Глава 9
Даже просто лежать без движения – и то уже трудно для любой деятельной натуры. А лежать еще и без информации, когда знаешь, как много и как быстро непременно следует сделать – вообще больно и мучительно.
Но Сфирка разведчик опытный и читать мысли, когда надо, по глазам умеет. Он отлично понял, что от него требуется, успел обстоятельно рассказать князю-воеводе о положении на северной границе, словно не от гонца слышал сведения, а сам только что оттуда прискакал. Дражко задал несколько вопросов, что-то хотел уточнить, отдал распоряжения, но не срочные. И все спокойно, без суеты и напряжения, опасного сейчас для него.
Княгиня-мать тоже слушала внимательно, однако совсем по другой причине. Нет, ее сына никто не принуждает немедленно встать со скамьи, облачиться в доспех и сесть на коня. А что выслушать сыну необходимо, то он и выслушивает. Принимать решение, в каком состоянии ни будь князь-воевода, только ему, и никто в отсутствие Годослава больше не сможет сделать это. Даже княгиня Рогнельда, которая уже сделала несравненно больше, чем могла, спасая и мужа, и Дражко. Так сделала, что самой после этого всю оставшуюся жизнь маяться… Она не военачальник и не знает, когда и как следует поступать. Княгиня-мать смирилась.
О положении в Рароге Сфирка с воеводой не говорили умышленно, чтобы старую женщину не пугать и – что тоже имело значение – не разносить слухи среди других женщин. Что-то женщинам сообщать, особенно по большому секрету, следует только тогда, когда необходимо по городу весть разнести. Даже если эта женщина родная мать.
Сфирка закончил.
– Дайте что-нибудь попить, – тихо попросил князь-воевода. Говорить громче он не мог. Мизерикордия вошла глубоко, могла даже повредить важный орган, хотя сразу это и не заметно. Но боль из плеча жаром шла внутрь груди, и там что-то мешало, будто у оружия обломился конец и остался в теле, хотя ничего такого не было. Кинжал, извлеченный из плеча, лежал на деревянном резном подносе в той же комнате, и княгиня уже показывала его сыну.
Мать протянула разведчику многослойную берестяную кружку, хорошо и долго хранящую тепло травяного духмяного отвара, что велела круто заварить старуха травница, которая приходила, когда Дражко еще спал. Тогда же, вслед за травницей, приходил и вызванный из леса отшельный волхв Горислав, детский учитель самого Ставра. Этот принес медвежью желчь, настоянную на хмельном меду и приправленную выпаркой из каких-то вонючих болотных корней. Велел поить раненого как можно чаще, как бы Дражко ни морщился. Велел даже насильно в рот вливать понемногу, если сам пить не захочет. И еще сказал, что этот настой мертвого из могылы поднимает, а обезглавленного новую голову отрастить заставляет. Горислава в Рароге хорошо знали, побаивались, потому что он не только добрые вести приносил, но ему верили безоговорочно. Поверила и княгиня-мать.
Сфирка склонился над князем и стал поить воеводу маленькими глотками из берестяной кружки. Много выпить Дражко не смог. Глотать было больно.
– Теперь вот это… – протянула княгиня глиняную бутыль с узким горлышком.
Дражко с первого же глотка чуть не поперхнулся, закашлялся и застонал.
– Это что? – даже голос его от возмущения окреп.
– Мед, – ответила мать.
– Он что, с березовой смолой?
– Нет, с медвежью желчью и с выпаркой мухомора.
– Случаем, не это ли герцог Гуннар передал для Годослава… – зло пошутил Дражко, закрывая глаза, словно таким образом отворачиваясь от бутыли.
– Нет, это Горислав принес. Сказал, что это тебя поднимет за несколько дней.
При имени Горислава воевода смиренно подставил рот и старательно оскалился, задирая кверху усы.
– Давай.
Отпив несколько маленьких глотков, опустил усы, как рукой отстранился.
– К вечеру Горислав молодых репейников принести обещал. Он их утром набрал по росе и в утренней коровьей моче вымачивает до вечера.
Дражко застонал.
– Я и эти репейники глотать должен?
– Нет, что ты… – с невинной улыбкой успокоила его мать. – Их потом надо будет пополам разрезать и к ране прикладывать. Колючками вверх.
– Слава Свентовиту! – вырвался у Дражко хриплый вздох облегчения. – Мама, я бы сейчас поспал, а Сфирка рядом со мной посидел. И ты иди к себе, отдохни пока…
– А если что понадобится?
– Сфирка все сумеет, мама, он за ранеными много хаживал…
Старая княгиня поохала, поахала, но сама чувствовала, что бессонная ночь в ее годы дается трудно, и пошла к себе на другой этаж. Князь-воевода подождал, пока стихнут шаги матери, и сделал знак рукой, подзывая разведчика.
– Помоги сесть.
– Рано тебе еще, князь-воевода… Полежать бы…
– Дай руку.
Сфирка, видя, что все его увещевания ни к чему не приведут, не только протянул руку, но и поддержал Дражко за широкую мощную спину. Князь был тяжел телом, разведчик рядом с ним казался почти ребенком, но совместными усилиями они справились. Сфирка при этом качал головой. Да, он говорил, что князю следует быстрее поправляться, что без него туго всем придется. Но не для того же говорил, чтобы в самом деле поднимать раненого. Просто подбодрить хотел, дух поднять.
– Зови ко мне гонца. Сначала его отправим, потом поговорим подробно о том, что в Рароге делается. Сыск учинили?
– Обязательно. Пока негласно…
– Вот и расскажешь. Зови гонца. И всей страже в доме по пути – не забудь! – «проболтайся», что я пока неуверенно, но уже передвигаюсь по светлице. Неделя, и буду на коне. Кстати, пост у комнаты княгини сняли?
– Сняли.
– Передай, я приказал вернуть вплоть до возвращения Годослава. Все, ступай…
Сфирка ушел, а Дражко удивленно слушал. Казалось бы, перед Сфиркой прошла старая княгиня – и ростом меньше, и шаги не такие уверенные, а ее было слышно. Сфирка же, быстрый разведчик с сильным сухощавым телом, передвигался без звука, как в лесу. И все же князь-воевода выждал время, чтобы дать возможность своему помощнику уйти, и резко выдохнул воздух, собираясь с духом. Выглядеть беспомощным не хотелось даже при Сфирке.
А потом, стиснув зубы, встал…
Он чувствовал слабость в ногах, голова кружилась, и оттого мерно покачивались стены светлицы, и пол вместе с ними гулял, словно на морской волне палуба большого драккара. И все же князь-воевода напрягся так, что усы его задрожали, будто струна под прикосновением пальцев гусляра, и шагнул к окну. Один шаг, второй, третий. До окна еще два шага осталось, когда показалось, будто силы на исходе. И тогда он вспомнил уроки Ставра и сказал сам себе вслух:
– Я – не я… Ноги не мои… Не я хожу, не я стараюсь… Радегаст идет… Его сила во мне… Радегаста сила ноги переставляет… Я – не я… Ноги не мои… Радегаст идет… Его сила во мне…
Расслабился так, словно лежал сейчас по-прежнему на скамье, и прошел эти два шага почти легко, словно в самом деле сила Радегаста перешла в ноги воеводы, оперся кулаками о подоконник и стал смотреть на улицу. Из этого окна правого крыла площадь была видна только наполовину. Зато были хорошо видны улицы, ведущие к площади от западных ворот. После ночных событий город удивлял своей пустотой и запустением. Даже такая маленькая война прошлась по Рарогу смятением умов, испугом и плачем. Трупы данов и боярских воев, которые не успели разбежаться по дворам, уже унесли, но торговые палатки и распряженные возки, задравшие кверху оглобли, такие привычные взгляду, никто не спешил ставить. Горожане ждали продолжения ночных событий. Ждал их и сам князь-воевода. Да и как не ждать, когда он все еще ощущал себя в том самом прыжке через пропасть, в полете, в котором невозможно остановиться. И бояр никто еще не успел приструнить. А дружины у них, в сравнении со стражей, много…
Дражко переставил кулаки и сделал шаг вправо, чтобы посмотреть на центральные двери дворца. Крыльцо было заставлено, как и ночью, сторожевыми рогатками. Четверо стражников несли караул, грозно осматривая все подступы. Да, смотрят они грозно и выглядят грозно, бородатые и насупленные. А в душе у них наверняка зимние волки воют. Стражникам тоже не по себе. Война в городе, между своими, никогда не доводит до добра. Каждый беспокоится о собственной семье, оставшейся там, в кварталах, переживает.
Князь-воевода перевел взгляд выше – на галерею. Из окна ему видно было только вторую половину ее, но как раз ту половину, которая выходила на покои княгини Рогнельды. Галерея была пуста, и это заставило князя опустить голову. Он только сейчас сам себе признался, что именно ради этого последнего взгляда и дошел до подоконника.
Конечно, Рогнельде сейчас не до прогулок. Ночная трагедия… Потом травница напоила ее чем-то, отчего Рогнельда должна спать, а она не уснула. Да и ребенок, будущий наследник княжеского стола, после таких событий, наверное, дает о себе знать. Пусть, пусть отдыхает княгинюшка…
Теплота подступила к груди. Теплота нежности от представленного образа женщины, которая сама себя не желает щадить. Но сразу же за этим пришла и боль – не физическая, а боль сострадания. Слишком хорошо представлялось, что именно должна переживать сейчас Рогнельда, как должна она чувствовать себя и как страдать.
Дражко вдруг и сам почувствовал, что и ему следует тоже отдохнуть, потому что силы таяли стремительно. Но он хотел, чтобы гонец от Полкана увидел его стоящим у окна. И рассказывал бы только о том, что рана у воеводы легкая. Это поддержит дух тех, у кого он слаб, и вселит уверенность, что дружины не останутся без управления. Дражко встал бы и при Сфирке, но знал, что разведчик постарается не допустить этого. А если бы встать не сумел, Сфирка тоже подумал бы, что Дражко слаб. Нельзя, нельзя показывать слабость. Слабость уже погубила бы княжество, не окажись неожиданно сильной Рогнельда. Неизвестно, насколько ее силы хватит. И пока Годослав не вернулся, все по-прежнему должны думать, что бодричами управляет сильная рука.
Шаги в конце коридора, казалось, придали сил. Слышались шаги одного человека. Несомненно, военного. Такие шаги воевода отличать умел. Но второй должен быть рядом – неслышный Сфирка, один из лучших разведчиков Ставра, первый его помощник.
Так и оказалось. Негромкий стук в дверь, и она открылась. У Сфирки, казалось, глаза под бревенчатый потолок подпрыгнули от неожиданности, когда он увидел стоящего у окна воеводу. Но глаз сразу отметил, как судорожно и с какой силой вцепились в подоконник пальцы. И разведчик по заслугам оценил мужество князя.
– Здравствуй будь, княже! – поклонился гонец.
– И тебе здравия и лет долгих… – ответил воевода скороговоркой, как никогда не говорил. И разведчик сразу понял, что князю тяжело дается даже разговор. И он старается фразы произносить быстрее, чтобы на середине слова не остановиться и не замолчать от боли, которую не желает показывать. – Мне Сфирка уже почти все рассказал, поэтому я не задержу тебя надолго. Время нас ждать не будет, а Готфрид торопится вслед за временем.
– Ты прав. Похоже, княже, что Готфрид очень гонит коней… Даны собираются гораздо быстрее, чем мы ждали. Их уже около восьми тысяч. А завтра-послезавтра десять будет.
– А вас?
– Вместе с подможеством с Буяна – шесть тысяч с трудом наберем.
– Вот помощь я и хочу у вас забрать. Их там пять сотен?
– Пять.
– Кто их привел?
– Сотник Оскол.
– Хорошо. Этот надежный и неуступчивый.
– Да, – согласился гонец. – Только Полкан ворчит, что слишком уж Оскол сам подраться любит. Когда надо на бой со стороны посмотреть, он в самую заварушку лезет. Сотней ему управлять – самое дело… А пять сотен для него уже много.
– Пусть так. Но я дело другое задумал. Там Оскол и для пяти сотен хорош будет. Как только даны границу перейдут, пускайте эти пять сотен в Данию по ближайшим с границей дорогам погулять. Выжечь все подчистую. Ни обоз, ни гонец проехать не должен. И внимательно смотреть след! Если даны старой дорогой двинутся, в обход Свентаны, а они знают, что город укреплен и на стены пришло подкрепление, поэтому, скорее всего, на старой их и надо ждать, – след плотину зорить… Полкан знает. Часть он потопит, остатки вышибет, а Оскол со стороны Дании ударить должен. Понял?
– Понял, воевода. Свершим. На такое дело, как гульба по тылам, это уж лучше Оскола не найти. Ты прав.
– Тогда – не жалей коня!
Гонец поклонился, вышел и осторожно, как это делают в комнатах больных, притворил за собой дверь. Но потом, уже за дверью, привычно затопал ногами по коридору.
Дражко попытался дойти до лавки сам, но после двух шагов коротко посмотрел на Сфирку. Тот понял, что князь в гордости своей может попросить о помощи только глазами, и подскочил сразу, словно ждал команды. Подставил плечо.
Сесть оказалось гораздо труднее, нежели встать. Опять помог Сфирка.
– Давай отраву! – потребовал Дражко.
Сфирка понял, о чем речь, и передал бутыль.
– Смотри, княже, понравится, медведей на тебя не напасешься…
– Вещай, что в городе делается?
– Только перед приходом сюда я своих собирал. По всем боярским домам следят. Там не все понятно. Бояре в расколе. Сначала они, похоже, почти все готовы были под Готфрида бежать сломя голову. Почти в каждом дворе большая или малая дружина собралась. А как только узнали, что Годослав сейчас у Карла, сразу двинулись на попятную. Да другого и ждать не след… К Готфриду ты ездил. А к Карлу сам князь. И потому они на площадь не вышли. Потому и Гуннар так задержался, хотел их собрать, да не получилось. Только трое его поддержали, которые с ним вместе пошли. По моим счетам, прямо сейчас бояре могут выставить тысячи четыре человек. Столько же, думаю, сидят по загородным усадьбам.
– Пару человек мне надо, – сказал Дражко тяжело. – Парочку бояр, кто послабее других будет. На кого надавить можно…
– Как надавить?
– Когда камень раскалывают, в щель стальной клин вбивают. Между боярами такой клин вбить след. Тогда трещина больше станет.
– Проклу можно взять, и старшего Лавра, отца Полкана. У Лавра душа за сына болит, а сам он ни рыба, ни мясо. Ну, а Прокла всегда в дело последним вступает. Осторожный и трусливый. Дружину он большую собрал, а за ворота ни одного не выпустил. Боится прогадать.
Дражко постучал себя по колену. Сфирка наблюдал внимательно. Воевода в задумчивости даже не морщится при движении. Значит, встанет быстро. Крови, конечно, много потерял. И потому пить надо и травяной настой, и медвежью желчь. И разведчик протянул воеводе кружку.
– Что? – спросил князь.
– Выпей.
Очередная порция отвара была принята так же, как первая. Но Дражко, как истый воин, терпел и это. Но, пока пил, он уже решил, как поступить.
– Выбери кого понеприметней, пусть коня погоняет под стенами, а потом проскачет к твоим боярам. Дескать, гонец от Годослава с приказом. Лавру и Прокле, как самым преданным, срочно собрать как можно больше людей и отправить оружными на северную границу в помощь Полкану. И еще «гонец» пусть «проговорится», что на турнире Годослав сидит по левую руку от Карла рядом с Видукиндом и Аббио.
– Видукинд и Аббио рядом с Карлом? Они же враги непримиримые…
– И пусть враждуют. Когда это еще до бояр дойдет… Когда дойдет, дружины их давно уже драться с данами будут. Пусть сейчас думают, что у Карла мир со всеми, кроме Готфрида. Потому Карл и отказался принять Сигурда. Да, это обязательно. Карл отказался принять Сигурда.
– Да как же он его не примет… Герцог все ж никак…
– А просто, взял и не принял. Чтобы показать Дании – Годослава он в обиду не даст.
– Это все?
– Еще что-то добавить надо. Дескать, второй гонец ко мне отправлен с приказом срочно готовить для войска Карла две тысячи стрельцов. На случай, если Карл решит с Готфридом воевать. И пусть пожалуется, что Карл глупость городит. Где ж две тысячи-то взять… На них стрел, мол, не напасешься за три года…
Сфирка засмеялся.
– А что… Когда чуть-чуть соврешь – никто тебе не верит. А если уж врешь по большому счету – никто и сомневаться в правде не будет. Годится, княже…
– Добро. Еще отправь гонца к Годославу, пусть передаст все мои действия. Отправляйся. Я пока отдохну. Как человека к боярам отправишь, расставь людей смотреть, что Прокла и Лавр выкинут. И что другие делать будут. А потом приходи ко мне. Гонцы будут, пусть сюда с докладами бегут. Пусть не стесняются будить…
