Глава восьмая

Старший сержант Семисилов уже подумал, что они нагоняют эмира и его окружение. Среди скопления небольших камней можно было легко выделить место, где сидели бандиты. Сидели, видимо, недавно, камни, грубо говоря, остыть не успели. Отдыхали и делали перевязку. Может быть, и эмиру обработали рану. Да и второму раненому ногу перевязали. До этого он шел без перевязки. Если бы раненый снимал старые бинты и повязывал новые, то старые бинты валялись бы где-то рядом. Но здесь валялась только разорванная упаковка от новых бинтов и использованные шприц-тюбики от пармедола. Всего нашли четыре тюбика. Вполне возможно, что раненые вкололи себе сразу по два. Тогда их не догонишь, пожалуй, даже на машине. При этом бандиты не стеснялись показывать свое состояние. Если бы они захотели куда-то спрятать старые бинты, предположим, под камень, то они и разорванную упаковку спрятали бы, и шприц-тюбики. Но они бросили все перед камнями, на которых раненые, видимо, сидели. Похоже, Бабаджан Ашурович даже не предполагал, что за ним двигается погоня и что ночью, не имея приборов ночного видения, их могут отследить.

Тем не менее даже после пары уколов пармедола ранение остается ранением, и наркотик только на какое-то время позволит бандитам почувствовать себя почти здоровыми. Семисилова больше всего интересовал след бандита, раненного в бедро. В полевых условиях перевязка на бедро обычно накладывается прямо поверх одежды. Это не очень приятно, потому что штаны сначала пропитываются кровью, потом начинают липнуть к ноге, потом прилипают намертво, и каждое движение ногой вызывает боль. Кажется, что вместе с прилипшей тканью отрывается и кожа. А если ноги волосатые, то боль бывает для некоторых очень даже неприятной.

Но впечатление складывалось такое, что бандиты были здесь недавно. И их следовало искать. Тот бандит, что был ранен в бедро, потерял много крови, и кровь через штанину просочилась ему в башмаки. Видимо, и внутри хлюпала, и снаружи тоже. И оставляла кровавые следы. Преследование требовалось срочно возобновить, потому что после перевязки наступит какой-то момент, когда кровь перестанет бежать и башмак не будет оставлять кровавые следы.

Заметно похолодало. Стал подниматься ветер. Но это было даже хорошо, потому что ветром разносило тучи, и темень переставала быть такой непроглядной.

– Может, дыхание переведем? Посидим на камнях? – спросил, будто бы умоляя, Серафим Львович, видя, что спецназовцы собираются продолжить путь. – Силы давно уже иссякли. Не знаю, на чем и иду, на чем на ногах держусь…

– Нельзя. Уйдут, – сказал младший сержант Васнецов.

– Следы же отчетливые. Кровавые… По этим следам можно хоть до Москвы идти.

– Он перевязку сделал. Рана скоро закроется, кровь бежать перестанет, следы сухие будут, – объяснил младший сержант то, о чем Семисилов только что сам думал.

– Пока они убегают, рана не закроется. Нагрузка большая.

– Закроется. Часа через два раскроется, но где они к тому времени будут? И где мы будем?

– Сил нет… – Серафим Львович, кажется, готов был заплакать.

Старший сержант Семисилов вытащил из рюкзака свой сухой паек, достал плитку горького шоколада и протянул Серафиму Львовичу.

– Это поддержит. Калории.

– Он жесткий. Мне без зубов не разжевать, – Серафим Львович улыбнулся, демонстрируя то, о чем говорил.

– Можно просто сосать, как леденцы. Рекомендую. Это единственное, чем могу помочь. У нас нет возможности ждать.

И все-таки минуты три подождали. Дали бомжу возможность перевести дыхание и шоколадку развернуть и отломить кусочек. Семисилов заметно нервничал, размышляя о сложившейся ситуации. Группой командовал именно он. И под его командованием группа упустила эмира Дагирова. Бандиты устроили ловкую ловушку. Они, скорее всего, надеялись, что посмотреть на того, кто стрелял от больших камней, пойдут не все. Они, очевидно, и не думали, что с этим стрелком будет так быстро покончено. Но, если бы было покончено, думали, что пара человек уйдет, а вторую пару они расстреляют. Но, скорее, в мыслях у них было другое. Начнется обстрел из-за камней, спецназовцы, как это обычно делается, сразу залягут, займут позицию, а тут их атакуют со спины. А получилось все и легче, и сложнее. Спецназовцы не разделились, ушли все, оставив бомжа с автоматом в качестве охраны при эмире. Этого бомжа сразу пристрелили, эмира освободили, но, сожалея, что спецназовцы ушли все, дали в темноту несколько неприцельных очередей. Это сразу сгубило пару бандитов, а эмиру и еще одному доставило большие неприятности. Особенно неприятной можно считать рану эмира. Он первым ранением был оскорблен, куда пуля попала. А тут повторное и симметричное. Это уже походило на злобную издевку, на откровенный акт вопиющего неуважения, а эмир был человеком гордым, и подобное его сильно задевало. Тем не менее эмир не пожелал отомстить сразу же, хотя по всем данным на него, что были известны Родиону от командира взвода, Бабаджан Ашурович был человеком мстительным. И он любил своей местью наслаждаться. И в смелости ему отказать было сложно. Почему же в этот момент он отказался от возможности вступить в бой со своими обидчиками. Ведь было так просто отойти чуть в сторону, залечь и дождаться, когда вернется спецназ. И тогда с короткой дистанции расстрелять солдат. Сказалось ранение эмира? В любом случае, и он, и бандит с простреленной ногой могли держать автомат. И были еще три здоровых бандита. Пять стволов против четырех солдатских, преимущество засады… Почему эмир не воспользовался и не отомстил? Из-за ранения? Нет. Ранение послужило бы только стимулятором мести. Не хватило хладнокровия на такое решение? Тоже в это не верилось. Бабаджан Ашурович всегда славился своим хладнокровием и обычно принимал правильные решения, спасительные для его банды и осложняющие жизнь федералам. Тогда – почему?

Ответить на этот вопрос старший сержант Семисилов не мог, и отсутствие ответа мучило его так, словно он большую беду подпустил на опасную дистанцию. И от понимания, от решения вопроса будто бы зависело, будет беда или нет. Но решение вопроса никак не давалось старшему сержанту. И Родион перестал об этом думать, зная, что мысль вскоре сама вернется, и уже с нужным ответом. Пусть думает подсознание. Оно знает и помнит гораздо больше сознания, оно в курсе многого, что для сознания недоступно…

Родион почему-то считал, что они все же вот-вот выйдут на прямой след убегающих бандитов, нагонят их и уничтожат. В своей способности уничтожить бандитов он не сомневался, несмотря на то что их было пятеро против четверых спецназовцев. Но прошло два с половиной часа преследования. И уже след окровавленного башмака приходилось искать, потому что он стал слишком слабым. И даже пришлось подсвечивать фонарем, чтобы отыскать след, а бандитов все не было и не было. Несколько раз старшему сержанту Самоцветову даже голоса где-то неподалеку слышались. Он давал знак всем, прижимая растопыренную ладонь к уху. Все прислушивались, но ничего не слышали. Наверное, ветер создавал иллюзию голосов. Или только изредка доносил настоящие голоса, но издалека и обрывками, недоступными для того, чтобы сложить их в слова. Такое с каждым может случиться, когда особенно напряженно чего-то ждешь и очень хочешь. Впрочем, ветер дул с другой стороны и никаких голосов принести не должен был. Разве что бандиты резко изменили направление и двинулись в обратную сторону.

А потом и след окровавленного башмака пропал. Это все было вполне понятно и ожидаемо. Кровь на башмаке высохла и перестала отпечатываться. Та, что там была, стерлась, а новая не поступила. Родион с младшим сержантом Васнецовым долго ползали на четвереньках, подсвечивая себе тактическими фонарями, но ничего найти не смогли. Если бы бандиты шли колонной по одному, они, конечно, проложили бы хотя бы едва заметную тропу. Пятерых человек для этого хватит. Жухлая трава смерзлась и легко ломается под подошвами. И спецназовцы умеют такие тропы находить. Но банда Дагирова тоже была опытной, и шли бандиты, видимо, вразнобой, на дистанции друг от друга и тропу у себя за спиной не оставляли. И так вот, ползая на четвереньках, в ночи отыскать их одиночные следы было просто невозможно. Терялась скорость погони. И не было смысла в таком поиске. Оставалось только махнуть рукой на эту затею с преследованием, как бесполезную.

Целый час, сидя на холодных камнях, отдыхали. Родион винил себя за беспомощность и за то, что упустил эмира. И именно в этот момент, когда им овладело отчаяние от собственного бессилия, сержанту пришла в голову та самая мысль, которая никак не давалась часом раньше. Пришла с готовым решением. Старший сержант даже выпрямился, все осмыслив.

– Что ты, Родя? – спросил Васнецов, заметив непривычный вид замкомвзвода.

– Последний час мы в каком направлении шли?

– Вдоль горной гряды, как я понимаю. К своим, по сути дела, возвращались. Шли, пока следы были. А теперь куда, не знаю… Стоим…

– А я знаю куда. И не нужны нам следы. Эмир к нашему лагерю двинулся.

– Зачем?

– Пленных своих освобождать. Парней наших хочет спящими перерезать.

– Перережешь их… Там часовой! Откуда вообще такие мысли?

– Я слышал, Бабаджан – самолюбивый, болезненно злой и мстительный человек.

– И что с того? Они все, местные, такие. И злые, и мстительные.

– Ранение во вторую ягодицу. Эмир считает это издевкой. Насмешкой. Я же уже обещал ему такое ранение и помню, как он зубами из-за моих слов заскрежетал. Он бы не простил нам этого. Постарался бы отомстить.

– И что? Не понимаю, к чему ты клонишь?

– Мы к Серафиму Львовичу возвращались уже в полной темноте…

– Да. И что?

– Что мешало эмиру отойти на пять шагов, залечь со своими парнями и расстрелять нас почти в упор?

Младший сержант плечами пожал.

– Мог бы, запросто… Не догадался, слава богу.

– Нет. У Дагирова достаточно хладнокровия, чтобы даже во время пожара мыслить с ясной головой. Перед ним был выбор. Однако он рисковать не захотел. Выбрал другое и поспешил сразу в обратную дорогу, чтобы освободить наших пленников. И, может быть, вместе с ними, понятно, смотаться за границу. Подлечиться, вернуться и отомстить. Всем, не нам персонально. Он всех ненавидит.

– Это вариант, – согласился младший сержант. – Гнать надо. К своим. В ущелье…

– Гоним… Серафим Львович, если ты темпа не выдержишь, а ты его не выдержишь, просто садись на первый же камень и жди нас. А лучше и не поднимайся. Здесь сиди. Мы за тобой утром вернемся. Только никуда не уходи. Заблудишься, где тебя будем искать?

– Я с вами… – попросился бомж, опасающийся остаться в одиночестве. – Здесь кругом столько шакалов водится… Нападут на спящего, не отобьюсь…

– Шакалы на людей не нападают. И они сейчас возле ущелья собрались. Оттуда сильно кровью пахнет. Ждут, когда им проход освободят. А мы бегом. Ты не сдюжишь…

– Ну, если так… Бог вам в помощь, – сказал бомж. – А я себя, наверное, просто Господу поручу. Он решит сам, что со мной делать. Он лучше меня знает, что мне лучше. За столько лет страданий, может быть, простит мне старый грех, который и сделал из меня бомжа. Дело так было… «И дали мне в пищу желчь, и в жажде моей напоили меня уксусом». А я в гордыне человеческой не стерпел…

Отставной доктор богословия, кажется, собрался исповедоваться перед солдатами. Но они слишком торопились, чтобы выслушивать его исповедь. Вопрос стоял о безопасности целого отделения спецназа.

– Главное, не ложись. Уснешь, замерзнуть можешь… – подсказал младший сержант Васнецов и одновременно с солдатами полез в свой рюкзак.

Не сговариваясь, все трое протянули бомжу по плитке горького шоколада. У старшего сержанта шоколада уже не осталось…

Требовалось спешить – бежать, насколько хватало сил и скорости. Но и себя контролировать тоже необходимо. Старший сержант Семисилов понимал разницу между спринтерским и стайерским забегами. И темп взял, хотя и очень высокий, тем не менее совсем не спринтерский. Серафим Львович провожал спецназовцев взглядом, пока темнота не скрыла их, а когда скрыла, вздохнул. Конечно, он бы этого темпа не выдержал, и сам понимал это лучше других. А солдаты, кажется, выдерживали без натуги. Пусть темп был и чуть выше, чем на обычных утренних пробежках, тем не менее, он был именно такой, который позволял долго бежать довольно быстро, не сбивая дыхания. Ветер постепенно разгонял тучи, и в небе появились сначала звезды, а потом и луна, которая хорошо освещала весь путь. Появись такая луна на четыре или даже, может быть, на три часа раньше, бандитам невозможно было бы уйти от преследования. Их бы увидели, догнали и расстреляли. Но сейчас их видно не было, хотя Семисилов постоянно смотрел вперед, в надежде догнать эмира раньше, чем он сумеет подобраться к спящим солдатам. Там, в ущелье, осталось одно отделение. Но все бойцы отделения опытные, и сам командир отделения опытный. Пленников они наверняка свяжут на ночь и часового выставят. А это значит, что эмир Дагиров в любом случае имеет мало шансов на успех. Хорошо, если он не успел добраться до ущелья в темноте, когда луна была за тучами. Если еще не добрался до места, то и никогда не доберется. Он вообще не сможет близко подойти. А впятером при двух раненых идти в атаку на целое отделение глупо. Для уничтожения группы Дагирова потребуется несколько секунд.

Путь группы Семисилова пошел уже почти вплотную к горной гряде Красная. А бандитов все видно не было. Уже и очертания скал показались знакомыми и узнаваемыми. А это значило, что группа опаздывала…

Бабаджан Ашурович не представлял, что его маршрут кто-то может просто высчитать и начать преследование. Он вообще считал, что и по следам ночью его группу преследовать не могли. А уж без следов – тем паче. При всем его отношении к спецназовцам ГРУ, как к боевым роботам, обученным превосходно воевать и убивать, стреляющим на звук лучше, чем некоторые проверенные испытаниями менты стреляют в тире, он не отдавал им должного в другом – в умении мыслить боевыми категориями. Робот есть робот. Может быть, в голове у него и содержится какой-то баллистический калькулятор, позволяющий точно рассчитать траекторию автоматной очереди. Но читать мысли других людей они тоже не могут. И знать хитрости, на которые каждый отдельный человек способен, не могут. У роботов тоже есть психология. И она должна быть настроена на боевые действия, как это уже видел эмир своими глазами, а не на умение просто действовать в различных ситуациях, исходя из конкретной обстановки. Военная тренировка, считал Бабаджан Ашурович, есть суть только дрессировка. Этих мальчишек натаскивают на какие-то действия, и они умеют их прекрасно выполнять. Но для ориентации в сложных ситуационных хитросплетениях роботов следует перепрограммировать. Что, в принципе, невозможно. Робот никогда и ни при каких обстоятельствах не будет думать как человек. Тем не менее эмир торопился. Конечно, при двух раненых совершать быстрый бросок было затруднительно. Спасли положение шприц-тюбики пармедола. Два укола он сделал себе, два шприц-тюбика передал раненому Рустаму. Жилистый и покрытый татуировками от ушей до пят, Рустам, прошедший все «зоны» России, потерял крови, кажется, больше, чем в нем было, но терпел и шел. Пришлось даже сделать остановку, чтобы перевязать Рустама и приклеить к ране самого эмира кровеостанавливающий тампон. Обычно в случае ранения Бабаджан Ашурович рекомендовал своим моджахедам обходиться одним шприц-тюбиком. Сам не знал, но слышал, что после второго, случается, голова идет кругом и какое-то время плохо и медленно соображает. Но им предстоял долгий и сложный маршрут, который желательно было преодолеть с предельной быстротой. И Бабаджан Ашурович решился на двойную дозу, потому что понимал – одного укола хватит только на то, чтобы унять боль человеку, находящемуся в состоянии покоя. А при движении, тем более интенсивном, этого будет мало. Голова у него, и правда, закружилась. Но вместе с этим появилось спокойствие и уверенность в себе, уверенность в том, что он легко выполнит все, что задумал.

Наверное, его моджахеды никогда в жизни не ходили так быстро. Да и сам он, даже находясь в здоровом состоянии, никогда раньше не задавал такой темп перехода. Но при этом во время марша Бабаджан Ашурович ног под собой, можно сказать, не чувствовал. Он не думал об усталости и вообще не знал, что это такое. Эмир то быстро шел, то бежал и не уставал совершенно, хотя слышал за спиной прерывистое и хриплое дыхание своих моджахедов. Только Рустам, несмотря на простреленное бедро, дышал ровно, как эмир. Раненые шли лучше, чем здоровые. Несомненно, это сказывалось действие пармедола. Наркотик, он и есть наркотик, но, главное, к нему не привыкать, а пользоваться по необходимости можно и ядом змеи, как считал эмир Дагиров. Не зря змеиный яд широко применялся в восточной медицине.

Торопливость его была вызвана тем, что хотелось затемно успеть сделать все дела и перейти грузинскую границу. А там уже получится и врача найти, который пули удалит и все остальное сделает. И устроиться можно будет на отдых до весны, когда подойдет время вернуться. Причем можно устроиться или в сванском селе, или в чеченском, тоже расположенном в Грузии рядом с границей. Хотя, если он выручит из плена сванов, то лучше его примут, конечно, в сванском селе. Хотя сваны и христиане, а чеченцы мусульмане. Но вопрос религии эмир оставлял для декларативных речей, когда нужно было громко объявить свою позицию, а вовсе не для решения бытовых задач. И потому он спешил…

Как он будет освобождать пленников, Бабаджан Ашурович еще не знал, но хорошо помнил, что командир взвода, отправляясь в погоню, оставил для охраны пленников одно отделение. То есть всего, кажется, десять бойцов вместе с командиром отделения. Сами спецназовцы еще наверняка спят. И правильно. Ночь для того и существует, чтобы ночью спали. А пленников и спящих должны охранять часовые. При таком небольшом количестве людей часовых не должно быть больше двух, хотя, скорее всего, часовой будет только один. Его и нужно аккуратно снять. А для этого в джамаате Дагирова существует Рустам, с десяти метров попадающий ножом в спичечный коробок. Рустам уже многократно снимал часовых, убивая броском в горло или в шею. Нож его, узкий и тяжелый, пробивает горло так, что часовой не успевает издать крика. А дальше уже все будет делом техники. Вооружить пленников, перебить спящих спецназовцев. И отправиться вверх по ущелью. По дороге может встретиться и сам командир взвода. Но и с ним слишком мало людей, чтобы выдержать бой. Кроме того, в темноте можно просто залечь под черными стенами ущелья среди камней и пропустить спецназ к выходу без боя. Или же расстрелять с короткой дистанции. Нет. Лучше все же пройти тихо…

Знакомые и хорошо изученные контуры скал, стоящих у узкого входа в ущелье, заставили эмира, к его собственному удивлению, слегка взволноваться. Но волновался он не от ожидания предстоящей опасной схватки, а от того, что его многолетнее убежище оказалось открытым, и больше он никогда уже не будет считать это ущелье своим и безопасным для себя. Это было какое-то своего рода ностальгическое чувство о том, чего уже никогда не будет.

Но долго волноваться эмир не умел, как не умел предаваться унынию. У него уже снова начали побаливать раны, а это значило, что действие пармедола завершилось. Пока ставить себе следующий укол было нельзя. И Рустаму давать шприц-тюбик тоже нельзя. Предстояло отработать ситуацию, сделать дело, а потом уже можно и о себе позаботиться.

Бабаджан Ашурович резко свернул в сторону скал, где было темнее, и в их тени двинулся к входу в ущелье. Здесь часового не было. Наверное, он стоял за узкой щелью. Там ему самое место. Но часовой, как и другие спецназовцы, не знал эти места так, как знал их сам эмир Дагиров и его бойцы. И потому Бабаджан Ашурович сразу полез по камням на верх скалы, зная там щель, в которую можно протиснуться почти так же, как в главный проход. Его моджахеды молча следовали за своим эмиром. Пробравшись через щель, Бабаджан Ашурович оказался на небольшой площадке и глянул с нее. Да, как он и предполагал, часовой ходил именно здесь. Это место было удобно еще и тем, что рядом находился круглый каменный мешок, с узким входом, куда можно было бы загнать всех пленников. Так и оказалось. Луна, стоящая высоко и светящая ярко, не освещала только край этого каменного мешка, но и там были видны ноги связанных людей. Спецназовцы не поленились, связали сванам не только руки, но и ноги. Видимо, кто-то из них пытался в ярости пинаться. Да и часовому связанных караулить проще. Оставалось только определить, где расположилось отделение спецназа. Со скалы солдат видно не было, но Бабаджан Ашурович предположил, что они остались там, где была когда-то его позиция, перед вторым узким проходом в глубину ущелья. Там в скалах есть большие ниши, там его самого и других допрашивал командир взвода. Там, скорее всего, спецназ и отдыхает. Нужно действовать так, чтобы никому не дать возможности проснуться. Это дело для ножа Рустама. Он большой специалист по части пробивания человеческого горла. И еще необходимо найти и забрать оружие. И автоматы спецназа, и другие автоматы, которые спецназовцы отобрали у сванов. Но оружие, скорее всего, хранится в куче где-то там, где отдыхают сами солдаты.

Рустам тоже глянул со скалы, посмотрел сначала на часового, потом на эмира и показал нож. Бабаджан Ашурович кивнул, разрешая действовать. Рустам встал в полный рост, чтобы иметь возможность размахнуться. А потом Рустам бросил камешек, чтобы привлечь внимание часового. Часовой не только услышал звук упавшего камешка, но и увидел его и поднял голову. А нож уже летел. И не было времени на то, чтобы среагировать. Но часовой, тоже боевой робот, все же сумел среагировать. Однако, вместо того, чтобы откинуться назад, где его нож достал бы все равно, он шагнул вперед, пытаясь перевернуться, упасть на спину и поднять ствол автомата. Нож пролетел над его головой и звякнул в камнях. Дагиров начал уже действовать сам. Не успел подняться ствол, а эмир свалился со скалы и напал на часового, который уже набирал в легкие воздух, чтобы крикнуть, при этом поднял руку, защищая горло. Помог Рустам, навалившись на живот часового, а Дагиров резко и сильно ударил лежащего своим ножом под мышку, туда, где тело не защищено бронежилетом. Нож вошел по самую рукоятку. А эмир даже испытал при этом удовлетворение – оказывается, человек умеет быть быстрее боевого робота.

Связанные пленники, видимо, услышали шум и зашевелились. Может быть, кто-то, лежащий на спине, увидел эмира и Рустама на скале на фоне посветлевшего неба. Дагиров бросился к ним, на ощупь отыскивая связанные руки и ноги и быстро разрезая жесткие веревки. Другие моджахеды присоединились к эмиру. За минуту удалось освободить всех. А их, помнил эмир, было двенадцать человек. Из двенадцати только семь имели возможность ходить, бегать и стрелять. У остальных пятерых были тяжелые ранения. Эмир сказал быстрым шепотом:

– Кто может, за мной. Оружие разбираем, спецназ – добить, и на прорыв – в Грузию. Бегом!

– А мы? – спросил один из «лежачих».

– Извини, тащить на себе я никого не смогу. Я сам дважды ранен.

И тут же выскочил из каменного мешка. Группа эмира направилась за ним. Оставался на месте один Рустам, специальный метательный нож которого, ударившись о камни, куда-то отлетел, и Рустам искал его.

Эмир не слышал выстрелов. Он только заметил краем глаза, как неподалеку от него упали два свана. Сразу мелькнула мысль, что проснулись спецназовцы отделения и стреляют в них. Но он тут же сообразил, что тогда обязательно кто-то что-то крикнул бы.

И крик тут же раздался, словно в ответ на мысли эмира.

– Тревога! Подъем! Тревога!

Но крик раздавался не сбоку, где спало отделение спецназа, а со спины. Бабаджан Ашурович обернулся и увидел на скале четкие силуэты четырех солдат. Кричал стоящий впереди всех. Это был типичный боевой робот старший сержант Семисилов. Эмир без труда узнал его. А внизу уже лежал убитый выстрелами сверху Рустам. Он так и не нашел свой нож.

Но тут же ветром, который первоначально разогнал тучи, были принесены новые тучи, и луна скрылась. На ущелье опустилась темень. И спящие солдаты-спецназовцы поднимались и давали очереди, еще не проснувшись. Еще один сван, стоящий прямо перед эмиром, упал. Закрыл, наверное, собой Бабаджана Ашуровича.

– Уходим… Вверх уходим, по ущелью… – на плохом сванском языке сказал эмир и первым побежал в проход. Моджахеды и сваны двинулись за ним…