчас ему было необходимо, чтобы дружина поверила в него безоговорочно. От этого многое будет зависеть завтра, когда им, возможно, предстоит пойти за ним в бой. А подобные разговоры как раз и помогут добиться необходимого поднятия боевого духа воинов. Как они были уверены в Кьотви, так же должны быть уверены и в сыне Кьотви. Да и по другим викам весть разнесется быстро. И утром, во время собрания бондов, многие будут уже звать его тем именем, которым наградил конунга нелюдь Хлюп из Гардарики. И имя это будет помниться, хотя и забудется, кто имя дал.

Из ворот, радостно размахивая лохматым сильным хвостом, выбежал пес Огнеглаз. Огнеглаза кто-то спустил с цепи, на которую посадил его конунг перед своим отъездом, опасаясь, что собака в скрытом передвижении отрядов может стать помехой и выдаст их приближение раньше времени. Теперь пес радовался и прыгал, выпрашивая, чтобы Ансгар нагнулся и погладил его, но пугал при этом коня. Пришлось конунгу натянуть поводья и склониться с седла, чтобы собака успокоилась. Большое доброе животное, кажется, прочно привязалось к своему новому хозяину и демонстрировало ему всеми способами свою собачью любовь и преданность. Ансгар, зная, что люди никогда не могут быть настолько верными и преданными, как собака, почувствовал в груди сильное потепление от общения с черным псом. Давно уже юного конунга не посещало это чувство. Наверное, с тех самых пор, как умерла его мать.

Тем временем Большака со своими тремя десятками воев появился на вершине ближнего пригорка. Естественно, взгляды всех идущих были устремлены к дому – иначе не бывает. И конунга должны были видеть все идущие. И Ансгар приветственно поднял руку.

Руяне сразу зашагали быстрее, словно Ансгар позвал их. И скоро уже оказались рядом.

– Без дороги… Идете быстро… Наверное, с радостью… – приветствовал прибывших конунг.

– Без дороги, чтобы быстрее. В глотке сохнет, – ответил «большой сотник».

– Как успехи, Большака? Тебе удалось обнажить меч?

– Мы легко справились и не получили в ответ ни одного неотраженного удара. – Сотник радости от победы не показывал, но после следующих слов стало понятно, чем он недоволен: – Только другая беда… Я обыскал всех этих берсерков, но даже фляжки с вином не нашел. Что за дерьмовое войско, я, честное слово, не понимаю и никогда понимать не буду таких вояк. Из принципа – не буду. И вообще, первый раз в жизни таких встречаю и, надеюсь, в последний. В Европе, бывало, после боя у каждого убитого с пояса можно фляжку снять.

– Берсерков? – переспросил конунг с легким удивлением. – Откуда там взялись берсерки?.. Раньше у Торольфа их не было…

– Может, раньше и не было, зато появились теперь. Торольф Одноглазый нанял, как я полагаю, в восходных и полуночных землях берсерков, чтобы попугать ваших бондов перед выборами. Они как раз варили свое зелье из мухоморов, когда мы ворвались в зал. Но они, чтоб им этим варевом в Вальгалле захлебнуться, попробовать не успели, а мы, слава Свентовиту, не захотели. И женщины дварфов вылили котел в ров с водой. Трое моих воев поднять котел не могли – слишком тяжел и горяч. А две женщины без труда подняли с огня и отнесли его… И – в ров… Если там водится рыба, думаю, она вся передохнет от такой отравы… Хотя там только лягушечья тина…

– Мне не нравится, что Одноглазый привел берсерков, – сказал конунг задумчиво и хмуро. – Спасибо, что ты предупредил.

– А какая разница, конунг! – не понял сотник озабоченности юноши. – В вашем народе слишком много внимания уделяют этим ненормальным. Виноваты ваши легенды и вера в прошлое, которое ушло безвозвратно. Боевая магия забыта повсеместно. Осталось только умение драться и побеждать. Современные берсерки не стоят особой заботы, поверь мне. И больше пугают своих соплеменников, чем настоящих противников. Все мои вои встречались с ними в настоящей сече, и никто не высказывает им уважения. Отсутствие страха еще не есть воинское искусство. Ты вот побеждаешь умением, и твой дух тоже сильнее страха. А у них нет духа. И умения нового они не приобрели. Не обращай на них особого внимания. Торольф был бы сильнее, пригласи он к себе в дружину простых воев. Тех, кто вместо отравы пьет нормальное вино и оставляет его победителю. В большом бою, где требуется управлять отдельными отрядами, берсерки выпадают из общего дела потому, что не слышат очередной приказ. Никогда не верь глупым легендам и не связывайся с берсерками, мой тебе совет на твое воинственное будущее. А оно у каждого вашего конунга обязательно бывает воинственным.

– Ладно. Если Торольф выставит берсерков, я направлю против них твою сотню.

Это прозвучало как попытка укротить хвастовство, но сотник не хвастался. Он лучше самих скандинавов знал, что скандинавская слава только собственный народ кормит, но кормит обещаниями, которые невыполнимы. Одурманенный напитком берсерк лезет без страха на меч противника и погибает от этого меча, не желая защищаться, потому что считает себя бессмертным. В действительности же он просто временно ненормальный, и не более.

– Я согласен. И готов доказать тебе на деле, кто и на что способен. Может, тогда оценишь мой совет и с берсерками никогда не свяжешься. От Овсеня вестей нет?

– Пока нет, и это меня беспокоит.

– Овсень опытный сотник и отличный боец. С ним ничего не случится. Хотя иметь дело с колдунами хуже, скажу честно, чем с берсерками. Особенно, если нет против них оружия. Но доберусь я и до вашего Гунналуга. Может, даже не сам, может, Велемира попрошу. Он доберется. У него лук с хорошим прозором.

– Да… Ты и Гунналуга, помнится, не боишься…

– Я вообще никого не боюсь. Предпочитаю, чтобы меня боялись.

– Ты все не хочешь сказать, чем думаешь колдуна взять?

– Есть у меня для него подарок. Время подойдет, сам увидишь. Это не только для Гунналуга. Это от любой нечисти помогает.

– Тогда пойдем в дом. Вино для тебя еще осталось. Скоро поедем смотреть дружины виков и будем думать, как нам вести себя завтра.

– Если есть вино, я готов еще и дружины Одноглазого осмотреть. Пусть приводит всех вместе с берсерками, – радостно хохотнул Большака. – Да и все войско Гунналуга тоже, даже если оно из привидений состоит…

Дварфы соорудили носилки из двух срубленных жердей и двух плащей, к этим жердям привязанным, на носилки положили два щита, а на щиты тело своего изрубленного мечами товарища. Недалеко от замаскированного входа в подземелье нашли и убитого мечом дварфа стражника в синем плаще. Значит, маленький подземный житель сумел постоять за себя и ответить ударом на удар, но при таком значительном численном преимуществе он был обречен и долго сопротивляться, конечно, не мог.

– Это мой младший брат Толли, – сообщил Херик. – Он на пятьдесят лет младше меня и еще не успел жизнь посмотреть. У меня еще остались старшие братья, но теперь я в семье самый младший. Надо отнести Толли в Красные скалы, чтобы женщины, в соответствии с обычаями, пропитали тело бальзамами, но какая там обстановка, мы не знаем. Дядюшка Овсень, ты не можешь послать гонца в Дом Конунга?

– Могу, – согласился сотник. – Беда только в том, что мои воины помнят здесь пока лишь одну дорогу – до наших ладей, и вместо Дома Конунга могут ненароком попасть в Дом Синего Ворона. Может, ты посадишь на коня кого-то из своих, кто знает местность? Заводных коней у нас хватает.

Коней воинов и стражников Дома Синего Ворона удалось поймать конникам подоспевшей сотни Овсеня. Но делать такие подарки и раздавать коней дварфам, как уже подарил Херику домовушка Извеча, сотник не стал. Кони могли понадобиться воинам Ансгара, а дварфам все равно негде их держать, поскольку кони не любят жить в подземельях.

На одном из заводных коней уже ехала жена сотника, позади которой устроился прямо на крупе малыш Извеча. Всеведа разбирала кожаные свитки, на которых Смеян заставил Извечу писать страницы седьмой гиперборейской скрижали. Всеведа хмурилась, местами не все, видимо, понимая, но в общем текст разбирала и порой начинала перебирать свитки, выискивая то, что ей казалось необходимым. Рядом с матерью, держась за стремя, шла Заряна. Ей тоже предлагали коня, но девушка не умела ездить верхом и потому отказалась.

– Я пошлю… – согласился Херик, обернулся, ничего не сказал, но, видимо, мысленно отдал кому-то приказ, и молодой золотобородый дварф сразу приблизился, не спрашивая, что следует делать. Значит, и объяснения он получил тоже мысленные.

Овсень знаком показал Живану, тот отцепил от своего седла притороченный повод низкорослого, сильного и очень лохматого каурого жеребца. Молодой дварф легко прыгнул в скандинавское седло, лишенное привычных славянским конникам лук, и только после этого получил в руки узду. От резкого аллюра из-под копыт полетело облако темно-серой пыли.

– Он вернется к нам раньше, чем мы успеем добраться до ладей, – пообещал Херик, вслушиваясь в стук копыт и поглядывая на небо в поисках летающих разведчиков колдуна. И дварфу очень не понравилось, что следом за всадником полетели два ворона.

– Дом Конунга так близко?

– Он туда не поскачет. Он поскачет в сторону Красных скал. Это на половине пути от Дома Конунга. Но и близко к Красным скалам показываться тоже не нужно. Мало ли что… Но там уже гонец сможет мысленно поговорить с женщинами. И будет все знать.

– Тогда едем к ладьям. – Овсень обернулся и дал отмашку рукой, показывающую начало движения.

Двинулись в том же порядке, в каком шли от ладей в сторону черной башни – двумя вытянутыми колоннами, только теперь двигались медленнее, потому что впереди колонны дварфов несли носилки с погибшим Толли.

– Как у вас принято хоронить умерших? – поинтересовался Овсень. – Делаете погребальный крадо?

– Нет. Мы выкапываем большую пещеру, завариваем стены так, чтобы не проходил воздух, ставим там все необходимое для жизни и работы и в пещере оставляем того, кого провожаем. Предварительно его тело пропитывают бальзамами, которые не дают телу стареть много веков. И завариваем вход. Дварфы в таких пещерах могут продолжать жизнь в новом качестве, и они, наверное, продолжают ее, потому что известно несколько случаев, когда случайно вскрывали погребальную пещеру, и на покойнике, который пробыл там несколько сотен лет, не было следов гниения. Это большая работа – построить достойную пещеру, чтобы похоронить умершего, большая работа – подготовить его в дальний путь, и потому мы хороним только на девятый день после смерти. Я знаю, что у вас, людей, все не так…

– У людей свои обычаи, причем разные у каждого народа. Даже у одного народа, если народ большой, в разных местах разные обычаи…

Громкое карканье заставило их прервать разговор. Над колоннами русов и дварфов собралась целая стая воронов, которые перекликались, словно что-то обсуждая. Стая прилетела с той стороны, где только один из стрельцов сумел расправиться почти со всеми воинами и стражниками, оказавшимися у входа в подземный ход.

– Стрелять? – спросил сотника Вислоусый Белун.

– Всех все равно не перестреляешь. Да, наверное, Гунналугу уже все и без того доложили. Лучше побереги стрелы. Боюсь, они скоро нам сгодятся. Велемир, к середине пути вышли вперед пару человек. Пусть подстрахуют того золотобородого разведчика. Вообще-то Гунналуг успеть не должен, но мало ли кто увяжется за дварфом…

– Спасибо, дядюшка Овсень, – сказал Херик. – Я постеснялся тебя об этом попросить…

Овсень вздохнул.

– Вот и видно, что ты человек мирный. Военные люди в таких случаях стеснения не испытывают и о деликатности забывают, – ответил сотник. – И ты тоже, если начал воевать, про стеснение забудь. Ты местные порядки лучше нас знаешь. И говори сразу… А пока скажи своим, чтобы были готовы. За нами может быть погоня.

– У Гунналуга больше нет воинов в башне. Их всех Велемир перебил, и даже тех воинов, что вышли колдуну в подмогу. Но теперь и в погоню послать некого.

– Он сам может погнаться. Это хуже, чем войско. Всеведа! – оглянулся Овсень. – Нашла что-нибудь?

– Только половину. Это не поможет мне снять печать с сети… Я пока еще бессильна…

– Значит, если Гунналуг погонится за нами…

– Мне нечем ему ответить… Я бессильна…

– Тогда будем сами двигаться быстрее.

– Нельзя, – возразил Херик. – Этим мы обидим дух погибшего Толли. Он подумает, что мы стремимся быстрее от него избавиться.

– Но ведь, – возразил Живан, – может так случиться, что хоронить тогда придется многих…

Херик вздохнул:

– Вы можете ехать быстрее. Вы не дварфы, у вас свои обычаи. А мы пойдем так. Поезжайте, мы не будем в обиде. Мы и без того благодарны вам. Мой брат Толли отомщен…

Вместо ответа Овсень придержал повод Улича, уже было разогнавшегося.

Остальные всадники по примеру сотника придержали своих лосей и коней.

Тем не менее и дварфы, и русы, да и сам сотник Овсень время от времени оглядывались в ту сторону, где находилась башня колдуна Гунналуга.

Но погони не было, и это казалось странным. Овсень ожидал всего, что угодно. И того, что за ними погонятся скелеты из подвалов башни, и простого, но мощного пыльного вихря, что постарается поднять их в воздух и вернуть к месту, откуда они забрали пленников. И любой другой страсти и гадости. Но за спиной все оставалось спокойно.

Всеведа ехала позади Овсеня. За спиной у нее по-прежнему сидел маленький Извеча, а Заряна, как и раньше, держалась за стремя. И вдруг девочка двумя руками вцепилась матери в ногу.

– Что с тобой? – спросила Всеведа, вглядываясь в испуганное лицо Заряны.

– Какая ужасная старуха… – прошептала дочь.

– Какая старуха? – мать не поняла, о чем речь.

– Привиделось… Старуха на меня смотрела… Ужасная… Взгляд ужасный…

– Какая старуха? Откуда здесь старухе взяться? Откуда она смотрела? – спросил Овсень, оборачиваясь через плечо и подозревая, что это тоже происки Гунналуга.

– Из треугольников. Словно два горящих треугольника один на другой наложены… И из них старуха смотрела…

– Треугольники? Горящие? – Всеведа даже коня остановила. – Нарисуй на песке… Как они стояли? Как углы располагались?

Голос матери был серьезен и строг как никогда и даже испуган. И Овсень почувствовал необычность голоса жены и тоже Улича придержал. Заряна наклонилась, подняла сломанную ветку и ею нарисовала на песке два наложенных один на другой треугольника. У одного угол смотрел строго вверх, у другого строго вниз.

– Вот так… Только они горели… И старуха в середине… На меня смотрела…

– Девочка моя… – прошептала вдруг Всеведа. – Девочка моя… И что ты сделала?

– Я испугалась, и… Будто бы оттолкнула ее взглядом… И она пропала…

– Ты убила ее? Ты убила ее мыслью?

– Как я могла убить ее?.. Я даже не думала об этом… Я только нечаянно оттолкнула, потому что испугалась. Испугалась и оттолкнула. Как оттолкнула бы руками… И она пропала.

– А треугольники? Продолжали гореть?

– Нет. Они пропали, как только я отвернулась.

– Слава Сварогу… Он не допустил…

Всеведа, кажется, вздохнула с облегчением.

– Что-то случилось? – спросил Овсень.

– Ничего. Едем…

И Всеведа тронула своего коня пятками, словно пытаясь обогнать ведущего лося. Улич привык к тому, что всегда идет первым, не захотел уступать первенство и в этот раз и тоже двинулся вперед без посыла хозяина…