Глава вторая

Писем, как и предупредила мама, было два. Адрес отправителя оказался совершенно не знакомым и, скорее всего, «одноразовым», потому что представлял собой абракадабру. Честно говоря, письма с таким обратным адресом обычно приходят со спамом, и я удаляю их, не читая. Этим письмам повезло, что их приняла мама. Иначе бы мне никогда не узнать, что мне желали сообщить. А сообщить что-то хотели, но я так и не понял что, даже прочитав оба письма. Первое вообще было странным и представляло собой только четыре цифры – «8274». Что они могут значить, я не понимал, но на всякий случай сразу запомнил их. Второе письмо было даже не написано. В сообщении просто скопировали и вклеили текст из Интернета. Но его я тоже прочитал с интересом, хотя ничего удивительного для себя не узнал:

Мама задала закономерный вопрос. Я был вынужден задать его сам себе, но ответа не находил. Что мне хотели сообщить этим материалом и с какой целью его прислали, я не мог понять. Я не был знаком с Будановым, которому, конечно, сочувствовал и во время судебной расправы над ним, и после, и, скорее всего, не встречался с тем бойцом «Витязя», что упоминался в материале. В противном случае – а я был знаком со многими из «Витязя» и других подразделений спецназа МВД, с которыми мы всегда тесно сотрудничали, – мне обязательно написали бы имя. Его отсутствие и упоминание о возможной мести со стороны бывших боевиков сразу наводили на определенные мысли о намеренном нагнетании обстановки.

Вообще-то пресса у нас любит выдавать желаемое за действительное. После убийства того же Юрия Буданова сам лично читал в Интернете журналистское, традиционно полуграмотное словоблудие. Как обычно, газетчики, услышав звон с колокольни, посчитали себя специалистами по литью колоколов. Узнали, что в полковника Буданова стреляли сдвоенными выстрелами, – и сразу объявили такую стрельбу методом КГБ и спецназа ГРУ.

Это, конечно, глупость. Метод старый и затертый. Обычно его называют «дабл тэп», или «флэш». Разрабатывался он практически одновременно и в американской полиции, и в полиции европейских стран, и стал применяться как противодействие пьяным или наркоманам, которые в силу своего физиологического состояния не сразу реагируют на боль от первого выстрела, поэтому первая пуля часто не обладает нужным останавливающим эффектом. Наиболее эффективным применением сдвоенного выстрела считается дистанция ближе семи метров, когда первый выстрел производится с контролем мушки, а второй следует за ним без прицеливания. При этом существенно повышается поражающая сила.

Правда, посылать вторую пулю без прицеливания стрелок может только после того, как основательно «набьет руку» в методике «дабл тэп». Новичкам лучше прицеливаться на оба выстрела. А с короткой дистанции допускается и стрельба из пистолета, повернутого боковой плоскостью параллельно земле. При выстреле ствол пороховыми газами «мотнет» не в сторону от цели, а только сместит по высоте вверх или вниз, в зависимости от того, из какого пистолета стреляют и в какую сторону выбрасываются гильзы. Но все это – совсем не методика КГБ, ФСБ или спецназа ГРУ, как утверждают журналисты. Это мировая практика стрельбы из пистолета. Она тем и отличается от спортивной, что преследует конкретные цели. Американцы зовут сдвоенный выстрел «Наттегз», что грубо можно перевести как «долбежка». Сдвоенный выстрел нужен для повышения останавливающего эффекта, то есть сбивания противника, когда после первого выстрела он только пошатнулся или когда противник, в которого стреляешь, представляет собой повышенную опасность для стрелка. И уж пусть журналисты поверят мне на слово, Буданов не был в момент убийства пьяным и не находился под воздействием наркотиков; следовательно, с этой стороны рассматривать применение методики сдвоенного выстрела нельзя.

А что касается опасности, которую мог представлять для специалиста из спецназа ГРУ или даже ФСБ бывший полковник Буданов, то здесь можно сказать только одно – журналисты путают собственный уровень боевой подготовки с уровнем боевой подготовки спецназовцев. Для работников «пера и топора» и малоопытных убийц экс-полковник, наверное, действительно представлял реальную опасность. Но бывший танкист не может конкурировать со спецназовцами. И потому все домыслы журналистов можно отнести или к желанию высосать из пальца очередную сенсацию, или к стремлению просто заработать, если кто-то заплатил за обнародование такой достаточно примитивной версии. У нас в стране, однако, слишком простенькие версии любят, и часто тиражируют до такой степени, что заставляют людей в них поверить. А если действительная версия будет отличаться от разрекламированной, то следствие обвинят в подтасовке фактов. Обвинять у нас тоже любят. Сначала создают то, что называется общественным мнением, а потом этим мнением крутят, как хотят, шельмуя несогласных...

Я почему-то ждал неких событий, может быть, даже ближайшей ночью, и поэтому установил некоторые средства предосторожности во дворе в самых темных местах. Средства простые, типа натянутой проволоки, которая заставит постороннего человека упасть физиономией в куст ежевики. «Ежевикой» она называется не случайно – и в самом деле ходит в близких родственниках у ежа и имеет вдвое больше колючек по сравнению с обычной ежевикой. Не думаю, что физиономия того, кто ткнется в нее в темноте, будет смотреться весело. Лицо в таких случаях выглядит так, как будто его исцарапали все окрестные кошки. Нечто подобное я поставил и в темной прихожей. Только здесь куста ежевики, к сожалению, не было, а была только вешалка, которая всегда могла с грохотом упасть, если ее неосторожно задеть.

Ночью я несколько раз просыпался и прислушивался. Нет, все было спокойно, но ожидание, что у дорожного эксцесса будет продолжение, не ушло, и поэтому я ждал. Однако ничего не произошло. Утром я встал раньше мамы и средства предосторожности снял. Ложиться досыпать я не стал и отправился на утреннюю пробежку. Когда вернулся, мама уже ушла в школу; на кухне стоял кувшин с молоком – соседка каждое утро приносила его для меня – и лежал большой запечатанный пакет на мое имя. Его, видимо, сворачивали, чтобы он поместился в почтовый ящик. Но штампа почтового отделения я не увидел. И вообще в деревне почту разносили после двенадцати; следовательно, пакет доставили с нарочным. И, вероятно, намеренно в мое отсутствие, чтобы я не мог спросить что-то у посыльного.

Я вскрыл пакет. Там лежало несколько старых газет, но газеты эти использовались явно только ради упаковки, а внутри оказалась пластиковая банковская карточка. У меня есть своя, на которую мне перечисляют жалованье. А зачем мне нужна была вторая, непонятно, тем более что карточка была выписана на совершенно незнакомого мне человека, и я даже не знал пин-кода.

«Пин-код»? Я вовремя вспомнил, что мне накануне прислали какие-то четыре цифры. Должно быть, это и есть пин-код. Ну, и что с того? Со мной, как я понял, расплачиваются. Что это за жест? Разве я что-то заслужил, кроме того, что мне причиталось? Или мне намерены выписать какой-то аванс? За какие, интересно, подвиги?

Ладно, с этим еще предстоит разбираться, а деньги с карточки тратить нельзя ни в коем случае, иначе сразу окажешься в чьих-то лапах, и сможешь выкрутиться или не сможешь – еще неизвестно. Люди, которые имеют деньги, как правило, умеют их считать и тратить. Кто не умеет, у того большие суммы надолго не задерживаются.

Ожидая еще каких-то вестей, я включил компьютер и, пока он загружался, выпил свою обычную утреннюю кружку молока. Оно было еще слегка теплым, с утренней дойки, и пахло так, как никогда не будет пахнуть молоко, продаваемое в магазине, даже умышленно ароматизированное запахами полевых трав. Человеку не дано стилизовать и воссоздать дары природы или дары бога. При самых больших достижениях науки все равно подделка будет хуже оригинала по той простой причине, что это подделка. Именно поэтому я предпочитаю покупать молоко не в магазине, а у тех редких жителей в деревне, кто еще держит корову.

Положив чужую банковскую пластиковую карточку в бумажник рядом со своей, я открыл электронную почту. Мне пришло два письма все с такими же труднозапоминающимися обратными адресами. Первое письмо подтвердило то, что я и предположил, – то есть что мне прислали пин-код для пластиковой карты. Но зачем мне чужая карта, никто объяснить не потрудился. Во втором письме содержался список офицеров, причем из разных ведомств. Некоторых из них я знал. Это были либо офицеры ФСБ, либо офицеры спецназа ГРУ, либо офицеры спецназа внутренних войск. Единственное, что всех их могло собрать в одном списке, – это причастность к событиям на Северном Кавказе. И не просто причастность. Все из этого списка там серьезно отличились. Это я смог понять, узнав всего лишь несколько знакомых фамилий.

Я, между прочим, из двадцати восьми офицеров в списке значился под двадцать вторым номером. Две фамилии были подчеркнуты, но ни та, ни другая мне ничего не говорили. Я этих людей не знал, хотя одна из фамилий отдаленно показалась знакомой. Но ни с какими обстоятельствами в памяти не связывалась. Может, просто когда-то мельком встречались... Тем не менее список, несомненно, представлял интерес, и я решил заняться именно им. Не для пополнения макулатуры же мне его прислали. Если прислали, значит, смысл в этом списке есть, и серьезный, поскольку и сам я не шутник.

В госпиталь мне предстояло ехать только на следующий день, и никто не мог заставить меня колоть дрова, когда мне хотелось посидеть за компьютером. И я засел...

Помнится, лет шесть назад, будучи тогда еще семейным, я вместе с женой ездил в Питер, где она готовилась защищать кандидатскую диссертацию. Ее научный руководитель, профессор-историк, все небрежно отмахивался и жаловался, что про Интернет больше говорят, чем с толком им пользуются. Он, как выяснилось по ходу встречи, потратил уйму времени, но никак не смог найти материалы по нужной ему рукописи, которая хранится в библиотеке Ватикана. Я, став случайным свидетелем монолога профессора, кое-что спросил, уточняя тему, сел за компьютер и уже через несколько минут предложил полюбоваться результатом. Библиотека Ватикана предоставила фотокопию рукописи на древнеармянском языке и переводы этой же рукописи на немецкий, английский и итальянский. Все для удобства пользователя. И нет никакой необходимости ехать в Ватикан, тем более что там, насколько я знаю, очень сложно получить пропуск в библиотеку.

С тех пор пользоваться поисковыми системами я не разучился, и при необходимости делал это регулярно. Вот и сейчас с помощью строки «поиска» я принялся собирать материалы на людей из списка. Не знаю почему, но начал не по порядку в списке, а с подчеркнутых фамилий. И обнаружил, что первый погиб в автомобильной катастрофе, когда его «Вольво» лоб в лоб столкнулся на ночной дороге с большегрузным автопоездом – при этом на встречную полосу выехал как раз грузовик, а водитель после аварии, очевидно, не сильно пострадав, сбежал в неизвестном направлении. На всякий случай я сохранил данные на водителя грузовика и поинтересовался вторым офицером, чья фамилия в списке была подчеркнута. И понял, что это, должно быть, тот самый человек из «Витязя», о котором шла речь в письме, полученном вчера вечером.

Поискав другие упоминания об этом офицере, я наткнулся на повторение информации в присланном мне сообщении. То есть письмо мне никто не писал, просто скопировал информацию с сайта и переслал мне. Но там фамилия не упоминалась – видимо, была выброшена по каким-то причинам при редактуре. Но не была выброшена фамилия Юрия Буданова, хотя в моем списке он отсутствовал. Я стал смотреть дальше, загоняя данные в строку «поиска». И дважды наткнулся на попытки покушения на офицеров. Больше пока ничего найти не сумел. Даже на себя нашел немного, и все старое...

На языке разведки это называется «негласно вести» или «скрытно разрабатывать»... Именно так меня «вели», «подводили» к какой-то теме, а я даже предположить не мог, кто этим занимается. Если бы этим занималось ГРУ, там не стали бы разводить такие церемонии. Я – их сотрудник, следовательно, обязан выполнять приказы командования, и мне бы просто приказали сделать что-то, что я вынужден был бы сделать, даже если это мне совсем не с руки. Здесь совсем другое. Здесь не приказывают, а вертят мной, как кукловоды, дергают за ниточки, но сами не показываются. Сначала организовали заваруху на дороге, чтобы обеспечить мою лояльность и сговорчивость. Именно так я понимаю цель этого происшествия. Меня открыто не шантажируют, но дают понять, что имеют такую возможность, и потому словно бы предупреждают, что они тоже не хотят обострения отношений, но чтобы и я не был склонен к резким движениям.

С этим все ясно. Не ясно с другим. Мне прислали список. И что я должен думать? Как защитить этих людей или как убить их? Или при необходимости попробуют убить меня? Впрочем, исходя из того, что я сам состою в списке, резоннее будет считать, что этих людей мне предстоит защищать. Но, как я догадываюсь, если этих людей кто-то намеревается уничтожить, а это, как говорят СМИ, чеченские силовые структуры, то действовать они будут совсем не правовыми методами. Следовательно, и защищать их я должен буду точно такими же приемами, выходящими за грань закона.

Тихая война? И мне предлагается стать в этой войне одной из воюющих сторон? Поскольку и я в числе тех, кого будут уничтожать, я бы не отказался от такой работы, тем более что мое официальное командование не стремится защитить капитана Смертина от разного рода профессоров-коновалов и готово смириться с моей пенсией.

Что же, военный пенсионер, инвалид – прикрытие великолепное. Наверное, люди, которые пытаются меня вести, в курсе всех событий моей жизни. По крайней мере, последних. Но имею ли я право вот так вот ввязываться в какую-то авантюру, не поставив в известность свое командование? Вообще-то я уверен, что наш командир бригады и даже наш начальник штаба, хотя он человек осторожный, и уж тем более наш комбат – все поддержат мое решение, если я отважусь выступить в новой роли. Но при этом сам я должен осознавать, что из кадрового офицера спецназа военной разведки превращаюсь в обыкновенного киллера. Ну, может быть, не совсем обыкновенного, а высокопрофессионального, тем не менее все же убийцу. И даже в наемного, о чем меня неназойливо предупредили предоставлением пластиковой банковской карты. Обошлись без торговли, уверенные, что у меня нет выхода... Но выход бывает практически всегда. Только стоит как следует пошевелить мозговыми извилинами. Пластины из высоколегированной стали в моем черепе, думается, не настолько тяжелые, чтобы мешать мне думать. Тем не менее я еще не решил, стоит ли мне отказываться и искать выход из ситуации. Мешало принять окончательное решение то, что в списке присутствовала моя фамилия. А список этот, как мне предполагалось, был списком лиц, по какой-то причине приговоренных мстительными исламистами к смерти.

Конечно, перед самим собой можно быть откровенным. Мы привыкли называть исламистами тех, кто где-то там воюет, может быть, в Йемене против своего президента, может быть, в Афганистане против натовской коалиции, может быть, в лесах и горах Северного Кавказа. Но чаще всего – тех, кто откровенно и резко выступает за свои убеждения. Однако нам, офицерам спецназа, часто бывающим на Северном Кавказе в боевых командировках, хорошо известно, что есть и другие исламисты, которых так не называют, которые прячутся за своими должностями. Причем это весьма высокопоставленные, занимающие прочные позиции в своих регионах люди. Они просто заключили союз с некоторыми власть имущими: вы открыто не трогаете нас, мы открыто не воюем с вами. Вы делаете свое дело, мы делаем свое дело.

А в действительности война продолжается, только уже на ином уровне. И я, хорошо зная обстановку на Северном Кавказе, вполне могу предположить, что этот список, что мне прислали, составлен где-нибудь в недрах МВД одной из кавказских республик и является реальным перечнем людей, которым грозит опасность. Причем я поверил в правдоподобность этого списка еще до того, как его увидел в собственном компьютере, ибо слишком хорошо знал об истинном отношении к нашему брату со стороны кое-кого из местных руководителей.

Итак, я могу предположить, что список реален, а Буданова к нему пристегнули журналисты. С бывшим полковником-танкистом расправились, конечно же, мстительные родичи, поскольку он не представлял для бандитов и вообще для исламистов такой серьезной опасности, какую представляют многие офицеры спецназа вместе со своими подразделениями. Это мне повезло – у меня есть такой подчиненный, как Сережа Украинцев, который может полностью заменить меня в роте и она при этом не потеряет своей боеспособности. В других подразделениях часто бывает хуже. Там все держится порой на личности одного. Именно поэтому список состоит почти исключительно из одних командиров подразделений. Хотя можно предположить, что и у других, как у меня, есть хорошая поддержка в лице замов, только эта поддержка пока еще себя проявить не успела. Но вот старший лейтенант Украинцев, насколько мне известно, пока я отлеживался в госпитале, уже отличился и провел два успешных рейда по горам, за что его представили к награде. Это мне комбат рассказал, когда звонил в последний раз. Сам Украинцев не хвастался. Он, когда выходит на связь, спрашивает только о моем здоровье...

Но как же мои невидимые противники сумели собрать на меня сведения, а я сам ничего заметить не смог? Не мальчик, только что призванный на срочную службу в военную разведку, что-то заметить все равно должен был. Впрочем, симптомы все же проявлялись. Однажды вечером я руками и коленями «стучал» по боксерскому мешку, подвешенному к балке за сараем, и заметил слабый отблеск, пробежавший по стене в течение доли секунды. Это было похоже на вспышку от фотоаппарата. Я посмотрел за огород. Поблизости никого не было. Возможно, кто-то кого-то фотографировал в небольшом лесочке в стороне, и отблеск вспышки добрался до нашего сарая. Возможно, даже меня фотографировали с мощным телеобъективом. Но тогда у меня не было причины фиксировать эту деталь. Я оставил эпизод без внимания, и, скорее всего, поступил неосторожно. Следовало бы, возможно, не подав вида, уйти во двор, оттуда скрытно сделать круг через соседний заброшенный двор и проверить, откуда взялся фотограф и что он снимает. Если меня, резонным было бы спросить, кто послал его, – еще до того, как я разобью камеру о его голову...

Тот момент я, к счастью для фотографа, прозевал. Но это был единичный эпизод, который мало что мог дать тем, кто составлял на меня досье. Фотография человека, со зверской жестокостью избивающего боксерский мешок, ровным счетом ничего не говорила тому, кто на эту фотографию смотрел впервые, и даже не сообщала анкетные данные фотогероя, не говоря уже об электронном адресе. Значит, данные на меня собирали тщательно и методично. Но извне, как я полагаю, сделать это практически сложно, если возможно вообще. Вероятнее всего, в деле замешан кто-то из офицеров спецназа ГРУ или офицеров диверсионного управления ГРУ, к которому спецназ и относится. Возможно даже, это кто-то из офицеров нашей бригады, нашего батальона; хотя, чтобы добыть данные достаточно полные, необходимо иметь широкий доступ к закрытым источникам, то есть входить в командный состав бригады. И необязательно дело тут связано с предательством. Все вообще может выглядеть иначе, если дело обстоит именно так, как я предполагаю, если список составлен там, где я предполагаю, а людей из списка будут поочередно убивать. В том числе и меня.

Официально противостоять этому со стороны неких сил сложно. Ибо в данном случае будут задеты интересы властных структур на Северном Кавказе. Эта кавказская власть постоянно переходит черту приличий и уже давно нарывается хотя бы на кулак. Даже за границей эту власть в субъектах Федерации откровенно считают бандитской и мафиозной. А здесь, в центре, ее поддерживают, потому что это создает видимость благополучной ситуации на Северном Кавказе. Хотя бы в определенных республиках. Наводить порядок в стране высшая государственная власть не стремится, да и по большому счету не может. Нет ни сил, ни политической воли. Поучились хотя бы у того же полковника Квачкова, которого не сумели посадить за выдуманное покушение на одного из олигархов, – так теперь ищут, что бы ему еще припаять. А ведь, когда развалился Советский Союз, Квачков командовал бригадой спецназа ГРУ в Чирчике. И ситуация тогда складывалась так, что Таджикистан был готов перейти под власть афганских талибов. Никто не знал, что следует делать. Ввязываться в войну ни у кого не было ни сил, ни желания. Полковник Квачков потребовал себе карт-бланш. Он даже не докладывал, что будет делать. Но возможность ему дали, потому что другой не было. Командир бригады разделил всю свою крупную по численности часть на тройки и разослал их по разным концам Таджикистана. Через две-три недели в республике стало спокойно. Куда-то исчезли люди, которые якобы пользовались авторитетом и готовы были увести Таджикистан на соединение с Афганистаном, где живет много таджиков. Страна осталась самостоятельной и независимой. О талибах там даже говорить перестали.

На мой простой капитанский взгляд, Квачкову следует предоставить самые широкие полномочия, дать ему для начала под командование бригаду и не требовать ответа за свои действия. Просто попросить навести на Северном Кавказе порядок. Он наведет. Настоящий. Без террористов и обнаглевших от воровства правителей, которые сами порой поддерживают террористов...

Я углубился в мечты о счастливом будущем – что поделать, каждый честный гражданин желает своей стране хороших руководителей. Пока же нормальных людей до власти старательно не допускают. И создают в стране ситуацию, когда кавказский криминалитет, официально называющийся властью субъектов Российской Федерации, может позволить себе преследовать силовиков, которые ту же власть обязаны защищать. Ситуация более чем странная. Но шума, как убежден не только я один, никто поднимать не будет, если уничтожат пару или тройку десятков лучших представителей силовых структур. И тем, кого уничтожают, и тем, кто с ними стоит рядом, останется только самим себя защищать. Убивать их – нас то есть – собираются, естественно, криминальными методами. А им можно противопоставить точно такие же неправовые действия. Причем действуя на опережение.

И получится странная картина. С одной стороны, действовать будут, несомненно, силовые структуры отдельных кавказских республик, хотя конкретные исполнители предпочтут работать в «автономке». В ответных действиях предполагается то же самое. Я понимаю, почему кто-то, кто занимается всем этим, выбрал меня. Меня очень легко отправить сейчас на инвалидность – и, похоже, отправят, как я думаю, по просьбе кого-то из организаторов всей этой широкомасштабной акции. Что, собственно, значило бы, что у системы есть сильные рычаги влияния. Отсюда и подробная информация обо мне. Отсюда, как я предполагаю, даже подробные характеристики командования о моей персоне. Все неофициальные шаги сделаны, общепринятые официальные процедуры тоже, вплоть до допусков, которые являются, возможно, и устными, но копируют допуски рабочие.

И что мне остается? Только ждать, когда кто-то пожелает выйти со мной на прямую связь. Тогда наступит ясность и все встанет на свои места. Предположительно, до того, как со мной встретится некто, мне зададут несколько вопросов по электронной почте или телефонным звонком. Это окажется интересным вариантом. Если я получу адрес для обратного послания, значит, система, в которую меня вовлекают, имеет прикрытие в сетевом пространстве. Если разговор будет вестись по «мобильнику», это подтвердит, что в Сети провал, там работа идет без прикрытия, а вот телефоны прикрываются спутником, который осуществляет контроль прослушивания. Второй вариант серьезнее, как я понимаю. Но лучше было бы иметь в запасе и тот, и другой.

Размышляя так, я внезапно поймал себя на мысли, что внутренне уже согласен на новое место службы. Что согласен к действию, к обоюдоострым поступкам, при которых я буду иметь преимущество перед большинством противников. Я готов вызвать огонь на себя, чтобы найти тех, кто ищет меня. Я уже даже начал строить планы, просчитывая, что при своих возможностях смогу сделать и как. Место службы сменится, но вид деятельности останется прежним, разве что станет более опасным и непредсказуемым. Но я и к этому готов...

– Александр Викторович?

– Я слушаю вас.

– Вы догадываетесь, кто вам звонит?

– Я предпочитаю не догадываться. Я предполагаю...

– Можете называть меня «товарищ генерал», – сказал собеседник сухо, стараясь пресечь мое желание отвечать резко и слегка рублеными фразами, которые не дают никакой расшифровки сказанному.

– Я готов вас выслушать, товарищ генерал, – все же лаконично и несколько самоуверенно продолжил я.

– Рад, что вы сумели все просчитать и, надеюсь, правильно понять существующее положение вещей. Уже то, что вы готовы к разговору, говорит о вашем профессионализме. Вы меня радуете. У вас машина после вчерашнего на ходу?

– Так точно, товарищ генерал.

– Садитесь за руль, выезжайте из деревни до перекрестка, там поворачивайте налево, в сторону, противоположную движению в Москву. Восемь с половиной километров после перекрестка. Рядом с березовым молодняком. Я буду там. Жду вас.

Я встал, готовый бегом бежать к машине, но вовремя вспомнил, что мама зарабатывает мало и следует выключить компьютер и настольную лампу, которую я всегда держу включенной над клавиатурой. Электричество стоит по нынешним временам столько, что сельской учительнице – даже если учесть, что часть затрат покрывает государство, – платить за него нелегко. А я уже не знал, смогу ли опять оплатить эти расходы, как в прошлом месяце. Я вступал на новый путь. На опасный путь. И трудно было предположить, что меня ждет впереди.

Сделав шаг по направлению к двери, я вовремя остановился, вернулся за пистолетом, чуть подумав, взял бинокль, потом нашел в тумбочке топографическую карту местности, внимательно глянул на нее и присел, чтобы подумать более основательно.

Вообще-то я готов был поехать, но одна фраза меня сильно затормозила. «У вас машина после вчерашнего на ходу?» Что, товарищ генерал, вы пленку не смотрели, которую мне прислали? Вы не видели, что я в аварию не попал и уехал на своей машине? А задумавшись над этой фразой, я стал внимательно вспоминать весь разговор и пришел к выводу, что генерал, который со мной разговаривал, вообще-то имеет кавказский акцент. Но он человек грамотный и умеет так построить фразу, что акцента почти не замечалось. Так, какие-то особенности голоса, специфическая интонация, и не больше. Или больше?..

Я взял свою трубку, сначала посмотрел и запомнил номер «генерала», потом в «записной книжке» самой трубки нашел нужный мне номер старого товарища и позвонил в управление космической разведки ГРУ.

– Слушаю.

– Василий Лукич? – спросил я, хотя голос узнал.

– Да. Кто это?

Мы с этим майором четыре месяца назад работали в Кабардино-Балкарии, испытывали оборудование Василия Лукича. Хороший мужик, но, на мой взгляд, слишком умный, чтобы служить в спецназе. А я уже привык всех людей оценивать по способности служить в наших частях. Вообще-то для большинства этот критерий оценки подходит. Только вот сами они требованиям спецназа соответствуют, к сожалению, слишком редко. И уж совсем нечасто по поводу, по которому не подходит Василий Лукич.

– Капитан Смертин. Помнишь такого?

– Александр Викторович! Рад тебя слышать, – голос говорил, что он в самом деле рад; интонации подделывать трудно, да и нет причин у майора лукавить. – Ты, случаем, не на Хорошевке?

– К сожалению... Я у мамы в деревне. Под Москвой. Из госпиталя выписали. Сейчас через день бегаю по врачам. Не знаю, что дальше будет. Все грозят «ударить по голове» инвалидностью. Но я привык, что мне со всех сторон грозят. Ты слышал, что за мою голову на Кавказе кучу баксов предлагают?

– Слышал. Голову бережешь?

– Берегу. Вот мне сейчас позвонили, назначили свидание. Какой-то, как он разрешил себя называть, «товарищ генерал». От дома мамы с десяток километров. Можно номер «прозвонить»?

– Понял. Здесь эти проблемы решить сложнее, чем на Кавказе, но я сделаю. Говори номер.

Я продиктовал. Василий Лукич повторил.

– Позвоню тебе через пару минут. Трубку можешь из руки не выпускать. Я быстро...

Вот так, с трубкой в руке, я вышел за ворота и сел в машину, чтобы не терять времени. На переднее сиденье рядом с собой положил бинокль. Пистолет, как привык, держал в поясной кобуре за спиной. Там он менее заметен, чем в подмышечной, которая всегда стягивает ремнями плечо. Да и выхватывать его с пояса удобнее. В этом случае стрельбу можно начинать уже с момента подъема ствола в боевое положение. Патрон я в патронник уже дослал. Остается только опустить предохранитель, и можно один за другим посылать в цель все семнадцать патронов, полный боекомплект пистолета Ярыгина. При желании начать можно со сдвоенных выстрелов. Я умею это делать не хуже американских полицейских.

Но обычно я пистолет с собой не ношу. Табельное оружие оказалось со мной только потому, что в госпиталь меня отправили прямо с поля боя. Сначала на Ставрополье, потом в Москву. И не забыли передать пистолет из госпиталя в госпиталь. Он хранился в сейфе, кажется, у сестры-хозяйки. На руки мне его выдали при выписке. Так я умудрился не сдать пистолет к себе в роту. И никто не напомнил мне об этом, когда я ездил в военный городок за машиной.

Правда, я тогда умышленно не пожелал зайти ни в роту, ни в штаб батальона, чтобы избежать расспросов. Мне не хотелось говорить с сослуживцами о возможной инвалидности, и поэтому я предпочел приехать тихо, забрать машину и так же тихо уехать. Правда, пришлось потом ответить на несколько телефонных звонков и объяснить причину своего поведения. Мое состояние поняли и пожелали «победить» врачей. Про пистолет не вспомнили ни комбат, ни начальник штаба батальона. Я тоже не торопился расстаться с оружием, хотя всюду его с собой не таскал. Но оборудовал в мамином доме тайничок, где и оставлял пистолет, отправляясь в тот же госпиталь. Впрочем, не только один штатный. Покажите мне того офицера спецназа, который сдает все трофейное оружие! Я лично такого в своей практике не встречал. Не сдаю и я. Так что имею в запасе дешевый пистолет-пулемет «мини-узи» и вполне приличный пистолет «беретта-92» с возможностью вести автоматический огонь. Есть и глушитель для «беретты». Он, правда, самодельный, излишне объемный и тяжеловатый, но изготовитель не пожалел вольфрамовой стружки, и звук он убирает лучше фирменных глушителей.

Правда, это оружие я тоже оставлял в тайнике. И хорошо, что оставлял. В том же случае с чеченцами на дороге... Один из них пытался, видимо, достать пистолет из подмышечной кобуры. Если бы он успел, а я был бы при оружии, я бы выстрелил первым. А так, не имея оружия, я полагался только на свое умение вести рукопашный бой, и этого хватило. Вообще без оружия организм мобилизуется в большей степени, чем с оружием.

Но в этот раз мне, возможно, пистолет мог понадобиться. Иногда у меня появлялось ощущение опасности. И я знал, что это точно говорит об опасности реальной. Своим ощущениям я верил, они меня еще не подводили. Опасность я чувствовал и сейчас...

Василий Лукич позвонил раньше, чем я завел двигатель.

– Александр Викторович, слушай меня внимательно. Это служебный номер МВД, регион Северного Кавказа. Точнее я ничего сказать не могу. Нет у меня таких данных. Есть только общая информация по регистрации служебных трубок по федеральным округам, без точной привязки к абоненту. Если попросить компьютерщиков, они точно могут найти абонента, но сам я с такой просьбой обратиться к ним не могу – полномочий не имею. Тебе проще выходить на своего командира бригады, а через него – на начальника управления. Он вправе попросить компьютерщиков поработать на тебя. В настоящее время трубка находится в Москве в жилом доме рядом со станцией метро «Юго-Западная». От тебя, как я понимаю, достаточно далеко. На встречу, скорее всего, отправили несколько стволов. Будь осторожен. Номер я продолжаю контролировать.

– Спасибо, Василий Лукич. Ты меня просто обрадовал. Будет время свободное, позвони, встретимся. Есть что обсудить.

– У меня дежурство на сутки. Завтра утром освобожусь – и сутки отдыхаю. До обеда отосплюсь, потом буду свободен.

– Я, как решу все свои дела в госпитале, сразу тебе позвоню. До встречи!

– До встречи!

Этому меня еще родной отец учил: друзья часто могут помочь больше, чем официальная власть. И потому друзей следует уважать, всегда выручать, чтобы они платили взаимностью, и ни при каких обстоятельствах не предавать, чтобы не предали тебя самого. Отца, как мы с мамой узнали позже, предали. Он работал в агентурном управлении ГРУ и не вернулся из очередной заграничной командировки во времена массового предательства страной своих агентов в начале перестройки. Насколько нам с мамой известно, отец находится сейчас в одной из тюрем Великобритании и через четыре года должен выйти на свободу. Мы его ждем.

Сообщение Василия Лукича заставило меня задуматься. Пока я не намеревался официально обращаться за помощью к командованию. Но в данном случае такое обращение было бы естественным, и, кроме того, я предполагал, что система, что пожелала «взять меня в оборот», поторопится и выйдет на меня как можно быстрее, чтобы я смог просчитать все варианты и не допустить самодеятельности.

В самой системе, как я понимал, есть утечка информации. Меня там готовили для сотрудничества и там же сдавали тем, кто желал меня уничтожить и попутно заработать. Но, вероятно, самой системе данные на меня предоставляли из ГРУ. Из бригады или из управления, не столь важно, потому что Василий Лукич порекомендовал мне выйти на управление через бригаду. Следовательно, мне предстояло пройти по инстанции, и хотелось надеяться, что это выведет меня на след и приведет в действие нужные мне силы.

Я набрал номер начальника штаба батальона, от которого когда-то и получил данные о награде за мою голову, обрисовал ему ситуацию, не вдаваясь в подробности, которые начальнику штаба знать не следовало. Но объяснил, что еду сейчас на встречу, на которую меня пригласили менты какой-то из северокавказских республик. Ситуация опасная, и я хотел бы провести небольшой контроль, но для этого мне следует иметь разрешение со стороны начальника управления.

– Знаешь, Саня, я как-то к нему не вхож, – сказал начальник штаба. – Могу попросить командира бригады, он позвонит. Сейчас схожу и перезвоню тебе. Вообще, у нас ходят слухи, что пошла охота на лучших офицеров спецназа, и в охоте принимают участие не только бандиты, но и менты. Твой случай может служить подтверждением. Сам справишься? Или, может, после госпиталя тебе лучше воздержаться от встречи?

– Справлюсь, товарищ подполковник, – заверил я категорично.

– Жди звонка.

Ждать без движения было неинтересно, и поэтому я, прикинув дальнейшие действия противника, сходил в дом и сменил штатный пистолет на «беретту» с глушителем. Для нее у меня была припасена отдельная кобура, в которой массивный самопальный глушитель ни за что не цеплялся и не застревал. Кое-кто носит подобные конструкции за поясным ремнем, но в этом случае достать его можно только двумя руками, а обстановка порой может не позволить воспользоваться оружием именно таким образом. И потому пришлось потрудиться, приобрести навыки то ли скорняка, то ли сапожника и переделать штатную кобуру от пистолета-пулемета «ОЦ-22» для «беретты» с глушителем. Эта кобура была бедренная, с широким основанием, необходимым для пистолета-пулемета. Я сделал подмышечную, которая снизу жестко крепилась к поясному ремню, а сверху просто имела широкую петлю, надеваемую на плечо. Штатная кобура от «ОЦ-22» имела не клапан для удержания, а специальный замок, который открывался, когда оружие вдавливаешь вниз. Я сохранил этот замок, приспособив крепления для «беретты», и пистолет в кобуре совсем не болтался, хотя сама она была излишне массивна и слегка мешала при активном передвижении. К ней просто следовало привыкнуть. Я уже был с этой кобурой в нескольких командировках, и потому привык. Замок и направление движения оружия при вдавливании я изменил на угол в сорок пять градусов, и потому хвататься за рукоятку было сподручно. Оружие извлекалось даже быстрее, чем в стандартной кобуре, где клапан требовалось отстегивать.

Подумав и повертев в руках пистолет-пулемет «мини-узи», я оставил его в тайнике. Толку от этого оружия мало. Скорострельность излишне высокая, кучности стрельбы никакой, останавливающая сила пули минимальная. Игрушка для подростков, делающих вид, что разбираются в оружии. Я вообще эту штуку взял себе, чтобы она не досталась солдатам. Боец рано или поздно возвращается домой, и плохо, если с оружием – где и при каких обстоятельствах оно может выплыть, еще неизвестно. А сдавать с трофеями было уже поздно – могли возникнуть вопросы. И потому я оставил «мини-узи» у себя. Может быть, сгодится, когда придется распугивать ворон, если уж он не предназначен для серьезного дела ...

Мои потенциальные противники ждали звонка, и ждать им пришлось достаточно долго. Думаю, люди в засаде – если таковая была – начали нервничать. Так и оказалось. Мне снова позвонили – тот самый «товарищ генерал».

– Александр Викторович, вы колесо прокололи?

– Так точно, товарищ генерал. У меня на колесах болты-секретки, никак ключ не могу найти, чтобы отвинтить. Сейчас сделаю... Вот, товарищ генерал, нашел. Сейчас сниму, «докатку» поставлю и приеду. Извините уж... Только от дома отъехал, на арматуру напоролся. Резину теперь на выброс. Извините...

– Поторопитесь, Александр Викторович. У меня время лимитировано.

– Конечно-конечно, товарищ генерал. Я быстро.

И почти сразу, не успел я еще положить трубку на водительское сиденье, раздался второй звонок. Я ждал, что позвонит начальник штаба батальона, но этот номер мне был не знаком. Теплилась надежда, что система все же добралась до меня.

– Капитан Смертин. Слушаю.

– Здравствуй, Александр Викторович. Мы с тобой лично, кажется, не встречались. Потому представлюсь: полковник Мочилов.

Видимо, дело вышло на такой серьезный уровень, что простому капитану уже звонит сам руководитель спецназа ГРУ. Мне это, конечно, показалось лестным, но нос выше крыши машины задирать я не стал.

– Простите, товарищ полковник, человек, который со мной связывался во второй уже раз только что перед вашим звонком, назвался генералом...

Я прозрачно намекнул на то, что сам я ни номер трубки, ни голос полковника Мочилова не знаю, как не знаю и его внешности. И потому этот вопрос нужно было как-то утрясти. Другой начальник на это мог сильно обидеться, но Юрий Петрович ситуацию понял, прозрачный намек принял за естественное желание заглянуть в удостоверение личности и спокойно со мной согласился. Даже сразу нашел варианты, которые вполне меня удовлетворяли:

– Понял, Александр Викторович. Согласен с тобой. Моя трубка, кстати, стоит на контроле прослушивания, поэтому можем говорить свободно. Ко мне некоторое время назад пришел Василий Лукич, твой старый приятель; сообщил, что ты по старой дружбе сделал ему запрос, а он оставил номер на «прослушке». По этому номеру звонили дважды, и из переговоров стало ясно, что тебя ждет засада. Потом позвонил твой командир бригады, – начальник управления назвал фамилию и имя-отчество нашего полковника, – попросил, если можно, послушать твой телефонный звонок. Меня уже и просить не нужно было – передо мной твое личное дело в раскрытом виде лежало. Не электронная, а бумажная версия. Если ты еще сомневаешься в моей личности, я могу зачитать характеристику, которую тебе дали в школе перед поступлением в военное училище. Ты ее читал когда-то, но едва ли она осталась в памяти. Напомнить?

– Не надо, товарищ полковник. У меня сомнений нет. Какие будут приказания?

Полковник Мочилов только фыркнул носом, как кошка.

– Какие могут быть приказания! В худшем случае сохранять осторожность и не ходить на встречу. Все зависит от того, как ты себя чувствуешь после госпиталя. Но до меня доходили кое-какие слухи, что тобой интересуется определенная неформальная организация. По их данным, ты, несмотря на ранение и частичное протезирование черепа, в великолепной боевой форме. Вчера на МКАДе ты, кажется, это доказал, хотя немножко перестарался.

Начальник управления был в курсе даже этого. И против привлечения меня в другую, как он сказал, неформальную организацию, откровенно не возражает. Должно быть, понимает необходимость ее деятельности.

– В худшем случае, товарищ полковник, понятно. А в лучшем?

– В лучшем, если чувствуешь в себе силы и если есть такая возможность... Формулировку знаешь. Это стандарт: найти и уничтожить... Много их там быть не может, от силы три-четыре человека. Тебя они не особо боятся – считают, что ты после госпиталя не восстановился. Вчера на дороге, по данным милиции, полученным от свидетелей, тебя пытались зацепить чеченцы. Эти данные получили люди, с которыми ты сегодня имеешь возможность встретиться. Подожди... Десять секунд...

Я подождал. Десять секунд в моей ситуации решить ничего не могли. Полковник разговаривал с кем-то чуть дольше. Потом сказал довольно:

– Ну, вот... Человек, который тебе представился генералом, на самом деле только подполковник внутренней службы. Если будешь с ним общаться еще раз, можешь его так и назвать. Даже лучше будет, если назовешь, чтобы начал суетиться. Он уже под плотным присмотром и не выберется. А на дороге тебя ждут четыре капитана на внедорожнике «Порше Кайенн». Тебе везет на «Порше»... Но виноваты в этом чечены. Их любимая марка. Одного капитана из четверых должны ссадить на дороге чуть раньше, перед ближайшим лесочком. Он будет блокировать твой отход, если на свидании что-то сорвется. Трое сидят в машине, сгорают от нетерпения. Что будешь делать?

– Работать, товарищ полковник.

– Хорошо, – буднично одобрил начальник управления, словно отправлял меня попить кофе в компании ментов и обсудить совместные действия на ближайшее десятилетие. – Вернешься, доложи...