Джабраил в самом деле долго спал в свое удовольствие. Но проснулся он, несмотря на такой длительный отдых, разбитым и уставшим. Впрочем, он и не ожидал иного. Москва всегда плохо на него действовала. Даже в четырех стенах он чувствовал нечистое дыхание большого города, не отдыхал, когда спал, и утомлялся дополнительно, когда просыпался. Поэтому находиться в Москве продолжительное время Джабраил не намеревался.

Умывшись, он долго стоял у окна, сквозь тюлевую штору разглядывая громадный двор. Двор проходной, люди там меняются постоянно. И ничего, в смысле обеспечения безопасности, такое разглядывание не даст, понял он вскоре. Тогда решил выйти, чтобы прогуляться по городу и хоть таким воздухом, но подышать. Конечно, это не горы – это газы. Но газы и в квартиру проникают, и квартира тоже – не горы... А на улице все же дышится легче.

Одеваясь, Джабраил проверил паспорта. В правом внутреннем кармане дипломатический паспорт, в левом внутреннем кармане паспорт российский. Этот – на случай, если заявятся в квартиру проверить жильца. Приходили же к первой прибывшей в Москву тройке. Могут и к нему прийти. Надо быть настороже... К расположению паспортов он привык и уже не спутает при необходимости.

Сунул руки в карманы, отыскивая ключ, и нащупал в одном из карманов диктофон, о котором после поезда просто забыл. Джабраил знал, то, что может показаться интересным и удачным сразу, потом может оказаться сущей ерундой. Стоит сейчас, даже малое время спустя, прослушать. Перемотал кассету и сел, не раздеваясь и не разуваясь, в кресло. Включил музыку. Начало было известно. Та женщина, когда-то, наверное, музыкальную школу закончившая, играла, не вызывая из инструмента ни одного чистого звука. Это не профессионально, звуки должны вытекать один из другого, но ни в коем случае один другому не мешать.

Джабраил раздраженно перемотал пленку дальше. Нашел свою игру. Включил.

Он умел относиться к себе трезво. Потому понимал прекрасно, что все навыки пианиста он давно потерял. Да он и не был никогда пианистом-исполнителем. Он только свою музыку играл. Но свою музыку он всегда играл хорошо. В этот раз играл плохо. Тогда, в поезде «Красная стрела», слушая, он еще не понимал этого. Тогда в нем еще эйфория от случившегося жила, и музыка еще в ушах сама по себе, отдельно от записи, звучала и подправляла то, что не удавалось сыграть. Сейчас он слышал себя со стороны и, даже делая скидку на диктофонную низкоскоростную запись, понимал, что играл не просто плохо, а очень плохо. Нельзя играть с такими деревянными пальцами. С такими пальцами следует дрова колоть или из автомата стрелять.

Но он все же дослушал до конца. В принципе это был готовый черновик, набросок, этюд... То, с чем следует еще работать... Как он назвал это? Реквием по амнистии... Да, здесь достаточно горьких трагических нот, соответствующих именно реквиему. Многое следует усилить, многое следует вообще выбросить или переделать основательно. Но это – его работа, это его жизнь, думая о музыке, он обо всем остальном забывает. Он переделает, он выбросит, он подчистит, что можно подчистить, и сотворит вещь...

Он слишком другим занят, хотя хочет делать именно это.

Хочет делать это? Так зачем ему нужно все остальное?

И нужно ли оно ему вообще?

Он рожден для музыки. Ему предрекали будущность гения. Пусть гений не состоялся, пусть. Но реквием он напишет.

Напишет реквием по амнистии, а потом будет писать что-то другое. Он вернется в музыку, чтобы жить в ней. Только надо работать. Очень много работать. Сутками работать.

Работать, уйти в музыку и работать? Но опять – есть ли время для этого? Как его найти?

Будет время! – решил Джабраил. То, что он сделает в Москве, будет последним его делом... А потом... А потом – музыка... Вечная музыка...

Она уже зазвучала в ушах...

Никогда в жизни Сохно не пил столько чая, сколько пил его в поезде. Стакан за стаканом, стакан за стаканом, вызывая удивление проводника. И даже не смущался тем, что чай был плохой, безвкусный. От скуки, что ли, но ему почему-то очень хотелось пить.

С ним в купе ехали муж с женой и мальчишка лет тринадцати. Мальчишку везли в Москву на лечение, что-то у него с глазами было не в порядке, и это было видно даже со стороны. Чеченская семья, интеллигентная в меру. Но разговаривали соседи между собой только на чеченском языке, и Сохно, естественно, ничего понять не мог. С ним, конечно, несколькими фразами на русском обменялись, но не больше. Он выходил в коридор, прислушивался, но русскую речь уловить не мог. И потому сначала показалось, что он вообще во всем вагоне оказался единственным русским. Но потом заметил, как прошел в туалет, придерживая на груди большой крест, пузатый православный священник. Значит, есть с кем при необходимости и по-русски пообщаться...

На каждой остановке Сохно выходил на перрон, чтобы наблюдать за вагоном, где ехали амнистированные. Его пост – дальний. По две стороны от объекта наблюдения расположились Согрин и Кордебалет. Сохно оставили на всякий случай подальше. Тем не менее работой подполковник не пренебрегал и выполнял ее добросовестно, что, впрочем, никому не было заметно, потому что на таком расстоянии он мог позволить себе не прикладывать к глазам бинокль. Да и надобности в этом не возникало, поскольку амнистированные на перроне не показывались.

В Моздоке Сохно покупал в киоске на перроне колбасу и хлеб.

– Пост рождественский в разгаре... Нельзя православному человеку колбасу есть, – услышал за спиной густое ворчание. – Иль ты басурманин...

Не оборачиваясь, подполковник понял, что священник вышел себе купить что-то в дорогу. Дождавшись, когда тот загрузит карманы несколькими яблоками и целлофановым пакетом с заветренными оладьями, Сохно, за несколько часов соскучившийся по русской речи, заговорил сам:

– У меня, батюшка, служба такая, что без мяса трудно. Организму белок требуется.

Рядом они пошли к дверям вагона.

– Военный, что ли? – Батюшка то ли откровенно ворчал, то ли просто имел такую нравоучительно-недовольную манеру разговора.

– Военный...

– Тем паче богобоязненным, стало быть, надо. А что хромаешь? Небось ранили.

– Ранили, батюшка.

– Вот-вот. Есть, стало быть, за что. Богобоязни в народе нет, оттого и все беды наши.

– У меня, батюшка, дед был богобоязненным. Помню, бабушка ругалась, говорила, как пост начнется, дед опять будет одной водкой питаться.

– Тьфу ты, – сказал священник, но все же улыбнулся шутке. – Куда добираешься?

– В Москву. Командировка кончилась.

– Сам-то, по разговору судя, не москвич.

– Сам я отовсюду, но теперь в Москве служить буду.

– Бог даст, свидимся.

– Все может быть, – согласился Сохно. – Извините...

И заторопился вперед на сигнал Согрина. Полковник тоже пошел навстречу. Остановились как раз под окнами вагона, где ехали амнистированные.

– Новости есть, – сразу сообщил полковник. – Я сейчас Басаргину звонил. Джабраил Алхазуров в Москве. Дожидается, когда соберутся остальные. И очень ждет нашу десятку, которая увеличится на одного человека.

– На хромого, – понял Сохно.

– Нет, на Урусхана Датуева, который будет жить вместе с амнистированными. Предположительно, Урусхану отведена роль их палача.

– Это его основная профессия, – согласился Сохно.

– Где-то они должны встретиться. Посматривай. Может, Урусхан в этом же поезде едет. Может, уже в Красногорске сидит, дожидается. Наша задача – перехватить его при первой возможности. Желательно перехватить живым.

– Это, батюшка, тьфу ты, командир, моя задача. – Сохно потер скулу, где шрам был едва заметен. – Он меня ловко под собаку подставил, но я сам из породы волкодавов.

– Еще новости... Председатель антитеррористического комитета уже в курсе событий, дал генералу Астахову «зеленый свет»...

– Чуть-чуть легче, но это их игры. Мы давно с «зеленым» работаем. Я так вообще люблю его сам себе включать.

– Ладно, спеши, а то поезд трогается.

Поезд в самом деле готовился к отправлению. Сохно заспешил, хромая сильнее обычного. Нога болела. Он и в купе, когда занял свое место и выложил колбасу с хлебом на стол, почувствовал, как болит нога. Прислушался к себе. Показалось, что слегка поднялась температура. Может быть, потому так много чая потребляет...

Генерал Астахов позвонил и предложил Басаргину дать возможность Тобако немного отдохнуть от длительного дежурства, а взамен обещал прислать сотрудника, знающего чеченский язык. Не переводчика, а оперативника, который может заменить Андрея Вадимовича полностью.

– Вам, как я понимаю, просто не терпится с ним побеседовать? – понял Басаргин подспудную часть предложения генерала.

– Угадали, Александр Игоревич, угадали... Можно это организовать?

– Только после беседы со мной.

– Тогда почему бы нам не объединить два схожих желания в одно? Насколько я помню, Андрей Вадимович считается у вас лучшим водителем. Говорят, он умеет перелетать через пробки. Заехал бы за вами, потом вместе приехали бы ко мне.

– Невозможно. Я сам сейчас за Тобако поеду. Он пьян, и в таком состоянии за руль не садится. Только в условиях сложной оперативной обстановки. Пока такая обстановка не настала, следовательно, я поеду за ним сам.

– Значит, решено. – Генерал делал вид, что не понимает, как дело обстоит. – Значит, заедете ко мне?

Басаргин засмеялся:

– Заедем, товарищ генерал. А Тобако все равно оттуда можно снимать. За квартирой только Пулатов будет наблюдать. Запись идет на всякий случай. А телефонные разговоры Доктор фиксирует. Если кто-то приедет, Пулатов доложит обстановку. Завтра Пулатова сменит Ангелов.

Причин скрывать Тобако от «альфовцев» у Басаргина не было.

Джабраил растерянно обрадовался – он сам никак не ожидал от себя такого, поскольку много лет был убежден в обратном. Не в первый раз в Москве находится. И раньше, до войны еще приезжал – и в детстве с родителями, и один в молодости, и во время войны тоже дважды приезжал под разными именами, встречаясь здесь с инвесторами из числа тех, кто финансировал чеченскую войну. И никогда здесь музыка не заполняла уши, никогда. Наверное, настрой был не тот. И он думал уже, что место здесь не музыкальное. А сейчас она вдруг зазвучала. Зазвучала, но уже не как результат, понял Джабраил, а как призыв к результату. И не к результату того, что он планирует сделать вместе со своими боевиками, а именно к музыкальному результату. Если человеку дано что-то от природы, то заниматься ему следует этим и только этим.

Джабраил, так и не сняв плащ, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, слушая призывы музыки. Ему очень захотелось сейчас, прямо сию минуту, сесть за инструмент и хотя бы просто пробежать пальцами по клавишам. Не сыграть даже, а членораздельно произнести музыкальный эпизод, произнести и вслушаться в звуки, ощутить гармонию и определить правильную тональность.

А вместо этого он должен прятаться. Вместо этого он должен готовить взрывы, лишенные всякой музыки, должен производить плачи, лишенные всякой гармонии.

Невыносимо захотелось забыть про все это, забыть и вычеркнуть из жизни десять последних лет. Вместо взрыва сделать разрыв, пропасть вырыть между собой сегодняшним и собой будущим, таким будущим, каким он мечтал себя увидеть давно, еще много лет назад, каким он мог по справедливости себя тогда видеть...

Инструмент бы сейчас... Любой, хоть самый плохонький...

Инструмент? А почему, собственно говоря, нет?

Джабраил встал, вытащил бумажник, пересчитал деньги, хотя и без того отлично знал, сколько имеет при себе и сколько может получить в банке по поддельному документу. Конечно, ни к чему ему рояль и даже пианино ни к чему. Простой синтезатор. Ну, не самый плохой, не детский. Нормальный синтезатор. На синтезаторе можно даже оркестровку делать. Но ему оркестровка сейчас не нужна. Ему нужна просто клавиатура, разложенная по октавам, и чистые гибкие пальцы.

Гибкие пальцы. Джабраил размял руки, пошевелил пальцами. Как давно они утратили гибкость. Но гибкость восстанавливается, когда прикладываешь к этому усилия. Главное, чтобы музыка звучала в ушах, чтобы она продолжала звучать.

Быстро застегнув плащ, он двинулся к двери. На пороге остановился, задумался на пару секунд – пистолет не взял. Оставил рядом с журнальным столиком, привычно прикрытый тапочками. И ладно... Зачем ему сейчас пистолет. Он не патроны пошел покупать, а инструмент.

Улица встретила хмурой сыростью. Но он даже по сторонам не смотрел. Когда утром шел к дому, мельком видел витрину. Там на стекле был нарисован именно синтезатор... И еще что-то, кажется, ударные инструменты. Тогда внимания не обратил. Тогда Москва обещала отсутствие музыки в ушах.

Почти не зная этого района Москвы, по крайней мере никогда не интересуясь магазинами, Джабраил нашел нужный по какому-то наитию и всю дорогу шел так уверенно, словно уже много раз проделывал этот путь.

Денег у него хватило бы, чтобы все синтезаторы здесь купить. Но он выбрал себе тот, что его устроил, поговорил с продавцом, перепробовал несколько, обращая внимание не на богатые дополнительные функции, а на звучание и на возможность записи. Правда, запись велась не на кассету, а на дискету, но это смысла не меняло. Компьютер найти несложно даже в лесном лагере боевиков. Запас дискет он тоже купил. Много дискет.

– Год играть можно, и все запишете, – сказал продавец-консультант, сам, видимо, музыке не чуждый.

– Вот год и буду играть без остановки, – не шутя, твердо губы сжав, сказал Джабраил.

Он оплатил покупку и дожидался, пока коробку оклеят скотчем так, чтобы и ручка для переноски получилась, когда в чехле зазвонил мобильник. Плащ был не застегнут, и добраться до чехла не составляло труда. Джабраил вытащил трубку, и посмотрел на определитель. Звонил Завгат...

Музыка в ушах резко прекратилась.

– Прекрасно, – густо сказал Доктор Смерть. – Еще один абонент появился. И тоже, зараза, уже почти в Москве. На машине катит.

И, глядя в большой монитор компьютера, он протянул свою неимоверно длинную руку, чтобы включить акустическую систему.

Переводчик, повинуясь требовательному жесту второй руки Доктора, придвинулся поближе, готовый к работе. Заранее договорились, что перевод будет осуществляться синхронно с записью.

« – Да, Завгат, слушаю тебя, – раздался голос Джабраила.

– Здравствуй, эмир. Я подъезжаю к Москве. На попутной машине. От Рязани добираюсь. Там друзья посадили.

– Когда будешь?

– Часа через три сможем встретиться.

Пауза была длительной.

– Нет, это ни к чему. Чай ты можешь и без моего общества попить. Где остальные?

– Вечером еще двое появятся – Ибрагим с напарником. Хромой взрыватель едет прямым поездом с группой. Будет завтра днем. Где Урусхан – не знаю. Мобила не отвечает...

– Как только кто-то прибудет, доложи мне. Остальных сам контролируй. Пока меня лишний раз не беспокой. Я себя плохо чувствую.

– Что с тобой?

– Старая язва пищевода. Открылась вот...

– Хорошо, эмир. Я буду звонить только по делу. Как лучше, по городскому или по мобиле? У меня квартирный номер записан.

– Мне не понравился городской аппарат. Там слишком много соединений по прямой связи, там возможность вести конференцию... Мало ли, нечаянно кого-то подключишь. Звони на мобильник... Порошок привез?

– Конечно.

– Тогда все. Аллах Акбар!

– Аллах Акбар!..»

Зазвучали короткие гудки.

Кроме Доктора и переводчика, в офисе были Ангел с Дым Дымычем.

– Я так понимаю, – сделал вывод Ангел, – что Завгат Валеев у Джабраила выполняет обязанности начальника штаба.

– Похоже, – согласился Дым Дымыч. – Доктор, сделай изображение в реальном времени. На какой машине он едет?

– Какая разница?

– Большая. Если на легковой, то, возможно, придется отслеживать ее в Москве. Хорошо бы крупно сделать, чтобы марку опознать и номер увидеть.

Спутник Интерпола, оснащенный самой мощной аппаратурой, позволял проводить и такие операции. Впрочем, такие операции способен проводить любой современный спутник-шпион.

Доктор Смерть защелкал компьютерной мышью.

– На фуре...

– Это уже легче. Надо Басаргину доложить. Он сейчас должен быть уже у Астахова. Может быть, Алхазуров как-то попытается лечить свою язву, и это можно будет использовать. Помните, как Карлоса взяли...

Доктор глянул на часы.

– Басаргин не умеет ездить, как Тобако. Еще не добрались. Позвоню на мобильник.

И стал набирать номер.

Пресловутая язва пищевода, которую упомянул Джабраил, не мучила его уже давно. Около пяти лет назад Джабраил ездил на операцию в Пакистан и после этого, кажется, забыл думать о своей болезни, хотя в отряде все о ней знали. Говорят, что не следует жаловаться на болезни, которые не существуют, иначе они могут прийти. Но очень не хотелось встречаться с Завгатом. Более того, очень не хотелось даже слышать о каких-то иных делах, кроме музыки. И он сказал так...

– Забирайте.

Джабраил за своими мыслями даже не сразу понял, что говорит ему продавец-консультант. Но быстро взял себя в руки и вернулся к окружающей его действительности. Выглядеть странным нельзя...

Коробка была не тяжелой, только громоздкой, и нести ее было не совсем удобно даже за ручку, которую продавцы сделали из скотча. Джабраил шел к дому, где остановился, и постоянно ждал возвращения музыки в уши. Той музыки, что толкнула его на эту покупку, что заставила забыть все заботы предыдущих дней и осенила надеждой на прекрасное. Но номер мобильника Завгата без конца высвечивался перед глазами, как светофор, не дающий музыке вернуться, и это злило Джабраила. Так злило, что он даже шаги ускорил, словно очень торопился, чтобы растерять на скорости эту злость. Он знал, что злость иногда уходит вместе с усталостью. Но сейчас усталость опять появлялась. Та самая усталость, с которой он проснулся сегодня среди дня. Джабраил вдруг с удивлением осознал, что совсем этой усталости не чувствовал, когда музыка звучала в ушах. Не чувствовал, когда шел в магазин, чтобы купить синтезатор. Не чувствовал и раньше, когда размышлял о себе и о музыке, сидя в кресле... Но сейчас она возвращалась, наливала руки и ноги свинцом, блокировала поясницу... И все только из-за звонка Завгата, из-за звонка с трубки, номер которой опять и опять встает перед глазами...

В квартире ничего не изменилось, только при взгляде из окна Джабраил понял, что на улице уже темнеть начало. Там, когда он шел, это было не так заметно. Здесь заметнее. Он включил свет, задернул шторы и стал устраивать инструмент перед креслом на двух табуретках, принесенных с кухни. И все это время ждал возвращения музыки. Ждал, как радости, которую Завгат спугнул. Но радость не приходила...

Тогда, вконец расстроившись, Джабраил даже подготовленный инструмент включать не стал, а лег на диван и стал в потолок смотреть. И опять чувствовал, что наполняет его усталость. Надо было сходить куда-то перекусить, потому что за весь день он свой рот даже крошкой не угостил, но таким тяжелым было тело, что встать и пойти куда-то было выше его сил. И по мере того как накапливалась усталость, возрастало раздражение тем окружающим миром, что заставляет его не быть самим собой, а быть только частицей этого мира. Ему неприятно было быть этой частицей, ему очень хотелось быть самим собой, но мир никак Джабраила не отпускал, кандалами повиснув на руках и ногах, темной сетью накрыв голову так, что мысли в мозгу почти не шевелились. И даже раздражение это было усталым и ленивым...

Раздражение включало в себя весь окружающий мир. И не вовремя приехавшего Завгата, и находящегося сейчас где-то далеко-далеко Омара Рахматуллу, и весь этот город, враждебный Джабраилу, и самих горожан, тоже враждебных.

Спасительная мысль пришла тогда, когда Джабраил, кажется, заснул. Надо включить диктофон и еще раз прослушать запись. Он поднялся, еще лениво, но чувствуя, что сейчас прежнее чувство вернется к нему, и потому лень и усталость стали отступать, хотя не ушли полностью.

Запись музыки он слушал, уже сидя в кресле перед включенным синтезатором. Не сразу, но все же притронулся к клавишам, сначала только одну ноту взял, долгую, диссонирующую с мелодией, потом оборвал себя и в мелодию неназойливо вклинился. Подыграл эпизод, подумал вдруг, что плохо, когда соседи будут слышать его музыку, и подключил к синтезатору большие наушники, входящие в комплект. Но наушники не давали ему слушать запись диктофона, и он сначала ее до конца дослушал, и только потом надел наушники и тронул клавиши. Боязно тронул, к себе прислушиваясь. И услышал звук... Нет... Этот звук не из синтезатора шел, потому что Джабраил клавиши больше не трогал. Это вернулась в уши музыка... Та самая, что так легко пугается соприкосновения с внешними раздражителями...

И он начал играть то, что слышал.

За окнами быстро стемнело, и Сохно надоело сидеть и смотреть туда, где ничего не видно. Он задернул оконную шторку. Стала устраиваться на ночь чеченская семья. Мужчина занял нижнюю полку напротив Сохно, отправив жену с сыном наверх, и при этом как-то странно на подполковника посматривал, словно возмущался, что тот не изъявляет желания уступить свое место женщине или мальчишке. Разговаривали чеченцы между собой на родном языке, и Сохно понять ничего не мог, но ему казалось, что он чувствует в разговоре нотки осуждения такого неблагородства с его стороны. Принадлежности к инвалидам ни на лице, ни на поведении мужчины написано не было, и подполковник не понимал, почему тот сам не желает уступить жене нижнее место. Но дело было даже не в этом. Подполковнику необходимо было выходить на каждой станции на перрон, чтобы контролировать вагон с амнистированными. Прыгать каждый раз с верхней полки и взбираться на нее с простреленной ногой было как-то не совсем удобно. К тому же рана к вечеру, как всегда бывает, начала побаливать сильнее, и опять создалось впечатление, что температура поднимается. Чай Сохно уже не пил, справедливо решив, что в него больше не влезет. И потому он просто прилег, не забираясь под одеяло и не раздеваясь, задремал. Но знал, что при каждой перемене в окружающем привычка сработает: он проснется. Под переменой Сохно подразумевал остановку поезда.

Днем поезд прибывает в Москву, а до Москвы остановок предвидится множество...

Басаргин вернулся вместе с Тобако. Глянув на Андрея Вадимовича, Доктор Смерть сделал вид, что ему очень хочется заплакать от обиды, что его обделили.

– Сколько выпили-то? – спросил Дым Дымыч.

– Крепкие они ребята, – сознался Тобако. – Не меньше литра на брата пришлось. И закуски почти никакой. Они, глупые, соленые огурцы не любят.

– Пулат сейчас звонил, – сообщил Ангел. – Говорит, твои чеченцы во сне храпят так, что ему уснуть мешают. А соседи по лестнице проходили. Пулат сам слышал, решили, что за дверью зоопарк устроили. Храп за рычание приняли.

– Я их капитально упоил, – сказал Андрей Вадимович с гордостью. – Можете пойти и взять их голыми руками.

– И привлечь их только за подделку документов, – сказал Басаргин. – Больше не за что, потому что оружия у них с собой нет. Андрей проверил...

– Проверил, – подтвердил Андрей Вадимович. – Но мне, чтобы нормально работать, надо пять минут поспать, потом принять душ и чашку кофе.

– Спи, – согласился Доктор. – Я тебя перед утром подниму.

Тобако неверной походкой двинулся в соседнюю комнату, но на пороге обернулся.

– Нет, Доктор, ты понимаешь, они не любят соленые огурцы.

Тобако ушел, но из соседней комнаты храп так и не раздался. Спал Андрей Вадимович аккуратно даже в мертвецки пьяном состоянии.

– Что он узнал? – спросил Басаргина Ангел.

– Говорят, что приехали работать. Работу ищут... Им обещали уже что-то с оптовыми поставками связанное.

– Оптовые поставки оружия, – мрачно пошутил Дым Дымыч. – Не из Москвы, а в Москву. Взрывчатые вещества в общий список, естественно, входят.

– Что будем делать с ними? – спросил Доктор.

– Мы как раз с Астаховым обсуждали варианты, – объяснил Александр Игоревич. – Сейчас брать их рано, детскими сроками отделаются, и мы доказать ничего не сможем. Более того, нам попытаются обвинить в попытке сорвать амнистию. Необходимо дождаться, когда привезут взрывчатку и оружие, тогда можно будет брать с поличным... И тех, и других... Я имею в виду амнистированных...

– И с боем, естественно, – добавил Дым Дымыч.

– Вполне возможно, что и с боем. Но лучше обойтись без этого. Часть группы Андрей Вадимович известным уже способом обезвредит, я не сомневаюсь. С остальными разберемся уж как-нибудь. От Согрина сообщений не было?

– Как днем с тобой разговаривал, больше не звонил. Значит, ситуация стабильная.

– Для стабильности нам не хватает одного звена, того самого, что будет жить вместе с амнистированными.

– Урусхана?

– Да... Сам Джабраил Алхазуров да и Завгат Валеев не знают, где он. А Урусхан фигура более значимая, чем кажется... Почему-то на нем все сходится. Ладно, будем ждать дальнейших событий. Поторопить поезд не в наших силах...

Состояние духа у Джабраила было такое же странное, как состояние тела.

Он то полностью включался в свой такой неустойчивый пока музыкальный мир и отключался от мира большого, его окружающего, и не желал при этом знать, что существует вообще что-то, кроме чарующих звуков, кроме божественной гармонии... Ему казалось такой ложью, несправедливой ложью, клеветой на него, без нескольких минут гениального композитора, все то, что продолжалось последние десять лет. Он готов был отказаться от жизни в эти годы и вместить эти десять лет всего в несколько трагических нот... Он даже видел эти десять лет где-то в стороне, в туманной дымке, словно это совсем не касалось его и не имело отношения не только к нему сегодняшнему, но и к нему завтрашнему...

И в теле была воздушная одухотворенная легкость, такой избыток сил, что казалось, еще мгновение, и он сможет по комнате парить.

А потом вдруг музыка из ушей резко уходила и оставалась только в наушниках.

А в наушниках была совсем другая музыка, лишь та, что порождалась синтезатором, а не музыкальным восприятием человека, не его музыкальными фантазиями. Тогда Джабраил тщетно пытался силой мысли вернуть в уши звуки изнутри, отсекая приходящие извне, но это никак не удавалось, и он просто садился, даже наушников не снимая, и ноги вытягивал, и руки опускал.

И усталость наливала мышцы свинцом, пошевелиться было трудно. И даже против желания думалось при этом о нескольких ближайших днях, когда предстоит совершить многое и важное... Важное для кого – об этом Джабраил не задумывался, он просто помнил, что это важное, и все. Предстоящие действия выстраивались цепочкой, он умело, как опытный командир, анализировал их, перебирал варианты, что-то отбрасывая. Что-то выбирая и заостряя на этом внимание. И все это держал в тяжелой голове, потому что записей на бумаге, как он знал, делать нельзя. С бумагой в руках, может быть, и проще было бы разобраться. Но кто знает когда и кто может нагрянуть в квартиру. Случись что с ним, дело продолжит Завгат, он в курсе всего. А если с ним, с Джабраилом, что-то случится и будет найдена бумажка с записями, это может означать конец для всех.

Потом усталая голова думать отказывалась, приходили отвлеченные мысли о чем угодно, начиная со скверной сырой и облачной погоды, кончая какими-то хоккейными матчами, что проходят сейчас в Москве – афишу видел мельком, но даже не заинтересовался. И вслед за этим непроизвольным отвлечением опять приходили звуки и стучались в барабанные перепонки сначала робкими нотами, потом выстраивались стройным гармоничным рядом и приносили легкость в тело. И Джабраил снова опускал пальцы на клавиатуру синтезатора, торопясь, опасаясь, что звуки опять уйдут...

По большому счету, он сейчас не играл, он только осваивал инструмент. Но отдельные моменты подобного осваивания показались интересными, и Джабраил торопливо достал из дорожной сумки нотные тетради. Нашел чистый лист и стал записывать. Потом проиграл написанное, исправил, снова проиграл...

И началась вдруг работа...

В какой-то момент запершило в горле, и Джабраил встал из-за синтезатора, чтобы выпить стакан противной московской воды, так не похожей на воду из горных ручьев, и вдруг нечаянно на часы посмотрел. Оказывается, время приближалось к утру...

Он совершенно не заметил, сколько работал. И в первый момент даже часам не поверил, но глянул на нотную тетрадь, перелистал и понял, что сумел написать достаточно много и, кажется, получалось у него интересно...

Забыв про свое желание попробовать московскую воду, Джабраил начал играть с первого листа все подряд, теперь уже не останавливаясь для правки, потому что хорошо запоминал места, которые требуют доработки. Он сыграл все написанное, минуту подумал и опять начал играть с первого листа. Только теперь уже правил то, что требовалось исправить. Правил по многу раз, безжалостно относясь к тому, что написано им самим, но написано не так, как хотелось бы...

Звонок мобильника по голове ударил. Джабраил поискал трубку глазами, вспомнил, что она не в чехле, а в кармане плаща, куда он положил ее после звонка Завгата. Встал, чтобы за трубкой сходить, и увидел, что на улице уже светло, и светло уже, видимо, давно. Теневые шторы Джабраил на ночь так и забыл задернуть, а тюлевые свет пропускали легко. Но он, оказывается, этого света не видел.

Часы показывали половину одиннадцатого. С трубкой в руках Джабраил подошел к окну и устало потянулся, прежде чем нажать кнопку ответа...

Всем на удивление, утром Андрей Вадимович Тобако выглядел более свежим, чем Доктор Смерть, который в прошлую ночь поспал несколько часов, а в эту вообще не ложился, контролируя компьютер и играя с переводчиком в карты, чтобы убить время. Переводчик утром тоже смотрел на всех красными усталыми глазами, но ему на смену уже пришел свежий, как огурчик, Тобако, и переводчика, с согласия генерала Астахова, отпустили домой – отсыпаться.

Несколько часов помощь переводчика была не нужна, и у Андрея Вадимовича была возможность полакомиться японским зеленым чаем, которым его отпаивала жена Басаргина в своей квартире. Но едва спутник подал сигнал и Доктор Смерть включил акустическую систему компьютера, чтобы разговор Джабраила Алхазурова слушали все, Ангел ударил кулаком в стену, и Тобако на призыв откликнулся сразу и торопливо и, как обычно, оказался рядом с Доктором. Джабраил не сразу ответил, и потому возможность не опоздать к началу разговора была. Андрей Вадимович с ходу начал синхронный перевод:

« – Я слушаю... – Джабраил отвечал явно недовольным тоном.

– Здравствуй, эмир. Это Ибрагим. У нас тут сложности возникли, как только приехали.

– У всех сложности. А без меня решить не можете?

– Извините, эмир, я не знаю, как нам быть. По адресу, который нам Завгат давал, другие люди живут. Прежние жильцы давно уехали.

– Где сам Завгат? – Голос Джабраила звучал еще более неприветливо, чем вначале.

– У него мобила не отвечает. Мы уже звонили несколько раз.

Джабраил несколько секунд помолчал, словно пережевывая заготовленную фразу.

– Я сейчас не могу заняться вашими проблемами. Я болею. Не могу встать.

– Извините, эмир. Может, мы сможем помочь? – В голосе Ибрагима слышалось явное сочувствие и желание быть полезным.

И Джабраил смягчился. Он просто не мог быть таким же суровым, чувствуя неподдельное участие в собеседнике.

– Нет, спасибо, Ибрагим. У меня старая язва открылась. Это на нервной почве. Мне нужно успокоиться и отдохнуть. Лекарства у меня есть. Отлежусь день-два. Пока все дела должен Завгат решать. Я ему уже сказал. Вчера еще.

– Хорошо, эмир, извините. Поправляйтесь. Мы найдем Завгата.

– Брата найти не пытался?

– Вы же не разрешили. Да я и не знаю, как его найти.

– Хорошо. Брат – это последний вариант, к которому ты можешь прибегнуть. Да, вот еще... Если не дозвонитесь ему... Запиши номер... Там тройка Бурхана живет. В крайнем случае, устроитесь. Не привыкать к тесноте. Записывай.

– Говорите, эмир.

Джабраил продиктовал, Ибрагим повторил.

– Звони Бурхану. Все, Ибрагим. Аллах Акбар!

– Аллах Акбар! Да поможет он вам от болезни избавиться. У меня была язва в детстве, я знаю, что это такое...»

На этом разговор закончился, и в офисе некоторое время висела пауза, взятая на обдумывание услышанного.

– Откуда звонили? – наконец, поинтересовался Басаргин.

Доктор Смерть открыл в мониторе спутниковую карту.

– Недалеко от Курского вокзала. С улицы... Ближе к геофизическому институту... От Садового кольца повернуть направо... Как там улица называется, не помню...

– А где сейчас Завгат? Он подключен?

– Подключен. Где он находится, знать не могу, но трубка его с вечера лежит в одном и том же месте... Подозреваю, что на подоконнике в какой-то квартире, потому что спутник показывает ее прямо в стене. – Доктор Смерть увеличил карту настолько, что все обозначения превратились в набор крупных квадратиков-пикселов. Разрешение космической съемки не позволяло рассматривать четкое изображение так крупно. – Мы еще ночью передали координаты «альфовцам».

– Доктор, у нас есть угроза потерять из вида этого Ибрагима? – Басаргин, взглянув на монитор, определил, что сигнал, принимаемый спутником, мигает вперемешку с красным, еще и желтым цветом.

– Похоже, заряд аккумулятора у него кончается... Пока не подзарядит, можем потерять, – ответил Доктор Смерть.

– Надо передать данные и обстановку Астахову, – решил Басаргин. – Они сейчас всех остальных на контроле держат. Следует и этих взять под контроль как можно быстрее.

– Передать недолго. Но Ибрагим сейчас будет звонить снова. Набирает номер. Хватит ему аккумулятора? – Доктор Смерть снова включил акустическую систему.

На карте замигали сразу две точки. Ибрагим звонил Завгату. Завгат опять не ответил, но Доктор Смерть на это неопределенно хмыкнул.

– Чем ты недоволен? – спросил Басаргин.

– Ибрагим сказал, что он уже звонил Завгату несколько раз?..

– Да...

– Тогда почему спутник не зафиксировал этих звонков?

– Интересный вопрос, – заметил Тобако. – Кто ответит нам на него?

– Только сам Ибрагим, когда нам в руки попадется. Кстати, кто у него брат?

– Не знаю...

– Надо будет у Астахова спросить. Не забудь ты, если забуду я...

– Да, у генерала должно быть досье.

Мощность интерполовского компьютера позволяла, не нарушая режима онлайн-работы со спутников, одновременно отправлять сообщения. Что Доктор Смерть и сделал. Ответ пришел уже через две минуты в виде звонка генерала.

– Доброе утро, Виктор Юрьевич. Давно не общались.

– Утро доброе. Я вижу, товарищ генерал, два варианта вашего звонка, – ответил Доктор Смерть. – Первый вариант – у вас все в порядке. Второй вариант – у вас не все в порядке. И попробуйте сказать, что я не прав.

– Естественно, вы правы. Правы, как всегда... Только я боюсь, что наше «не все в порядке» сильно касается и вас, и потому стремлюсь разделить груз ответственности.

Спикерфон в телефонном аппарате, как обычно в таких случаях, был включен.

– Мы слушаем вас, товарищ генерал, – вмешался в разговор Басаргин. – У нашего Доктора широкие плечи, и он готов взвалить на них даже лишний груз ответственности.

– Итак, Александр Игоревич... Первое. Нам непонятна игра Джабраила Алхазурова. Создается впечатление, что он прибыл в Москву вовсе не для того, чтобы участвовать в организации террористического акта, и пытается всеми силами увильнуть от своих руководящих функций.

– То есть? – переспросил Басаргин.

– Джабраил уже во второй раз ссылается на свою болезнь и не желает встречи с соратниками. А сам тем временем музицирует... Вчера он купил себе синтезатор и всю ночь сидел за инструментом... Наши сотрудники наблюдали за ним из окон соседнего дома. Алхазуров не потрудился даже шторы на окнах задвинуть. Так был увлечен... Впрочем, он же композитор, и нам трудно понять порывы творческих людей. Тем не менее заниматься командирскими делами он явно не желает, взваливая все на плечи Завгата Валеева...

– Я не вижу здесь неприятностей, товарищ генерал, – признался Басаргин. – Может быть, даже наоборот, вы сообщили нам приятные известия, которые хорошо повлияют на события. У меня жена, как вы помните, по профессии художник. И, когда она увлеченно работает, я с сыновьями частенько остаюсь голодным... Но творчество не делает человека хуже и злее. Как, впрочем, и временно пустой желудок.

– Да, Джабраил Алхазуров тоже игнорирует такие физиологические потребности организма, как прием пищи... Он вчера не обедал и не ужинал, сегодня не завтракал... Но это я сообщил только для того, чтобы постепенно ввести вас в непонятности и неприятности большие.

– Итак, второе...

– Второе... То, что плохо... Мы с вами, кажется, потеряли этого Завгата...

Джабраил отложил трубку и долго смотрел рассеянным взглядом за окно. Чувствовал он себя очень странно. С одной стороны, он еще полностью не вышел из состояния высокого творческого подъема, уводящего его от действительности в жизнь иную, наполненную прекрасными мыслями и не менее прекрасными чувствами, с другой – звонок Ибрагима уже выбил его из ритма, и теперь вернуться в этот ритм будет сложно, если вообще возможно. Конечно, Джабраил отдал должное пониманию, с каким отнесся к его мнимой болезни Ибрагим. Но поскольку сама болезнь была мнимой, то и заострять внимание на понимании не получалось. Все равно Ибрагим был виноват в том, что нарушил творческий ритм Джабраила, как до этого был виноват Завгат, который вообще чуть было не лишил своего командира всего творческого настроя.

Обвинялось легко... Это Джабраил сам чувствовал. Но чувствовал и другое – обвинялось не вполне справедливо, потому что для них он сейчас не композитор, а эмир джамаата, полевой командир, который должен распоряжаться ими и отдавать им все свое время. Только им, и ни о какой музыке они понятия не имели, да и не желали иметь понятия, потому что такие высокие материи, как парение в звуке, для них были просто недоступны...

Они не желали иметь понятия о том, что так дорого ему. Да, это несомненно. Но почему же он должен иметь понятие о том, что нужно им? Почему он должен быть с ними, руководить ими, заботиться о них и решать их судьбу? Почему?..

Это был вовсе не праздный и совсем не новый вопрос для Джабраила, потому что он возникал раз от разу все сильнее и становился все более актуальным. А самое неприятное было в другом – Джабраил прекрасно осознавал, что если его подчиненные услышат о том, чем командир занят в то время, когда они ждут его распоряжений, то они не просто не пожелают его понять, они его понять не смогут. И потому он не мог просто сказать тому же Ибрагиму или Завгату, что он сейчас работает и его нельзя беспокоить, чтобы не прерывать настрой. Для них это будет дико, как для него дико сейчас выглядит прошлое свое желание променять музыку на войну...

Что это желание было диким, он понял, конечно же, не сейчас. Просто сейчас все это проявилось наиболее ярко. Когда идет в уши музыка, нет времени думать о смерти, своей или чужой – это безразлично...

Обидно было за себя... Обидно было за то, что он, такой властный и сильный, такой волевой человек, не может поступить по собственной воле... Война все еще цепко держала его в своих руках и выпускать, кажется, не собиралась. Он хотел бы вырваться на личную свободу, но руки тянулись и тянулись к нему. И руками войны сейчас были его подчиненные, которые, кроме войны, ничего делать не умели, ни на что, по большому счету, способны не были, и они держали его, способного на большее, чтобы он большее не совершил...

Что они для него значат? И значат ли вообще что-то, чтобы побояться вот так вот взять и разорвать хватку рук войны? Наверное, он для них значит больше, чем они для него. Потому что он всегда о них заботился. И на смерть посылал, и заботился тоже. Он никогда не был таким человеком, как Юрка Шкурник, который держал своих бойцов в страхе. Джабраил хотел держать своих солдат в дружбе и любви.

Но было ли все это? Точно таким же среди других был для него родственник и верный помощник Ахмат Хамкоев. А сейчас лежит он, простреленный, в реанимации, если не в морге... И не знает, кто стрелял в него... Что подумал бы Ахмат, если бы узнал, что приказ отдал Джабраил? Что подумают другие, если узнают это? Хотя, может быть, они и знают... Мог Урусхан проговориться, мог Завгат язык развязать... Но не в этом дело. Дело в том, что Джабраил уже разорвал ту нить, что их всех связывала. Ради чего разорвал? Ради собственной безопасности? Нет, совсем не ради безопасности своего тела. Только ради безопасности дела. Дела, которое он не любит, которое мешает ему быть самим собой.

И все же что для него важнее – музыка или война?

Может он совмещать эти понятия? Нет, не может, это определенно. Музыка спала в нем в последние годы. А когда она проснулась, оказалось, что она сильнее всего остального. Она побеждает. Она сильнее не только ответственности, она гораздо сильнее его самого, его привязанностей, его чувства долга. Она – это все.

Джабраил отошел от окна, посмотрел на свои нотные тетради, исписанные сегодняшней ночью. И почувствовал удовлетворение. Он хорошо поработал, несмотря на то что ему так старалась помешать война, протягивающая к нему свои руки. Сначала одну руку, которую зовут Завгатом, потом другую руку, которую зовут Ибрагимом...

Он сумел что-то создать... Конечно, не доделал до конца, чтобы до конца доделать, много-много еще потрудиться следует. Но, главное, начало положено. Он сумел положить это начало и совместить две свои жизни. Теперь следует это последнее дело завершить и уйти от войны совсем.

Совместил? Сумел? Кажется, так...

Но от того, чем занимался он в последние годы, пришлось отказаться хотя бы на время. Все взвалить на Завгата. Кстати, а где же Завгат? Почему не отвечает на звонки Ибрагима? Завгат должен ждать этого звонка.

Возвращаться к себе прежнему, к тому, из недалекого прошлого, а вовсе не к довоенному, как ни болезненно было это делать, пришлось. Джабраил взял трубку мобильника и набрал номер Завгата. Долго и задумчиво слушал длинные гудки, потом все же отключил трубку. На душе было беспокойно. Джабраил хорошо знал себя. Когда на душе беспокойно, он не может вернуться к музыке.

Но и не до того сейчас, надо и другие дела сделать. Пора уже...

– Потеряли Завгата? – переспросил Доктор Смерть, склонившись над микрофоном аппарата из опасения, должно быть, что его голос кто-то может не услышать.

– Да...

– Только не мы с вами, а вы, – поправил Ангел. – Мы к нему не приближались... Он что, бросил квартиру, где оставил трубку, и спрятался под землей? Заподозрил, что его прослушивают?

– Если бы было так, это было бы еще полбеды... Завгат все равно вышел бы на связь с Джабраилом, даже с новой трубкой, и тогда бы мы его сберегли.

– Объясните, товарищ генерал, – попросил Басаргин.

– Дом, где остановился Завгат Валеев, определили ночью. В квартире жили два азербайджанца и один дагестанец, знакомые Завгата. Должно быть, его ждали, потому что не ложились ночью. Мы выставили пост на чердаке дома напротив, чтобы иметь возможность просматривать окна, когда шторы раздвинуты, и в машине у соседнего подъезда. Естественно, наши сотрудники регистрировали приход и уход только тех людей, что жили в квартире, и самого Завгата, если бы он надумал выйти прогуляться. На этот случай в соседнем дворе стояла резервная машина для осуществления слежки. Утром ушли азербайджанцы. Они, как уже выяснили, на оптовом рынке торгуют и в течение утра не отлучались. Чуть позже ушел дагестанец. Он сотрудник одной из московских фирм, открытых его земляками. Сам Завгат из дома не выходил. Дагестанец недавно вернулся, и через некоторое время к подъезду подъехала милицейская машина и машина «Скорой помощи». Наши сотрудники не сразу среагировали, потому что неизвестно было, к кому машины приехали, и не вышли, когда из подъезда выносили на носилках окровавленного человека. Увезли на «Скорой помощи». Хватились только после того, как менты сажали в машину дагестанца. Первое донесение такое – Завгат в безнадежном состоянии отправлен в больницу. У него прострелено горло и ранение в области сердца. Само сердце не задето, тем не менее... Сейчас выясняют подробности... Как только что-то будет известно, я сообщу вам.

– А кто входил в подъезд, кто выходил? – поинтересовался Басаргин.

– Они не вели наблюдение за всеми жильцами. – Генералу тоже не хотелось своих людей обвинять огульно. – В доме десять этажей... Но уверены, что кавказцев видели только двоих. Те вошли и вышли минут через двадцать. Пока под подозрением и дагестанец, который милицию вызвал. По крайней мере, он последний, кто видел Завгата здоровым и невредимым, и его пока не отпускают... Наши сотрудники сейчас в отделении, у них тоже есть вопросы, которые следует разрешить...

– Спасибо, товарищ генерал, – сказал Басаргин. – Держите нас в курсе дела.

– Минутку, – вмешался в разговор Ангел. – В той квартире есть городской телефон?

– Наверное. – Таких подробностей генерал не знал. – Но это надо проверить...

– Надо снять с аппарата отпечатки пальцев. Пользовался ли им Завгат. Если пользовался, он мог позвонить и пригласить кого-то к себе.

– Да, я сейчас попрошу, чтобы это сделали.

– И еще, Владимир Васильевич... Ибрагим в разговоре упоминал какого-то брата...

– Джабраил упоминал.

– Да, так, кажется. Что это за брат?

– Уголовник. Он сейчас на «зоне» отдыхает и нас интересовать не может. Это все?

– Все, товарищ генерал.

– Тогда до встречи. – Генерал отключился от связи.

– Новости, – проворчал Доктор Смерть, почесывая в задумчивости бороду.

Однако долго чесать ему не позволил новый звонок. Доктор сразу же включил и спикерфон, потому что определитель номера показал, что звонит Пулат.

– Сейчас к тебе на смену Ангел поедет, – с разбегу сообщил Виктор Юрьевич. – Потерпи.

– Вы уже вторую неделю болтаете с кем-то без передыху, – в ответ проворчал «маленький капитан». – Дозвониться не мог. Пусть Тобако приезжает. На правах общего друга. За стеной что-то странное.

– Пьют без меня? – спросил Тобако.

– Боюсь, что хуже, Андрюша. К ним кто-то приходил. Я слышал звонок в дверь, после этого нацепил наушники. Разговаривали по-чеченски. Потом был какой-то стук, словно человек упал. Потом возглас, и новый стук. И перед стуком... Как бы сказать... Звук похожий... Может быть, стреляли из пистолета с глушителем. Но глушитель не стандартный. Очень хороший... И еще один такой же звук в завершение. Потом, трижды с промежутками, опять этот звук... Потом долго кто-то опять говорил. Мне показалось, что разные голоса беседуют... Это меня сильно смутило. Стреляли – не стреляли? И спокойно беседовали. Потом кто-то явно прощался, и ему кто-то отвечал... И дверь хлопнула... Я в дверной «глазок» посмотрел – вышел человек, глянул на мою дверь... На чеченца не похож... Светловолосый, может быть, русоволосый, с залысинами... Лицо какое-то странное... Выражение... Трудно объяснить, да за пару секунд в дверной «глазок» ничего и не увидишь. Выйти я не решился. Я не знаю, что там произошло, и побоялся «засветиться». Все-таки после, как я предположил, выстрелов там кто-то разговаривал.

– Понял. Мы с Ангелом едем. – Тобако уже пристраивал пистолет под мышкой.

– Минутку, могут быть новости... Джабраил звонит Завгату, – сообщил Доктор Смерть, так и не отрывающийся от компьютера.

– Не дозвонится, – сказал Ангел. – Хотя может дозвониться до ментов, если менты еще там... Могут наворотить дел...

– Доктор, Астахову сообщи, пожалуйста, – попросил Тобако. – Пусть вышлет бригаду, но в дом им сразу заходить не надо. Если что, я позову.

– Джабраил не дозвонился, менты слиняли, – сообщил Доктор и стал набирать генеральский номер.

Как только Джабраил отдалялся от музыки, он сразу же начинал чувствовать усталость во всем теле. В принципе ничего особо странного в этом, наверное, и не было. Ведь за целую ночь не прилег, не отдохнул, но той приятной усталости он тогда совсем не чувствовал. Та приятная усталость приходит вместе с удовлетворением. Сейчас пришла усталость физическая, к удовлетворению отношения не имеющая. Но с физической усталостью можно бороться усилием воли.

Пересилив себя, Джабраил пошел на кухню, нашел там чайник и пакетики с зеленым чаем. Заварил себе в чашку сразу два пакетика, чтобы освежить голову, и неторопливо выпил. И только после этого снова взялся за трубку. Ибрагим, судя по всему, тоже не дозвонился до Завгата. Значит, он должен быть сейчас у Бурхана. Там, кажется, большая квартира, есть, где поместиться...

Джабраил набрал номер. Но и Бурхан, к удивлению Джабраила, не ответил. Это уже показалось странным, потому что Джабраил сам вчера приказал Бурхану не оставлять дом и ждать возможного вызова. Может быть, все трое ушли за документами на регистрацию? И Ибрагим их тоже не застал?

Номер Ибрагима в списке «входящие» был последним. Джабраил нажал кнопку вызова. И опять ему ответили только длинные гудки...

Что же такое? Куда все пропали? Это начало уже беспокоить... Ведь Джабраил не знает даже адресов, где должны разместиться его парни. Нет связи – он не сможет найти их... Все данные только у Завгата и Урусхана. А где сам Урусхан?

Джабраил по памяти набрал номер мобильника Урусхана.

– Слушаю, эмир?

Слава Аллаху, хоть этот отозвался.

– Где ты?

– На вокзале. Только что с поезда сошел.

– Вместе с теми десятью ехал? – удивился Джабраил.

– Нет, они должны были приехать на полчаса раньше. Я с пересадками добирался.

– Адрес мой знаешь?

– Конечно. Я сам на той квартире останавливался.

– Тогда приезжай ко мне. Что-то у нас происходит. Я не могу ни до кого дозвониться.

– А где Завгат?

– Пропал куда-то.

– Он мне звонил, когда я был в поезде. С городского номера...

– Помнишь номер?

Урусхан номер назвал сразу. Джабраил записал на полях нотной тетради.

– Бурхану я сам звонил, – продолжил Урусхан. – Часа полтора назад. Он ждет Ибрагима. Ибрагиму негде устроиться.

– Хорошо, приезжай сразу ко мне.

– Говорят, эмир, ты болен?

– Все уже в порядке. Приезжай.

Конечно, Урусхан – это не Завгат, который все организовывал по воле своего командира и с проявлением собственной инициативы. У Завгата везде были связи, он все, казалось бы, знал и все умел. Но сейчас, когда растет беспокойство из-за неотвеченных звонков, хорошо, если рядом будет кто-то.

Джабраил выпил еще чашку такого же крепкого чая. Хотел позвонить на городской телефон Бурхану и прошел к креслу, где на синтезаторе оставил нотную тетрадь, на полях которой записал номер. Хватился, что оставил на кухне мобильник, но идти за ним не хотелось, и потому он позвонил с городского телефона. Но сначала позвонил не Завгату, как собирался, а снова Бурхану. Может, вернулся... Ответили опять не сразу, сначала сработал определитель номера, потом долго раздавались длинные гудки. Джабраил собрался уже было и трубку положить, когда раздалось:

– Слушаю...

Это говорил явно русский. Не растерявшись, Джабраил сказал, стараясь полностью убрать из голоса акцент.

– Это милиция... Что там у вас произошло?

– Что у нас произошло. Трупы у нас. Приезжайте...

– Товарищ генерал, у нас опять проблемы с переводчиком. Джабраил дозвонился Урусхану. Может быть, что-то срочное. – Доктор Смерть говорил спокойно, но настойчиво. – А Андрей Вадимович сами знаете где...

– Добро, Виктор Юрьевич, – согласился Астахов. – Ваш прикомандированный уже, наверное, добрался до дома и поспал с полчаса. Я ему сейчас позвоню.

– Это долго, товарищ генерал, – вмешался в разговор Басаргин. – Может, у вас на месте есть человек?

– Есть.

– Тогда мы перебросим вам файл записи по электронной почте. А вы нам сразу перевод. Так получится оперативнее.

– Хорошо, перебрасывайте. От Тобако с Ангеловым вестей нет?

– Они вот-вот должны приехать на место. Тобако быстро ездит...

– Что будет, звоните. Наши тоже туда выехали.

– Минутку, товарищ генерал... Звонок в квартиру к Бурхану... С городского номера... Черт! Зачем Тобако трубку снял.

– Что там происходит? – поинтересовался генерал Астахов.

– Сейчас, увеличу карту... Да, с того же места звонок... Джабраил позвонил Бурхану с городского телефона. Из своей квартиры. Тобако зачем-то взял трубку...

– Может, и к лучшему, – задумчиво сказал генерал...

Ехали не на «БМВ» Тобако, а на «Гранд Чероки» Ангела. Тобако свою машину забрать со стоянки не успел. Но за руль все равно сел Андрей Вадимович, и Ангел тихо постанывал себе под нос от езды товарища. Несколько раз чудом не влетали в чужие машины, несколько раз они чудом уворачивались от чужих машин. Средняя скорость под девяносто километров в час для перегруженного движением города была великоватой. Тем не менее добрались быстро и, к удовольствию Ангела, даже не поцарапав любимое тело его машины.

Остановились через подъезд от нужного. Пошли рядом с домом, чтобы не попадаться на глаза тем, кто пожелает в окно посмотреть. Быстро поднялись на этаж, и «маленький капитан» уже встретил их открытой дверью.

– Изменений нет? – прошептал Тобако.

– Тишина там. Даже не ходят. – Пулат сделал знак рукой, посылая Тобако вперед, а сам прикрыл за ним дверь, не защелкивая замок. Ангел держался рядом с Пулатом, готовый ко всему.

Тобако сделал полтора шага в сторону. Здесь дверь без «глазка». И не видно, кто пришел. Приходится представляться. Андрей Вадимович нажал кнопку звонка, ожидая услышать шаги. Шагов не было. Пришлось позвонить еще раз, потом еще... И только после этого толкнуть дверь. Дверь закрыта. Но Тобако помнил, что замок здесь простой, защелкивающийся. Он знал, что Пулат с Ангелом наблюдают за ним, и сделал знак. Оба сразу оказались рядом.

– Что? Открываем? – спросил Тобако.

– А что еще остается?

С замком Андрей Вадимович справился за тридцать секунд. Ангел с Пулатом приготовили пистолеты. Дверь открылась, и пистолеты, готовые к любой неожиданности, сразу опустились, хотя неожиданность была налицо. Недалеко от порога лежал, неуклюже положив голову на стену и неестественно подвернув под себя ногу, абхазский товарищ Андрея Вадимовича – Бурхан. След от пули в горле и такой же след во лбу.

Ангел поднял стреляную гильзу.

– «Вальтер», калибр 7,65...

За углом лицом вниз лежал второй чеченец. Пуля в позвоночнике и в затылке. Третий, как сидел в кресле, так там и остался. Только обе пули попали в голову.

– Упустил, значит, я его, – посетовал «маленький капитан»...

– Он, похоже, с убитыми беседовал, – успокоил товарища Ангел. – И сам за них себе отвечал, голос подделывая. Мало ли... Может, манера такая... Может, просто псих...

Зазвонил телефон. Аппарат с определителем. Металлический женский голос назвал номер, с которого звонили.

– А что уже терять... Торопить их надо, – решился Тобако и снял трубку. – Слушаю...

– Это милиция... Что там у вас произошло?

– Что у нас произошло... Трупы у нас... Приезжайте, – ответил Тобако и показал Ангелу на номер, высветившийся на табло аппарата. Ангел записал и стал сразу звонить с мобильника Доктору Смерть.

– Какие трупы? Много? – теперь уже акцент был слышен. Но вроде бы не кавказский, странный какой-то.

– Три трупа.

– Ладно. Бригада выезжает.

Трубку положили.

Ангел дозвонился в офис только с третьего раза, но попал в «режим конференции», через который его подключил Доктор Смерть.

– Андрей, зачем ты трубку взял!

– Это не Андрей... Ты звонок зафиксировал?

– Джабраил звонил с городского аппарата...

Тобако взял у Ангела мобильник.

– Я так и подумал, что это Джабраил или еще кто-то из его банды... Решил, что надо их расшевелить. Когда сидят без действия, у нас мало работы. Начнут шевелиться, и мы побегаем.

– Мне кажется, Андрей Вадимович, – сказал генерал Астахов, – вы правильно сделали... Кроме того, следовало предупредить Джабраила, что начался отстрел его бойцов. Он сейчас начнет оповещать всех остальных, и мы сможем всех зафиксировать. Поезд из Грозного, кстати, прибыл с небольшим опозданием. Мне вот только что доложили. Амнистированных встретил автобус. Спецназовцев вскоре следует ждать у вас. Так что там случилось, Андрей Вадимович?

– Бурхан и другие... Три трупа. У каждого по две пули. В принципе хватило бы по одной, стрелял спец. Но делал контрольный выстрел. Пистолет «вальтер», калибр 7,65... Хороший глушитель, не стандартный...

– То же самое оружие, что и в случае с Завгатом. Наша группа уже подъехала?

Тобако подошел к окну.

– Никого не вижу.

– Как подъедут, позовите их. Ментов лучше пока не подпускать.

– Минутку, товарищ генерал...

Ангел между тем показывал Пулату фотографии всех членов банды Джабраила. Когда пришли по электронной почте эти фотографии, «маленького капитана» уже не было в офисе.

– Вот на этого похож, – сказал Виталий.

– Товарищ генерал, Пулатов говорит, что убийца, которого он видел в дверной глазок, похож на Урусхана.

– Процентов семьдесят уверенности, – добавил Пулат.

– Процентов семьдесят уверенности, – «перевел» Тобако. – Что это могло бы значить? Война внутри банды? Делят шкуру неубитого медведя?

– Я затрудняюсь с ответом, – сказал генерал...

Еще не все осознавая и даже не продумав возможные варианты случившегося, Джабраил набрал номер Завгата. Там никто не ответил, по-прежнему слышались только короткие гудки. Он еще раз набрал номер Ибрагима. Теперь уже голос компьютера сообщил, что телефон или выключен, или находится вне зоны досягаемости связи.

Значит, даже если с Ибрагимом и с его попутчиком ничего не случилось – а Джабраил даже не знал, кто едет с Ибрагимом, как не знал, и кто приехал с Бурханом, потому что людей распределял Завгат, – то в наличии у Джабраила осталось только три человека для оперативной работы и взрыватель Александэр, который обычно занимается своим делом и на оперативные задания не ходит. Конечно, это мало для серьезной операции, для организации большой серии одновременных взрывов. Но придется обходиться тем, что есть. В крайнем случае, сам Джабраил пойдет...

Три человека... Хорошо хоть, эти пока остались. Пока... Слово «пока» больно резануло по нервам, и Джабраил начал лихорадочно набирать номер Урусхана. Тот ответил сразу:

– Слушаю, эмир.

– У тебя все в порядке?

– Все в порядке, эмир. А что случилось?

– Расстреляна тройка Бурхана. Возможно, убит Завгат. Не знаю, что с Ибрагимом. Иди быстрее ко мне и будь осторожен.

– Я уже еду. Буду через полчаса. А где Ибрагим?

– Он с напарником не смог устроиться. По адресу, что дал ему Завгат, живут другие люди. Я послал его к Бурхану. И не знаю, что там случилось.

– С Ибрагимом должен приехать Руслан.

– Это хорошо. У меня есть номер Руслана. Я попробую дозвониться.

– А я попробую связаться с Александэром. Надо его предупредить. Их там одиннадцать человек, но тоже посматривать по сторонам не мешает. Я иду к тебе. Жди, эмир. Я тороплюсь.

Последняя фраза показалась Джабраилу странной, какой-то чуть ли не злорадствующей, но Урусхан сам по себе человек странный, и не всегда правильно поймешь, что он сказать хочет...

– Завтра же сяду за изучение чеченского, – клятвенно пообещал Басаргин, наблюдая, как Доктор Смерть протягивает свою лохматую голову и прижатую к ней трубку поближе к акустической системе, чтобы Тобако делал синхронный перевод разговоров Джабраила. Сначала пробовали включить громкость на полную мощность, Тобако ничего не слышал. Тогда Доктору пришлось головой жертвовать, чтобы звук был нормальным.

Полковник Согрин вместе с Сохно и Кордебалетом пили чай, принесенный Александрой Басаргиной. Правда, не японский, а китайский, поскольку японский чай требует много времени на приготовление. Но Александра обещала заварить японский чай вечером.

Тобако между тем уже ехал в офис на своем «БМВ» и одновременно делал перевод. Трубку мобильника держал Пулат. Рядом с «БМВ», стараясь не отставать, ехал на своем джипе Ангел, и не отстать ему стоило немалых усилий. В квартиру, которую интерполовцы покинули, уже прибыла следственная бригада ФСБ. В соседнюю квартиру, где еще была развернута аппаратура для прослушивания, их, конечно, не пустили.

Доктор Смерть только на десяток секунд выпрямился, не отключаясь от разговора, и пощелкал компьютерной «мышью» по иконкам на мониторе. Джабраил тем временем набрал новый номер, который спутник тут же зафиксировал и дал координаты – совсем рядом с домом, где устроился Джабраил. И Урусхан набирал номер Александэра. Но прослушивать сразу два разговора невозможно, поэтому разговор Урусхана компьютером просто записывался.

– Минутку, Андрюша... Командир, обрати внимание... К дому Джабраила почти одновременно с разных сторон движутся Ибрагим с напарником и Урусхан. Минут через десять встретятся у подъезда. Надо их всех брать там. Иначе нам брать будет некого. Урусхан их перестреляет.

– Андрей, слышишь, разворачивай машину, – приказал Басаргин. – Там есть кто-то из людей Астахова, но, думаю, только слежка. Группу захвата они там держать не будут. Нельзя допустить, чтобы Урусхан «положил» Джабраила. Джабраила надо брать живым как основного обвиняемого. Он один знает больше, чем все остальные, вместе взятые. Доктор сейчас позвонит Астахову, а я выезжаю с группой Согрина и с Сохатым туда же. Если успеешь раньше, будь осторожен.

Басаргин команду оставшимся в офисе не давал, но и спецназовцы, и Дым Дымыч, когда он выпрямился, уже стояли у дверей и одевались. По лестнице бежали бегом. Времени на то, чтобы выводить из гаража-«ракушки» машину Басаргина не было, и потому быстро устроились в стареньком «БМВ» Сохатого. Точно такая же машина, как у Тобако, только цветом чуть потемнее, и не сделана в Мюнхене по спецзаказу Интерпола.

Гнали быстро и даже заставили сорваться в погоню машину ГИБДД. Чтобы отвязаться от ее сирены, Басаргин высунулся из окошка чуть не наполовину и показывал свое удостоверение, которое разобрать с расстояния и во время движения, конечно, было нельзя, но властная отмашка руки Александра Игоревича явственно дала понять инспекторам, что они мешают каким-то своим, грубо говоря, коллегам. Басаргин и на крышу машины показал, и еще раз рукой отмахнулся, требуя выключить мигалку и звуковой сигнал. Патрульная машина требование выполнила и отстала.

– Сейчас будут номер проверять, – сказал Сохатый.

– Наверное, уже проверили, – решил Басаргин, – потому и отстали. Все наши номера по спецкартотеке проходят.

«БМВ» дважды ударился защитой картера о бордюры, когда Дым Дымыч, не жалея машину, объезжал пробки по газону. Но он скорости не снижал, даже прижимаясь вплотную к тротуару, только издали пугал сигналом прохожих.

– Уважаемые ветераны Интерпола, – с заднего сиденья высказал просьбу Сохно. – Некто Урусхан имеет передо мной определенные обязательства. И потому я попрошу вас не трогать его. Он – почти моя собственность.

– Какие обязательства? – внешне наивно спросил Дым Дымыч, знающий, как порой замысловато, но метко выражается подполковник.

– Он натравил на меня кавказскую овчарку, которую мне пришлось искусать, чтобы она от меня отстала, а сам Урусхан в это время молча убежал.

– Ты, Толя, Урусхана сильно не кусай, – посоветовал Сохатый. – А то он с головой не дружит, может испугаться, и тогда жди неприятностей...

– С головой он, я думаю, очень даже дружит, – усомнился Басаргин. – В Грозном любые медицинские справки и свидетельства покупаются точно так же, как и в Москве. А состроить дурацкую рожу может каждый, кто не дурак. Это дураки только всегда стараются выглядеть умными...

Джабраил стал набирать номер Руслана, когда заметил, что трубка показывает почти полное отсутствие заряда батареи. Он сразу подключил трубку на подзарядку – мало ли когда может понадобиться – и стал звонить с городского аппарата.

Руслан ответил так быстро, словно трубку в руке держал.

– Слушаю вас, эмир. Аллах вам в помощь, как ваше здоровье?

– Спасибо, я стараюсь. Где Ибрагим?

– Рядом со мной.

– Я не могу к нему дозвониться.

– У него трубка разрядилась. Эмир, мы не смогли дозвониться до Завгата, позвонили Бурхану, там тоже никто не отвечает. Что нам делать?

– Ко мне идти. И как можно быстрее. Кто-то уничтожает наших людей. Уже четверых сегодня убили. Приходите быстрее.

Джабраил назвал адрес.

– Мы как раз на этой улице. Только далеко еще.

– Поторопитесь.

– Мы торопимся, эмир. Мы машину возьмем. Правда, на дороге пробки.

– Все равно быстрее доберетесь.

Джабраил положил трубку и откинулся на спинку кресла. Эти последние полчаса, такие насыщенные информацией и действием, пусть и осуществляемым с помощью телефона, прогнали из его тела усталость. Вся ситуация была чем-то похожа на бой, которым требуется управлять. Да это и есть бой, только перенесенный в специфические городские условия. И Джабраил не потерял навык управления боем. Плохо только, когда бой идет в такой темноте и ты не видишь противника. Не видишь, но чувствуешь... Чувствуешь, как можно чувствовать музыку...

Его вдруг словно прорвало. Джабраил включил синтезатор и начал играть прямо с того места, где закончил сегодня утром. Играл уже без наушников, не останавливался, чтобы записать ноты, но не забыл вставить дискету, на которую велась запись сыгранного. Чувствовать врага... Чувствовать через музыку... Трагедия, смерть друзей и соратников... Все это легко переходило в звуки...

Урусхан разговаривал с Александэром на ходу, но даже остановился, когда услышал последние слова.

– Все. Я тебя потом найду. Сейчас некогда, я побежал.

И он в самом деле побежал. Внешне не производящий впечатления атлета, он был все же быстрым и жилистым человеком, хотя и не отличался тренированным дыханием, но он умел заставлять себя делать то, что делать было необходимо. И потому, когда сердце готово, казалось, было лопнуть от частого биения, он не останавливался и продолжал бег, пугая прохожих своим раскрытым ртом и искаженным лицом.

Урусхан боялся опоздать.

Оказавшись уже в нужном дворе, он увидел, как у того самого подъезда остановилось такси, чуть-чуть задержалось – пассажиры расплачивались, и два человека, не оглядываясь, поспешили по дорожке к дверям. Прячась за кустами, и Урусхан поспешил. Но уже не так быстро. На улице он бежал, здесь крался.

Двое скрылись в подъезде. Тогда Урусхан смог позволить себе опять перебежать. И открыл дверь тогда, когда Ибрагим с Русланом должны уже были на второй этаж подняться. Лифта в пятиэтажных домах не бывает, это Урусхан знал. А чуть-чуть отстать – это вполне входило в его планы. Но, войдя в подъезд, он сразу приготовил пистолет с глушителем, и только после этого придержал дверь, чтобы она закрылась без стука. Шаги на лестнице слышались отчетливо.

– Здесь жди, – сказал Руслан.

Значит, он оставил Ибрагима караулить. Это плохо. Это плохо для Ибрагима.

Урусхан сам не поспешил, давая возможность Руслану подняться на два этажа, потом начал осторожно и неслышно ступать. Ибрагим оказался за следующим пролетом, стоял спиной к Урусхану. Пистолет выстрелил бесшумно. По крайней мере Руслан на выстрел внимания не обратит, потому что в доме, как и во всем городе, разные звуки могут раздаваться. Пуля угодила в позвоночник, но упасть телу Урусхан не дал, в три стремительных прыжка преодолев пролет и подхватив Ибрагима. Он опустил его осторожно, глядя при этом в открытые, но уже мертвые глаза. И услышал наверху, на четвертом этаже, звонок. Это Руслан позвонил. Надо спешить...

Навстречу Урусхану откуда-то лилась музыка. Но прекратилась, когда он оказался на третьем этаже. Еще два пролета лестницы. Теперь следует красться, как кошка. Урусхан много раз наблюдал за тем, как крадется кошка, и учился у нее этому искусству. Дверь открылась почти без звука, только замок щелкнул громко.

– Здравствуй, эмир, – сказал Руслан.

– Проходи. – Голос Джабраила звучал почти торжественно.

Дверь в подъезде хлопнула. Снизу послышались шаги. Несколько человек идут. Сейчас Ибрагима увидят. Надо быстрее делать дело и уходить отсюда. Уходить, судя по всему, придется по трупам.

Сдержанные голоса внизу... Ибрагима увидели...

Один лестничный пролет... Последний... Джабраил уже пропустил Руслана мимо себя и сейчас будет дверь закрывать... Сейчас закроет...

– Эмир, – хрипло крикнул Урусхан, уже держа пистолет двумя руками перед собой.

Он выскочил на лестничную площадку как раз тогда, когда Джабраил обернулся и дверь на окрик оставил открытой. Но и Руслан, прошедший вперед, уже поворачивался с пистолетом в руках. Они выстрелили почти одновременно. Пуля угодила Руслану в голову, встречная пуля пробила верхнюю часть груди Урусхана.

– Успел, – облегченно вздохнул Урусхан, повернулся на звук торопливых шагов на лестнице и упал, не сумев узнать человека, который гнался за ним в Гудермесе. Да он и едва ли смог бы узнать того, кого видел только в темноте...

Джабраил попытался было дверь закрыть, но Сохно ногой ударил так сильно, что самого Джабраила отбросил вместе с дверью.

– Не надо, – сказал Сохно. – Больно бить... У меня нога прострелена... Этот стрелял...

Он показал стволом пистолета на лежащего без сознания Урусхана. И шагнул в квартиру. А следом за ним уже вламывались туда другие вооруженные люди. О сопротивлении никакой речи быть не могло.

Джабраил среагировал на появление интерполовцев спокойно, даже позволил себе улыбнуться с высоты своего роста.

– Что же... Заходите, гости дорогие. Я не совсем понимаю ситуацию, но вам она, наверное, более понятна, чем мне.

Сохраняя невозмутимое спокойствие, он прошел к креслу и сел перед синтезатором.

– Перевязать надо, – услышал из коридора.

Урусхана, пришедшего в сознание, вводили в комнату, поддерживая за руки. Урусхан был в сознании и смотрел на Джабраила глазами преданной, но побитой собаки.

– Что случилось, Урусхан? Кто нас предал?

– Мне сказали, Руслана дважды видели с кадыровцами... Думаю, его купили...

Слова цедились из искривленного рта вместе с болью.

– Кто сказал тебе? – Джабраил делал вид, что его совсем не смущает присутствие стольких посторонних в квартире.

– Хромой... Я побежал... Еле успел... Завгат и Бурхан... Они их... – Изо рта Урусхана повалила розовая, окрашенная кровью пена.

– Значит, так, – задумчиво сказал Джабраил. – Ну, ладно, везите меня куда там следует. Я готов.

– Сейчас «Альфа» приедет, и вас повезут, – сказал Басаргин, ткнул ногой тапочку рядом с диваном и вытащил из-под него пистолет.

– А вы, значит, кто будете?

– А мы – сотрудники Интерпола.

– Хорошо. Подождем, – высокомерно согласился, как разрешил, Джабраил. – Тогда я, с вашего позволения, займусь пока музыкой...

Никто не возразил ему.

Пальцы композитора легли на клавиши синтезатора, и Джабраил начал играть. Он был уверен, что играет в последний раз в жизни, и потому играл так, как не играл прежде никогда, как не играл даже, когда был в лучшей своей форме. Музыка лилась и лилась из инструмента, мощная, сильная, трепещущая и трагическая...

Он сыграл все, что хотел сыграть. И даже несколько человек в бронежилетах и в кевларовых касках, что вошли в квартиру, не прервали его, пока он сам не остановился. Они тоже слушали.

– Что вы такое играли? – спросил Басаргин почти с восторгом.

– Это моя музыка... «Реквием по террористу»...

Он хотел сказать «Реквием по амнистии», но получилось другое. Против воли Джабраила получилось...

– «Реквием по террористам», – поправил его человек в кевларовой каске, расстегивая тяжелый бронежилет. – В Красногорске сейчас остальных с автобуса снимают... Террористов...