Для спокойного и уверенного передвижения по Гудермесу подполковник Сохно совсем не пользовался лежащей в кармане картой. Он вообще всегда и везде хорошо ориентировался, будь то лес или город, знакомый чуть-чуть или вообще незнакомый, а короткого первоначального взгляда на карту района, куда следовало пойти, вполне хватило, чтобы оставить условные изображения в памяти и потом без труда совмещать их с действительностью. Кроме того, он немного знал Гудермес и заблудиться особенно не боялся.

Люди на улицах поглядывали на вооруженного спецназовца слегка удивленно. Впрочем, на невооруженного спецназовца здесь поглядывали бы еще более удивленно. В чеченских городах, даже таких, казалось бы, относительно пророссийских, как Гудермес, военные не ходили обычно в одиночку. Исключение составляли разве что Грозный и Ханкала. Но Сохно мало обращал внимания на прохожих. Впрочем, не на всех. Он трижды прошел по одному маршруту, и только с третьего раза со двора одного из домов его заметили. Сохно подал незаметный со стороны сигнал и получил в ответ точно такой же. Значит, человек будет искать возможности встречи. Еще на одном участке, где маршрут тоже повторился трижды, результата никакого не было. Скорее всего, нужного человека просто дома не было. Но третьего осведомителя Сохно нашел по телефону, позвонив с мобильника на пустынном участке улицы. И даже сразу дал задание. Тем временем он уже приблизился к самому пустынному району, где многие дома, а то и целые кварталы были не восстановлены. Дом отставного музыканта и композитора Джабраила Алхазурова Сохно определил сразу, опять же не сверяясь с картой. Запомнить было просто – третий дом от угла, двухэтажный, о чем знал уже со слов, потому что карта города этажность домов не отражает. Впрочем, углов и двухэтажных домов здесь было немало, и кто-то мог бы потерять ориентировку в незнакомом месте. Сохно не потерял и уверенно перепрыгнул через развал в заборе, не желая утруждать себя открыванием заржавевших ворот или выламыванием калитки, украшенной тяжелым амбарным замком. Хозяева, наверное, уезжая, навесили. Но зачем замок на калитке, когда забора практически нет в нескольких местах. И он не просто развален – даже кирпичи из развалов кто-то по натуре очень хозяйственный добросовестно перетаскал туда, где им может найтись применение. В том, что Алхазуров не вернется, никто уже не сомневался. И оставалось только удивляться, что не растащили по кирпичику и весь дом. Но время еще есть. Значит, растащат...

Двор был заброшен и запущен, зарос многолетней травой, пробившей себе путь к свету меж тротуарных плиток, некогда уложенных аккуратно и старательно. Сохно любил красивые дома и красивые дворы и легко представил, как красиво здесь было тогда, когда хозяева в добром здравии думали только о мирной музыке. Музыка же войны всегда несет несчастья и разрушения. Но, прослужив всю свою сознательную жизнь в армии, Сохно не ожесточился и разрушения не любил. И потому легко представлял, как гуляли по двору, в саду и в доме дети.

Имея более обширную информацию, чем местные менты, Сохно предполагал, что дело с ночной стрельбой здесь, в этом саду, вовсе не так однозначно выглядит, как это передается ментовскими протоколами. И потому осмотр начал именно с дорожки сада около калитки, где все, как он понял, и происходило. Легкие шаги подполковника из-за забора услышал пес и трижды невнятно тявкнул, не угрожая, но предупреждая, что у него есть собственная зона охраны и он никому не рекомендует в эту зону вступать. Сохно к собачьему предупреждению отнесся с уважением и близко к калитке не подошел. Пятно ссохшейся крови на дорожке говорило, что дальше идти и смысла не было. Пятно было обведено мелом. Выделение для ясности при фотографировании в темноте. И контуры тела, что лежало наполовину на дорожке, были тоже обведены мелом. А остальные контуры того же тела, что на дорожку не поместились, были обведены на траве толсто прочерченной бороздой. И даже палка, которой борозду делали, валялась здесь же. Подполковник посмотрел на место, где тело располагалось, посмотрел на калитку, за которой время от времени раздавалось предупреждающее рычание, пожал плечами и почесал коротко стриженный затылок. Он хотел было уже вернуться к дому, но задержался в задумчивости, что-то в уме прикидывая. Сам встал на то место, где должен был стоять убитый перед выстрелом. Опять на калитку посмотрел. Отшатнулся, согнулся, имитируя нечто в нескольких вариантах, но падать не стал.

– Не верю, – с убежденностью Станиславского сказал сам себе и оглянулся на дом, зияющий пустотой окон.

Сохно было очевидно, что при выстреле из калитки, как описано в милицейском протоколе, человек должен был бы упасть в другую сторону. Пуля современного автомата хотя и обладает пониженной останавливающей способностью, все же бьет достаточно мощно и человека отбрасывает. Тем более если выстрел был произведен с такого близкого расстояния. Вот если бы стреляли из окна дома, скорее всего, со второго этажа, потому что окна первого этажа закрывают понизу кусты и для стрельбы оттуда требуется на подоконнике встать на цыпочки, тогда тело должно было бы упасть именно так. Конечно, возможно, что человек был ранен и шатался, подыскивая себе самую удобную позу для введения следствия в заблуждение, но тогда кровь не легла бы единым сконцентрированным пятном, брызги были бы неизбежны...

В принципе подполковник не встретился с неожиданностью. Он предполагал, что здесь был разыгран какой-то спектакль, только какой, по какому сценарию и кто был его режиссером, еще предстояло выяснить, хотя предположить Сохно мог себе позволить и это. Но на дорожке рассматривать больше было нечего, и он пошел было к дому, но через два шага вынужден был остановиться и прислушаться, потому что из дома донесся до слуха какой-то звук, явно имеющий основой происхождения не ветер. Понимая, что здесь, в саду, он на виду, как в тире, Сохно стремительно перебежал под стену. Причем звук его шагов при перебежке был менее слышен, чем при спокойном вышагивании на дорожке.

Под окном подполковник остановился и прислушался еще раз. После чего дотянулся руками до металлического слива, когда-то уходящего под раму, а теперь, за неимением рамы, просто крепящегося к подрамнику, и попробовал слив рукой на прочность. Держит, слава богу... Тогда, держась руками за слив, он запрыгнул на отмостку и только чуть-чуть высунул голову, заглядывая внутрь помещения. Там никого не было, и ничего не было слышно. Совершив почти гимнастический прыжок через снаряд, Сохно оказался в комнате, и пистолет сам собой оказался у него в руке еще до того, как ноги встали прочно. Но надобности пользоваться пистолетом пока не возникло. Подполковник двинулся в сторону коридора, делая паузу после каждого шага, чтобы услышать хоть что-то.

И услышал легкий стук, доносящийся откуда-то из-под ног. Будто бы кто-то сигнал подавал, привлекая к себе внимание. Хотя Сохно и не ставил себе задачей поиск кого-то в этом доме, но любопытство свое взяло, и он осторожно двинулся отыскивать лестницу в подвал. И нашел ее там, где и предполагал – прямо под лестницей на второй этаж.

Стук тем временем повторился, и после этого послышался новый звук, словно что-то отодвигали. И делали это аккуратно, стараясь не шуметь, но сил поднять некую тяжесть, должно быть, не хватало, и потому эту тяжесть двигали по полу. Теперь уже Сохно не показалось, что его зовут. Но любопытство свое подполковник решил все же удовлетворить.

Кошкой ступая, преодолел он лестницу и оказался в большом подвале. Переговариваясь шепотом, два человека что-то искали в одной из боковых комнат левого крыла. Подполковник едва успел спрятаться за первый попавшийся выступ, когда они, вытирая пот, перешли в следующую комнату, и поиски продолжились там. Не теряя даром времени, Сохно, все такой же неслышимый со стороны, сам заглянул в оставшиеся комнаты правого крыла. Ничего не искал и ничего не нашел. Только осмотрел то, что предстояло еще осмотреть этим двоим, что пока застряли в левом крыле. И успел спрятаться под лестницу, где темнота была особенно густой, когда они прошли мимо него в правое крыло. Лиц видно не было, но внешний вид, вооружение явно намекнули наметанному глазу подполковника, что это боевики. Показалось даже, что от парочки пахнуло лесным костром. Не высовываясь из-под лестницы, Сохно решил дождаться и выяснить, что эти люди ищут так настойчиво. Если найдут, можно будет и отобрать, если понравится. Ждать пришлось долго, и даже ноги затекли от сидения в неудобной позе. Наконец заскрипела и хлопнула, закрываясь, металлическая дверь. Изнутри что-то заскрежетало. Из всех подвальных комнат единственная целая дверь, к тому же именно металлическая, была в крайней глухой комнате, которую подполковник уже осмотрел мельком и нашел там только пустые бетонные стены. Выглянув из-за угла, Сохно убедился, что боевики закрылись именно там. Вполне резонно было предположить, что там они и будут дожидаться ночи, чтобы покинуть дом и, может быть, город. Надежное убежище. А скрежет, что раздался после закрывания двери, мог говорить только об одном: они изнутри дверь чем-то подперли.

Сохно сделал резонный вывод: если боевики закрываются изнутри, следовательно, они не желают, чтобы их беспокоили. И он справедливо решил помочь им. Подойдя к двери, поднял с полу кусок арматуры, вставил его в скобу и заблокировал дверь снаружи. Теперь ее можно только гранатой взорвать. Но, если боевики решатся на такое, им просто некуда будет от осколков спрятаться, и взрыв совсем не поможет им покинуть комнату, когда захочется. Удовлетворенный своими действиями и бескровным захватом пленников, Сохно решил все же завершить дело и осмотреть дом полностью. И начать решил с чердака, поскольку передвигаться сверху вниз всегда легче, чем карабкаться снизу вверх. Чердак ничем особым Сохно не поразил, но вот вид из небольшого чердачного слухового окна обрадовал. А еще больше обрадовало увиденное...

Сверху прекрасно просматривался весь соседний двор, принадлежащий капитану милиции Ахмату Хамкоеву, и даже симпатичная кавказская овчарка, уже не бегающая около калитки, а сидящая около ворот, привязанная к дереву. Но самое интересное, что увидел Сохно, это не собака, а люди. На террасе, примыкающей к одному из крыльев дома, стояли трое – очень высокий человек с тонкой талией, в черном головном платке, с вещевым мешком за плечом, словно он собрался в дорогу. Рядом с ним человек, наверное, среднего роста и не богатырского телосложения, но выглядящий рядом с первым маленьким. Издали рассмотреть было трудно, но внешне этот человек ничем не привлекал внимания, кроме, разве что, русых волос, редких у чеченцев. У этого в руках был «дипломат», почему-то показавшийся подполковнику знакомым. Рядом с ними стояла женщина. Разговаривали и, явно, прощались. Вернее, высокий прощался с женщиной. Он даже слегка приобнял ее и прижал одной рукой к груди.

С улицы раздался сигнал автомобиля. Высокий первым шагнул с крыльца. Но из двора первым вышел русоволосый человек. Сохно не было видно, что он там делал и чего ждал, но догадаться было нетрудно – осматривался, чтобы не было лишних свидетелей. И только по команде из-за ворот высокий вышел за калитку. Машина уехала сразу же. По крыше, которая мелькала среди деревьев, подполковник определил, что это «уазик».

– Придется догонять, – вздохнул Сохно, провожая машину взглядом и наблюдая, как она поворачивает за угол.

Он достал трубку мобильника, чтобы позвонить полковник Согрину и сообщить, что Джабраил Алхазуров только что покинул дом Ахмата Хамкоева и уехал на «уазике», но хотелось бы увидеть направление, в котором машина поехала. Слуховое окно такой возможности подполковнику не предоставило, из окон второго этажа увидеть что-то было бы невозможно, и потому Сохно рискнул выбраться на не слишком удобную для бега по ней оцинкованную крышу. Цепляться за ребра фальцовки оцинкованных листов было трудно, потому что жестянщики здесь трудились ответственные и ребра зафальцевали плотно. Тем не менее Сохно торопливо добрался до конька крыши, выглянул оттуда и тут же пригнулся, потому что «уазик», объехав квартал, приближался к бывшему дому Джабраила Алхазурова.

Держаться на крыше было трудно, а стрелять отсюда, если вдруг придется, будет еще труднее, понял Сохно. Вернее, стрелять-то можно, но при стрельбе сам остаешься неприкрытой мишенью, а это не всем приятно. По крайней мере, Сохно это не нравилось. Хорошо хоть, сидел он не со стороны фасада, иначе из машины его увидели бы сразу. А так соседний высокий тополь даже позволял сквозь листву выглядывать через конек и держать обстановку под контролем.

Машина только притормозила у провала в стене, и из нее выскочил русоволосый человек с «дипломатом». Огляделся и сразу устремился в дом. Машина поехала дальше.

Сохно, рискуя быть услышанным русоволосым человеком, стал быстро набирать номер спутникового телефона полковника Согрина. Полковник ответил сразу.

– Джабраил только что отъехал от своего дома в сторону выезда из города... – начал без предисловия, но все же шепотом. – Серый «уазик», номер не вижу...

И замолчал, потому что услышал шум под собой. Русоволосый человек забирался на чердак. Что ему может там понадобиться, кроме беседы с неизвестным человеком на крыше? Кто-то в доме Хамкоева увидел Сохно и позвонил?

Не закончив разговор, Сохно убрал трубку, крепче перехватился, чтобы держаться одной рукой, и приготовил пистолет, чтобы стрелять в того, кто начнет высовываться из слухового окна, сразу сквозь крышу. У «АПС» подполковника мощный патрон и крышу пробьет без проблем. И даже предохранитель опустил сразу в положение автоматического огня, чтобы дать короткую очередь.

Но из слухового окна никто не выглядывал. Послышались осторожные шаги, что-то чуть слышно стукнуло под самым окном, и через несколько секунд шаги стали приближаться к люку в потолке. Опять заскрипела лестница. Русоволосый человек что-то оставил на чердаке и ушел. А Сохно долго еще прислушивался, держа пистолет на изготовку. Потом убрал оружие, перехватился двумя руками и подтянулся к коньку. И как раз вовремя, чтобы увидеть, как русоволосый выбирается из пролома в заборе. «Дипломата» в руках у него не было. Только тут Сохно понял, что это за «дипломат» – штатная упаковка бесшумной снайперской винтовки «винторез». Непосвященному человеку такая упаковка кажется простым «дипломатом». И только тот, кто с «винторезом» встречается часто, определит, что это такое на самом деле. Сохно опять достал трубку мобильника...

Как всякий творческий человек, Джабраил считал, что наделен недюжинной интуицией. И интуиция его никогда, сколько он помнил, не подводила. Она начинала звучать в ушах не обычной и естественной плавной мелодией, а отдаленным барабанным боем, сопровождаемым тревожными басовитыми нотками поочередно каждой из низких октав. Это значило, что сгущаются вокруг тучи и приближается опасность. Приближение опасности он почувствовал еще вчера, и еще вчера решил, что пора ему уезжать из Гудермеса, где его слишком хорошо знают. И даже сообщил о своем решении Ахмату. А потом дал сигнал о подготовке к отъезду.

Кроме того, здесь появились кадыровцы, которые тоже способны сразу опознать Джабраила. Пусть он и не участвовал в убийстве старшего Кадырова, но он тогда был рядом с Басаевым. И это для Кадырова-сына решает все. Джабраил считается в числе его главных врагов, и на него объявлена охота. Кадыровцы опаснее и местных ментов, и комендантских войск...

Когда уходил на службу Ахмат, Джабраил не слышал. Он спал, не раздеваясь и не застелив диван. Более того, даже диван умышленно не разложил, чтобы чувствовать неудобство и проснуться по первому сигналу. Он проснулся от первого негромкого стука в дверь и привычно сунул руку в тапочку, куда клал на ночь пистолет. Другие его под подушку прячут. И, если что-то случается, если кто-то в комнату сумеет войти, в первую очередь блокируют доступ к подушке. А в тапочке искать оружие никто не догадается. И не видно его, потому что пистолет в нижней тапочке прикрывается сверху второй. Джабраил всегда имеет возможность наклониться, якобы желая тапочки надеть, и пистолет окажется у него в руке. Об этой привычке Джабраила никто не знал, и он тщательно берег собственное ноу-хау, считая, что после разглашения эта мера может не сработать.

– Кто там?

– Джабраил, приехал Завгат, – негромко сообщила жена Ахмата своим грудным, глубоким голосом.

– Пусть пока подождет в машине. Еще должен Урусхан подойти, этот пусть сразу ко мне проходит...

– Хорошо, – ответила обычно молчаливая женщина, так не похожая ни внешне, ни характером на свою сводную сестру, и только голос ее напоминал Джабраилу голос жены, и оттого ностальгически волновал. В комнату она так и не вошла, и сразу удалилась на свою половину дома, чтобы не мешать гостю умываться и собираться. Должно быть, Ахмат уже предупредил ее, что гость покидает гостеприимный тихий дом после такой шумной ночи, когда она даже не вышла из комнаты. Тоже, должно быть, Ахмат запретил.

Пока Джабраил умывался и брился – он в отличие от других боевиков не любил носить бороду даже в бытность свою в лесу, придерживаясь европейской традиции, – неслышимой тенью пришел Урусхан и уже дожидался в комнате Джабраила, скромно усевшись на краешек стула и положив руки на колени. Урусхан давно привык играть роль человека, который пребывает в не совсем здравом уме, и вел уже себя соответствующим образом. Его кроткий взгляд мог пронять самого сурового человека, а уж какое-то подозрение Урусхан вызывал в последнюю очередь.

«Дипломат», о котором Джабраил напомнил в своем телефонном звонке, аккуратно стоял под стулом, и Джабраил сразу заметил его. Урусхан вообще всегда славился аккуратностью в выполнении любого приказа, часто не свойственной большинству других людей. И даже эта его аккуратность, порой чуть-чуть излишняя, выглядела слегка неестественной, нездоровой. Иногда и сам Джабраил себя спрашивал, нормален Урусхан или в самом деле он человек не совсем в себе. Но пока все отклонения от нормы, что удалось заметить, шли только на пользу делу, и Джабраила это устраивало. Если же кто-то Урусхана напрямую спрашивал о здоровье, а такое тоже случалось в присутствии Джабраила, тот в ответ очень мягко улыбался и неуверенно плечами пожимал, оставляя каждому возможность оставаться при своем мнении.

– Ты прибыл вовремя, – так Джабраил похвалил.

– Я прибыл как ты велел. Там, за воротами, машина с Завгатом. Ты уезжаешь?

– Да, сегодня. Завтра сможешь и ты уехать.

– Куда мне ехать? – Голос Урусхана звучал равнодушно, словно ему не было разницы, где находиться и что делать.

– В Москву, как и все остальные. Завгат все тебе подробно объяснит. Даст адрес, где остановиться. Там я тебя сам найду. С документами у тебя все в порядке?

– У меня даже есть вызов в московскую больницу на лечение. Там надо только дату поставить. Я сегодня же и поставлю...

– Стоп-стоп... Вызов же не сегодня выслали, – предупредил Джабраил.

– Я понимаю. Дам запас на медлительность почты. А сегодня мне... Есть работа? – Рука Урусхана с колена опустилась на угол «дипломата», нежно ощупывая его.

– Есть, – Джабраил помрачнел. – Работа нехорошая, но необходимая. Ты слышал, что вчера здесь произошло?

– Мне рассказали... В городе говорят об этом... Ахмат застрелил Паленого... Брат Паленого объявил Ахмата «кровником»...

– Даже так? – удивился Джабраил новостям. – Что это за брат? Откуда он взялся?

– Малолетка. Всем соседям объявил и ушел из дома.

– Малолетка – это сколько?

– Кажется, четырнадцать или тринадцать...

– Самый хороший возраст. Только зря этот малолетка погорячился. Ахмат не убивал Паленого.

Урусхан не проявил никакой эмоции, даже глазами не повел и вопроса не задал, ожидая, что Джабраил, если начал рассказывать, доведет свой рассказ до конца.

– Паленого убил я. Они пришли втроем и хотели проникнуть во двор через калитку со стороны моего дома. Я как раз был там и увидел их...

– Что должен делать я? – спросил Урусхан, сохраняя спокойствие и деловитость.

Джабраил никогда коварством и жестокостью не отличался, не имел склонности к предательству, и сейчас ему было стыдно и трудно отдать приказ. И именно потому он начал объяснять Урусхану необходимость выполнения такого приказа, хотя никогда раньше в подробности старался не вникать – просто отдавал приказ, и этого было достаточно.

– Стрелял я. Из «беретты». У Ахмата был автомат. Разные калибры. Сегодня начнут извлекать пулю, и возникнут вопросы к Ахмату, на которые он ответить не сможет.

– Ахмат приговорен? – просто спросил Урусхан, давая понять Джабраилу, что он не нуждается в деталях.

– Да, он может расколоться. И это опасно не только для меня. Это опасно для всего нашего дела... – Джабраил все же оправдывался, как показывал тон сказанного. Не перед Урусханом оправдывался, а перед собой.

– У меня осталось только два патрона, – пожаловался Урусхан.

– Этого тебе хватит. Вечером, когда стемнеет, пойдешь на чердак моего дома. Оттуда хорошо видно двор Ахмата. Ахмат выйдет кормить собаку...

– А если выйдет жена?

– Она только готовит. Собаку кормит он. Жена собаки боится. Выйдет кормить собаку, ты стреляешь. Два выстрела, на всякий случай. Не жалей патроны. Пусть брат Паленого отвечает. Малолетке много не дадут. Винтовку уносишь. А сейчас... Мы с Завгатом тебя подвезем, ты заранее отнеси винтовку на чердак, чтобы вечером не таскаться с ней по городу. – Джабраил посмотрел на часы: – Все. Едем.

Собрать вещевой мешок ему оказалось недолго. Жена Ахмата ждала на веранде. Приготовила поесть в дорогу... Джабраил, чтобы не смотреть женщине в глаза и не выдать свой стыд, обнял ее и спустился с крыльца...

Завгат свое дело знал хорошо. Объехав, как приказал Джабраил, квартал, он молча высадил у провала в стене Урусхана и сразу поехал дальше.

– Где вторая машина? – спросил Джабраил.

– Через три квартала. Номер военный. Форма в машине...

Через три квартала Завгат свернул во двор такого же разрушенного дома, как и дом Джабраила. Там стоял другой «уазик», зеленого цвета и с военным номером. Из машины вышел младший брат Завгата, даже не поздоровался с Джабраилом, словно не заметил его, и сел за руль приехавшей машины. Джабраил с Завгатом перебрались в новую.

– Что он у тебя такой угрюмый? – усмехнулся Джабраил, переодеваясь в камуфляжку с погонами армейского подполковника.

– Я сказал ему, чтобы он никого не видел. Ни меня, ни тебя... Он так хорошо меня понял... Он у меня вообще сообразительный.

– Если кто-то видел, как мы отъезжали, его остановят...

– Ну и что? Прав нет? Здесь у половины водителей прав нет. А машина наша. Не в угоне. Придраться не к чему.

Сам Завгат оделся в форму прапорщика. Протянул Джабраилу целлофановый пакет.

– Приклей усы. С усами тебя никто еще не видел. Документы у тебя в левом внутреннем кармане. Познакомься...

Полковник Согрин, сидевший вместе со следователем в одном из тесных кабинетов горотдела, не слишком обеспокоился прервавшимся разговором. Сохно – есть Сохно, и за него беспокоиться даже неприлично... Прервался – значит, ситуация того требовала. И сам звонить Сохно не стал. Но тут же позвонил в первую очередь коменданту города, чтобы предупредить о выезде Джабраила и о необходимости блокировки всех дорог. И только после этого, когда и следователь прислушался к словам полковника, кивнул ему, таким образом объясняя ситуацию, и поспешил к дежурному по горотделу.

Менты реагировали не слишком быстро, поскольку дежурный решил сначала доложить начальнику, потом начальник доложил прибывшим из Грозного офицерам ФСБ, тем самым «альфовцам», с которыми спецназовцы летели в самолете, и только после этого были подняты по тревоге все наличные силы. Серый «уазик» мог уже уехать далеко, если комендант города оказался таким же нерасторопным. Сам полковник Согрин, как и «альфовцы», принимать участие в блокировке дорог не пожелал, считая эту работу для себя малопродуктивной, и вернулся в кабинет, где проводился допрос одного из вчерашних боевиков Юрки Шкурника.

Но тут опять позвонил Сохно.

– Командир, где Кордебалет? Не могу ему дозвониться.

– В соседнем кабинете. Позвать?

– Если не трудно.

Согрин опять кивнул следователю, извиняясь, и вышел, чтобы вызвать из соседнего кабинета, где допрашивали другого вчерашнего боевика, Кордебалета.

– Сохно тебе дозвониться не может, – и передал свою трубку.

– У тебя маркеры есть? – сразу спросил Сохно.

– Какие маркеры? – не понял Кордебалет.

– Патроны-маркеры. Я видел, ты на базе с ними возился.

– Есть с десяток.

– Мне нужно только два красных. Принеси. В одиночестве и тихо. Лучше бы и командир прибыл. Дай-ка ему трубку.

– Что там у тебя? – приняв трубку, спросил полковник.

– Во-первых, у меня двое пленных заперты в комнате подвала. Дверь железная, не выберутся. Оба вооружены...

– Хорошенькие пленные. Кто такие?

– Допрос ты будешь проводить. Я спросить не успел. Обыскивали дом, тщательно. Там я их и накрыл. Но сидят пока тихо, звуков не подают.

– Ладно, справимся. Ты сказал «во-первых», а что «во-вторых»?..

– Джабраил уехал, но около своего дома высадил из машины человека, с которым в доме Ахмата беседовал, а потом с собой забрал. Русоволосый такой парень... С простеньким лицом... Тот поднялся на чердак, когда я на крыше сидел, и оставил перед окном стандартный «дипломат» с «винторезом». Машина уехала раньше, человек ушел пешком. С чердака открывается прямой вид на двор Ахмата Хамкоева, вашего ментовского капитана, у которого Джабраил и скрывался. Жена капитана провожала Джабраила, как дорогого родственника, обняла и всплакнула на прощанье. А он ей в благодарность отправил человека на чердак... Я из этого делаю вывод, что Джабраил уехал и желает «подчистить» за собой место. Оставил «чистильщика»...

– Понял. Предложения? – спросил Согрин сосредоточенно.

– Ахмата предупредить. Тогда он лучше расколется. В «винторезе» на чердаке только два патрона. Я проверил. Меняем их на маркеры, чтобы вечером в полумраке это на кровь походило... И пусть стреляет...

– Почему ты думаешь, что снайпер будет стрелять вечером?

– Так вы ж Хамкоева только вечером отпустите...

– Резонно.

– После этого делаем ему очную ставку со снайпером, которого я за работой накрою.

– Согласен. Мы с Кордебалетом тебе поможем...

– Осложнение в другом... Те два типа в подвале – в комнате изнутри закрылись. А я их еще снаружи запер. До темноты они будут, думаю, отсыпаться, а вечером попробуют выйти. Надо брать мальчиков, пока снайпер не подошел. Иначе они начнут выходить не вовремя. Будет шумно, он не захочет работать. Снайперы не любят шума.

– Согласен. Здесь наши попутчики во главе с майором Султановым. Я их подключу...

– Годится. Подъезжайте...

Майора Султанова полковник нашел в кабинете начальника горотдела, где тот, вместе с хозяином кабинета, еще раз беседовал о ночном происшествии с капитаном Ахматом Хамкоевым, который грудь держал колесом и плечи отчаянно распрямлял, словно подставляя их под новые майорские погоны.

– Мы вам не помешаем. – Согрин не спросил, а сказал утвердительно, отчего на него сразу подняли глаза. – Я даже помогу вам, задав капитану несколько наводящих вопросов. Тогда он сможет более четко нам ответить...

Кордебалет, вошедший вместе с полковником, уже оказался у капитана за спиной и вытаскивал у того из кобуры пистолет.

– Что случилось? – грозно спросил начальник горотдела. – Что вы тут себе...

Майор Султанов отреагировал спокойно:

– Кажется, власть переменилась, – и посмотрел на хозяина кабинета, готовый проделать с тем такую же операцию, какую Кордебалет проделал с обалдевшим от неожиданности капитаном.

– Не совсем так. – Согрин успокоил майора. – Власть осталась, кажется, прежняя, а вот обстоятельства появились новые. Известный всем нам Джабраил Алхазуров, поймать которого сейчас пытаются на всех дорогах города, выехал не откуда-нибудь, а из дома капитана Хамкоева, где провел, думается, не одну ночь...

Капитанские погоны, не дождавшись смены на майорские, придавили плечи бедного Ахмата так, что он обессиленно сел, как упал, на стул и просто чудом не промахнулся. Впрочем, Кордебалет стул пододвинул ближе, чтобы капитан на полу не оказался.

– Скажите, капитан, сколько суток провел ваш родственник под вашим кровом?

Ахмат хватал воздух ртом, как рыба в руках рыболова. И ничего не отвечал.

– Вы уверены? – спросил хозяин кабинета, переводя взгляд с капитана на полковника и обратно.

– Я не просто уверен. Мне сейчас позвонил мой офицер, который с чердака бывшего дома Джабраила Алхазурова снимал на пленку, как жена капитана провожала мужа своей сестры. Провожала и не знала даже, что этот человек приготовил ей... – без стеснения врал полковник, чтобы выглядеть перед капитаном убедительнее. – А приготовил он... Простите... Не ей, хотя и ей тоже... Ей – участь вдовы, а капитану Хамкоеву две пули из «винтореза», которые должен пустить снайпер предположительно сегодня вечером...

– Какой снайпер? – вместо капитана, которого должен больше других интересовать этот вопрос, спросил начальник горотдела.

– Русоволосый парень, с простеньким таким лицом. Он обязательно подойдет туда, где оставил подготовленную для стрельбы винтовку. Такими винтовками киллеры бросаются только в плохом кино. Настоящий киллер за такую винтовку собственную маму съест.

Произнося эти слова полковник, как и майор Султанов, внимательно наблюдали за реакцией Ахмата. И оба поняли, что капитан Хамкоев узнал по описанию, кто должен был в него стрелять. В глазах вместе с растерянностью появился испуг, но вот чего оба офицера хотели увидеть, там не появилось – желания постоять за себя, отомстить, в конце концов. Видимо, авторитет Джабраила Алхазурова был настолько велик, что Ахмат не мог сразу отделаться от его влияния.

– Так что, товарищ капитан, говорить вы будете? – напрямую спросил Согрин.

Ахмат попытался было вскочить, чего от него, такого растерянного, трудно было ожидать. Но этого ожидал Кордебалет, стоящий у капитана за спиной. И просто двумя руками, положенными на плечи, как мальчика, усадил капитана обратно на стул.

– Это несерьезно, – включился в разговор майор Султанов. – Вас, можно сказать, спасли от смерти, хотя и лишили незаслуженного повышения по службе, вам предлагают сотрудничество с тем, чтобы это было учтено при решении вашей судьбы, а вы начинаете какие-то фортеля выкидывать... Подумайте о себе... И побыстрее думайте, поскольку у нас у всех время ограничено... Если сейчас задержат Джабраила Алхазурова и он начнет давать показания раньше вас, ваши признательные показания уже никому не будут нужны...

– Задержите сначала Джабраила. – Ахмат сглотнул ком, застрявший в горле, и произнес первые слова после неожиданного кардинального переворота ситуации.

– Вы уверены, что мы его не задержим? – с нажимом спросил Султанов, словно обвиняя в возможном бегстве Алхазурова именно капитана Хамкоева.

– Я буду говорить о нем, если вы его задержите. Но я ничего не скажу, если он уйдет. Я не хочу быть предателем.

– Он приказал убить вас.

– Я не верю.

– Вечером мы дадим вам возможность убедиться.

Ахмат вздохнул обреченно.

– Да, Джабраил жил у меня. Как добрый родственник и сосед я не мог отказать ему в убежище, хотя знал, что он находится в розыске. Но он уже отошел от боевиков и приезжал в город, чтобы забрать из развалин своего дома свои старые нотные тетради. Кое-что он нашел и жалел, что не нашел всего. Джабраил хочет уехать в Германию и заниматься снова музыкой. Он дни и ночи в моем доме просиживал над нотными тетрадями и жалел, что у него нет инструмента. Я ничего не знаю о других его делах, я же сам честно занимался своей службой... Я даже сознаюсь, что советовался с Джабраилом о том, как мне быть с этими десятью людьми Юрки Шкурника. Он сказал, что со временем каждый человек сам выбирает, жить ему или умирать...

Это очень не походило на заранее заготовленную речь. И даже начальник райотдела закивал головой, словно подтверждая слова своего капитана и проникаясь горечью обиды за несправедливо обиженного героя.

– Значит, капитан, в дополнение к государственной амнистии, вы объявили личную амнистию Джабраилу Алхазурову, – полковник Согрин сделал вид, что верит искренности Хамкоева и готов обвинить его только в укрывательстве человека, состоящего в розыске, но уже не в предательстве, и не причислять капитана к боевикам.

– Это моя вина. – Ахмат повинно опустил голову, но Согрин заметил, как быстро перед этим мелькнул взгляд маленьких глаз Хамкоева – моментально он осмотрел всех троих, кого мог видеть, чтобы проверить впечатление от своих слов. Впечатление Ахмату, кажется, понравилось, и он продолжил, повысив голос. – И я готов отвечать за нее. Но и вы тоже поймите душу горца. Мы можем смело воевать, мы можем даже быть грабителями, но мы никогда не откажем человеку, который просит у нас помощи, гонимому всеми человеку, не имеющему возможности спрятаться, чтобы начать новую жизнь. А уж тем более отказать родственнику. Такого не бывает у горцев. И еще поймите нашу национальную душу. Джабраил Алхазуров был надеждой и славой нашего народа. Его музыка по всей Европе прошла.

– Только могла пройти, насколько я знаю, – поправил Согрин. – Все говорили, что он талантлив и сможет многого достичь, а он вместо этого ушел в помощники Басаева.

– Все равно. Его сам Дудаев попросил стать командиром отряда. Как мы гордились своим первым президентом, так мы гордились и своим композитором. Джабраил – наша надежда... Я не мог предать такого человека. Тем более что он заверил меня в своем возвращении к музыке.

– Это – да, это – правда, – растроганно сказал начальник горотдела.

– Тогда зачем же он приказал убить вас, скажите нам, Хамкоев? – настаивал на своем Согрин.

– Это какая-то ошибка. – Голос Ахмата звучал с болью обреченного на непонимание.

– Вот вечером мы и проверим. – Полковник Согрин, не спрашивая согласия начальника горотдела милиции, начал командовать. – Майор Султанов, вы можете обеспечить капитана Хамкоева надежной камерой в городском управлении ФСБ?

– Здесь не управление, – поправил майор полковника. – Здесь только отдел. А что касается камеры, то обеспечим.

И встал, показывая, что Хамкоеву тоже следует сделать это. Капитан понял и тоскливо посмотрел на начальника горотдела, который не посмел возразить. Кордебалет убрал руки за спину и не помешал капитану встать...