Виктор Егорович оценивает ситуацию молча.

– Может быть, посидим, поговорим для знакомства? – предлагает тот, что первым заговорил еще из-за угла.

– А у меня есть другая возможность? – в ответ спрашивает Алданов.

– Нет у тебя другой возможности. Пока – нет... А дальнейшее зависит от тебя самого – как себя поведешь, насколько сговорчивым окажешься.

– Та-ак... Ставятся условия... Это уже, насколько я понимаю, начало конкретного разговора? – Виктор Егорович не чувствует смущения и волнения от ситуации. Раз уж «пошел в разведку», надо добывать сведения. Тем не менее старается не показать твердости в голосе. Совершенно ни к чему показывать эту твердость перед другими. Пусть уж считают его просто хитрым и скользким стариком. Способным на что-то, но не проявляющим решительности в силу своих возрастных особенностей. А уж если и проявляющим, то лишь в критические минуты, как было недавно с квартирными бандитами. Там без решительности было бы не выжить. – Тогда лучше продолжить его сидя. Я что-то сегодня притомился слегка... Переживания разные... В моем возрасте это сказывается...

Он устало вздыхает. Очень естественно вздыхает. – Да, нам коротко рассказали... Ты хорошо поработал и отдых заслужил. Но придется еще немного потерпеть. Сам знаешь, когда обстоятельства требуют, терпеть надо, даже если не можешь этого делать. Через «не могу», как через камень на дороге, переступи...

Алданов с трудом сдерживается, чтобы не вздрогнуть. По крайней мере, озноб по спине короткой волной пробегает и в голове отдается. Он слышит и узнает любимую крылатую фразу одного из инструкторов базы реабилитационного центра, где он вместе со своими товарищами проходил подготовку. Лексикон того инструктора вообще состоял из одних заученных крылатых фраз, которые он произносил часто к месту и не к месту, потому что думать не умел. Но умел хорошо бить. Так хорошо бить, что ему прощали отсутствие ума. И учил бить. Показ у него получался автоматически... Впрочем, второй инструктор умел бить хуже, но лучше объяснял. Они друг друга дополняли и добивались результата...

Сейчас фраза прозвучала паролем. И взгляд человека, фразу произнесшего, – внимательный, значительный! – подчеркнул справедливость подозрений.

Как же фамилия инструктора? Фамилия... Простая...

– Заходите в комнату... – говорит Виктор Егорович. – Я вас не приглашал, но постараюсь быть хозяином, пока обстоятельства позволяют...

Фамилия! Фа-ми-лия... Инструктор! Ин-струк-тор...

– Чай мы пить не будем. Жарко... Да я и посмотрел в шкафу. У тебя чай только черный, а мы пьем зеленый. От черного в такую погоду только больше потеешь и начинаешь вонять...

– Коньяка у меня нет...

– На это я тоже обратил внимание. Небогато ты, надо заметить, живешь... Но и коньяк по такой погоде – самоубийство...

Самоубийством было прийти сюда... Неужели вы не понимаете? Что значит пистолет против «электрического айсберга»... Пистолет не будет убивать того, кто нужен, а «айсберг» убьет любого... Самоубийцы!

Виктор Егорович садится за стол, но руки кладет себе на колени. Это привычка – один из вариантов действий на дальнейшее. Он привык эти варианты просчитывать даже тогда, когда находится в помещении один и не ждет появления потенциального противника. При необходимости можно стол опрокинуть перед собой. При другом варианте можно руки на столе устроить поудобнее. Не так, чтобы они отдыхали, а так, чтобы сразу и неожиданно ударить.

Ударить на счет «Раз!..», как учил инструктор Тараканов... Инструктор по рукопашному бою прапорщик Тараканов. Кажется, его звали Петя... Точно! Петя Тараканов... Молодой и тупой... Но очень хорошо бил... На животном инстинкте... На счет «Раз!..».

– Я готов вас внимательно выслушать. – И никакой улыбки – наоборот, трещина в голосе, легкое вибрирование, показывающее естественное волнение.

Ожидание тянется...

Алданов сидит прямо, не прислоняется к спинке стула. И чуть суетливо перебирает пальцами край клеенки. Словно бы нервничает. Гости в своем высокомерии так и понимают это. Однако на всякий случай один из них наклоняется и проверяет край клеенки, прощупывает. К краю в принципе можно что-то приклеить – например, длинную иглу, которая в умелых руках тоже становится оружием. Нет, ничего там не находит. И найти не может...

Глупец! Виктору Егоровичу ничего и не нужно, чтобы делать свое дело. Он бы сейчас этого проверяющего отправил к предкам одним коротким движением пальца – так тот подставился. Они обязаны понимать, что он играет. И понимают это. Но спесивость собственных характеров не позволяет поверить, что с ними может произойти что-то. Теперь становится понятно, что они верят в его нервное состояние. Они хотят верить и потому верят.

Но клеенка – атрибут рисованного волнения – наводит и на попутную подходящую мысль. И когда на нее уже не обращают внимания, Виктор Егорович выдавливает ногтем первые буквы задуманного: «П-щик Тараканов. Инструктор ГРУ». Работа медленная, незаметная для взгляда со стороны. И потому он желает поговорить с собеседниками как можно дольше, чтобы иметь возможность работу закончить. И затянувшаяся пауза ему только на руку. Он и не старается прервать ее.

«Гости» разговаривают на своем языке. Какой-то из кавказских... Кавказских языков много... Скорее всего чеченский, судя по количеству гортанных звуков, но вовсе не обязательно. Алданов никогда не изучал языки народов СССР. Он изучал только самые популярные языки государств – потенциальных противников страны «развитого социализма». И потому сейчас не может понять ни слова. А мысль о чеченском языке пришла, естественно, только потому, что именно от чеченцев ожидают агрессии все, в том числе и он, потому что он тоже продукт деятельности всевнушающей государственной пропагандистской машины. Эта машина способна внушить людям даже то, что ночь начинается рано утром, а с закатом приходит день. Только времени для этого требуется чуть больше, чем для создания образа врага, мешающего жить. Это Алданов понимает хорошо.

Тот, что показался главным, по крайней мере, именно он взял на себя обязанность вести разговор, начинает кому-то звонить по мобильнику. Докладывает, судя по интонациям, и весьма уважает человека, которому докладывает. Отдельные резкие нотки доносятся из трубки отчетливо.

Трубка убирается в кожаный чехол на брючном ремне. Кавказец поворачивается.

– Теперь можем познакомиться. Меня зовут Зинур. С настоящего времени до определенного момента я буду твоим куратором...

– Чтобы стать куратором, сынок, ты должен дожить до седин... А ты к этому не слишком стремишься... – Виктор Егорович нервно усмехается.

Ему остается выдавить только две буквы, и потому он поддерживает разговор, хотя разговаривать с простым, как он понял, исполнителем ему не слишком интересно. По крайней мере, он не надеется выудить что-то в ближайшие минуты.

– Люди получают должности по заслугам, а не по возрасту, – возражает гость.

– Куратор, который со мной работал, – лицо официальное. Это высокопоставленный и ответственный чиновник ГРУ. Но какую аналогичную структуру ты можешь представлять?

– Главное разведывательное управление Республики Ичкерия. – Зинур произносит это даже с гордостью.

Алданова такая гордость смешит. Но он закончил первую часть работы. И успевает чуть ниже выдавить первые буквы следующего слова: «Чечня». Если хватит времени, он и имя «Зинур» увековечит в «почтовой» клеенке.

– Тогда как куратор ты обязан заботиться о моем самочувствии. А у меня сейчас достаточно нервическое состояние. Неизвестность всегда нервирует. И вполне естественно человеку в моем положении поинтересоваться своей участью.

– Интересуйся, никто тебе не запрещает...

– Вот я и интересуюсь... Объясни мне: что все это значит? Что вам надо от меня?

– Нам нужна твоя помощь...

– Я давно не работаю. Потерял квалификацию...

– Ты сегодня показал свою квалификацию.

– Это была самозащита. А работа – это совсем другое. Работать я могу только на ту структуру, которая меня подготовила. На иное можете не рассчитывать... Это я прямо заявляю. Заставить меня невозможно... Я не тот человек, которого заставляют, и нет у вас рычагов, на которые можно надавить, чтобы меня принудить...

– По крайней мере, откровенно, – усмехается Зинур, – и за то спасибо. Успокойся, тебя никто не заставит убивать. Убийц у нас хватает собственных, и даже таких, которые убивают с удовольствием. А из тебя просто сделают учителя. Это и почетно, и оплачивается достаточно хорошо. За месяц ты получишь больше, чем получаешь за год пенсию. Это я тебе обещаю. Хоть на старости лет поживешь по-человечески, а не по-советски... По-человечески очень приятно жить, тебе понравится...

Он оглядывает комнату с откровенным презрением. Да, мебелью и уютом жилище Алданова не блещет, хотя все здесь чисто и аккуратно, все на своих местах. Виктор Егорович скромный человек, ему не надо много. А порядок можно поддерживать и среди старых вещей.

Вот и имя гостя отпечатано на клеенке. Пожалуй, пора и заканчивать разговор.

– Я так и не понял – мне предлагают или меня принуждают?

– Тебя принуждают.

– А если я откажусь?

– Тогда тебя усыпят и увезут. Даже если не получится сегодня, даже если ты сумеешь вырваться от нас, с тобой это же произойдет завтра или послезавтра. Если тебя невозможно заставить убивать, то заставить быть учителем можно и тебя, если в тебе есть простой разум...

– Тогда – поехали... – Алданов встает.

Гость, похоже, очень доволен сговорчивостью подопечного. В глазах его светится улыбка, хотя лицо старается ее не показать...

Даже на верхних этажах дома совсем не чувствуется ветра. Жара стоит липкая, потная, ощущаемая кожей как прикосновение неприятной чужой руки.

Большая двухкомнатная квартира, купленная в центре Москвы оперативной группой «Пирамиды» для использования в качестве офиса, по замыслу должна быть напичкана электроникой по полной программе, чтобы иметь возможность поддерживать связь с другими группами, завязанными в этой же операции, и с центральной диспетчерской службой, обеспечивающей пирамидовцев всей необходимой информацией. Такие оснащенные офисы уже оборудованы в некоторых странах. Теперь решено держать такой же и в Москве на постоянной основе. Постепенно «Пирамида» плетет свою паутину во всех развитых странах, превращаясь в глобальную организацию.

Груз пришел только-только, и немалый. Далеко не все коробки смогли протиснуться в узкие двери лифта. Общими усилиями их подняли на верхний, восьмой, этаж, и компьютерщик группы, малаец Лари, руководит распаковкой и установкой приборов. Селим с Джоном помогают ему. Джон не показывает своего отношения к жаре. Нигериец делает вид, что он родился за полярным кругом, и через каждый час бегает в душ, чтобы ополоснуться под холодной водой. И, как всегда бывает, когда он моется, что-то поет на своем языке.

Аналитик группы, японка Таку, подогнув ноги, сидит на собственных пятках у восточной стены, отвернувшись от суеты в комнате. Впечатление такое, что она на эту стену молится. Но все уже знают, что таким образом, обязательно у восточной стены, полузакрыв узкие глаза, Таку размышляет. И иногда ее выводы оказываются более приближенными к действительности, чем просчеты компьютеров, усиленных специальными программами-анализаторами, которые «Пирамида», за неимением времени на создание своих, закупила у Интерпола.

В минуты раздумий Таку не беспокоят и не отрывают на текучку.

Сережа Ангелов стоит у распахнутого окна и смотрит на парк Сокольники. Между домом и парком – ряды гаражей и многочисленных разномастных магазинов, за ними железнодорожная линия, по которой бегают со свистом электрички ярославского направления, платформа станции с людьми, ожидающими своего поезда. Платформу ремонтируют и, как обычно бывает в России, долго не могут отремонтировать. Но всего этого Сережа не видит. Он думает сосредоточенно, как выйти из положения, в котором группа оказалась. Пустая фраза о том, что недостаток информации сам по себе является информацией, вылетевшая из уст генерала Астахова, его мало утешает. Но опускать руки все равно нельзя. Если не дают работать по намеченному сценарию, следует писать другой. Впрочем, надежды, что им помогут, и без того было мало. С такой ситуацией «Пирамида» сталкивалась уже не однажды в разных странах. И ничего в этом удивительного нет, потому что общие интересы, стремление к единственному для всех результату вовсе не предполагают обобщение отдельных возможностей каждого.

Лари выходит на балкон и занимается там установкой сферической спутниковой антенны. Именно из-за антенны оперативная группа искала себе квартиру на верхнем этаже подходящего здания. Это не слишком удобно в простой обстановке, но обеспечивает устойчивую связь. Малайцу помогает Селим, общеизвестный любитель покрутить гайки. При этом Селим всегда путает, как всякий уважающий себя африканец, в какую сторону следует поворачивать гаечный ключ. И потому Лари позволяет ему выполнять эту тонкую и ответственную работу только под собственным присмотром. Во всем остальном Селим человек незаменимый – опытный и энергичный оперативник, прекрасный боец. Но он очень любит работать с любой техникой, а умения ему не дал Аллах...

– Помощь нужна? – спрашивает Сережа, видя, как напрягаются мышцы не слишком объемных рук Лари, удерживая антенну, пока Селим ее закрепляет.

– Справлюсь... – по-русски отвечает Селим.

В Москве они все разговаривают по-русски, чтобы наработать практику, точно так же как недавно в Египте разговаривали по-арабски. Единственное отступление – Селим поет на своем языке, когда моется в душе. Он и в Египте пел тоже на своем языке...

Через полтора часа, когда уже начинает ощущаться приближение вечера, Лари провозглашает торжественное:

– Я готов...

– К чему? – спрашивает Сережа с балкона, где тщетно ищет прохладу.

– Пробный сеанс.

– Начинай...

– Селима ждать не будем? – Так Лари шутит, потому что Селим опять моется под душем и традиционно поет.

– Пусть плывает, – отвечает Джон.

– Плавает... – поправляет Сережа.

– Плавает... – Джон повторяет, чтобы не ошибиться в следующий раз.

– Начинай.

Панель связи состоит из шести составленных в два ряда вертикальных жидкокристаллических мониторов, подключенных к блоку сервера и двум блокам компьютеров. Правый верхний, по установившейся за неполный год работы «Пирамиды» традиции, диспетчерский. Лари включает его первым. На мониторе появляется ряд цифр, которые по очереди на несколько секунд высвечиваются. По порядку – одна, потом другая, потом следующая. Это пароль. Малаец должен нажимать на клавиатуре «Enter» в момент, когда нужная цифра высвечена. Когда пароль набран, нужно длительное время держать в нажатом состоянии длинную клавишу пробела. Маленькая хитрость – обычно «Enter» означает окончание набора. Незнающий человек ошибется трижды, диспетчерская моментально отключит сервер от связи. В этот раз набор проходит сразу. Компьютер диспетчерской службы идентифицирует пароль и тут же выдает на экран бессмысленное текстовое изображение. Текст зашифрован без групп, сплошным набором. Лари загружает программу-дешифратор, и та автоматически отправляет его в распечатку. Принтер работает почти беззвучно, выдавая на-гора листы текста с инструкциями. Сережа забирает листы и сразу начинает читать, но не объясняет группе, что за документы пришли. Только прочитав, кладет бумаги на стол перед Таку, которая только что закончила свои медитативные раздумья. Таку читает, передавая листы Джону, тот, в свою очередь, кладет их перед Лари, но Лари читать некогда.

– Попробуй добраться до Тбилиси... – просит его Сережа.

Лари смотрит на часы.

– Минут через десять... Сейчас их не достанет наш спутник...

– А Турция?

– То же самое. Они с одного спутника.

– Эмираты?

– Там спутник другой. Можно попробовать...

Лари что-то набирает на клавиатуре. Загорается еще один монитор. Просит ввести новый пароль. Малаец все пароли помнит хорошо и набирает его с ходу. Процедура повторяется, только сообщение из Эр-Рияда совсем короткое, в половину страницы. Сережа читает и кладет лист на стол.

– И эти отсылают нас в Тбилиси... А что в Лондоне?

Новый монитор приносит новый набор бессмысленного текста. Дешифратор работает без сбоев. Сережа читает распечатку и сразу идет к телефонному аппарату, набирает номер.

– Папа, это я... Мне Басаргин нужен... А когда будет? Ладно, скажи ему, как подойдет, что я выезжаю к вам. Талгат объявился через телефонный разговор. Его зарегистрировали. Он звонил в Подмосковье. Я сейчас запрошу карту космической съемки... И подъеду к вам... Надо отследить и проверить номер... Хорошо. Ждите...

Он кладет трубку, поднимает глаза и встречает внимательный встречный взгляд Таку.

– Что? – спрашивает Сережа.

– Зачем они нам нужны?

– Нам нужно отследить телефонный номер.

– Это можно сделать своими силами.

– У нас есть свои спутники?

– Нет, но...

– Мы пользуемся спутниками ЦРУ. А если это секретный военный объект? Ты хочешь, чтобы ЦРУ контролировало телефон военного объекта? В этом случае нас могут просто выслать из страны... А могут и арестовать...

– Спутники Интерпола тоже не входят в Вооруженные силы России... – глядя в сторону, мягко, но с укором говорит Джон.

– Басаргин не докладывает в Лион, какие телефоны он контролирует...

Таку пожимает плечами. Она понимает, что доводы Сережи неубедительны, но одновременно она понимает и то, что сам он тоже бывший российский офицер и ведет себя так же, как ведут себя сотрудники Интерпола, отказываясь от совместной работы...

Земля под ногами не осыпается и не издает даже скрипа. Если сам себя не слышишь и при этом ты не глухой, это значит, что ты идешь хорошо и другие тебя тоже не услышат. По земле вообще легче ходить, чем по мелким камням, которыми усыпаны почти все горные тропинки. Мелкие камни обязательно в какой-то момент подведут и издадут шорох. Сейчас Сохно ступает мягко, передвигается неслышно, как кошка, крадущаяся за мышкой. Он пользуется тем, что тропа некоторое время идет параллельно дороге, и старается обогнать шагающих внизу Талгата и старика. Это не так и сложно, потому что они не очень спешат. Сначала обходной маневр майору вроде бы удается и он почти догоняет преследуемых, но тут тропа выходит на совершенно открытую взглядам снизу площадку, и майору приходится вынужденно притормозить и замереть, дождаться момента, когда преследуемые скроются между двух близко сошедшихся скал. Им между этими скалами пройти всего-то метров тридцать. Но при размеренной неторопливости их шагов Сохно должно хватить времени, чтобы преодолеть открытый участок.

Кордебалет в это время, убедившись, что пленники, связанные друг с другом, не в состоянии пошевелиться, спускается к дороге, чтобы перекрыть путь внизу. Кордебалету труднее. На спуске земля каменистая и кое-где стремится осыпаться, и потому ему следует соблюдать особую осторожность, а значит, двигаться медленнее. Впрочем, Шурику некуда пока спешить. К нему же должен присоединиться и полковник Согрин, который выбирается из своей норы. Абдукадыров никуда не уходит, все понимают: он просто провожает старика, оказывая человеку уважение, и провожать его будет недолго. Это традиционный жест вежливости, и не более. Есть время подготовиться к встрече. Талгат обязательно должен вернуться к своим боевикам, потому что не давал им видимой команды тоже идти куда-то в сторону. По крайней мере, со стороны не было заметно, чтобы он разговаривал с тем, кто приносил телефон спутниковой связи. Значит, будет возвращаться к тропе, а не карабкаться по неверной круче, чтобы на ту же тропу попасть в другом месте. И путь назад ему перекроют. Путь в другую сторону перекроет Сохно. Успеет, как успевает обычно...

«Подснежники» пока молчат. Хотя молчание в эфире условно. Чуткие мембраны все же доносят дыхание, только слов не слышно. И подполковник Разин не вмешивается в ситуацию, понимая, что при скрадывании противника никому не хочется разговаривать и отвлекаться. Разговор не просто будет помехой, он может отвлечь и подвести в наиболее серьезный момент. Если вдруг возникнет оперативная необходимость, ему сообщат сразу и скажут, какие тропы следует перекрыть. На всякий случай Разин заблаговременно рассыпает свою группу веером, чтобы иметь возможность в кратчайшие сроки полностью блокировать район. Команды подполковника коротко прозвучали в наушниках, когда Сохно еще делал первые шаги в беззвучном преследовании.

А Талгат и старик не спешат, продолжают медленную степенную беседу. Такая беседа при обычной грубости полевых командиров, привыкших повелевать, показывает, как уважает Абдукадыров собеседника. Сохно видит это сверху, приглядываясь к путникам поверх кустов, вцепившихся сильными корнями в каменистый склон.

Еще десяток шагов... Хорошо, если Талгат не остановится и не повернет здесь, а пройдет со стариком между скал. Иначе придется еще ждать, когда он половину дороги обратно осилит, чтобы спуститься незаметно. Но тогда придется торопиться. А торопливость в данных обстоятельствах способна предать, потому что почва под ногами только на тропе землянистая, а в остальных местах она ненадежная и способна предать.

Но Талгат, похоже, решил довести старика до конца. Очень уважает, очень... Еще пять шагов... Еще три шага... Как медленно идут! Все! Сохно стремительно срывается с места и преодолевает открытый участок. Впереди участок так же открыт, но там есть большой камень, за которым можно укрыться и остаться незамеченным. За него майор и прячется, сразу определяя, что начнет спуск только тогда, когда Абдукадыров станет возвращаться и снова появится здесь же, между скал, но направляясь в обратную сторону. Тогда Сохно окажется у него за спиной.

Как долго они преодолевают скрытый участок!

Как медленно идут!..

Непростительно долго...

Может, что-то происходит не так? Что может происходить не так? В какую сторону может повернуться ситуация?

Им некуда уйти оттуда!

Так! Идет... Один старик!.. Талгат остановился... Значит, они там просто прощались и обменялись несколькими словами... Потому так долго и задержались... Пусть старик уходит... Он слишком стар, чтобы с ним связываться... А Талгат... А Талгату пора уже и в обратный путь... Но он не спешит... Он смотрит, должно быть, старику в спину... Смотрит на эту медленную, почти величественную походку. При каждом шаге чуть покачивается шапка на гордо носимой голове. Сколько же можно одно и то же кино смотреть! Пора, пора... Иди, тебя ждут твои боевики...

Сохно от нетерпения трет пальцами рукоятку своего «стечкина». Палец чуть слышно потрескивает на шероховатой поверхности. Этот звук заставляет майора успокоиться и усмехнуться. Обычно он более хладнокровен. Но он с другими хладнокровен. С Талгатом он очень хочет встретиться снова. Да и сам Талгат, думается, не против встречи, если бы она произошла один на один. Он мужчина достойный и противник достойный. И наверняка мечтает о реванше...

Ну, что же ты стоишь там... Иди! Старик уже далеко... Он сейчас в другие скалы войдет и станет невидимым для тебя... Там дорога поворачивает и стремительно вниз уходит. Сохно понимает, что Талгат тоже ждет, когда старик скроется из виду, и от всей души желает ему крепкого здоровья и бодрой спортивной походки. Уверенной и почти веселой походки.

Все... Старик ушел... Его уже не видно... Вперед, Талгат! То есть назад, Талгат!.. И побыстрее! Нехорошо заставлять столько занятых людей дожидаться тебя!

Сохно приподнимается из-за камня и ждет, когда из-за скал покажется черный головной платок Абдукадырова. Он мысленно шаги считает. Неторопливые шаги... Талгат, наверное, в свои думы погружен, в какие-то воспоминания, вызванные встречей... Голову опустить должен... Где же ты? Почему не идешь?

Талгата все нет, и с каждой минутой нарастает беспокойство.

Кажется, время вышло... Что-то происходит не так, как рассчитывали... Не так...

– «Рапсодия», я «Бандит». Почему не идет Талгат?

– Я «Рапсодия». Нам его не видно. Он где-то между скал.

– Он не настолько широкоплеч, чтобы там застрять...

– Что-то произошло?

– А я откуда знаю. Старик ушел. Талгат спать, похоже, лег...

– Жди еще три минуты. Первым ты спускаешься. Нам команду даешь в завершающей фазе, потому что он нас может издали увидеть. Как только будешь готов путь перекрыть, командуй...

– Я пошел...

– Я «Волга», – вмешивается в разговор подполковник Разин. – У вас какие-то неприятности?

– Талгат ночной горшок между скал нашел и на нем слишком надолго застрял...

– Моя помощь нужна?

– Пока нет. Если что, сообщим...

Сохно начинает спускаться медленно и осторожно, но чем ближе он к дороге, тем торопливее становятся его шаги на опасном спуске. Вспоминается вдруг прямая удаляющаяся фигура старика. Что-то не нравится в этой фигуре... Что-то не нравится...

Что не нравится?

Медленно он шел. Слишком медленно. Величественно и медленно.

Убегающий человек так медленно не ходит... Старик не убегал...

Да, он именно величественно шел... Как победитель?

Но не убил же он, в самом-то деле, Талгата!

Быстрее, быстрее вниз, к дороге! Четверть пути осталась.

Фигура старика... Фигура старика... Фигура... Шапка из золотистого каракуля... Покачивается в такт шагам... Посох в руках... Посох в руках...

Стоп...

Старик совсем не опирается на посох...

Он совсем не так шел к месту встречи...

– «Волга», я «Бандит», срочно перекройте дорогу... Талгат ушел в одежде старика... Перекройте дорогу! Постарайтесь не стрелять. Гоните его сюда...

– Я «Волга». Мы перекрыли тропы по обоим склонам. Спускаемся к дороге.

– Дорога открыта?

– Открыта.

– Черт! Черт, а не Талгат!..

Сохно преодолевает последний участок двумя опасными прыжками. Ноги сломать можно при таком спуске, а вслед за ногами и шею. Он видит фигуру человека в черном головном платке, сидящего под скалой на камне. Но не рассматривает его, а оборачивается в сторону дороги и дико кричит, подняв в угрозе обе руки:

– Та-алгат... Та-алгат...

Крик Сохно, не убравшего микрофон ото рта, больно бьет по ушам обе группы спецназовцев...

– «Бандит», ты сдурел!.. – в ответ кричит Разин.

Сохно приходит в себя и бессильно опускает руки.

– Я «Рапсодия». Поиск! Всем в поиск... Стрелять на уничтожение!

Поиск длится два часа. Осмотрены все тропы. Тщательно, чуть ли не до травинки...

Ни одного следа... Талгат слишком опытен, чтобы оставлять следы.

Осмотрен каждый камень, каждая расщелина, способная вместить человека. Талгат исчез, словно испарился или превратился в камень...