Глава вторая
1
– Могу отдать должное уровню работы Гайдарова, – заметил я. – Меня трудно сфотографировать так, чтобы я не видел фотографа. Раньше я думал, что это вообще нереально. Теперь вижу, что заблуждался… Снимок, насколько я понимаю, был сделан в госпитале. Оба фото оттуда. Похоже, последние дни перед комиссией. Совсем, то есть, свежие снимки.
– У меня рука еще не перевязана, – сказал генерал. – С перевязью они меня снять еще не успели. Хотя, может быть, и сняли, только и я этого не видел, и Абдуллаеву передать не успели. Но если передали снимки, можно сделать вывод, что Джалал работал с Магомедом плотно. Возможно, даже встречался.
– Снимки можно было переслать через Интернет, никаких проблем, – сказал старший лейтенант Сережа. – Магомед, у Николишиной компьютер есть?
– Стоит, – кивнул капитан Магомедов. – Был включен; и стул еще так выдвинут, словно она мне навстречу из-за него встала. Она наверняка на нем работать умеет. А насчет Джалала – не могу знать. Просто не спрашивал. Хотя кто сейчас не умеет с компьютером обращаться? Я знаю старика, который когда-то с трудом два с половиной класса закончил; сейчас ему за семьдесят, ночи напролет «порнуху» смотрит.
– Как сам Абдуллаев объясняет наличие фотографий? – спросил я.
– А он и не объясняет, – поморщился генерал и поправил под одеждой повязку на плече – должно быть, рана чесалась. – Он вообще только усмехается и спрашивает, что будет дальше. Весьма надменно спрашивает. При этом, как я понял, его интересует только один вопрос: будем мы передавать его ментам или предпочтем работать сами. То есть, если быть более конкретным, может ли он на что-то надеяться или должен считать себя приговоренным. От помощи нам отказался молча, но категорично. Отвернулся с презрением во взгляде. Не будет он с нами сотрудничать. Даже под угрозой ствола не будет. Единственное, что удалось из него вытянуть, – это отзыв о личности Джалала Исрафилова. Хорошо о нем отозвался. О каких-то договоренностях с Джалалом говорить не стал. Манера поведения такая: не доставайте меня своими вопросами, говорить не буду. Правда, просьбу высказал.
– Какую? – спросил Сережа.
– Попросил дать ему возможность поговорить один на один с Валаром, когда у него перестанет болеть нога. Я на это твердо пообещал, что такую встречу ему не обеспечу, потому что надеюсь выудить из него еще какие-нибудь сведения, а после беседы с Валаром он говорить долго не сможет, если вообще когда-нибудь сможет. Магомед не поверил. Он, как все кавказцы, слишком в себе уверен.
– Значит, следует его обломать, – сделал я вывод. – Тогда сговорчивее станет. Может, и на вопросы станет отвечать. Думаю, мне следует навестить его через полчасика. К тому времени он, возможно, будет уже нормально стоять на ногах.
– А как твоя голова? – спросил генерал. – Вдруг он бодаться будет?
– Не он первый. Пусть попытается, – сказал я с угрозой.
– Ну, что же. Пожалуй, я не буду против, – решился генерал. – Он тебя всерьез не воспринимает из-за разницы в «калибре». Ты килограммов, наверное, на тридцать легче.
– Где-то так, – согласился я. – Но я не буду вступать в борьбу. На борцовском ковре он, наверное, имел бы преимущество. В рукопашной схватке – едва ли. Да и на голову он слабоват, если его девка-волейболистка свалила.
– Решим, – сказал генерал. – Наверное, у нас и пути другого нет. Необходимо выдавить из него сведения.
– Выдавим, – пообещал я уверенно. – У меня есть мысли относительно этого. Думаю, я сумею с ним договориться. Магомед услышит мои доводы…
* * *
До разбирательства с Абдуллаевым мы обсудили настоящее положение вещей и вероятные пути дальнейших действий. Нужно отдать должное генералу, главное, на что он делал упор, – это обеспечение безопасности. Излишний риск Лукьянов старался исключить, и потому обсуждение начали именно с момента возможных провалов. Просчитать их полностью, конечно же, невозможно, но предвидеть очевидное – можно. И мы старались все предусмотреть.
Изоляция Абдуллаева давала нам возможность действовать, мы со старшим лейтенантом Сережей готовы были начать действия немедленно. Рискованно? Ну так что ж, там, где был риск, я чувствовал себя вполне свободно – хотя бы благодаря общепринятой системе воспитания в спецназе ГРУ. Я не знаю, как готовят солдат и офицеров в спецназе внутренних войск, но у нас готовность к неожиданностям воспитывается даже на простом бытовом уровне. И с самых первых дней. Причем не делается разницы между солдатом и офицером. Казарма роты – это вражеская территория. Привыкнув даже в собственной казарме вести себя так, как положено вести себя на территории врага, в боевой обстановке уже не допустишь ошибки. Самое простое, на что солдаты перестают попадаться уже через месяц службы, – это выставление «растяжек» в любом месте казармы. Конечно, это не настоящая «растяжка», то есть соединена не с боевой гранатой. Она может быть вообще ни с чем не соединена, а может – с самым малоэффективным взрывным устройством, типа ослабленного взрывпакета. Погибший на пороге моего дома в момент, когда погибнуть должен был я, старший прапорщик Андрюша Бубновский обеспечивал такими взрывпакетами не только нашу роту, но и весь батальон. Хлопок бывает чуть сильнее, чем от взрыва простого капсюля, и нет пламени, чтобы не вызвать в казарме пожар. Но если кто-то из солдат попадется на такую «растяжку», заглянув ночью в туалет, он не только сам получит стресс, но еще выслушает множество не совсем приятных слов от своих сослуживцев, которых своей неосторожностью разбудил. А спят солдаты в спецназе по четыре часа – это тот минимум, что разрешен уставом. Так и вырабатывается осторожность и привычка везде видеть опасность. Точно так же наказывается и любопытство. Любой предмет, что может привлечь внимание, если возьмешь его в руки, может условно взорваться. Действие то же самое. Первые полгода службы становятся для солдат сплошным стрессом, но потом состояние постоянной боеготовности переходит в кровь и на всю жизнь становится естественным состоянием.
* * *
Следующим нашим естественным шагом стал звонок Николишиной. Звонил я, поскольку сам вызвался по старшинству. К этому моменту мы уже знали, что задержанного киллера звали Александр Селиванов, а его убежавшего напарника, как удалось выяснить по sim-карте и по присутствию в списке пассажиров поезда, – Владимир Крутояров. Их sim-карты благополучно перекочевали в наши трубки. Распределение имен и ролей произошло по телефонному принципу: мой айфон имел возможность обслуживать только одну sim-карту, и потому я поставил в него карту Селиванова. Трубка старшего лейтенанта имела свои две «симки», и Сережа сменил их на новые, приобретя вместе с этими атрибутами связи и фамилию владельца.
Николишина ответила не сразу. Я уже подумывал было отключиться от вызова, когда она все же сняла трубку.
– Здравствуйте, – сказал я предельно вежливо, старательно копируя тот легкий акцент, который имеют русские, проживающие на Кавказе. – Я хотел бы поговорить с Джалалом.
– Я бы тоже хотела с ним поговорить, – слегка раздраженно ответила Маргарита Валентиновна. – К сожалению, я не знаю, где его искать. Он не ночевал дома, и никто его не видел.
Ее, кажется, даже не интересовало, кто спрашивает ее сожителя.
– Извините, пожалуйста, а Магомед Гасанович к нему не заходил?
Последовала непродолжительная пауза. Потом короткий ответ:
– Заходил.
– Они сейчас не вместе?
Снова пауза. Даже на расстоянии я ощутил настороженность женщины.
– Извините, а кто это спрашивает?
– Понимаете, мы с напарником приехали по приглашению Магомеда Гасановича. Он должен был нас встретить, но почему-то не встретил. У нас в Москве никаких других координат нет, кроме номера Джалала. Не знаем, куда и податься.
– Это не номер Джалала, – резко возразила Маргарита Валентиновна. – Это мой номер. А Джалал, если не хочет со мной считаться, может…
– Извините, – сказал я примирительно, и это на нее подействовало. – Мы просто не знаем, где искать Абдуллаева. Как-то не обговаривали такой вариант, что он может не встретить… Запишите на всякий случай мой номер. Если Джалал или Магомед Гасанович появятся, пусть позвонят.
– Говорите, – Николишина уже стала совсем мирной.
Я звонил ей на городской телефон, у которого не было определителя номера, и потому номер Александра Селиванова пришлось назвать по памяти. Но она меня не подвела.
– Вас как зовут? – спросила женщина.
– Александр. Саша Селиванов. А со мной Володя Крутояров. Мы одним поездом приехали. Не забудьте, пожалуйста.
– Я записала. Не забуду, – пообещала она.
На этом разговор закончился. Слушали его все, в том числе и генерал, который одновременно что-то писал на листке бумаги. Убрав трубку, я вместе со всеми дожидался, когда генерал закончит. Но долго ждать не пришлось. Николай Владимирович поднял глаза и поочередно оглядел каждого.
– Я тут решил поменять профессию. Как та рубрика у журналистов называется – «Репортер меняет профессию»? А у меня «Генерал меняет профессию» – и становится репортером. Расписал с отдельными акцентами сегодняшнее происшествие на перроне. Только господин Абдуллаев у меня получился не пассажиром, а встречающим. Дальше все почти правда. Только – правда в глазах не знающих сути. А репортеру и не положено знать сути. Они никогда ее не знают, однако пишут.
Никто не спросил Лукьянова, репортером какого издания он решил стать. Мы заранее обговорили, что подготовим текст для размещения на интернет-сайте новостей, куда у генерала есть доступ. Он взял эту работу на себя – наверное, чувствовал тягу к перу. Наверное, и тогда, когда готовилось первое покушение на меня, текст для интернет-сайта от имени моего бывшего солдата, якобы узнавшего меня на видеозаписи, готовил он же. И хорошо сработал, надо сказать.
Сам Николай Владимирович читать текст вслух не стал, а просить его сделать это было бы нарушением субординации. Просто мы приняли как должное, что генерал сам выполнил часть общей работы, и никто не выразил сомнения в том, что работа эта может быть сделана не так, как нужно.
– Воскобойников… – напомнил я. – Его не сменили. Боюсь, что он уснул. Надо разбудить. Пусть внимательно следит за всеми звонками Николишиной.
– Ему звонили, обещали сменить вечером, – сказал генерал. – Его должен был менять какой-то Василий Лукич; не знаю, кто это такой…
– Майор, который нам все организовывал. Начальник отдела Воскобойникова.
– Так вот, у этого Василия Лукича была беспокойная ночная смена; он попросил нашего старшего лейтенанта потерпеть до вечера, а потом его сменит. Видимо, кадров в космическом управлении ГРУ не хватает.
– Не хватает подходящих кадров, товарищ генерал, – поправил я. – Компьютерщиков у нас в стране наплодили множество. Каждый второй относительно грамотный компьютерщик мнит себя программистом и хакером. А настоящие хакеры предпочитают быть вольными людьми. Они даже гордятся своей вольностью. И редко можно найти подходящего по всем параметрам человека. При этом один из главных параметров отбора – полное исключение космополитического сознания, что среди хакеров считается признаком расы. Василий Лукич жаловался мне однажды, что перебрал больше ста кандидатов при подборе одного человека. Только у одного не оказалось никакой связи с заграницей. Естественно, через Интернет. Но большинство такие связи имеют. А военная разведка – система особая, и подобные вещи там следует контролировать постоянно.
– Значит, наш Воскобойников человек редкий? – спросил старший лейтенант Сережа.
– Редкий, – согласился я. – И потому Василий Лукич, когда посылал его, просил особо беречь от всяких передряг типа пролетающих мимо шальных пуль. По неумению подставиться может. Это не боевой офицер… Разрешите, товарищ генерал, сходить к нему.
– Иди, дай задание. Если есть что интересное, сразу сообщи. Я пока отправлю свою информацию на новостной сайт. Чем раньше она появится, тем лучше. Другие сайты в течение часа перехватят новость и будут давать ссылки. Это уже проверено. Любая информация таким образом разлетается по Интернету быстрее, чем может разнестись по радио. Новости в Интернете читает в среднем в три раза больше людей, чем слушает радио. Это нам только на руку. Иди…
Я быстро нашел кабинет, временно оккупированный старшим лейтенантом Управления космической разведки. Воскобойников напряженно смотрел в монитор и не слышал, как открылась дверь, потому что на ушах у него были большие наушники. Мне пришлось обойти вокруг стола, чтобы обратить на себя внимание. Только после этого Анатолий снял наушники, кивнул и ткнул пальцем в монитор.
– Есть три записанных разговора. Вернее, два записано, третий пишется. Я как раз хотел идти докладывать генералу.
– Докладывай мне, поскольку тебя прислали непосредственно в мое распоряжение.
– Все разговоры свежие, произошли в последние минуты. До этого если между ними и было общение, то только посредством сотовых телефонов с не контролируемыми нами абонентами. А началось все недавно. После вашего звонка, товарищ капитан, – старший лейтенант никак не хотел переходить на «ты», – Николишина не сразу стала звонить. Несколько минут подумала, потом все же набрала номер Гайдарова. К сожалению, опять городской номер, и мы не можем таким образом пока узнать номер его трубки. Сообщила ему о вашем звонке…
– А ты откуда знаешь, что это я звонил?
– А кто же? – удивился Анатолий. – Голос я узнал. У меня слух, можно сказать, музыкальный.
– Ладно, учтем твой слух на будущее, – согласился я. – Что дальше?
– Видимо, у Гайдарова не было под рукой ни ручки, ни бумаги, и он заставил Николишину четыре раза повторить твой номер, и каждый раз повторял ей сам. Запомнил. Потом так же несколько раз повторял имена и фамилии. Поблагодарил Николишину. Она, естественно, спросила об Исрафилове. На сей раз Гайдаров сказал, что, кажется, у Джалала какие-то неприятности с полицией, но точно он пока не знает. Хотя ему обещали узнать. В любом случае Джалала в беде никто не бросит, у него много друзей. И попросил звонить, если появятся новости. На этом разговор закончился.
– Новости появятся… Возможно… – кивнул я. – Николишину держат как «почтовый ящик». Может быть, она и изначально была «почтовым ящиком» или диспетчером, а потом уже к ней приклеился Джалал. Диспетчер передает сообщения по адресу, и все. Вполне возможно, что через нее иногда проходит и интересная информация. Ты уверен, Анатолий Васильевич, что она сначала передала данные и только потом спросила о Джалале?
– Абсолютно точно. Можешь сам прослушать разговор, – старший лейтенант наконец-то перешел на «ты».
– Генерал прослушает. А я тебе верю. Значит, она – «почтовый ящик», и снимать ее с контроля нельзя. Даже после завершения нынешнего этапа операции. Что дальше?
– Гайдаров сразу же начал звонить. Наверное, даже трубку из рук не выпустил.
– Кому на сей раз?
– Газали. С которым вечером разговаривал. Но разговаривать с ним не стал – видимо, это слишком мелкая сошка, – и потому сразу потребовал, чтобы тот позвал Хасбулата. Видимо, они живут в одной квартире. Хасбулат взял трубку уже через несколько секунд. Вот тут-то и прозвучало подтверждение вчерашнего предупреждения генерала Лукьянова. Помнишь, он говорил, что Хасбулат, возможно, знаком с Абдуллаевым? И Гайдаров сразу начал с того, что куда-то пропал «друг» Хасбулата. Его разыскивают люди, приехавшие по его вызову. Назвал имена – Александр Селиванов и Владимир Крутояров. Хасбулат, видимо, записывал. Пообещал срочно все разузнать и позвонить Гайдарову.
– И что дальше?
– На этом они расстались. Хасбулат сразу стал звонить в Дагестан кому-то из своих знакомых в МВД республики, запросил данные на Селиванова и Крутоярова. Источник, видимо, был достаточно информированный. Как я понимаю, сразу сел за компьютер, не выпуская трубку из рук, и стал смотреть по республиканской базе данных. Поскольку ты в настоящий момент – Селиванов, я могу тебя поздравить: ты находишься в международном розыске за совершение нескольких заказных убийств. Что выдали на Крутоярова, я услышать не успел – ты помешал. Можешь прослушать в одиночестве – под моим, естественно, чутким руководством; можешь позвать генерала, чтобы он тоже послушал.
– Я позову всю задействованную команду.
Воскобойников сел за свой ноутбук и защелкал мышью.
2
Можно было предположить, что если первый киллер, Александр Селиванов, как и его шеф, бывший офицер спецназа ВДВ, попал к нам в руки достаточно беспроблемно, то второй киллер, Владимир Крутояров, проявивший и прекрасную интуицию, и навыки боевика, сумевший улизнуть от опытных «волкодавов» генерала Лукьянова, должен был бы, по логике, быть более известным в криминальном мире лицом. По крайней мере, он отличный спец, и этого у него отнять нельзя. Но, как показало дальнейшее прослушивание разговора, данных на Крутоярова в досье республиканского МВД не было вообще. Однако пока мы прослушивали состоявшиеся разговоры, спутник зафиксировал, что Хасбулату снова позвонил его недавний собеседник и сообщил, что ему удалось узнать. Крутояров определился – это один из близких людей Магомеда Абдуллаева. Из особо близких. Более того, он – доверенное лицо семьи Абдуллаева, и очень этой семье предан. Никаких других данных, хотя бы о личности человека, о его прошлом, передано не было. Но и то, что было, уже говорило о том, что Крутояров – человек серьезный. Генерал Лукьянов тут же позвонил по своим собственным источникам, но никакой конкретной информации найти не сумел. Крутояров умудрился нигде и никак не засветиться, не проявить себя. Маска, кто ты? Именно такой вопрос хотелось задать – потому что это, несомненно, была маска, под которой кто-то скрывался. Может быть, под своим именем, может быть, под чужим.
Не бывает в нашей стране настолько неизвестных людей. Все как-то и где-то оставили свой след. Даже вечно пьяный кочегар из соседней котельной имеет собственное, пусть и маленькое, но досье в компьютере МВД. А мы, несмотря на все свое профессиональное любопытство, не знали, что за человек Владимир Крутояров. А по незнанию не могли и представить, как он себя поведет. Мог тут же отправиться домой, то есть сбежать; мог остаться в Москве, чтобы узнать судьбу своего пропавшего шефа и даже попытаться ему помочь, если он действительно такой преданный. А мог, в худшем случае, и сам выйти на Гайдарова. Если он в самом деле был особо доверенным лицом Абдуллаева, то вполне мог и владеть информацией по связям своего шефа. А мы не знали толком даже того, что конкретно пообещал Абдуллаеву Джалал Исрафилов, для какой цели пригласил его… Впрочем, Абдуллаев вполне мог и не знать, кто такой Гайдаров, хотя точно с такой же долей вероятности мог бы оказаться его закадычным другом или заклятым врагом.
Короче говоря, мы вообще слишком мало знали. И единственная надежда была на то, что удастся хоть что-то выкачать из задержанных Абдуллаева и Селиванова. Без этих данных мое с Сережей внедрение в банду виделось Лукьянову слишком рискованным. Хотя сам я, как и Сережа, предполагал даже такой короткий вариант внедрения, как первая и единственная встреча, в ходе которой мы уничтожим всех, кто пожелает с нами встретиться. Но генерала наше стремление ни в чем не убедило. Он слишком хорошо знал Гайдарова и был уверен, что тот подстрахуется на сто пятьдесят процентов – сразу на встречу не согласится, но долго будет проверять нас, прежде чем допустить до себя…
* * *
Лукьянов, памятуя мое недавнее обещание разобраться с нашим «гостем» согласно предложению самого Абдуллаева, посмотрел на меня.
– Что скажешь, Валар?
Генерал даже не объяснил, о чем он спрашивает. Но мысли у нас с ним работали, видимо, в одном диапазоне. И я сразу его понял, потому что сам думал о том же самом.
– Что тут, товарищ генерал, говорить… – вмешался в разговор старший лейтенант Сережа. – Пора начинать действовать. У нас других путей нет.
– Ехать по незнакомой дороге с интенсивным скоростным движением с завязанными глазами, – определил генерал предложение старшего лейтенанта. – Твое мнение, Валар?
Все-таки Николай Владимирович лучше своих офицеров знал, что такое спецназ ГРУ, и потому искал моей поддержки. Я, в принципе, был согласен и с Сережей тоже. Действовать было уже пора. Но все же бой принято вести после основательной разведки. И эту разведку провести мог именно я. Именно это и имел в виду генерал, спрашивая мое мнение.
Абдуллаева не интересовали другие офицеры, даже сам генерал Лукьянов. Его интересовал тот, кто обеспечил его неспособность к сопротивлению в момент задержания. Причем сделал это весьма обидным образом – легким и быстрым пинком, после которого Магомед Гасанович долгое время не мог ступить на ногу. Но прошло уже достаточно времени, следовательно, Абдуллаев к бою готов и рвется высказать мне свою обиду. Я вполне его понимаю. Стальные высоколегированные полосы, украшающие мою черепную коробку после первого ранения, едва-едва могут сравняться с его плечом. Я для него – карлик, который подкрался сзади и ударил почти исподтишка больно и результативно. Конечно, Магомед знает, кто я такой. Но он, как всякий кавказец, слишком уверен в себе. К тому же прошлое офицера спецназа ВДВ будоражит его самолюбие воспоминаниями о былой боевой подготовке.
В православии есть такое понятие, как «прелесть» – это когда верующий человек начинает чувствовать себя святым. Так же и многие бывшие офицеры-спецназовцы находятся в состоянии «прелести». Они все еще считают себя боеспособными – и, наверное, являются таковыми в сравнении с простыми, неподготовленными людьми; но при столкновении с другим спецназовцем, по-настоящему подготовленным, их функциональное состояние оказывается вовсе не таким, каким казалось. И я оценивал ситуацию более здраво, нежели Абдуллаев…
* * *
– Товарищ генерал, я готов поговорить с уважаемым Магомедом Гасановичем, как он сам пожелал, и сделать из него неуважаемого человека, но для этого вы должны снять на время охрану.
– Снять охрану – это дело нескольких секунд, – сразу согласился генерал.
– А я пока сниму парик, чтобы у Абдуллаева не возникло сомнений. Как только я зайду к нему, подготовьте настоящего Селиванова. Пусть он будет рядом, в коридоре. Я позову.
– Что ты задумал? – спросил Лукьянов.
– Жестокое оскорбление, которое заставит Магомеда Гасановича быть более сговорчивым. Сами увидите. Не буду портить впечатление предисловием. Могу только сказать, что создам видимость, благодаря которой Абдуллаев станет очень сговорчивым и с удовольствием пойдет на сотрудничество с нами. Как, кстати, Селиванов? Мне изначально показалось, что он ищет способ смотаться от нас.
– Он как пружина, – согласился Магомед Магомедов. – Каждую секунду готов к действию. Ищет промах в охране, чтобы воспользоваться. Но из трех стволов хотя бы один смотрит на него постоянно. В такой ситуации не слишком легко сбежать. И далеко не убежишь – пуля летает быстрее, чем бегает человек.
– Дистанцию держат?
– Какую дистанцию? – не понял капитан.
– Если Селиванов будет стоять к нам вплотную или, на худой конец, сидеть вплотную, оружие может оказаться бесполезным. Нужно обязательно держать дистанцию.
– Его охраняют опытные парни, – успокоил меня генерал. – Им доводилось охранять весьма серьезных людей. Проколов не допускали, иначе я не доверил бы им.
– А он нам очень нужен? – спросил я генерала. – Он может быть застрелен при попытке к бегству? Только не сразу, а чуть попозже…
– Это нужно?
– Нужна только предварительная договоренность, чтобы у меня был аргумент. А потом, когда мы со старшим лейтенантом войдем в операцию, это будет хоть каким-то элементом нашей безопасности. Два Селивановых для Гайдарова – это слишком много. Попробуй потом разобраться, кто настоящий…
– Да, – согласился генерал, – он расстреляет и того, и другого, чтобы не ломать голову.
– Я не люблю, когда меня взрывают, – сказал я категорично, – и еще больше не люблю, когда меня расстреливают.
– Безопасность обеспечим. Застрелить при попытке к бегству человека, к таковому всегда готового, – не проблема.
Лукьянов дал принципиальное согласие. Мне можно было претворять в жизнь мой план.
– Итак… Работаем? – спросил я.
– Работаем, – окончательно согласился Лукьянов, вздохнул и встал. Видимо, ему не слишком улыбалась перспектива слепого доверия, но я понимал, что доверял он не лично капитану Валару, а системе спецназа ГРУ, носителем которой я все еще являлся…
* * *
Один из охранников, приставленных к Абдуллаеву, стоял за дверью, прислушиваясь из коридора к звукам из кабинета. Предосторожность, может быть, и лишняя, если внутри еще трое вооруженных и готовых ко всякому повороту событий бойцов; тем не менее генерал старался обеспечить стопроцентную надежность и потому перестраховывался. Этого часового Лукьянов сразу отослал в другой конец коридора, где у двери, за которой содержали Александра Селиванова, тоже стоял дополнительный охранник, и приказал подготовить киллера к свиданию с Абдуллаевым. Сам вошел в кабинет, оставив дверь открытой, а рядом остановились мы с капитаном Магомедовым и старшим лейтенантом Сережей. Я к тому времени уже справился с париком и теперь мог предстать перед Магомедом Гасановичем в своем естественном виде. Если уж он узнал меня в парике, то без парика узнает тем более.
Он узнал. Я понял это сразу, как только переступил порог. Абдуллаев сидел за столом, но не лицом к нему, а боком. Естественная поза человека, ищущего возможность к бегству. Сидя лицом к столу, он спрятал бы под него ноги, и понадобилось бы какое-то время, чтобы освободить их и совершить рывок. А Абдуллаев поставил стул боком, на стол положил только локоть – зато всей плоскостью, создавая опору для толчка. Я сразу прочитал его позу. Не знаю, прочитали ли ее часовые, но попыток пересадить пленника в более безопасную они не предприняли.
Лукьянов жестом отослал охрану за дверь. Магомедов и Сережа вообще в кабинет не стали входить, наблюдая за ситуацией через порог.
– Как лапа? – спросил я. – Не отвалилась?
– Побаливает. Но хорошего пинка тебе, Валар, могу дать, и ногу не пожалев.
Он смотрел насмешливо, вполне в себе уверенный. Отказать ему в наличии самообладания было трудно. Вот в наличии здравомыслия – возможно. Магомед Абдуллаев плохо оценивал себя. Вернее, переоценивал. А если быть точнее, слишком полагался на свои габариты и явно недооценивал меня. Возможно, именно габариты играли здесь свою роль. Он ощущал видимое, но ложное преимущество большого человека над человеком средней комплекции. К тому же, как я думаю, плохую услугу бывшему офицеру спецназа ВДВ оказали полученные им данные о том, что я только что покинул стены госпиталя. Да, это было так, но в психиатрическом отделении никто не мешал мне заниматься физической подготовкой. Я даже уделял ей больше времени, чем мог уделить во время повседневной службы, и вышел из госпиталя во вполне боевой форме. Ну, может быть, «дыхалка» чуть хуже, чем прежде, – все же без полноценного изнуряющего бега полностью восстановиться невозможно.
Я жестом остановил выходящих часовых:
– Брючный ремень у него заберите. Чтобы не повесился на нем.
Генерал в ответ на взгляд часовых подтверждающе кивнул.
Магомед Гасанович усмехнулся на мои слова, встал и начал сам снимать ремень.
– Вешаться я не собираюсь. Я с бо́льшим удовольствием повешу тебя, Валар.
– Помогите ему, – потребовал я. – Пусть он не собирается вешаться, но ремень с металлической пряжкой – это оружие. И не церемоньтесь с ним…
Ремень, слегка похожий на офицерский, в самом деле можно было использовать как оружие, хотя для того, чтобы снять его, требуется слишком много времени. Тем не менее каждый спецназовец умеет создавать для себя выгодные моменты. Например, приспичит Абдуллаеву в туалет сходить. Не поставят же часового рядом с унитазом. А он, вооружившись ремнем и распахнув дверь, может успеть нанести удар уже занесенной заранее рукой и захватить оружие. Магомед Гасанович такие моменты создавать умел, это я понял по его взгляду, в котором промелькнула искра злобного разочарования после моих слов, и от действий часовых, которые лишили его возможности воспользоваться ремнем. Моя предусмотрительность, вероятно, сберегла меня от удара пряжкой по голове. Хотя я не уверен, что позволил бы ему ударить, вовремя среагировав и сократив дистанцию.
– Зачем вы его привели, товарищ генерал? – спросил пленник, с укором посмотрев на Лукьянова. – Чтобы надо мной поиздеваться?
Понятия субординации Абдуллаев еще не потерял и пытался, видимо, этими словами войти к Николаю Владимировичу в доверие. Дескать, я такой спокойный и добрый, почти мягкий и пушистый, а тут какой-то капитанишка под ногами мельтешит, настроение портит, и оттого пушистость дыбом встает…
Но генерал тоже в психологии разбирался, словесную пушистость с густопсовостью не спутал и ответил прямо:
– Так ты же сам просил встречи с ним.
– Я просил беседы наедине, – Абдуллаев начал что-то понимать, и в голосе его прозвучала надежда если уж не освободиться, то хотя бы удовлетворить свою мстительность.
– Вот-вот… Валар тоже хочет с тобой наедине побеседовать. А мы вам мешать не будем. Мы люди скромные, выйдем…
Лукьянов улыбнулся не менее загадочно, чем уже несколько веков подряд улыбается Джоконда, и сделал знак часовым выйти вместе с ремнем. И сам вышел следом за ним. Дверь закрылась. Абдуллаев, глядя на меня чуть ли не с насмешливым восторгом, начал высвобождать тело из объятий стула с подлокотниками.
– Скажи-ка мне, Валар, что будет, если я побью тебя? Если побью, несмотря на травмированную ногу?
– Ты сначала побей, – предложил я слегка наивно. – А про травмированную ногу жене рассказывай. Она, может быть, и поверит. Знает, наверное, что ты любишь ныть, как баба.
Магомеда моя наивность не смутила. Я заметил, как он под одеждой поигрывает мускулами, проверяя свою готовность к схватке. Но лицо его не показывало ни малейшего напряжения.
– И все же, Валар, если я тебя побью, твои друзья будут избивать меня всей толпой или попытаются сделать это по очереди? Я бы предпочел второе. Всех поочередно перебил бы, а потом спокойно ушел по своим делам.
– Мне кажется, ты полностью лишен чувства меры. Не переживай, образина, никто тебя пальцем не тронет. Они люди хорошие, побрезгуют.
Магомед недобро ухмыльнулся, хотя хотел, видимо, только усмехнуться. Но злобный блеск глаз выдал его. Я начал добиваться своей цели; кажется, вывести его из равновесия не слишком сложно. При его самодовольстве любое правдивое слово о нем самом будет для него оскорблением.
– Я не грязная собака, чтобы мной брезговать.
– Не обижай собак. Ты хуже. Ты грязнее.
Разница в весе между нами достигала, наверное, двадцати с лишним килограммов. И потому Абдуллаев не понимал, как какой-то капитан, пусть в недавнем прошлом и капитан спецназа ГРУ, может позволить себе не бояться его. Не бояться его роста, веса и былой подготовки офицера спецназа ВДВ, а потом и полевого командира банды, что дает если не подготовку, то хотя бы уверенность в себе, часто переходящую в самоуверенность. Такое непонимание губит многих, даже спортсменов-чемпионов. А я уже выбрал правильную тактику темпового боя, которым владеют не многие спецназовцы. Мое преимущество заключается в скорости и в лишении противника возможности сосредоточиться и осмыслить. Не дать ни секунды на раздумья и на оценку действий – и тогда имеешь большой шанс выйти победителем в схватке с любым противником. И я к такой схватке был готов. Готовность эта отрабатывалась годами и зависела не от собственной скорости мышления – что тоже, конечно, немаловажно и является существенным фактором успеха, – а от заготовленных движений, комбинаций и каскадов ударов, которые выполняются безостановочно в автоматическом режиме. Я этого автоматизма долго добивался. Вообще-то у меня хорошая реакция, способам защиты я обучен и в состоянии правильно защититься от ударов. Но у него руки намного длиннее моих, и, подходя к нему на убойную дистанцию удара, я всегда рискую нарваться на встречный удар. И здесь может сказаться разница в весовых категориях. По крайней мере, при обычной манере ведения боя схватка может оказаться равной. А мне это ни к чему. И потому лучше всего продемонстрировать навыки темпового боя. Крупные люди, как правило, такой вид «рукопашки» плохо выдерживают…