Когда меня высадили из машины у поста ГИБДД, я сразу стремительно нырнул в тень кустов, огораживающих двухэтажную будку, имеющую наверху три стеклянные обзорные стены. Наверху, как я увидел еще при подъезде к месту, два человека сидело. Но я проскочил у самой стены незаметным ни для них, ни для тех, кто на дороге дежурил. Распахнутая дверца «Волги» прикрывала меня в дополнение. Да и в полосу света из верхних окон я не попадал. Машина была поставлена идеально правильно.

Дальше вдоль дороги шли достаточно густые кусты боярышника, прикрывающие меня от любого взгляда со стороны дороги. Заметить меня можно было бы разве что в свете фар, но здесь дорога шла прямо, и фары проходящих машин, естественно, светили так же. И разворачиваться под носом у ментов через двойную сплошную линию никто, надо полагать, не надумает, если не имеет желания добровольно сдать права, а про таких людей мне слышать пока не доводилось. Потому я быстро передвигался и почти не прятался. Просто шел к своей цели, и все.

Дальше, в двухстах метрах от поста, уже начались заборы каких-то производственных дворов или баз. Здесь неприятности могли бы возникнуть из-за собак, потому что в каждом таком дворе имелись свои собаки, и они в ночное время неприветливо относились к проходящему мимо чужаку. Но все ворота были закрыты, а перебираться через забор у меня ни желания, ни необходимости не было. И потому на собак я внимания обращал мало, позволяя им будить сторожей, к их вероятному неудовольствию. Так и добрался до поворота дороги, ведущей к коллективным садам, но опять же дорога была прямая, и при этом неровная, с многочисленными подъемами и спусками, и из какой-то ложбинки вполне могла появиться машина и осветить меня. И потому я пошел не по дороге, а рядом, за обочиной, а в трехстах метрах от будки дежурных казаков, едва уловив по ветру запах сивушного самогона, наполнивший округу, свернул в сторону. Этот путь был изучен не мной, но специально для меня, и подготовлен для работы.

Ненатоптанная тропинка вывела меня к забору из сетки-рабицы, натянутой на металлические трубы. Высота забора чуть больше двух метров. Перебираться через него неудобно, потому что сетка-рабица слаба в отношении жесткости. Однако ее вполне можно растянуть и отогнуть снизу. В густой и высокой траве незаметен лаз, для меня подготовленный согласно плану предварительных оперативных мероприятий. Удобно работать, когда каждый твой шаг заранее просчитан и определен и другие люди убрали все камни с пути, чтобы ты не споткнулся. Но это привычное для нас удобство создается тщанием и старанием многих тех, кто готовит операцию, сам оставаясь вне ее, и вне похвал и наград, если таковые бывают...

Я быстро преодолел лаз и сейчас уже не испытывал желания бежать бегом. Изот обещал договориться с Хомой относительно моего проживания в дачном домике и, возможно, сейчас уже позвонил. Я Изоту не возразил. Пусть договаривается, хотя я сам с Хомой уже договорился об этом же еще до выезда с места. И даже получил в руки ключ и разрешение пользоваться подушкой и одеялом, спрятанными внутри дивана. Единственное условие, поставленное хозяином, образцовый порядок в месте временного проживания. Для меня это было естественным положением вещей, поскольку даже дома я к порядку и чистоте относился трепетно, и потому на такое условие ничего возразить не мог. И сейчас, добравшись до домика в темноте, открыл дверь ключом и вошел, оставив обувь у двери. Свет я зажег только на короткое мгновение, чтобы сориентироваться в непривычной пока обстановке. Но сориентировался быстро и не думаю, что привлек светом чье-то внимание, поскольку от будки дежурных казачков домик Хомы виден не был. А самим казачкам, занятым изготовлением самогона в промышленных, надо полагать, масштабах, не до того, чтобы совершать обходы охраняемой территории.

Так же в темноте я устроил себе постель и улегся отдыхать, чувствуя уже, что отдых мне необходим. Перед тем как заснуть, попытался проанализировать ситуацию с пресловутым ментовским кошельком, но ни до чего умного не додумался. Это естественно, поскольку, не имея кошелька в руках, и невозможно было бы сделать какой-то конкретный вывод. Да, скорее всего, и имея в руках этот кошелек, получить озарение тоже удастся едва ли. С этими мыслями я заснул, как и следует засыпать в подобной ситуации, настороженно и готовый проснуться сразу по первому же подозрительному поводу.

Повод пришел, судя по всему, уже глубокой ночью. Не глядя на часы, я понял, что ночь за окнами глубокая и утро скоро должно заявить о своем приближении наглядно. Но взгляд в окно как раз и заставил меня понять, что пришел именно повод проснуться, потому что из-за стекла кто-то пытался посмотреть внутрь дома. Хорошо еще, что не хватило сообразительности сквозь стекло фонариком посветить, иначе луч фонарика как раз бы мне в глаза угодил.

Рассмотреть лицо в темноте я не сумел – темно, да и скрылось оно достаточно быстро. О том, что садовые домики частенько грабят, я слышал многократно. И происходит это на всей территории России. По причине времени года больше в саду грабить было нечего. И, напросившись на право ночевать здесь, я тем самым как бы взял на себя и некоторую долю ответственности охранника. У меня не возникло мысли, что кто-то ищет здесь персонально меня. То есть мысль возникла, но я сразу отбросил ее как малореальную. Такое было возможно только в случае, если бы Изот сдал меня ментам. А ему сдавать меня теперь просто опасно, поскольку я мог бы заявить, что именно Изот организовал нападение на остановивший меня ментовский патруль. О том, чтобы сдал меня Хома, и речи быть не могло. Не тот Хома человек. Да и менты повели бы себя более умно, зная, что я в доме. По крайней мере, не стали бы в окна заглядывать.

Заглядывать могут только грабители, решил я. И решил сам выглянуть, оставаясь невидимым. И бесшумно сдвинулся к окну, пристроившись у стены так, чтобы самому оставаться в самом темном месте. Грабителей оказалось неприлично много – пятеро, хотя для пятерых в таких домиках и добычи не наберется. И почему-то они не слишком торопились, обсуждая что-то. Присмотревшись внимательнее, я увидел, несмотря на ночное время, что среди них человек в казачьей форме, видимо, один из охранников. Это мне уже совсем не понравилось, и я быстро сместился к противоположному окну, чтобы проверить обстановку там – не обложили ли меня? Нет. Со стороны сада никого не было. Я беззвучно, придерживая его одной рукой, второй открыл шпингалет рамы и распахнул окно. Быстрый взгляд по сторонам подтвердил полную безопасность. Только после этого я вернулся к двери, надел кроссовки и, снова проскочив к окну, выпрыгнул, но не на дорожку, покрытую шуршащим гравием, а в клумбу с подрастающими цветами, чтобы не издать звука при приземлении.

– С той стороны начни. Чтобы полностью охватило, – послышался приглушенный голос, и следом за голосом и шаги.

Кто-то шел в мою сторону. Подходящий куст оказался рядом. Я присел за него, широко расставив ноги, чтобы можно было смещать корпус и прятаться, пока человек куст не обойдет. Он обошел и куст, и меня вместе с кустом и открылся взгляду полностью. Большой толстый парень нес в руках открытую алюминиевую канистру, и нос легко уловил острых запах бензина.

– Вот так. Да не жадничай ты, жлоб, – послышалось из-за угла.

Большой толстый парень между тем наклонился перед канистрой и открыл ее. Следующее его движение уже не вызывало сомнения. Парень пытался облить бензином стену дома, и даже на меня слегка плесканул, потому что поливать из узкого горлышка канистры было неудобно. Мне перспектива благоухать, как аварийная бензозаправка, активно не понравилась, и потому я, понимая, что парень и без того вот-вот повернется круче, чтобы сильнее меня вместе со стеной облить, пошел на опережение и поднялся сам. Парень не понял, что происходит, но меня все же заметил, когда я уже наносил удар ногой в горло.

Он упал вместе с канистрой, и бензин под него, булькая, стекал. Пусть теперь он благоухает. По крайней мере, теперь есть надежда, что он не чиркнет зажигалкой, чтобы поджечь дом. Мне же, пока его не подожгли другие, следовало поспешить, чтобы предотвратить последствия. И я пошел вокруг дома, справедливо считая, что его постараются облить со всех сторон, если уж начали с двух. И не ошибся, потому что сразу за углом мне пришлось без остановки продолжить движение навстречу новому противнику и ударить сначала «вилкой» в глаза, и только после этого согнувшегося пополам человека с круговым движением руки локтем в затылок. Этого хватило вполне, и даже удивление от непонимания того, где набрали таких больших и толстых людей, внешне вполне на Хому похожих, чтобы привести их к этому дому, даже удивление не заставило меня задержаться на месте хотя бы на мгновение. Так же в спешке я выскочил за второй угол, чтобы прервать работу третьего поджигателя. Опять большой и толстый человек получил удар с разбегу ногой в печень. От такого удара слон свалится, а уж человек подавно.

Оставалось только два противника, насколько я помнил, уже не такие большие и вроде бы не излишне толстые – один из них в казачьей форме. Они уже сами вышли мне, спешащему, навстречу. Разница была в том, что я ожидал их увидеть, они увидеть меня не ожидали и не знали, что случилось с их объемными компаньонами. Растерянностью следует всегда пользоваться для себя, и я воспользовался. И даже рыцарская попытка защититься канистрой, как тяжелым щитом, не помогла второму, когда казак уже симметрично раскинул в стороны и руки, и ноги. Канистра закрыла голову, а я ударил лоу-кик сбоку под колено, заставив парня при следующем шаге присесть от боли в ноге и выронить канистру, а уже после этого добавил коленом в подставленную челюсть.

Все кончилось, и кончилось быстро.

И остальное проходило в том же темпе и по той же круговой траектории. Я быстро передвигался вокруг дома, поочередно связывая своих пленников их же собственными ремнями в порядке очередности. Не оставил без внимания и рты, соорудив для каждого кляп из собственных оторванных рукавов. Это много времени не заняло, поскольку определенный навык в этой несложной операции я отрабатывал на многочисленных тренировках. И, только завершив начатое и таким образом обезопасив себя, я подумал, что мне следует делать с поджигателями-неудачниками. По-доброму-то мне следовало Хоме позвонить и сообщить ему приятную новость. Пусть человек порадуется. А новость о том, что его дача уцелела, будет ему, несомненно, приятна. Но я только сам пользовался трубкой Хомы, а его номера не знал. Таким образом, выйти на Хому я мог только через Изота, чей номер в моей памяти запечатлелся.

Обыскав карманы пленников, я набрал целых пять трубок. И позвонил с той, что мне понравилась меньше всего, с казачьей, простенькой. Изот ответил не сразу. Я подозревал, что он уже, согласно возрасту и положению в обществе, спать благополучно улегся, но, поскольку мы стали компаньонами, разбудить его себе разрешил.

– Слушаю. Какого еще.

Ответ прозвучал не слишком радостно.

– Олег Юрьевич? – переспросил я на всякий случай, хотя голос узнал.

– Я. Я. Кто это?

– Бравлинов, – я умышленно не назвал звания и фамилию произнес тихо, чтобы никто из пленников не разобрал. Да и имя своего собеседника называл негромко. – У меня тут неприятности, – и я коротко изложил суть происшедшего.

Изот слушал не перебивая. Должно быть, умеет быстро просыпаться, когда вопрос стоит важный. И про казака переспросил особо. Про охрану садов. Впечатление было такое, будто он сам намеревается приехать.

– Кажется, казак из охраны, но точно я сказать не могу.

– Ладно. Жди. Сапожников сейчас приедет со своими парнями. Не выпускай, если сможешь. Никого. В мерах не стесняйся, но трупов нам не надо.

– Надо бы Хому взять. Хома проедет сюда сам и всех проведет. Он может знать, откуда у случая ноги растут. Я подозреваю, что вопрос касается его «беретты».

Изот думал не долго.

– Дело. Я ему позвоню.

– Я жду.

Я закончил разговор по первой трубке, по той, что мне меньше всего понравилась, после этого выбрал другую, которая мне больше всего понравилась, и позвонил домой. Телефон в нашей тесной квартире стоит недалеко от кровати, и жена ответила сразу.

– Тань, ты дома? – спросил я самое глупое, что пришло в голову.

– Не уверена, – ответила она. – Как ты?

– Пытались сейчас живьем в доме сжечь. Умудрился отодвинуться в сторону. У тебя все нормально?

– Нормально. Ты-то как?

– У меня всегда все нормально. Я разве тебе не рассказывал сегодня?

– Да, кажется, – она даже не усмехнулась. – Когда планируешь вернуться из побега?

– Как только до финиша добегу. Постараюсь скорее, соскучился.

– Мы тебя ждем.

– Купи завтра от моего имени дитю мороженое. Все. Я так позвонил – возможность представилась. Пока.

– Береги себя. Будешь себя беречь, значит, и нас.

– Буду, – пообещал я, отключился и отложил вторую трубку.

С третьей трубки я позвонил в оперативный штаб операции. Там дежурный, видимо, книгу читал и потому отозвался сразу. Я кратко доложил о происшествии.

– Ну и в бандитский город вы попали. У Рустаева тоже какие-то неприятности. Тоже, кажется, с криминалом.

– Я сейчас ему позвоню.

– Ладно. Мне о происшествии сразу докладывать или можно утром?

– Можно утром. Если возможность представится, я дам дополнительные сведения. Пока мне кажется, что я оказался здесь случайным и неожиданным фактором. Не против меня действовали, а против Хомы. Я доложу, когда будет ясность.

– Понял. Удачи.

Следующая трубка из моей богатой коллекции предназначалась для беседы с капитаном Рустаевым.

– Вениамин, у меня тут только что битва с гигантами закончилась. Не перестаю удивляться, где таких слонов выкармливают.

– У нас тоже. Битва закончилась. Слон, правда, только один был, а нас двое. Сейчас следственно-экспертная бригада приедет, разберутся с ним. Что там у тебя?

Я рассказал.

– Еще не легче. Что предпринял?

Я и это рассказал.

– Понял. Доложу в штаб.

– Я уже доложил. У меня пять трофейных трубок. Что там с кошельком?

Вениамин объяснил.

– Только четыре цифры? И больше ничего?

– Следственно-экспертная бригада сегодня днем прибыла. И уже один раз нас навестила, через несколько минут навестит во второй раз. Я кошелек передал. Они посмотрят дополнительно. Но пока больше ничего. Предполагают, что это или код камеры хранения, или pin-код сотового телефона, или pin-код банковской пластиковой карточки.

– Стоп. Я карманы капитана Севастьянова обыскивал. У него была пластиковая карточка «Visa». По-моему, карточка Сбербанка. У меня у жены такая же внешне. Но я подробно не рассматривал. Это может быть код этой карточки. Но свой код он должен был бы помнить. Попробуй узнать, не перечисляют ли в ментовке зарплату на карточки. И через Сбербанк следует проверить принадлежность этого кода. Мне кажется, здесь есть за что зацепиться.

– Я понял. Может быть, это след. Да, возможно, – согласился Вениамин. – Все. Идет дежурный по институту с начальником караула.

– Этот номер я для себя оставляю. Позвони мне потом. Нет. Я сам позвоню.

Ярко-белый свет би-ксеноновых фар знакомого «мерина» и точно таких же ярких фар «Мицубиси Паджеро» я увидел одновременно с тем, как услышал шум двигателей. Все-таки иномарки ездят неприлично тихо даже по нашим направлениям, которые иногда дорогами называют. И это даже при том, что Хома спешил удостовериться в целостности своего дома. По крайней мере, мне так показалось, потому что даже днем он, помнится, берег машину и ездил по несуществующей дороге более аккуратно и неторопливо. Отставной подполковник Владимир Викторович Сапожников, сам или его водитель по приказу шефа, машину тоже не берег, чтобы не отстать от Хомы. Машины приближались быстро.

Уже светало. Я не желал показываться на глаза своим пленникам из простого желания не быть узнанным на свету, и потому вышел встречать машины за ворота.

– Где они? – с разбегу спросил Хома, выкатываясь из машины с гипертрофированным возмущением. Свою собственность он, похоже, любит сильно, что я уже заметил раньше.

Я показал за плечо:

– Вокруг дома разложены пасьянсом. Каждый на своем месте. Пасьянс удачно сошелся, но его смысл следует еще разгадать. Это уже твоя работа.

Хома и сам уже увидел первую пару. Казак червяком извивался, пытаясь освободиться от пут, и мычал что-то, но кляп не поддавался усилиям слабых мышц языка и не хотел быть вытолкнутым. Проглотить его казак тоже, видимо, не мог, поскольку обычно разжевать тряпку бывает по силам только бойцовой собаке с ее мощными челюстными мышцами. А путы я наложил крепкие, узлы не разорвать.

– Ага!.. – в голосе Хомы слышалась откровенная радость.

Он заглянул казаку в лицо, но большим вниманием его не удостоил, только дал пинка под бок, заставив простонать, заткнуться и вообще изобразить театральную потерю сознания. А вот второй пленник понравился Хоме, похоже, значительно больше.

– Не помнишь, что я тебе говорил. Не помнишь.

Пленник молчал, поскольку кляп не позволял ему ответить ни «да», ни «нет», но он даже мычанием не показал своего рвения принять участие в диалоге, за что тоже удостоился пинка. А Хома поспешил дальше, и его голос уже послышался из-за угла, с той стороны, где лежал следующий неудачливый поджигатель.

Тем временем и вторая машина, остановившись, распахнула дверцы. Из нее неторопливо вышли крепкие ребята в черной униформе, любимой системами охраны. В такой же униформе прибыл и отставной подполковник Сапожников.

– Как дела, старлей? – спросил еще на подходе. – Рассказывай и показывай.

– Нет уж, товарищ подполковник, – возразил я, стойку «смирно» не приняв, но все же подтянувшись по привычке. – Показывать я не буду, чтобы свою «фотокарточку» на свету не показывать. Ни к чему им знать, кто здесь прятался и так нагло «повязал» их. Дальше уж вы сами действуйте, а я подожду.

Владимир Викторович согласно кивнул, сделал жест, посылающий четверых помощников вперед на разборки, а сам рядом со мной на забор двумя руками облокотился, почти лег на него. Забор плавно покачивался, но тяжесть человеческого тела терпел.

– Так что тут произошло?

– Дом поджечь хотели. Да с канистрами не справились. Тяжелые.

– Сколько их?

– Пятеро.

– Нормально работаешь, – усмехнулся Сапожников. – Одобряю школу.

– Наша с вами школа, единая, – выложил я незатейливый комплимент, поскольку еще несколько часов назад в машине, во время знакомства, понял, что Владимир Викторович на комплименты падок. Отчего же не уважить. Бывают в нашей жизни ситуации, когда человек задумается, прежде чем ударить в нужный момент человека, который ему когда-то приятные мгновения доставил. А если он задумается, ты сам имеешь возможность ударить на опережение. И тем себя и ситуацию спасти. А какие мгновения мне предстоят, я не знал и на всякий случай предпочитал о будущем заботиться.

Улыбка едва заметно скользнула по сухощавому лицу. Оценил.

– Они видели, что ты в доме?

– Нет. Это абсолютно точно. Иначе не действовали бы так нагло. И дверь бы палкой подперли. А они не подперли...

– Зачем дверь подпирать, если окна есть. И без решеток.

– В панике человек сначала обязательно к двери бросится. И попытается там вырваться. Это обязательно. И только потом до окна доберется. Можете и не успеть добраться. Не все сразу просыпаются. А просыпаются с кашлем. Кашель на мозг парализующе действует. При кашле мысль останавливается.

– Тоже верно. Хома предполагает, что знает поджигателей. И потому нам надо это дело оформить документально. Ты правильно сделал, что туда не пошел. Мы тут кое-что подготовили. Василий.

Раскрылась дверца машины, там оказался еще один человек. Не в черной форме – в джинсах и в майке, какая у меня была недавно, примерно моего же возраста. Это выделяло человека из всех прибывших в «Паджеро» и предполагало его особую задачу. Так и оказалось.

– Сам понимаешь, Хома не будет говорить, что тебя приютил. Он Василия приютил, своего старого знакомого по «зоне». Василий этих мальчиков и положил. Расскажи ему все в подробностях. До мелочей. Он вместо тебя перед ментами отвечать будет.

Ход был предусмотрительный, и я не мог не отметить организаторских и оперативных способностей Владимира Викторовича Сапожникова. Изот, видимо, знает толк в людях и не держал бы рядом с собой бестолкового начальника охраны. И потому я безоговорочно принял предложение, забрался на заднее сиденье поближе к собеседнику и все выложил Василию. Тот слушал внимательно, несколько раз перебивал меня вопросами, чтобы не проколоться. Сам отставной подполковник слушал через раскрытую дверцу, и, как я видел периферийным зрением, одобрительно кивал в такт моим словам, словно представлял перед собой всю сцену моих действий.

– Все правильно, старлей, – Владимир Викторович подвел итог, когда я закончил. – Ты сейчас сиди в машине. Менты приедут, разберутся. Василий, иди посмотри, что ты там наворочал. Место действия тоже следует изучить.

– Еще один момент, – сказал я и снял с себя рубашку, презентованную мне лейтенантом Зайцевым. – Майку снимай.

Сапожников, наблюдая за моими действиями с профессиональным интересом, согласно кивнул, но вопрос задал:

– Ты где переодеться успел? На встрече ты в майке был.

Вопрос прозвучал, что называется, «на засыпку».

– Здесь, в домике, рубашку нашел, – единственное, что мог я ответить на это, но я не думал, что отставной подполковник спросит у Хомы, откуда в домике рубашка, которая хозяину на живот явно не налезет. Кстати, какая-то одежда на веранде в домике была, как я видел. Обрызганная строительным раствором и облитая битумом. Кучей в углу за креслом свалена. Должно быть, от строителей осталась. Можно было бы отговориться, что рубашка из этой кучи.

Хома не долго разбирался с поджигателями самостоятельно. Надо думать, бока у них слегка пострадали, но это не главное. Самим поджигателям было явно не до своих основательно отбитых боков, потому что они наверняка, как и я, слышали, как отставной подполковник Сапожников звонил в ментовку. Это заставило их предпринять попытку договориться, поскольку удачно натянутые кляпы с них уже сняли. Но разговоры опять вел не Хома, все еще задыхающийся от возбуждения, а Владимир Викторович. А он на уговоры не поддавался.

Уже через двадцать минут издалека послышался дружный шум отечественных автомобильных двигателей. Чтобы не попасть в свет фар, проникающий сквозь слабо тонированные стекла, мне пришлось даже прилечь на заднем сиденье. Но и из такого положения, только чуть приподняв голову, я увидел, как подъехали сразу два «уазика». Небывалая роскошь для такого происшествия, но, похоже, сработал авторитет депутата, поскольку Сапожников при звонке представлялся помощником Изотова. Вообще ситуация, когда якобы отставной, грубо говоря, уголовный авторитет, пусть и ставший депутатом, вызывает ментов, чтобы «сдать» других, несомненно, уголовников, выглядела странновато. Но для чего-то Изотову это было нужно. Может быть, для упрочения своего депутатского статуса, может быть, по какой-то другой, неизвестной мне, причине. Впрочем, меня это касалось мало.

Менты вышли из машин и прошли в сад быстро. Я, однако, выпрямиться не поторопился, потому что подозревал, что вслед за ментами и охранные казаки из будки сюда же проследуют, чтобы пьяными заспанными глазами на товарища полюбоваться. Они проследовали. Двое. Остальные, похоже, или не встали, или не могли оторваться от производственного процесса.

– Германыч, – доложил мне по телефону лейтенант Щербаков. Он всегда докладывал о каждой мелочи. Приятная привычка, которая, правда, иногда утомляет. Но сейчас Слава позвонить был обязан, иначе я с него голову бы снял. – У нас тут твоими стараниями шум немалый поднимается. Из-за Лисина. Звонил их начальник райотдела полковник Бергер. Сам собирается приехать с адвокатом, чтобы на допросе присутствовать. Ему этот Лисин какой-то родней, поговаривают, приходится. Обещают нам всем втык дать.

– Скажи дежурному, пусть позвонит и предупредит этого родственника, что допрос старшего прапорщика перенесен на утро, поскольку я занят сбором доказательной базы и сам появлюсь только утром. Это обязательно. Еще пусть обязательно скажет, что я категорически против его личного присутствия на допросе и буду такое присутствие рассматривать как давление на следствие. В этом случае я буду вынужден перед допросом написать рапорт в службу собственной безопасности. Не забудь. И ни на какие уговоры не соглашаться – а они будут! – и Лисина не отпускать. Кто в райотдел сообщил?

– Не знаю. Наверное, их водитель. Для них это ЧП районного масштаба.

– Надо было бы водителя на всякий случай с собой до утра прихватить. Как сам Лисин держится?

– Сначала, похоже, в штаны наложил. Даже трясся. Потом подумал и вроде бы ободрился. Просил разрешения позвонить своему адвокату. Делает вид, что не понимает ситуацию и крайне возмущен нашим поведением.

– Ни хрена себе. Своему адвокату. Так и сказал?! У нас теперь каждый старший прапорщик своего адвоката имеет. Это уже что-то новое. Будет еще просить, дай ему по шее, и покрепче. Чтобы про адвоката на время забыл. По крайней мере, до утра. Я буду минут через двадцать. Уже выезжаю. Уже около машины стою.

Я давно знаком со способностью начальства всех мастей старательно мешать следственным действиям. Иногда приходится идти навстречу, но до того, как пойти навстречу, я все же предпочитаю выжать из ситуации все, что можно. У каждого ментовского начальника куча разного уровня друзей и знакомых, и каждый считает, что имеет возможность через такое знакомство вмешаться в ситуацию и изменить ее в свою пользу. И пытаются вмешиваться. Однако в данном конкретном случае я обязан не допустить вмешательства, потому что Джабраил помочь мне не смог или не пожелал, и я, в свою очередь, не желаю упустить ни одной ниточки, дернув за которую могу приблизиться к возвращению своего кошелька. Если есть подозрение, что там, где подстрелили старшего лейтенанта Соловьева, находился старший лейтенант Бравлинов, я никак не могу уступить и зубами готов в подозреваемого вцепиться, чтобы не отдать его в спасительные руки родственников. И готов в этом случае идти на конфликт с любым начальством, сам готов и в службу собственной безопасности рапорт написать, и заявление в прокуратуру, и даже в ФСБ обратиться...

Ехал я быстро, и даже два перекрестка проскочил на красный свет светофора. Но в ночное время это обычно обходится без последствий. И все время в пути думал только о том, был или не был на месте происшествия настоящий старший лейтенант Бравлинов. С одной стороны, как казалось после первого навскидку высказанного мнения, некому было выручать Бравлинова из такого положения. При этом и сам бы он не захотел в лапы ментам сдаться, и способен был, судя по характеристикам, всех троих на месте голыми руками «наглушняк» положить. Но в этих размышлениях был видимый провал, который я сам, после некоторого раздумья, увидел. Они были реальными только в том случае, если Бравлинов был невиновен. То есть если он не убивал Мамону и кто-то подставил его, чтобы иметь время самому уйти в сторону и замести следы. Вариант тоже приемлемый и допустимый, хотя для следствия и трудный. Если же Бравлинов, до этого с Мамоной не знакомый, Мамону все же убил, то он выполнял чей-то заказ. Мамона в нашем городе живет. И заказ скорее всего мог от кого-то из местных парней поступить, кто к власти в уголовном мире рвется и у кого произошло столкновение интересов с Мамоной. Здесь я просто еще не копался как следует, поскольку мы сразу за старшего лейтенанта взялись плотно и для разработки других версий времени еще не было. Эти люди и могли прийти к Бравлинову на помощь. Более того, менты могли оказаться там как раз в момент, когда Бравлинов должен был встретиться с заказчиком или с заказчиками. Тогда становится понятной ситуация, при которой сам Бравлинов ни в чем не участвовал, а заказчики с ментами из райотдела сами разобрались.

Но здесь же, из этой ситуации, возникают и вопросы, с которыми разбираться просто необходимо, поскольку они слишком серьезными и угрожающими выглядят. Сразу я на угрозу внимания не обратил. И только теперь, поразмыслив, ее ощутил вполне зримо. Бравлинова дважды видели нынешним вечером в военном городке. Что это за сообщение? Откуда оно взялось? К тамошним ментам оно поступило, несомненно, от командования бригады спецназа, иначе и быть не может. И тут есть два пути развития. Первое. Здесь, у нас, был не Бравлинов, а настоящий Бравлинов уже оказался там. Тогда я скорее всего теряю последнюю надежду вернуть свой кошелек, и мне следует искать какие-то иные пути восстановления pin-кода пластиковой карточки. Наверное, есть такие пути, и я буду их искать, хотя они более сложные и замысловатые. Второе. Бравлинова не было там, и он был здесь. Это что может значить? Это может значить только одно, что его прикрывают оттуда, из бригады. И тогда автоматом возникает еще одна версия. Та группа спецназовцев, что прибыла в помощь нам якобы для возможности опознания старшего лейтенанта Бравлинова, в действительности прибыла для его прикрытия. И вполне может оказаться, что разборка с ментами из райотдела была проведена именно этой группой прикрытия. Но что эта группа должна прикрывать? Какие интересы имеет спецназ ГРУ в нашем городе? Спецназ ГРУ – это только армия, и больше ничего. Значит, интересы должны быть связаны с армией. В этом и весь вопрос. Что у нас произошло серьезного из связанного с армией? Только одно происшествие.

Здесь тоже возникает множество различных «но». Спецназ ГРУ – не следственный орган. Похищением с военных складов авиабомб с зарядом объемного взрыва занимается военная прокуратура и следственный отдел областного управления ФСБ. Если в военной прокуратуре информацию о следствии трудно добыть, то в следственном отделе ФСБ у Джабраила прочные связи. И ему наверняка сообщили бы о появлении конкурентов. Однако, может быть, ему и сообщили. Иначе откуда «ноги растут» у вопроса, прозвучавшего из темноты в кабинете Джабраила. Кто вообще там находился?.. И сам Джабраил интересовался группой спецназовцев. Случайно это? Не верю я в такие случайности.

Но в любом случае необходимо этот вариант держать «на плаву», чтобы не попасть впросак и не завалиться на каком-то пустяке. Не зря мне сразу не понравился этот капитан Рустаев. Есть у меня интуиция, я знаю.

И с Джабраилом тоже следует соблюдать осторожность. Если ему прочно «сядут на хвост», он будет безоговорочно отрубать от себя все связующие нити. И в первую очередь это коснется меня, как человека достаточно информированного. Быть обладателем информации не только выгодно, как казалось незабвенному Павлу Михайловичу Сакурскому. Это еще и смертельно опасно. Сакурский слишком поздно понял это. Но я человек более опытный и потому буду настороже. Доверять Джабраилу я не собираюсь...

– Где моя очередная жертва? – спросил я у дежурного. Мысли в голове у меня стойко удерживались серьезные, но я никогда и никому не показываю своих мыслей и потому изобразил страшную рожу, чтобы она выглядела комичнее. Это обычно принимают за мое естественное состояние, и люди не видят того, что у меня внутри. Никто и никогда не видит того, что у меня внутри. – Он готов к истязаниям?

– В «обезьяннике» с бомжами отдыхает. – У капитана Устьянцева к середине ночи глаза начали закрываться. Ему всегда ночные дежурства с трудом даются. Но при моем появлении капитан слегка оживился, словно почувствовал повод для развлечения. – Поднимать?

– Спит? – спросил я с легким удивлением.

– Не-а. Просто отдыхает. Он же не бомж. Это бомжи в любой ситуации спать могут. Хоть перед казнью. Им все по хрену. А этот думать учится. Впервые в жизни человек задумался о завтрашнем дне. Сам посмотри, – кивнул Устьянцев за угол.

Я не поленился и за угол заглянул. Старший прапорщик Лисин разговор наш, несомненно, слышал и думать перестал. Он ждал меня, двумя руками вцепившись в толстые прутья решетки. И приготовился что-то спросить. Я улыбнулся ему совсем невинно, почти одобрительно, но вопроса дожидаться не стал.

– Вахромееву сообщи, что я вернулся, – сказал я дежурному.

Это хорошо, что капитан Вахромеев напросился принять участие в допросе. Рука у него, как у каждого собровца, тяжелая, а делить ответственность на двоих хоть немного, но приятнее, чем одному ее тащить. Хорошо зная Вахромеева, я предполагал, что мне даже кулак поднимать не придется. И в случае чего отвечать все равно придется Вахромееву.

Слава Щербаков, как обычно, расстарался насчет чая. Как раз к моему приезду. Время прочувствовал так, словно знал, откуда я добираюсь и с какой скоростью. Впрочем, я сам сказал, что буду через двадцать минут. Правда, добрался за пятнадцать. Но лейтенант знает, когда я имею привычку торопиться. И знает, что обычно я не заставляю себя ждать, потому что время прибытия всегда говорю с запасом. Приятно, когда тебя так встречают. Мне как раз следовало чаем себя ублажить, и покрепче. Слава даже это прочувствовал и заварил чай в заварочном чайнике, презрев обычные в последние дни чайные пакетики. И я сразу налил себе стакан почти одной заварки.

– Германыч, чифирить начинаешь, – заметил Слава с укором. – Сердце побереги.

– У меня сердце железобетонное, – отмахнулся я, сел в кресло и вытянул ноги, только сейчас, к середине ночи, заметив, как умотался за день.

Вахромеев вошел, как обычно, без стука, потому что нельзя назвать стуком то постукивание, которое раздается после того, как дверь распахнется. По-хозяйски расположился на стуле, где обычно лейтенант Щербаков сидит, и сам себе чай налил. Но не такой крепкий, как я.

– Подняли мы с тобой шум с этим Лисиным. Говорят, полковник Бергер лютует. Рассказывай хоть, что отвечать, когда спрашивают. А то я молчу, как рыба...

– Я тебе все, в принципе, сказал. Теперь пусть сам старший прапорщик рассказывает.

– Не захочет, – решил Щербаков. – Упираться будет, пока начальник райотдела в помощь не подвалит.

– Выбить надо до этого, – категорично заявил Вахромеев.

– Успеем? – своим сомнением я только подхлестнул собровца.

– Постараемся.

Удовлетворенный моральной подготовкой личного состава, я позвонил дежурному.

– Валентин, давай сюда старшего прапорщика.

И только после этого сделал первый глоток из стакана. Чай был без сахара, горький и вяжущий язык. Крепкий чай всегда язык вяжет. Но говорить и задавать вопросы не мешает.

На удивление, старший прапорщик Лисин выглядел уже совсем не испуганным. Размышления над своим положением, должно быть, пошли ему на пользу, и он сообразил, что родственник постарается его вытащить из сложной ситуации. И потому я сразу принял свои контрмеры.

– Лейтенант, у меня почерк неразборчивый. Ты напиши, я подпишу. Рапорт в службу собственной безопасности. Я не могу допустить, чтобы какой-то начальник райотдела ставил палки в колеса следствию. Если попытается вмешаться, его быстро на место поставят.

– Нет проблем. У меня почерк почти каллиграфический. Первоклассник разберет.

Лейтенант пододвинул к себе стопку бумаги, а старший прапорщик среагировал на мое обращение к Щербакову так, как и должен был среагировать. Взгляд его испуганно перебежал с меня на лейтенанта Щербакова, потом на капитана Вахромеева, демонстративно разминающего кулак, и нижняя губа слегка дрогнула. Это уже верный признак слабого характера, который обычно бывает легко сломать. Сломать-то можно, только я хорошо знаю, что испуганные люди врут в два раза больше, чем твердые характером парни. Извиваются, как червяки, и врут, часто сами себе противореча.

– Садись, ублюдок. – Вахромеев кулаком между лопаток подтолкнул старшего прапорщика Лисина к стулу. Пока только подтолкнул, не ударил. Но это пока, для начала – показал, что не стесняется. Стул этот специальный, для допросов – у него одна ножка сломана, и при легком ударе сбоку имеет привычку ронять человека.

– Идите, – отослал я конвойных, понимая, что во внутриментовских разборках лишние свидетели ни к чему.

Конвойные вышли. Лисин вежливо, почти подобострастно сел на краешек внешне пока еще надежного стула, а в его заостренном от природы лице и правда появилось что-то хитрое и откровенно лисье. Но хитрых мы видели многократно. Хитрость легко вышибается из головы. Хороший удар, и хитрость становится трусостью, желанием выпутаться самому и завалить других. Уж что-что, а характер допрашиваемого опытному оперу виден уже по тому, как он в кабинет входит и как садится. Старший прапорщик свой характер уже показал, чем вселил в меня надежду.

– Так как же ты старого приятеля среди нападавших не узнал? – спросил я сразу, как только дверь за конвойными закрылась. – Или с перепугу память отшибло?

Я умышленно начал не с предисловия, не с медленного подхода к теме, которую старший прапорщик Лисин еще не знал, а сразу с середины, когда уже все точки начальной стадии вроде бы сами собой расставились.

– К-как-кого п-приятеля?.. – Старший прапорщик споткнулся с первого же шага, то есть язык его от испуга споткнулся, потому что я попал в точку, и иной вины за собой, по крайней мере достаточно серьезной вины, за которую отвечать придется с полной серьезностью, он не знал, хотя и тешил себя, наверное, надеждой на какую-то мелочь, на проступок, который может обернуться выговором, но не более.

От заикания у меня в кабинете во всей широкоплечей красе присутствовало прекрасное лекарство. Капитан Вахромеев кулаки еще приберег и ударил только ногой под ножку стула. Лисин грохнулся на пол, показывая полное отсутствие координации движений. И бок, и руку отбил. Если бы я так падал во время допроса старшего лейтенанта Бравлинова, то сейчас на «больничном» сидел бы. А он упал и вставать не пожелал – удобно устроился.

– Ну вот, мебель нам ломать начинаешь, – сказал я с угрозой. – Вставай и стул ремонтируй, иначе я тебе еще одну статью припаяю.

Старший прапорщик не видел, должно быть, движения ноги Вахромеева. И потому посчитал мои обвинения в собственный адрес обоснованными. И подчинился. Встал чуть суетливо и начал прилаживать к стулу ножку. И даже рукой подбил, руку себе отбивая. Сборка ему удалась. Он сел, снова подвергая себя опасности. Капитан СОБРа по-прежнему стоял у старшего прапорщика за спиной, готовый в любой момент повторить урок.

– Давай без длинных базаров, – сказал я категорично. – И не заикайся, а то мне вылечить тебя хочется, – я показал кулак. – Кто стрелял в старшего лейтенанта Соловьева? Не надо делать удивленную рожу. Ты этого человека хорошо знаешь – это мы точно определили.

– Н-не зн-наю я.

Он снова упал.

Как любят некоторые мебель ломать – просто удивительно!

– Если ты еще раз свалишься, я тебе задницу распинаю, чтобы сидел прочнее, – сказал капитан Вахромеев.

Голос у капитана внушительный, как и внешность. От него всегда ждешь, что слова с делом не разойдутся, а такое поведение не всем может показаться приятным. По крайней мере, старшему прапорщику Лисину так, наверное, не показалось. И он вскочил стремительно, с суетливостью стал стул собирать, и руку себе отбил, надо полагать, основательно, заменяя ею молоток. Стулу это, правда, помогло мало, и он снова был готов выполнять свою роль.

Но до старшего прапорщика, кажется, что-то дошло. Это я по изменившемуся взгляду понял.

– Давай так, – сказал я. – По порядку, чтобы тебе все ясно стало и чтобы ты заикаться прекратил. Возьми себя в руки и слушай внимательно, чтобы понять. Дело нам представляется следующим образом. Тебе чем-то мешал твой старший группы – старший лейтенант Соловьев, и ты подстроил ему хитрую ловушку, из которой Соловьев, согласно твоему замыслу, не должен был выйти живым. Это очевидно. – Я пользовался тем, что старший прапорщик Лисин, по крайней мере от нас, не знал, что Соловьев ранен только резиновой пулей, которая редко убивает. Чтобы убить резиновой пулей, надо стрелять в упор, лучше в голову или в горло, но не в живот. И никто не пойдет на убийство, зная, что оружие заряжено резиновой пулей. Но старшему прапорщику этого пока знать не полагалось. – Но он остался жив. Обвинительное заключение нам подготовить не долго. Родственник твой помочь тебе не сумеет, да и не пожелает, когда в разборки вмешается служба собственной безопасности. Твое дело хреновое. Ты выступаешь не пособником в попытке убийства, а организатором. Оставшийся в живых старший лейтенант Соловьев выступает в этом деле свидетелем, и тебе не отвертеться. Соловьев видел тебя вместе с человеком, который в него стрелял, и подозревает, что ты специально показывал его тому человеку, чтобы ошибки не вышло. Версия логичная, и твое признание или, наоборот, непризнание своей вины ничего не решит. Но ты сам должен знать, что такое содействие следствию и насколько это может повлиять на твою судьбу. Возможно, если ты очень постараешься нам помочь – повторю: если ты очень постараешься нам помочь! – я тоже смогу помочь тебе. Главная помощь, которой я от тебя жду, – я хочу знать, был ли действительно на месте происшествия старший лейтенант Бравлинов или это была простая подстава. Только честный ответ заставит меня помочь тебе.

– Был, – заторопился Лисин с ответом. – Был. Здесь никакой подставы нет.

В ловушку он не пошел, хотя при его перепуганном состоянии распознать ловушку не всегда возможно. Если бы он честно сказал, что Бравлинова там не было, он косвенно признал бы, что сам организовывал покушение на старшего лейтенанта Соловьева.

– А где ты до этого с Бравлиновым встречался? – спросил капитан Вахромеев.

Лисин, кажется, решил, что ему новое обвинение предъявляют.

– Я н-не встречался.

Стул снова подвел его, и на сей раз падение было наименее удачным. Старший прапорщик стул собрал быстро, но после этого долго тер ушибленный локоть.

– Тогда почему ты так уверен? – поинтересовался между делом лейтенант Щербаков.

– Нам фотографии его показывали. У старшего лейтенанта Соловьева фотография была. Размножили.

– По фотографии, значит, опознал, – я голосом нагнетал обстановку допроса.

– По фотографии, – согласился Лисин. – По фотороботу ошибиться можно. По фотографии редко ошибаешься.

Фотографии мы запрашивали из бригады спецназа. Нам предоставили только увеличенную фотографию, сделанную на документы. По таким фотографиям ориентироваться трудно, но я сам видел Бравлинова здесь же, в этом кабинете, и могу с уверенностью сказать, что внешний вид фотографии соответствует. А вот художественных или хотя бы бытовых фотографий нам представлено не было. Жена Бравлинова заявила местным ментам, что бытовых фотографий дома нет. Понятно, что просто не пожелала дать, потому что фотографии в каждом доме, в каждой семье есть. С ребенком, с женой, с родителями, с собакой. Не бывает семьи, не имеющей фотографий. А права на обыск в доме никто ментам не давал. Пришлось обойтись тем, что прислали.

Но я старшему прапорщику Лисину поверил. Я внимательно за его глазами следил. И понял, что данное утверждение не продукт осмысленного анализа ситуации, а уверенность в своей правоте. Глаза у Лисина не твердые. Такие глаза всегда выдают говорящего, и необходимо только умение читать взгляд.

Теперь, почувствовав некоторое удовлетворение, я уже мог говорить с ним более откровенно. Но я разговор мысленно уже просчитал и потому не боялся ошибиться и лишнее сболтнуть.

– Ты, может быть, даже не полный дурак, – сказал я. – И понимаешь, что доказательство присутствия на месте преступления старшего лейтенанта Бравлинова будет доказательством твоей невиновности. Если там в действительности был Бравлинов, значит, не было организованного покушения на жизнь старшего лейтенанта Соловьева. Понимаешь это?

Он не сразу понял. Соображал секунд десять. Наконец, преодолев испуг, осознал.

– Да-да, конечно. Ничего я не организовывал.

– Просто не в твоих силах было привлечь к делу Бравлинова. Но в этом случае требуется доказательство посильнее, чем твое утверждение. Таким образом... Ты следи за моей мыслью, внимательно следи.

Он услужливо закивал.

– Я слежу.

– Таким образом, единственным доказательством твоей невиновности может стать подтверждение присутствия Бравлинова на месте преступления. Иначе говоря, мы сможем узнать это только в том случае, если поймаем парня, который стрелял в старшего лейтенанта Соловьева.

– Дядя Саша его знает, – внезапно истерично выкрикнул Лисин.

Впечатление сложилось такое, что старший прапорщик старательно и долго, с усилием сдерживал этот порыв. Но совладать с собой не сумел. Признание все же вырвалось из него.

– Дядя Саша многое знает, – философски согласился капитан Вахромеев.

– А кто он такой? – вроде бы у меня спросил лейтенант Щербаков.

– А это нам сейчас товарищ старший прапорщик сообщит. Итак...

– Дядя Саша. Полковник Бергер. Наш начальник отделения.

– Он твой дядя?

– Он дядя моей жены, – Лисин не сказал, Лисин из себя выдавил и после этого сразу заметно расслабился.

Я понял его состояние. Старший прапорщик долго держал это сообщение в себе. Очень хотел сказать, слова просто сами лезли из него, но боялся последствий, потому как предполагал, что дядя всегда выкрутится, а он останется козлом отпущения. И все же характера не хватило. Сообщение давало хоть какой-то шанс выпутаться, а другого ничего умного в не слишком умную голову не накатывало. А когда сказал, ему сразу стало легче, будто тонул только что, и тут глоток воздуха поймал и от этого несказанно осчастливился.

– Ну-ну. Валяй. Рассказывай дальше.

– Что рассказывать? – Рассказывать дальше Лисин, кажется, все еще боялся. Но, переступив черту, уже невозможно остановиться. И это ему следовало бы знать.

Я сунул руку в карман пиджака и включил диктофон.

– Все. По порядку, – объяснил капитан Вахромеев.

– Не стесняйся, – добавил я. – Видишь, мы даже протокол пока не пишем. Но это – пока. Так что говори, говори. И побыстрее, побыстрее, я лично уже спать хочу и до утра ждать не намерен. И постарайся больше со стула не падать.

– Дядя Саша перед выездом к себе вызвал. Спросил сначала, все ли еще Соловьев каждое дежурство к этой бабе заглядывает. Потом сказал, что со мной хочет поговорить человек из парней Изота. Ростислав его зовут. Надо, говорит, сделать, что этот парень попросит. Ростислав меня на улице ждал. Сразу подошел. Знал уже, похоже, меня. Расспросил подробно, когда Соловьев уходит к своей бабе. Время немного не подходило, мы договорились, что я домой заскочу, вроде бы на минутку, я там недалеко живу, в трех кварталах, и там задержусь на полчаса. Это чтобы старший лейтенант во временной коридор попал. А потом, сказал, к нам кто-нибудь подойдет и скажет, что видел на улице Бравлинова. То есть без фамилии, но человека, которого по телевизору показывают. Из розыска. Я должен был вызвать старшего лейтенанта. Что там стрельба будет, я не знал. Там, наверное, и не должны были стрелять. Просто Соловьев сразу с пистолетом в руках выскочил, потому в него и выстрелили. А так Бравлинова просто должны были увести, а у нас оружие отобрать. А получилось...

Он еще что-то говорил о том, чего он не знал и предположить не мог, но я не слушал. Диктофон записывал, и, если понадобится, я всегда запись разговора прослушаю. Я просто сожалел о том, что в кабинете присутствуют капитан Вахромеев и лейтенант Щербаков. У меня появилась хорошая возможность прижать Изота и основательно его растрясти. Он прокололся крупно. И я с удовольствием рассчитался бы и за его обычный начальственный тон, и за его жадность.

Думал я долго, я даже представлял себе, что можно из этой ситуации выжать и как мне добраться все же до Бравлинова с помощью Изота или без нее. Что Изот с Бравлиновым еще не расправился, я не сомневался. Спецназовец – сильная карта в руках уважаемого Олега Юрьевича. И он эту карту, свой козырь, постарается придержать до решающего момента.

Лисин уже молчал. А мои размышления прервал Слава Щербаков:

– На городских депутатов неприкосновенность тоже распространяется?

– Распространяется на всех, – сердито ответил Вахромеев. – Да что толку от этой неприкосновенности. Неприкосновенности можно лишиться по запросу прокуратуры. Тут в другом дело. Изот скажет, что все это ерунда, что он к этому делу никакого отношения не имеет, и мы ничего доказать не сможем. И полковник Бергер, думаю, предпочтет племянника посадить, чем самому погон лишиться. Нет, не было такого разговора – и все...

– Дядя Саша не откажется, – неуверенно возразил старший прапорщик. – Как же, если он сам послал.

– Знаю я твоего дядю Сашу как облупленного. Мы с ним вместе в первую чеченскую в Грозном сидели. Мы по ночам среди развалин ползали, а он патроны боевикам продавал, а потом за это еще и орден получил, и полковника. Можешь не надеяться. Ему нужна чистая биография, чтобы пенсию получить и уехать к родственникам в Германию.

Я нажал кнопку звонка, вызывая конвоиров. Лисина увели.

– Что делать будем? – спросил капитан.

– Я подумаю. Но есть у меня мысли хорошие, – я говорил задумчиво, словно в самом деле ценные мысли посетили мою голову. – Пока к вам к обоим просьба – забыть все, что вы слышали. С полковником я буду говорить сам и наедине. Иначе он не откроется. А мне необходимо его открыть. И его, и Изота. Если сболтнете, меня подставите и все сорвете.

Вахромеев хмыкнул.

– Ладно, действуй. Помощь будет нужна, звони.

– А я вообще ничего не слышал. Я, кажется, и при допросе не присутствовал, – заявил лейтенант Щербаков, глядя в темное окно с нескрываемым любопытством.

Даже я попытался его взгляд проследить. И увидел только темноту.