Глава четвертая

Моя минимальная задача была выполнена. Пару пленных я заимел. Конечно, моя обычная привычка проводить допрос сразу после пленения, когда пленники еще не успели очухаться и адекватно оценить свое хреновенькое положение, в данном случае была невыполнима. Я не забыл, что осталось еще двое укродиверсантов, которые уже скоро должны подойти к дороге с противоположной стороны. И мне требовалось как-то предупредить встречающих меня ополченцев о грозящей им опасности. Но как это можно было сделать? Впрочем, решение пришло быстро. С ополченцами несколько раз при мне созванивался капитан, начальник разведки погранотряда, номер трубки которого я запомнил. Я вытащил свою трубку, проверил, отключена ли система кодирования, и набрал номер капитана.

– Старший лейтенант Наскоков, – коротко представился я.

– Сколько лет!.. Как встретились? Все нормально? – капитан, естественно, понимал, что долго разговаривать я не намереваюсь за недостатком времени. Да и по тону моему можно было бы об этом догадаться. Но, если я позвонил, а мы заранее не обговаривали этот звонок, значит, что-то пошло не по продуманному сценарию. Тем не менее начальник разведки погранотряда задал стандартные вопросы, уже понимая, что ответ мой будет отрицательным.

– Еще не встретились. Хотя я их вижу. Я в лесу в двадцати пяти метрах сбоку от них. Капитан, короче говоря, дело такое. Я тут двух диверсантов поймал. Похоже, моего прихода дожидались. Еще двое в настоящий момент по другую сторону дороги выходят на позицию. По ополченцам они не стреляли, хотя возможность была. Ждали чего-то. Думаю, что знали о моем предстоящем появлении. Допрос я еще не проводил, поскольку оба без сознания, и вообще времени не было. Откуда утечка информации, знать не могу, но есть только три варианта – ГРУ, погранотряд и ополчение Донбасса. Потому прошу тебя быть внимательнее. А пока дай мне номер кого-то из тех, что меня встречают. Нужно их предупредить. Лучше старшего.

Капитан без сомнений продиктовал номер, который я для проверки повторил и запомнил.

– Это командир группы разведчиков. Зовут его Микола. Хохол, но не «укроп». Мы с ним давно и тесно сотрудничаем. Надежный человек.

– Спасибо. У меня все. До встречи.

Я отключился от разговора, даже не выслушав ответной вежливости капитана. И сразу набрал номер командира группы ополченцев, бойцы которой нервно поочередно посматривали на часы, стоя у «уазиков».

– Слушаю, – ответил немолодой властный, но вежливый голос. – Кто это?

Я одной рукой поднял трубку к уху, а другой поднес к глазам бинокль. И хорошо рассмотрел человека, который мне ответил. Он стоял впереди других.

– Микола? – спросил я.

– Да. Говорю же, слушаю вас…

– Старший лейтенант Наскоков. Тот самый, которого вы встречаете.

– Рад услышать. Где ты? Мы уже ждать устали.

– То ли вам, то ли специально к моему прибытию «укропы» устроили засаду. Укродиверсанты. Здесь, в лесу. Четыре человека. Двое с одной стороны, двое пошли на противоположную. Ты сейчас стоишь лицом к границе. Значит, я нахожусь слева от тебя. Двоих с этой стороны я обезвредил, лежат связанные. Один уже шевелиться начинает. Еще двое переходят, как я уже сказал, на другую сторону дороги. Наверное, уже перешли и взяли вашу группу на прицел. Имеют возможность «кинжального» огня. Расстрела то есть, говоря попросту. Хотя, я думаю, они пока стрелять не будут. Они скорее всего ждут моего появления. Тем не менее всякое бывает…

– Я понял, что нам делать? – сразу по-деловому спросил Микола, не теряя присутствия духа и не смущаясь тем, что находится у кого-то на прицельной «мушке». Я в бинокль видел, что Микола никак суетливости или испуга не показал. Толковый, значит, мужик. Не каждый поведет себя так хладнокровно под автоматным стволом.

– Предлагаю: лениво потянуться. Не подавать вида, что знаешь обстановку. Разговаривая между собой, неторопливо зайди за машины и уведи других, чтобы вы были прикрыты с той стороны. Люди под машинами должны повернуть оружие в другую сторону. В машинах кто-то есть?

– По два человека в каждой.

– Тоже повернуться в ту сторону. Потом двое из вас выбирают кусты у дороги и лениво туда заходят. А дальше прямиком в лес. Я дам слабый сигнал фонариком-зажигалкой. Если стоять спиной к машинам, вплотную к ним, то я буду находиться «на час тридцать». Двигайтесь в том направлении лесом. Вдвоем… Заберете пленников. Я внятно объяснил?

– Внятно. Откуда мой номер знаешь?

– Начальник разведки погранотряда дал. Я только что ему звонил. Если мне не веришь, можешь сам перезвонить капитану, он подтвердит.

– Понял. Верю. Работаем…

Я увидел, как Микола убрал трубку и лениво, заложив ладони за затылок, потянулся. Так потянулся, словно устал и страшно желает спать. Я сам от этого его движения едва удержался, чтобы не зевнуть. После чего Микола шагнул за машину и, кажется, что-то на ходу объяснил своим товарищам. Тепловизорное изображение не дает возможности рассматривать мимику лица, и потому мне необходимо было уметь догадываться. Те, помощники Миколы, мне показалось, засмеялись. Впрочем, это могло мне и послышаться. Расстояние было такое, что легкий смех уловить было трудно даже тренированному уху военного разведчика. И тут же все трое подошли к своему командиру. Микола опять объяснил что-то. Наверное, ввел бойцов в ситуацию. В это время люди под машинами развернулись в обратную сторону. Внутри машин, наверное, тоже. Микола с низкорослым крепышом зашли в кусты и прямиком через них вошли в лес. А там уже двинулись в мою сторону. Я хорошо их видел в тепловизор и понял, что движутся они чуть в сторону от меня, непривычные работать с координатами циферблата. Я подал сигнал маленьким фонариком-зажигалкой. И увидел, как они скоординировали направление движения. Больше сигналить фонариком необходимости не было. Как ни слаб был этот сигнал, его могли заметить с другой стороны дороги и насторожиться.

Я дождался приближения Миколы и поднялся во весь рост, только когда он с товарищем оказался в трех метрах от меня. Мы пожали друг другу руки. Низкорослый крепыш представился как Сергей. Я показал им на своих пленников.

– Они еще почти без сознания. Начнут приходить, можно каждому еще по одному нокауту устроить, чтобы не суетились. Длинный имеет склонность к сопротивлению. Рядом с ним – командир группы. Когда я вернусь, буду их допрашивать. Без меня пусть отдыхают. Что у вас здесь за обстановка?

– Мы выехали тебя встретить, – объяснил Микола. – На дороге нам попалась группа нашей контрразведки. Они нарвались на ДРГ «укропов», двоих подстрелили, одного своего потеряли, один «укроп» сумел уйти. Потому мы так и стояли, как на живца, думали последнего выманить. Не выдержит, решит дать очередь, мы его, как зайца, облавой возьмем.

– Но здесь, – поигрывая кулаками, каждый из которых был размером с голову ребенка лет пятнадцати, вступил в разговор Сергей, – похоже, две ДРГ было. Обычно они все численностью по три человека. Я ни разу не встречал, чтобы в группе было четыре бойца. Наверное, последний, что от контрразведки ускользнул, с другой группой соединился. Говоришь, тебя ждали? Откуда они могли знать?

– Вот это я у них и хочу спросить. Вернусь – спрошу.

– Куда сейчас «намыливаешься»? – поинтересовался Микола.

– Обойду машины, зайду двум другим в спину, там и «завалю».

– Помощь нужна?

– Спасибо. Их только двое. Выдрессированы на уровне баранов. Воевать не умеют, драться тем более. Справлюсь…

Я с удовольствием пользовался тем, что «легок на ногу» – и от природы, и, конечно же, сказывалась многолетняя тренированность, и быстро обогнул по большому кольцу два так и стоящих на месте «уазика» и, часто прибегая к биноклю с тепловизором, стал продвигаться по опушке в сторону машин. Укродиверсантов я раньше услышал, чем увидел. Они на позицию еще не вышли и двигались по какому-то оврагу внутри леса, приближаясь к дороге поперек моего движения. За такое шумное перемещение, за такое свистящее дыхание, по моему твердому убеждению, бойцов диверсионных групп расстреливать следует, не то что в чужие тылы отправлять с заданием. Я сам предпочел звуков не издавать и потому вышел к краю оврага неслышимым и незамеченным. Вышел как раз за спину укродиверсантам, которые не просто шли, но и, поскольку путь их покидал пределы оврага, выбирались наверх, хватаясь за ветви берез, безжалостно и громко ломая их.

Пленники мне больше были не нужны, значит, эту пару можно было без боязни ликвидировать. Дистанция до противника составляла пятнадцать метров – для выстрела весьма даже приятное расстояние. Я вытащил стреляющий нож, памятуя, что стреляющее устройство уже взведено, прицелился, сдвинул в положение стрельбы предохранитель и произвел выстрел. Прицельность у «НРС-2» – понятие достаточно условное. Хотя я был неплохим стрелком, все же большой практики в стрельбе из ножа не имел. Рисковал я расчетливо. Поднимались диверсанты так, что за головой заднего видна была увесистая задница переднего. Если бы я не попал в голову заднему, то попал бы в крестец переднему. Выстрел даже я не слышал. Только сам нож сильно вздрогнул в моей руке. Диверсант, получив пулю в затылок, рухнул лицом вниз, чуть не задев пятки идущего впереди, но тот ничего не понял из происходящего, хотя должен был бы слышать удар пули в затылок напарника, и продолжал подниматься. Видимо, собственные прокуренные легкие настолько громко «сипели», что мешали укродиверсанту слышать даже опасность. Однако теперь у меня не было необходимости прятаться, и звук выстрела никак не мог мне навредить. Спрятав нож, я вытащил пистолет, прицелился, прислонившись плечом к сизому стволу старой осины, и только после этого крикнул громко и тоном, не терпящим возражений:

– Стоять! Оружие на землю, руки за голову!

Укродиверсант обернулся, посмотрел туда, где бездвижно лежал его напарник, но с моим желанием не терпеть возражения не согласился и тут же прыгнул в сторону, одновременно пытаясь достать меня автоматной очередью. Но опасность при такой стрельбе эти пули могли бы представлять только кому-то там, вдалеке, когда они будут с неба на землю падать. Зад диверсанта перевешивал, словно парень перед этим не менее пары двухпудовых гирь проглотил и переварить не успел. Диверсант не рассчитал свой центр тяжести, противовес развернул неудачливого стрелка по оси, и потому очередь его ушла в небо, испугав разве что низкие тучи. Я же такие действия предвидел, только чуть-чуть подкорректировал направление ствола и произвел выстрел. И укродиверсант приземлился на свой противовес уже в качестве стопроцентного трупа, так тяжело ударившись задом о землю, что, окажись поблизости сейсмологическая станция, она обязательно зарегистрировала бы небольшое землетрясение. Я подошел ближе. Пуля вошла ему в горло в районе кадыка и дальше углубилась в голову, напоследок вырвав через затылок мозги.

Теперь дело осталось за малым. Хорошо было бы, чтобы встречающие, которые перестрелку, без сомнения, слышали, сами меня по ошибке не подстрелили. И я снова набрал номер командира разведки батальона ополчения.

– Микола! Старший лейтенант Наскоков. Я ликвидировал диверсантов. Попроси своих парней в меня не стрелять, и пусть в лес заходят. Я фонариком посвечу.

– Понял, сейчас пошлю.

– Как там мои пленники?

– Командир попытался в сознание прийти. Его Сергуня своим шахтерским кулаком по лбу погладил. Надолго отключился.

Мне вспомнились кулаки низкорослого крепыша Сергея, и я сразу подумал, что меня таким образом могут лишить возможности провести допрос.

– Если они еще живы, не бейте их больше. А то языки вывалятся. А мне они болтливыми нужны. Спецсредств у меня с собой нет. Буду допрашивать просто жестко.

– Так после кулака Сергуни разговорчивее будут.

– Человек быстро к боли привыкает. Если привыкнет, он уже ничего сообщить не пожелает. Посылай парней. И тех охламонов тащите к машинам. Можно уже шуметь, знесь никого больше нет. Прятаться не от кого.

Я отключился от разговора. Осталось дождаться приближения донецких разведчиков. А они уже шли и вели себя не менее шумно, чем укродиверсанты. Но эти, кажется, вели себя так намеренно, чтобы предупредить меня о своем приближении. Опасались, похоже, что я и в них стрелять буду. Я вместо выстрела, как и обещал, подсветил фонариком, после чего поднял бинокль. Тепловизор позволял смотреть сквозь густые переплетенные ветви берез и высвечивал неподалеку силуэты людей. Свет фонарика они заметили и теперь шли правильно. Вообще-то можно было бы подозвать разведчиков и голосом, тем более после того, как шла откровенная перестрелка. Но здесь, видимо, сработала привычка работать беззвучно, и я предпочел фонарик, которым всегда мог подкорректировать направление движения двух ополченцев. Их я уже прекрасно видел через тепловизор своего бинокля.

При приближении разведчиков я встал в полный рост. Они подошли, и пожали мне руку, посмотрели на убитого, подобрали его автомат, обыскали, вытащили бумажник с документами, слегка смущаясь моего присутствия, обыскали и другие карманы, достали туго набитый кожаный кошелек. Разведчик вытащил солидную пачку долларов. Показал.

– Здесь примерно тысяч десять баксов.

Но я такие фокусы знал. Две сотенные купюры кладутся сверху и снизу пачки. Остальные – однодолларовые. Но показать кому-то такую пачку – подчеркнуть свое положение.

– А внутри что? – скривился я. – В середине пачки…

– Разведчик посмотрел.

– Однодолларовые… – он тоже скривился.

Они переглянулись, посмотрели на меня и протянули:

– Ваша добыча.

– Моя… – согласился я и взял кошелек. Не слишком большие деньги, тем не менее и это тоже деньги. Деньги могут сгодиться при выполнении непосредственной задачи. Как-то так повелось, что наши разведчики, отправляясь на задания, подобные моему, хорошо вооружаются разными видами оружия, имеют тщательно продуманный и многократно просчитанный до мелочей план действий и имеют при себе все, что необходимо, кроме одного – кроме денег. А в современных условиях деньги могут помочь решить многие задачи. Я уже убеждался в этом на примере своего товарища, выполнявшего задание на Северном Кавказе и попавшего в неприятную ситуацию, когда с него требовали взятку местные менты, готовые отпустить человека без документов за хорошую сумму отступных. У него такой суммы не было, и пришлось под стволами ментов отправиться в райотдел полиции, где последовало длительное выяснение личности. В результате разведчик был раскрыт, а задание сорвано. Нашему командованию пора бы уже привыкнуть, что советские времена, в которые воспитывалось большинство старших офицеров, уже ушли в небытие, и сейчас между людьми другие отношения. Короче говоря, я сунул кошелек в карман. Не по какой-то личной корысти, а по долгу службы. Это не вызвало никаких вопросов со стороны разведчиков. Не оставлять же, в конце-то концов, доллары в кармане трупа.

– Второй где?

Я показал кивком головы. Со вторым была проведена та же процедура, только его кошелек мне не предложили. Видимо, он был недостаточно толстым. Или, наоборот, излишне толстым.

– Что с телами будем делать? – спросили меня, словно старшего.

– А как вы с ними обычно поступаете?

– Иногда хороним. Если время и возможность есть. А главное, желание. Иногда оставляем на месте. Сегодня контрразведка двоих подстрелила неподалеку. Оставили в лесу.

– Пусть и эти остаются, – согласился я. – А где ваша контрразведка прячется?

– В машинах. В наших…

– И под машинами? Тоже они?

– Тоже они.

– Шесть человек! Как мы все в машинах поместимся?

– Контрразведка с нами не едет. У них рейд вдоль границы. Пешком пойдут.

– Ладно. Возвращаемся. Помогите, кстати, Миколе пленных к машинам доставить. Я сразу допрашивать их буду…

Пленников посадили позади машин прямо на дорогу. Командира позади первой, длинного позади второй. Не слишком с ними церемонились, и на битый асфальт сажали с помощью кулаков и аккуратных пинков, поскольку членораздельную речь они понимать упорно не желали. Особенно упирался длинный и все посматривал на фаркоп, словно его хотели немедленно на буксир взять. Просто набросить веревочную петлю на шею, а второй конец веревки за фаркоп зацепить. И покатать таким образом по дороге на пятой точке. И потому он никак сесть не желал. Пришлось ему помочь. После удара ногой в пах он сам сел с удовольствием. И даже на фаркоп уже не смотрел своими выкатившимися после удара глазами.

Пока глаза длинного вставали на место, я приготовился к допросу командира. Готовился по другую сторону машины. Спросил у Миколы намеренно тихо:

– У тебя в машине «аптечка» есть?

– Конечно… – он вытащил из-под переднего пассажирского сиденья «уазика» небольшую сумку с красным крестом на белом кружке. Это была настоящая взводная санитарная сумка, а вовсе не автомобильная «аптечка», но такая сумка меня устраивала даже больше. Покопавшись в содержимом, я нашел самую большую ампулу и самый большой шприц из всего комплекта медикаментов и инструментов. И даже резиновый жгут намотал себе на кисть, но с единственной целью – чтобы показать все это командиру «укропской» ДРГ, а вовсе не использовать. Ампула была с нашатырным спиртом. Шприц, по моим понятиям, должен был считаться ветеринарным, но это делу не мешало. План допроса я не составлял даже в голове. Мне нужно только одно узнать. А узнать это я был в состоянии, только сильно испугав допрашиваемого. Исходил я при этом из собственных понятий о том, что страшно, хотя прекрасно понимал, что у каждого человека страх может быть своим. Я вот лично помнил в своем детстве, на своей улице в Терриконовке, парня, больного на голову. Не знаю, что за болезнь у него была, помню только, что его все звали сумасшедшим и издевались над ним с обычной детской жестокостью. И я с тех самых пор, с детства, боялся сойти с ума. Страшнее этого я ничего придумать не мог, хотя предполагал, что у каждого человека есть собственные фобии, одному ему свойственные. Но у меня не было возможности узнать каким-то образом, чего боится этот укродиверсант, и потому я решил выбрать то, что было по душе мне. Или, наоборот, что было мне не по душе. Со шприцем в руке, на которой был намотан резиновый жгут, а жгут, как я знал, для того и нужен, чтобы перетягивать руку или ногу после ранения, или же только руку, когда хочешь поставить инъекцию в вену, и с большой ампулой во второй руке я подошел к командиру ДРГ и присел рядом с ним на корточки.

– Два варианта есть, командир… – сказал я вальяжно. – Какой из них выберешь?

Он с ненавистью стрельнул в мою сторону взглядом, но интерес к своей дальнейшей судьбе все же является своего рода элементом рефлекса самосохранения. Этот рефлекс особенно сильно развит у животных. У людей, с повышением интеллекта, рефлекс слабеет, но бывает, что слабеет он и под воздействием идейности. Что представлял собой командир ДРГ, я не знал. Но поставил его перед выбором и уже этим сумел заинтересовать. Инстинкт самосохранения сработал, и он спросил:

– Какие варианты? Только будь уверен, что предателем я не стану.

Я на это только усмехнулся, как человек, знающий свои возможности и предполагающий, что сумею разговорить любого.

– Тем не менее говорить ты будешь и все мне расскажешь. При первом варианте ты расскажешь все сам, причем расскажешь честно. Допрашивать я буду вас всех четверых и выясню, кто из вас врет. Тому очень хреново придется.

Он не мог знать, что в плен попало только двое. Четыре человека – это уже больше вариантов для моего понимания ситуации и меньше вариантов для его маневров.

– Не дождешься!

– Тогда будем сразу использовать второй вариант. Ты слышал когда-нибудь о препаратах, которые называют «сывороткой правды»? Скополамин, пентанол и прочие барбитураты, препараты ряда «СП», амитал натрия и другие… Их множество, и все перечислять тебе смысла нет. Слышал, я спрашиваю?

– Слышал… – Он заворочал плечами и стал глазами по сторонам «стрелять», показывая свою обеспокоенность, но не понимая еще этого. А меня его взгляд окрылил, я увидел возможность «сломать» этого диверсанта и усилил напор в голосе.

– Поставлю тебе дозу в вену, – я показал большую ампулу с нашатырным спиртом, но, поскольку ампула была запаяна, запаха нашатырного спирта не было. А прочитать надпись с расстояния в метр было бы невозможно даже при свете, не то что ночью. – Через две-пять минут ты начнешь правдиво отвечать мне на все мои вопросы. Беда только в том, что у меня есть с собой лишь один препарат. Несколько ампул, но сам препарат скверный. Из старых, которые сейчас уже редко используют. А если используют, то специально, с конкретной целью. Ты все мне расскажешь, ответишь на все вопросы, потом уснешь до утра. А утром тебя разбудят и отпустят на все четыре стороны. Естественно, без оружия, потому что сумасшедшим нельзя давать в руки оружие, и, вероятно, голым, чтобы ты точнее своему состоянию соответствовал…

– Сумасшедшим? – переспросил он.

Теперь беспокойство отчетливо слышалось и в голосе. А уж в глазах светилось полное мучительное несчастье. Я же продолжал ему это несчастье нести.

– Да, это препарат «СП-119». У него такой побочный эффект – пациент наутро сходит с ума. Прямо во сне. В медицине это называется методом амитал-кофеинового растормаживания и применяется к психически больным преступникам, чтобы добиться от них признания. Психически больные люди уже и без того больны. А здоровые люди становятся психически больными…

Я врал, придумывая на ходу, но врал вдохновенно, уверенным и убедительным тоном, и мне показалось, уже сам не сомневался в том, что я говорю. То есть даже себе внушил, что у меня в ампуле не нашатырный спирт. А бедному диверсанту внушил тем более. Пленник, у которого психическое состояние и без того должно быть подавленное, верил мне безоговорочно. Вопрос сводился только к тому, побоится он или не побоится сумасшествия.

Командир «укропской» ДРГ задумался на пару минут. А я так и стоял перед ним с поднятой в руке ампулой, и даже вторую руку поднял, словно намеревался отломить у ампулы тонкий носик, чтобы вобрать препарат в шприц. Он несколько раз поднимал взгляд, чтобы посмотреть на ампулу, но смотреть на нее долго не мог, и резко, с испугом отводил глаза. Один раз он даже попытался посмотреть в глаза мне, но я ответил твердым и холодным, предельно тупым и не ведающим сомнений безжалостным взглядом, и это, кажется, испугало командира ДРГ еще больше, чем ампула. В итоге он только отрицательно замотал головой.

– Что? Думаешь, не дашь поставить тебе укол? – усмехнулся я. – Я сегодня уже несколько раз имел возможность сделать это. Один удар, и ты в глубоком нокауте. И можно делать с тобой все, что душе угодно. Да и вообще, если на тебя несколько человек навалится, прижмут руки к дороге, у тебя от напряжения сразу вены выступят, и можно в любую колоть… Ладно, хватит болтать. Подставляй руку, я ее перевяжу…

Я стал разматывать резиновый жгут.

– Не… Нет… – прошептал командир ДРГ. – Первый. Первый…

– Кто или что – первый? – сделал я вид, что не понял.

– Вариант… Первый…

– То есть я могу спрашивать?

Он закивал мне почти радостно…