Капитан Герасимов собрал свою роту как раз к моменту, когда кругом рассвело. В горах рассветы, как и закаты, мгновенные, просто на голову сваливаются. И причина тому простая. Выходит солнце из-за хребта, и в считаные минуты тьма превращается в свет. Высокая и к тому же близкая линия горизонта, до которой, кажется, вопреки пословице, и дойти можно.

– Все нормально? – осмотрел капитан командиров взводов.

– У нас, товарищ капитан, всегда все нормально, – ответил за всех лейтенант Корепанов. – Мы волков не боимся.

И тут же волки напомнили о себе. Теперь вой шел, как через мощные рупоры, словно бы откуда-то из глубины хребта заполнял собой все пространство. Похоже было, что где-то в глубине горы у волков было логовище.

– Никто не слышал, есть здесь пещеры? – спросил старший лейтенант Патрикеев.

– Где есть горы, пещеры могут быть везде, – со знанием дела ответил старший лейтенант Шамсутдинов. – У нас в Башкирии вообще гор без пещер не бывает. И большие, и маленькие, и сквозные, и лабиринты… Каких только не найдешь.

– Вот они и нашли, – сделал вывод Патрикеев.

– А оборотням разве нужно логово? – спросил Корепанов. – Я думал…

Он не договорил под тяжелым, останавливающим слова взглядом командира роты.

– Выходим, – скомандовал капитан. – Двигаемся в номерном порядке.

Маршевые колонны, выставив охранение, сразу двинулись из леса в сторону своих недавних позиций на подходе к перевалу. На сей раз выставили даже боковое охранение, но ненадолго, потому что все тропы сходились в одну, и оно было вынуждено прижиматься к основной колонне. Сейчас позиция, так тщательно подготовленная военными разведчиками, принадлежала уже «краповым». На ней и на самом перевале вполне можно было устроиться, чтобы передохнуть и обдумать положение.

Обращаться с рапортом к начальнику штаба батальона Герасимов пока не хотел и очень желал, чтобы в отведенное для сеанса связи время самой связи не было. Ведь не было же ее совсем недавно, и хорошо бы, чтобы снова не удалось связаться. Он даже подумывал о том, что бы такое сделать, чтобы во время сеанса оказаться где-то в стороне. Причин для этого было много, и причин не слишком радостных, если приплюсовать сюда же пропажу двух снайперов, но вот реального обоснования этих причин, по сути дела, не было. Смешно будет звучать, когда капитан невнятно доложит майору, что прекратил выполнение операции из-за преследования роты волчьим воем. Внятным такое объяснение назвать никак нельзя. Начальник штаба справедливо подумает, что у капитана от этого самого воя, что называется, крыша поехала. Надо сначала самому с ситуацией разобраться, и только после этого докладывать. Хотя неизвестно было, имеет ли связь со своим командованием командир отряда «краповых» капитан Ермолаев, проводил ли он этот сеанс и что он докладывал. Доклад Ермолаева, если он состоялся, наверняка уже дошел до начштаба и озадачил его. Но самому Андрею, не выходящему на связь по причине проведения «зачистки» в лесу, до следующего сеанса оставалось еще два часа, и за эти два часа предстояло принять решение о возможности дальнейшего поиска.

Убедившись, что бандиты в лесу есть, капитан Герасимов уже не имел права просто так снять роту и уйти. Но когда одновременно с бандитами действует и какая-то другая сила, причем сила, с которой не знаешь, как бороться, обычные расчеты не годятся. И это до предела усложняло его задачу.

«Краповые», конечно же, видели выход роты спецназа ГРУ из лесного массива и не могли ошибиться в определении принадлежности колонны; хотя бы по численности их не могли принять за бандитов, как иногда случалось в разгар первых двух чеченских войн, когда свои вдруг открывали огонь по своим же. Тем не менее, чтобы пресечь всякие неувязки, капитан Герасимов вышел на связь через полученное от «крапового» капитана переговорное устройство.

– Слушаю вас, – ответил чей-то высокий голос с многочисленными трещинками в интонациях, но точно не принадлежащий капитану Ермолаеву, с которым Герасимов говорил уже дважды и потому голос запомнил.

– Капитан Герасимов, спецназ ГРУ. С Ермолаевым хотел бы поговорить.

– Невозможно, товарищ капитан… – в высоком голосе звучала хриплая растерянность. Видимо, именно от растерянности и хрипота появилась.

– То есть? Почему невозможно? Кто это говорит?

– Старший лейтенант Толстощекин, спецназ внутренних войск.

– А капитан где?

– Нет больше капитана…

Что-то в голосе старшего лейтенанта Толстощекина Андрею не понравилось, хотя слова его были предельно ясными. Но «краповым», занявшим позицию, воевать было не с кем, и потому слова «нет больше капитана» не воспринимались всерьез.

– Что случилось?

– Опять…

– Что – опять? Говорите конкретно.

– Капитан отправил на перевал радиста, потому что рация с позиции не брала наш узел, а потом сам к радисту поднялся. Оба убиты…

– Бандиты зашли с тыла? – попытался уточнить Герасимов. – Откуда им там взяться…

– Не бандиты… – отчего-то шепотом сказал старший лейтенант Толстощекин.

Андрей уже все понял, но все же хотел услышать четкий ответ.

– Говорите конкретнее, старший лейтенант.

– Оба убиты. Следов пулевого ранения нет. Выгрызен головной мозг… Оборотни…

– Ладно. Мы поднимаемся. Нас не перестреляйте. Поднимемся, разберемся.

– На вас нападений не было?

– Мы стреляли в волка… Промахнулись. Уничтожено шесть бандитов.

– Их волки не трогают?

– Трогают… Найден труп бандита. Мозг выгрызен.

– Значит…

– Ничего это не значит. Скоро мы подойдем. Разберемся…

Герасимов отключился от связи, находясь не в лучшем состоянии духа. Откуда-то возникла крамольная мысль: значит, противостояние с бандитами равное. Они потеряли шесть человек, и мы теперь тоже шестерых. От того, что все шестеро «краповые», ситуация не менялась. Потери измеряются не в принадлежности бойца к определенным войскам, а в принадлежности к определенной операции. В данном случае операцией командовал командир роты спецназа ГРУ, следовательно, потери на его совести. И это командованием, конечно, будет отмечено. Но самое неприятное было даже не во мнении командования, а в том, что все потери произошли в задней линии, в цепи прикрытия то есть, среди бойцов, официально находящихся в относительной безопасности. И подумалось, что потери «краповые» понесли после того, как бандиты потеряли шестерых. То есть какая-то посторонняя сила уравнивает количество потерь. Это, конечно, было ерундой, на которой не стоило заострять внимание. Тем не менее, проникнув в голову и оформившись, мысль эта могла впоследствии, что называется, доставать. И чем сильнее будешь сопротивляться ей, тем сильнее она будет доставать. Это уже проверено опытом. И это будет продолжаться до того момента, пока все не прояснится или не разрешится тем или иным образом.

Конечно, шесть человек – это значительные потери. Однако если принять в расчет количественный состав банды, то получается не так и много. Порой такие потери бывают, когда федеральные войска штурмуют дом, в котором засели трое или четверо боевиков. Но там потери боевые. А здесь? Какие потери здесь? К каким их можно отнести?

Волки-людоеды, волколаки, оборотни… Все это в голове нормального человека не укладывается – и укладываться не должно. Средневековые легенды ни у кого не должны вызывать острого восприятия, и уж тем более не должны влиять на выполнение боевого задания. Сами люди находятся уже на другой ступени развития, и им легче поверить в пришельцев из космоса, чем в волколаков. Это капитан Герасимов знал твердо. И потому предпочитал не верить собственным глазам и собственным ушам. Но тогда необходимо как можно быстрее разобраться в ситуации, чтобы снова обрести привычную ясность ума и точность решений. Иначе можно было и в самом деле сойти с ума.

Как сходят с ума психически вполне здоровые люди, Андрей знал. Командир роты спецназа ГРУ, только из другой бригады, занятой в операциях на Северном Кавказе, обнаружил взрывное устройство в расположении своей роты. Оно оказалось настолько хитро устроенным, что капитан, попытавшись его просто вынести из помещения, нечаянно привел в действие механизм запуска порохового замедлителя и, чтобы предотвратить взрыв в казарме, вынужден был просунуть между контактами первый попавшийся под руку и подходящий по размерам предмет – спичку. Однако и спичку он вставлял в самый последний момент, непосредственно перед щелчком замыкания, когда до взрыва оставалось не больше секунды, а взрывное устройство он в это время держал прижатым к груди. Спичку удалось вставить только самым-самым кончиком, да и то под острым углом. Даже не вставить, а защепить угол между контактами. На большее просто времени не хватило. И спичка вот-вот могла вывалиться из пространства между сжимаемыми точками смерти. Самого малого сотрясения могло оказаться достаточным, чтобы она вывалилась и контакты сомкнулись. Казалось, что хватило бы даже громкого голоса.

И капитан отдавал команды голосом, приглушенным до шепота. Приказал всем эвакуироваться из трехэтажного здания. А сам держал взрывное устройство прижатым к груди. И ждал. Но в своем нервном состоянии забыл отдать команду о вызове сапера. Только через полчаса кто-то сообразил, что саперов еще не вызвали. Позвонили, оказалось, что их бригада уехала по вызову и никого под рукой нет. Потом все же нашли сапера в управлении ФСБ. Тот прибыл, долго разбирался со взрывным устройством и, уже обезвредив, еще дольше пытался вытащить его из рук командира роты. Тот сидел с остекленевшим взглядом, смотрел перед собой и прижимал взрывное устройство к груди окаменевшими руками. Капитана отправили в госпиталь. Психиатр сказал, что таких стрессовых нагрузок мозг выдержать не в состоянии. Человек просто сошел с ума, и ни о каком возвращении в строй не может быть и речи.

И если зацикливаться мыслями на волколаках, на оборотнях-людоедах, то можно довести себя до подобного состояния. И потому Андрей старался укрощать свои эмоции и не позволять себе полностью погружаться в переживания. Но возвращаться к ним придется против собственной воли, когда он поднимется на позицию «краповых».

Встречать спецназовцев вышли три старших лейтенанта. Один из них, насколько помнил капитан Герасимов, уводил часть «краповых» на нижнюю позицию. Группа все еще оставалась там, но старший лейтенант, ею командовавший, поднялся на верхнюю позицию. Наверняка чтобы выяснить дальнейшее поведение военных разведчиков, а заодно и уточнить свою дальнейшую задачу.

– Где Ермолаев? – сразу спросил капитан.

– Наверху, на перевале… – сказал бледный старший лейтенант, козырнул и после этого представился: – Старший лейтенант Толстощекин…

Герасимов кивнул. Толстощекин не соответствовал фамилии, как представлялось в период радиознакомства. Напротив, щеки у него были ввалившиеся и все тело сухопарое и жилистое. Только голос телу не соответствовал.

– Покажите… Остальные четверо – где?

– Туда же перенесли. Выставили охрану из трех человек. Я дал приказ расстреливать волков, если покажутся, из «подствольника».

– Правильно. Я такой же приказ своим давал, – согласился Герасимов. – Пойдемте. Я сравнить хочу…

Толстощекин двинулся первым и уже через плечо спросил:

– Что сравнить, товарищ капитан?

– У ваших погибших горло осталось целым? Когда мне Ермолаев про первых четверых сообщил, про горло ничего не говорил.

– Целое горло. У всех горло целое…

– Тогда как волк убивал?

Толстощекин пожал плечами, показывая этим, что не видел ничего и ничего утверждать не может. Но ему, кажется, не понравилось любопытство капитана военных разведчиков. Это, впрочем, самого капитана волновало мало.

Шесть тел лежали рядом, словно в строю, и головы у всех были накрыты их же собственными бушлатами. По фигуре узнав капитана Ермолаева, Андрей приподнял бушлат, увидел открытые глаза «крапового» капитана, и пальцами закрыл веки. И даже подержал пальцы на глазах больше минуты, чтобы веки застыли в таком положении. Одновременно он осмотрел горло. Оно было абсолютно чистым, даже без следов крови. Ясно было, что волк не вцеплялся в горло и не рвал сонную артерию, как раненому бандиту. Почему? Как иначе он мог убить капитана? Прыгнуть на спину, сбить с ног и вцепиться в затылок? Но затылок слишком большой, чтобы поместиться в волчьей пасти. И даже волку не легко одним движением прокусить, в общем-то, крепкие кости черепа. Здесь было какое-то несоответствие. Если бы капитан Ермолаев не оказал сопротивления, если бы он был без сознания или убит предварительно, все было бы ясно. Тогда волк может изловчиться и выгрызть затылок. Но чтобы волк мог убить человека таким образом – в это не верилось.

Убрав руку с глаз, Герасимов взял Ермолаева за плечо и перевернул лицом вниз. Долго смотрел на затылок, пытаясь найти на обломках костей следы от волчьих зубов, но не увидел. И даже проломлен череп был как-то не прямо. Совсем не так, как внизу у убитого волками бандита. Хотя там в темноте следов волчьих зубов на костях тоже видно не было. Только на горле, где зубы проступали отчетливо.

Вернув тело капитана Ермолаева в прежнее положение и накрыв лицо бушлатом, Герасимов встал и громко вздохнул.

– Что скажете, товарищ капитан? – спросил старший лейтенант.

– Только одно скажу. Это должен быть не волк, а по крайней мере тигр. У волка не бывает челюстей такой силы, чтобы он сразу прокусил затылок и убил человека одним движением челюстей. Или уж волк какой-то особо громадный. Кстати, волчьих следов вокруг тел не видели?

– К сожалению, везде почва была каменистой.

– И звуков никто не слышал?

– Никто ничего не слышал. Даже странно… Оборотень, одним словом.

– Ну, хоть кто-то перед смертью должен был закричать?

– Оборотень… – Толстощекин округлил глаза. – Он никому закричать не позволил…

– Достали вы меня своим оборотнем, старший лейтенант, – в сердцах сказал Герасимов. – Давайте будем думать о более реальных вещах и не забираться в дебри суеверий. Мне и без того тошно, а вы меня дальше пугаете…

– Это не мой оборотень. Это оборотень бандитский, – сказал Толстощекин.

– И не бандитский тоже. Во-первых, мы нашли внизу труп бандита в таком же виде, без затылка. Значит, он и на бандитов нападает. А потом волк гнался еще за двумя. Тогда мои солдаты бандитов застрелили, но волка в темноте заметили слишком поздно и промахнулись.

Чтобы не нагнетать обстановку среди «краповых», командир роты спецназа ГРУ не стал говорить про рядового Крикалева, утверждавшего, что дал очередь точно волку в бок, но пули прошли через того, как через тень. Ни к чему это рассказывать…

– Тем не менее, – сказал другой «краповый» старший лейтенант, – мы не умеем с ними бороться и понятия не имеем, кто станет следующей жертвой. Обстановка среди бойцов, мягко говоря, не совсем нормальная…

– У меня через час с небольшим сеанс связи со штабом. Я доложу обстановку, – пообещал Герасимов. – Наше командование совместно с вашим будет принимать решение. После этого будем разговаривать более конкретно. А пока предлагаю занять круговую оборону, чтобы никому, кроме своих, не подставлять свои затылки.

– Я уже отдал такой приказ нижней группе, – сказал старший лейтенант Толстощекин.

– На перевале следует сделать то же самое. Наша рота будет держать оборону со стороны леса, ваши бойцы пусть прикрывают нас со спины. Пойдемте… Надо распределить солдат по местам.

Герасимов первым двинулся в сторону укрепленной линии. Остальные двинулись за ним, но лица у «краповых» были явно недовольные. Словно они ждали от прихода военных разведчиков каких-то разъяснений происходящего, но этого разъяснения не произошло.

– Еще, Толстощекин… У вас, кажется, минометы с собой?

– Так точно. Три расчета с минометами и запасом мин.

– Мин много?

– Не очень. На себе много не утащишь.

– Выставьте минометы и прочистите осколками лес на ближайших подступах.

– Вы же там только что все чистили…

– После нас недолго снова намусорить. Выполняйте.

Снизу к группе офицеров бежал человек в «краповом» берете. Хорошо бежал, как сразу отметил капитан Герасимов, не задыхался, хотя подъем здесь был достаточно крутым. Андрей понял, что так бежать могут только с новостями, и потому свернул в сторону, чтобы сократить бегущему дистанцию.

«Краповый» старший прапорщик был без бронежилета и разгрузки, чтобы бежать было легче, захватив с собой только автомат. Герасимов ожидал, что доклад будет сделан ему, как старшему по званию и вообще командиру объединенного отряда, но старший лейтенант Толстощекин выступил вперед, и старший прапорщик, даже не козырнув, сообщил:

– Снова…

– В каком месте? С какого края? Кто что видел? – спросил Герасимов.

– Мы круговую оборону заняли. Среди камней. Никто не подходил. Потом слышим, вскрик вроде бы… В самом центре круга. То же самое. Нет затылка…

Толстощекин стукнул себя двумя кулаками по коленям и сел на камень, глаза закрыл и застонал, должно быть, от бессилия и обиды.

– Оборотень. Помню, в детстве читал какую-то то ли сказку, то ли ужастик какой… Оборотень мог в любого человека превратиться… Друг надеется на лучшего друга, а тот оказывается оборотнем. Потом парень бежит, чтобы девушку защитить, а она уже – оборотень… И сейчас он среди нас. Любой… Может быть, даже я… Противно чувствовать свою беспомощность. Не понимаю, что делать…

– Может быть, – спокойно согласился капитан Герасимов. – Может быть, и вы оборотень. Только зачем истерику устраивать? Это делу не поможет. Давайте вместе соображать, что будем делать.

К ним подошли остальные командиры взводов спецназа ГРУ. Обсуждение новостей велось почему-то полушепотом. Но предложить что-то дельное никто не смог, кроме лейтенанта Корепанова.

– А я бы сходил в лес… Один. Ограниченный поиск. Одному искать легче. На одного и выйти кто-то может. На ловца, как говорится… Или на живца…

Капитан Герасимов вдруг выпрямился и всех оглядел.

– Толстощекин, отставить минометный обстрел! В лес иду я. С собой беру старшего лейтенанта Шамсутдинова и… – Капитан ненадолго задумался.

Старший лейтенант Патрикеев выступил вперед, предлагая свою надежную кандидатуру.

– И лейтенанта Корепанова… Патрикеев остается за меня командовать объединенным отрядом. За меня же, Паша, выходишь на связь со штабом, объясняешь обстановку. Все понятно? Командиры взводов, прикажите готовить завтрак. Мы выходим сразу же после завтрака.2. Младший сержант Петя Востриков, почти готовый снайпер, объявляет себя атеистом

Руки нам развязали. Они даже не успели устать от веревок за время короткого перехода от шахты до двери в комнату эмира. Но охрану к нам приставили немалую. Шесть автоматных стволов, по три на каждого, стерегли каждое наше движение, да еще и Имран был здесь же, и хотя свой автомат он не поднимал, тем не менее я обратил внимание на то, что предохранитель он опустил в нижнее положение, то есть в режим автоматической стрельбы. В глазах каждого из охранников серьезная настороженность.

– Вперед! – скомандовал Имран.

Мы с Валеркой шагнули вперед. Я сразу понял, какую ошибку он допустил. Если мы первыми подойдем к имаму, то имеем возможность захватить его и требовать своего освобождения. Это тоже вариант. Оказавшись с имамом на одной линии, можно действовать смело, потому что стрелять в этом случае бандиты не рискнут – слишком велик риск попасть в своего эмира.

Заскрипела дверь. Я вошел первым в короткий проход, за которым оказался второй грот, вполовину меньше первого, где тоже горели масляные светильники, и даже в большем количестве, но здесь не было такой хорошей вентиляции, и в гроте стоял чад и запах прогорклого масла. Наверное, если привыкнешь, чад можно и не замечать, но мы с Валеркой с непривычки сразу закашлялись. Запах масла встал в горле неприятным комом. Но я успел обратить внимание на то, что поторопился обвинить Имрана в тактической ошибке. В гроте, помимо важного старика невысокого роста и с ласковыми глазами, были еще два автоматчика, которые сразу наставили на нас оружие. Значит, бандиты и здесь лишили нас инициативы. Не перестраховались, а только подстраховались.

Старик был одет просто, без затей, во все то ли черное, то ли бурое, и на улице ничем бы не привлек внимания, кроме красивого резного посоха, на который опирался двумя руками, словно боялся, что не сможет стоять прямо. Вообще почти всем горцам, невзирая на возраст, свойственна прямая спина и расправленные плечи. И от этого вид у них всегда был гордым. Впрочем, старик к таким проявлениям внешности был равнодушен и даже с посохом слегка сгибался.

На удивление, в гроте была даже мебель, непонятно каким образом сюда доставленная. Конечно, не какая-то шикарная гостиничная, а самая обыкновенная, без затей, но вполне приличная: обеденный стол, письменный стол, стулья. А в углу, отгораживая какое-то внутреннее помещение, должно быть, спальное, висел тяжелый полог.

Нас поставили в центре грота. Я скрестил руки на груди, показывая свою независимость, а Валерка убрал за спину. Там у него, насколько я помнил, была спрятана граната, которой можно было бы и здесь воспользоваться. Но, конечно, предварительно следовало выяснить, что за обстановка создалась вокруг нас. И потому Валерка не спешил форсировать события.

– Вот, значит, они какие – «летучие мыши»… – Старик с ласковыми глазами смотрел на нас, кажется, с добротой, и голос его звучал вполне по-доброму, и только любопытство в нем проглядывало.

Мы молчали, еще не выбрав линию поведения: либо прогнуться, чтобы потом выпрямиться, как ветка яблони, а можно надеяться на свою непоколебимую прочность, как ветвь дуба.

– Мне вот тут сказали, что вы снайперы, – продолжил имам, разговаривая совершенно без акцента. – Следовательно, вы сильно провинились перед нами. Снайперы всегда много горя в дома приносят. И их наказывают в первую очередь. К тому же вы контрактники, наемники то есть. Жалко бывает солдат, которых в армию призвали, – они не виноваты. А контрактники сами себе дорогу выбрали. Захотели убийцами стать. Нехорошее это дело… И потому, честно говоря, я не решил еще окончательно, помиловать вас или казнить, хотя мои помощники уговаривают меня склониться в сторону милости.

Добренькие глаза ощупали нас достаточно цепким изучающим взглядом. И, странное дело, мне показалось, что глаза и взгляд живут в этом человеке отдельно. Доброту глазам придавали, наверное, множественные морщинки, веером разбросанные вокруг них. А во взгляде были и сила, и жесткая уверенность в себе, и гордость, и холодная властность. Когда имам не смотрел прямо, он выглядел добреньким. Но при взгляде прямо в глаза человека, не слишком сильного духом, могла бы охватить дрожь. Но мы с Валеркой глаза не отвели. Мы готовились к жесткому противостоянию и потому взгляд имама выдержали.

Он чего-то ждал от нас. Хотелось надеяться, что не того, что мы упадем ему в ноги, чтобы вымолить милость. Наконец имам не выдержал и сам сказал:

– У всех мусульманских народов есть давний обычай: враг перестает быть врагом и становится другом, если отрекается от своих прежних дел и принимает ислам. Потому с вами разговор может быть только об одном…

Я усмехнулся, а Валерка демонстративно перекрестился.

– Ты верующий? – спросил имам.

– Верующий православный христианин. – Валерка сказал это с таким достоинством, что я почувствовал за него гордость.

– Вот ведь какая беда, – усмехнулся имам. – Покажи крест. Носишь крест?

– Ношу, – сказал Валерка и стал расстегивать одежду, чтобы обнажить грудь.

Имам шагнул ближе. Я бы, наверное, на месте Валерки тут же попытался захватить его и, используя в качестве щита, чтобы перехватить инициативу, завладеть оружием, которое лежало на столе. Это было возможно, и стрелять бы никто не стал, потому что слишком велика вероятность попасть в эмира. Да если и не попадешь, эмир потом не сможет простить, что его жизнью рисковали. Потому у меня была мысль, что стрелять бандиты не решатся. Но он шагнул не в мою сторону, а в сторону Валерки. Валерка – тоже парень не промах, и в другой обстановке он мог бы, наверное, все сделать прекрасно. Однако ему мешало его религиозное сознание. Наверное, он посчитал кощунственным использовать ситуацию, при которой показывал крест. Крест не может быть ловушкой даже для врага. А крест у Валерки был особый.

В армии всякое случается. И командиры попадаются всякие: и верующие, и неверующие, и вообще отъявленные атеисты. Последних, к сожалению, значительно больше. Особенно среди командиров среднего звена, которые в советские времена успели хлебнуть атеизма, но недостаточно. Те, что постарше, нахлебались вдосталь, да и время им уже подошло к Богу приближаться, потому они мягче. Молодые чаще бывают верующими или по крайней мере сочувствующими. Но всегда есть возможность нарваться на такого командира, который запрещает носить крест. Видимо, Валерке такой и достался. И потому он нашел для себя выход: сделал татуировку – цепочка через шею, а на груди – крест с распятием.

Этот крест Валерка и показал имаму…

Тот подслеповато глаза прищурил, потрогал пальцами грудь Валерки, словно проверяя прочность татуировки, и скривился. Сделал два шага назад, несколько секунд подумал и сказал что-то на своем языке одному из тех своих охранников, которые находились с ним в гроте, когда мы туда вошли. Охранник радостно хохотнул, сказал что-то одному из наших сопровождающих, позвал с собой того горлодера, что нашу клеть из шахты поднимал, и втроем они подхватили Валерку под руки и повели к выходу. Я хотел было шагнуть следом, но мне в спину уперся автоматный ствол.

– А ты не спеши, я с тобой еще не поговорил… – Имам опять стал добреньким.

Я между тем отметил, что из девяти охранников осталось шесть, хотя на меня одного шесть стволов – это тоже слишком много. Если предпринимать что-то, то только выбрав удачный момент и используя самого имама в качестве щита. Но он ко мне не подходил, а вот охранники подошли ближе и смотрели в мою спину всеми стволами. Каждый даст по очереди – меня в клочья разорвет. Охраняют они профессионально…

Хотя, с другой стороны, теорию они в чем-то нарушают. Автомат Калашникова не является идеальным оружием для плотного контактного боя. Разве что если использовать автомат в качестве дубинки или просто бьющего, но не стреляющего оружия. Удар стволом в ребра бывает очень чувствительным и болезненным. А стрельба очередями на такой дистанции опасна тем, что они друг друга перестреляют. Но мне от этого легче бы не стало, поскольку хотя бы одна из очередей меня обязательно достала бы. У меня одно ранение на счету уже есть. Только одна пуля в мягкие ткани плеча, но удовольствия она мне мало доставила. Два года прошло, но до сих пор порой плечо побаливает. А уж несколько очередей – это совсем не то, что мне может понравиться.

– Ну, что ты скажешь? – спросил имам.

– Вы разве меня спросили? – удивился я.

– А разве нет? Я предложил тебе принять ислам.

– Вот теперь вы спросили, – ответил я. – И я откажусь, пожалуй…

Я уже продумал свою дальнейшую тактику. За долю секунды продумал и начал выстраивать линию поведения.

– Жить, значит, не хочешь? Гордый, герой.

– И жить хочу, и совсем не стремлюсь в герои. Но я вырос в семье атеистов, и если уж не стал православным христианином, то почему же я должен стать мусульманином? Я вообще никакого понятия не имею ни о христианстве, ни об исламе. Какой смысл выбирать то, чего не знаешь? Это глупо…

Имам на какое-то время задумался. Он, конечно, был не глупым человеком и с логикой дружил. И вполне понял меня.

– А ради спасения своей жизни? Согласишься?

– Жить я, конечно, хочу, но я привык жить честно, привык себя человеком считать, а не ползать червяком. А вы хотите из меня именно червяка сделать.

– В чем-то ты, как я понимаю, прав. Тогда подойдем к делу с другого конца. Ты – солдат-контрактник.

– Младший сержант контрактной службы, – поправил я.

– Это дела не меняет. Ты – контрактник. То есть обыкновенный наемник. Наемник служит тому, кто ему платит. Если я буду тебе платить? Гораздо больше, чем платят тебе федералы. Тебе воевать и стрелять в своих не придется. Я понимаю, что для порядочного мужчины это много значит. Ты будешь просто обучать моих снайперов своему делу. Чтобы они, образно говоря, не использовали компьютер в качестве пишущей машинки. Ты согласишься?

Я для пользы дела не спешил с ответом. Потом все же спросил:

– А сколько?

– Это можно будет обговорить отдельно. – Имам бросил взгляд на моих охранников, и я понял: он подумал, что меня можно, что называется, уломать, но не хотел настраивать против меня других своих бойцов и потому сумму озвучить при всех тактично не пожелал. – По крайней мере, я обещаю тебе больше, чем ты получаешь у своих.

– Мне нужно подумать… Я не могу так вот сразу, – сказал я не совсем уверенно.

– Да, тебе нужно подумать, – неожиданно быстро согласился имам. – Я даю тебе сутки. Пока ты думаешь, будешь читать Коран. У меня есть Коран на русском языке. Хотя бы познакомься. Это к вопросу о принятии ислама… Исламская культура – не такое простое понятие, как кажется на первый взгляд. Тем более ее сложно воспринять человеку, прежде с исламом не знакомому. Еще Ницше писал, что культура есть не что иное, как способ ограничения свободы человека. Ницше был прав. Без ограничений не может быть человека. Человек без ограничений превращается в животное. Сейчас ваше российское общество, сняв многие ограничения, превращает русских в таких же животных, как американцы или европейцы. А они – животные, не думающие ни о чем, кроме того, чем живот себе набить и что в дом купить. Общество потребления – это общество животных. Русских может спасти от вымирания только ограничение во многих вещах. Я не сторонник всеобщего аскетизма, но ограничения необходимы.

– С этим трудно не согласиться, – заметил я.

– С этим невозможно не согласиться. И русских может спасти только ислам, как одна из наиболее строгих религий.

– Но я слышал, что в православии тоже много ограничений.

– Много, но недостаточно. Православие не может уберечь вас от западного влияния. Вы все говорите про монголо-татарское иго, как оно затормозило развитие Руси. И никак не понимаете, что монголо-татарское иго было только коротким эпизодом в сравнении с тем игом, что принес вам Петр Первый – самая вредная личность для всей вашей истории. Европейское иго, а теперь еще и американское, произошедшее, в общем-то, от европейского, только со значительной примесью иудаизма, давит на Россию со времен Петра и до сегодняшнего дня. А сейчас усилилось многократно. – Он говорил убежденно, но при этом давал понять, что это совершенно очевидно. – Ну, ладно, мы об этом еще поговорим. А сейчас… Ты кто, кстати – Братишкин или Востриков?

– Младший сержант Востриков, – сказал я, вытянувшись по стойке «смирно», и чуть было каблуками не щелкнул.

– Про звание забудь. Звание твое там осталось, во вчерашнем дне…

Имам подошел к своему письменному столу, сел за него и пододвинул к себе ближе медный масляный светильник. Перед ним лежало все содержимое наших карманов, кроме всяких мелочей. К мелочам я относил стреляную гильзу, которую мне оставили и которой я измерял глубину шахты. А больше, кажется, и мелочей не было. Все содержимое было разделено на две кучки. Имран оказался человеком аккуратным и не смешивал содержимое моих карманов с содержимым карманов Валерки, сразу разложив одно и другое по разным целлофановым пакетам.

Имам пододвинул к себе мое неотправленное письмо Вере. Письмо уже было вложено в конверт с адресом. Он вытащил сложенный втрое листок, перечитал, подумал и показал рукой на стоящий в стороне стул.

– Присаживайся ближе. Будешь письмо дописывать.

Я быстро оценил ситуацию с охраной. Она бдительность не потеряла, несмотря на то что мы с имамом вроде бы и договариваться начали. Автоматные стволы глядели на меня и были готовы к любым неожиданностям.

– Что я должен дописать?

– Я продиктую…

Я пододвинул стул к столу и сел, не развалясь, не показывая лишней вольной наглости и вполне соблюдая приличия. Но взглядом нечаянно скользнул по пистолету-пулемету «Скорпион», лежащему у имама под рукой. Он чутко этот взгляд уловил, хотя смотрел не на меня, и убрал оружие со стола. Однако под несколькими листами бумаги и двумя газетами на арабском языке виднелась рукоятка пистолета. Имаму пистолет виден не был, зато он был виден мне, и я даже слегка развернул стул, якобы для удобства письма, а в действительности только для того, чтобы иметь возможность одним коротким движением дотянуться до оружия.

Имам пододвинул мне мое недописанное письмо и положил поверх школьного тетрадного листа шариковую ручку, показавшуюся мне знакомой. Тонкая ручка из металлизированной пластмассы была у меня в кармане до того, как бандиты карманы вычистили. Сейчас имам предложил мне ее как свою.

– Напиши сначала преамбулу. Как обычно пишешь…

Я пожал плечами и стал писать, чувствуя, что после недавней «прогулки» по веревке пальцы меня плохо слушаются. Тем не менее я предпочел писать и не говорить о том, что у меня болят руки, и уж тем более, по какой причине они болят.

Я положил ручку на стол и поставил на столешницу локти. Так я мог одним движением схватить пистолет. Хорошо бы, конечно, чтобы патрон был в патронник загнан. Тогда нужно только предохранитель опустить – и можно стрелять. На то, чтобы затвор передернуть, у меня может не хватить времени. Вообще-то, бандиты обычно патрон в патроннике держат, я уже многократно убеждался в этом. Если нет, то любая моя попытка вооружиться будет пресечена очередью в спину. Потому следует подумать, стоит ли пробовать.

– Написал?

– Написал…

– Что написал?

Я прочитал. Имам удовлетворенно кивнул и задумался.

– Что дальше?

– Дальше пиши…

Он опять взял паузу, подняв взгляд к высокому потолку, а я стрельнул коротким взглядом в сторону пистолета. Стоило большого труда удержать руку. Нельзя торопиться, нельзя… До того как взять пистолет, еще следует посмотреть, что за спиной делается. При первом же удобном моменте следует посмотреть через плечо и, если ситуация позволит, начинать действовать…

– Братишкин тебе друг? – спросил имам.

– Друг. Вы знаете, что означает слово друг?

– Товарищ… Близкий товарищ… – Имам даже слегка обиделся, словно я своим вопросом обвинил его в плохом знании русского языка.

Он не понимает, что даже русские часто не знают слов, которые стали для них привычными.

– Не совсем так. Друг в древнеславянском языке означало то же самое, что соратник. То есть человек из одной рати, из одной дружины. Слово «дружина» и происходит от слова «друг».

– Я не о том, – отмахнулся имам на отвлекающий его от дела урок. – Твоя девушка его знает? Видела она его?

– Лично не знает. Я писал ей о нем, только и всего.

– Ну, и еще напиши…

– Что написать?

– Пиши, что вы по дороге к своей роте попали в плен и решили остаться у нас. Я, имам Султан Магомедов, встретил вас неласково, но справедливо. Поскольку все снайперы и все контрактники, как профессиональные убийцы, подлежат в наказание за преступления…

– Помедленнее, пожалуйста, я не успеваю… – попросил я, еще раз бросив взгляд на рукоятку пистолета и приняв окончательное решение.

Султан Магомедов стал говорить медленнее:

– …подлежат в наказание за преступления уничтожению, я предложил вам или казнь, или принятие ислама. Вы решили принять ислам, добровольно остаетесь с нами в лесу и готовы служить нам по чести и по совести… Написал?

– Сейчас… – сказал я. – Заканчиваю…

Я выводил последние строчки своего письма.

«Мы с Валеркой попали в плен к бандитам, которыми руководит имам Султан Магомедов. Он уговаривает нас принять ислам. Валерка вообще парень верующий и отказался сразу. Я от такого предложения сам хочу стать православным верующим. Не знаю, что нас ожидает. Нас с Валеркой разделили, а меня заставили писать тебе письмо. Пишу совсем не то, что мне диктуют. Ягнятами для заклания мы тоже быть не хотим. Постараемся вырваться. На всякий случай прощай, Вера!..»

Я отложил ручку и пододвинул письмо на середину стола. Имам взял его в руки и перевернул лист, чтобы прочитать. Моя рука уже приготовилась совершить короткое движение, чтобы схватить пистолет после первой реакции имама. А реакция последует обязательно. И я отвечу на нее в любом случае, даже если все стволы за моей спиной будут на меня наставлены…

Султан Магомедов поднял лист, но прочитать не успел. Где-то в стороне громыхнул взрыв, колыхнулось одеяло на двери и сорвалось с крепления. Грохот был сильным, но я вполне мог допустить по звуку, что это взорвалась граната, та самая «Ф-1», что была у Валерки Братишкина. И я верил, что взорвалась она в нужный момент и в нужном месте. Тем не менее взрыв вызвал секундное замешательство и рука не успела лечь на рукоятку пистолета. И тут же два автоматных ствола уперлись мне в спину и придавили плечи к столу. В таком положении взять пистолет было затруднительно.

– Что там случилось? Имран, разберись, – скомандовал недовольный имам, встал со своего стула, посмотрел на дверь, согнул лист с письмом по линии старых сгибов и положил в конверт. А сам конверт, полизав языком клапан, тут же заклеил.

Ждать ответа долго не пришлось.

– Этот… Второй, – сказал Имран, вернувшись. – Взорвал гранатой и себя, и наших.

Валерка взорвал себя…

Значит, что-то там пошло не так, значит, было какое-то обострение, и он вынужден был так поступить. А у меня даже гранаты нет и до пистолета я не успел дотянуться!..