Глава 8
Через несколько недель после своего внезапного возвращения моя бабушка отправилась в похоронное бюро Уинтропа Оглтри покупать себе гроб. Так мы узнали, что она любит бывать на коллетонском кладбище и беседовать с мертвыми. У Толиты был свой культ почитания предков. Кладбищенская атмосфера тесного соприкосновения нашего и потустороннего миров доставляла ей удовольствие. Смерть казалась ей таинственным и недоступным меридианом на некой тайной географической карте. Собственную смерть она предвкушала как удивительное путешествие, которое состоится вне зависимости от обстоятельств.
Бабушка не была исправной прихожанкой и вообще обходила стороной вопросы веры в Бога, что давало ей право на экзотические духовные эксперименты, более яркие и волнующие. Бабушка сохраняла наивную веру в гороскопы. Дни свои она планировала, учитывая расположение далеких звезд, а также тайные намеки и подсказки зодиака. Толита с неиссякаемым любопытством внимала советам предсказателей судьбы, верила в особые силы хрустальных шаров, в таинственную азбуку чаинок на дне чашки, в то, как легли перетасованные ею карты Таро. Словом, во все, что в тогдашнем южном городишке считалось революционным и подозрительным. Когда Толита была в Марселе, какая-то цыганка поглядела на ее короткую разветвленную «линию жизни» и изрекла, что Толита не проживет больше шестидесяти лет. К моменту бабушкиного возвращения в Коллетон ей было пятьдесят шесть. Каждый день она сверялась с рекомендациями «И цзин», хотя дед считал «Китайскую книгу перемен» сатанинским писанием, если не сказать хуже. Толита внимательно относилась к любой бессмыслице, преподносимой «доской Уиджа». Ее «символ веры» представлял собой хаотическое нагромождение разнообразных истин. Толита общалась с ясновидцами, предсказателями, знахарями и им подобными. Публика эта, что называется, определяла погоду бабушкиной души. И тем не менее отважусь назвать Толиту наиболее последовательной христианкой.
Предсказание марсельской цыганки бабушка восприняла с предельной серьезностью, но спокойно, как настоящий стоик. Она занялась приготовлениями к своей кончине так, словно ее ожидала поездка в сказочную страну, закрытую для туристов. Когда наступило время выполнения очередного пункта — приобретения гроба, бабушка настояла, чтобы все внуки пошли с ней. Ей хотелось научить нас не бояться смерти. О скорой покупке гроба она говорила весело и вела себя при этом так, словно ей нужно подтвердить заказ номера в отеле.
— Это ни в коем случае не конец жизни. Скорее, самый интересный этап, — рассуждала Толита, пока мы шагали по улице Приливов, здороваясь со знакомыми и незнакомыми.
Глядя на бабушку, энергичную, освещенную ярким солнцем, Люк никак не мог понять, что за срочность.
— Толита, у тебя бездна здоровья. Папа утверждает, что ты еще помочишься на наши могилы.
— Твой отец, Люк, — грубый человек. Прошу тебя, не подражай манерам ловцов креветок, — ответила бабушка, гордая и прямая, как корабельная мачта. — Шестьдесят лет — столько мне отмерено в этой жизни. И мне гадала не какая-нибудь цыганка с базара. То была цыганская королева. Я хожу только к специалистам. Ни разу в жизни не была у врачей общей практики.
— А мама считает, что спрашивать гадалок о будущем — это грех, — заявила Саванна.
— Все перемещения твой мамы ограничиваются двумя штатами, — пренебрежительно усмехнулась Толита. — Она не знает мир так, как знаю я.
— Цыганка хоть сказала, от чего ты скончаешься? — спросил я, побаиваясь, как бы Толита не упала замертво прямо на улице.
— От сердечного приступа, — торжественно объявила бабушка, словно на крестинах, где только что выбрала имя для горячо любимого младенца. — Рухну как подкошенная.
— Ты хочешь быть сожженной, как принято в дзен-буддизме? — уточнила Саванна.
— Это слишком непрактично. — Толита приветливо кивнула Джейсону Фордему, владельцу скобяного магазина. — Я попросила вашего деда отвезти мое голое тело в Атланту и положить на вершине Стоун-маунтин. Пусть грифы клюют мою бренную плоть. Амос был в ужасе, но в Индии хоронят именно так. Правда, не знаю, достаточно ли в Джорджии грифов, чтобы устроить пир на моем трупе.
— Таких ужасов я еще от тебя не слышал, — заметил Люк, восхищенно глядя на бабушку.
— Терпеть не могу заурядных поступков. Но что поделаешь, в каждом обществе свои законы.
— Толита, ты действительно ни капельки не боишься умирать? — поинтересовался я.
— Рано или поздно все протягивают ноги, — вздохнула она. — Мне еще повезло. У меня есть время подготовиться и подготовить всех вас.
— Какой гроб ты себе выберешь? — осведомилась Саванна.
— Простой, сосновый. Никаких излишеств. Пусть черви поскорее проберутся внутрь и сожрут меня. Я понимаю гробовщиков, им надо кормиться. Никогда не осуждаю людей за способы заработка.
— Но как черви могут тебя сожрать? — удивился Люк. — У них же нет зубов.
К этому времени мы проходили мимо парикмахерской Уэйна Фендера.
— Червям придется подождать, пока я сгнию, — объяснила Толита.
Ее голос зазвучал громче. Разные жуткие подробности неизменно возбуждали бабушку.
— Когда в специальном заведении готовят к похоронам тело, из него обязательно выпускают всю кровь. Труп становится сухим, точно кукурузная кочерыжка. А потом туда закачивают особую жидкость, чтобы покойник гнил помедленнее.
— Зачем выпускать кровь? — Глаза Саванны округлились от ужаса.
— В противном случае тело очень быстро начнет разлагаться.
— Но в земле оно все равно разлагается, — возразил я.
— Понимаешь, никому не хочется, чтобы покойник вонял в зале для прощания. Вы когда-нибудь нюхали разлагающийся труп?
— Толита, опиши, как он пахнет.
— Как сотня фунтов сгнивших креветок.
— Такая вонь?
— Еще хуже. Мне противно даже думать об этом.
Мы дошли до места, где улица Приливов встречалась с Бейтери-роуд. На перекрестке стоял один из двух коллетонских светофоров. Из гавани выплывали парусные суда, подставляя ветру свои белые, как бумага, залитые солнцем паруса. В устье готовилась войти пятидесятифутовая яхта; она просигналила смотрителю моста четырьмя негромкими гудками. На перекрестке, облаченный в бейсбольную шапочку и белые перчатки, стоял мистер Фрукт — уличный регулировщик. Дождавшись его милостивого разрешения, мы перешли на другую сторону. Мистера Фрукта не волновало, какой сигнал горит на светофоре — красный или зеленый. Он уповал на собственную интуицию и внутреннее чувство равновесия; этого ему вполне хватало для управления движением.
Фантастический, эксцентричный, неутомимый — самые подходящие эпитеты для описания долговязого чернокожего регулировщика. Судя по всему, он верил, что лично отвечает за город Коллетон. Неизвестно, каким образом его убрали с этого поста: отправили на пенсию или нашли какой-нибудь обманный ход. Возможно, кто-то из чиновных шишек с безобидным и добродушным лицом даровал мистеру Фрукту право ходить по улицам родного города и беззвучно проповедовать благую весть. Не знаю ни настоящего имени мистера Фрукта, ни адреса, ни того, была ли у него семья. Знаю только, что его считали неотъемлемой принадлежностью Коллетона и никто не оспаривал право мистера Фрукта регулировать движение на перекрестке улицы Приливов и Бейтери-роуд.
Однажды новый помощник шерифа попытался объяснить мистеру Фрукту разницу между зеленым и красным сигналами светофора. Мистер Фрукт сопротивлялся всем попыткам изменить порядок, которому он следовал многие и многие годы. Он не только наблюдал за движением в городе — его присутствие смягчало то зло, что укоренилось и процветало в сознании местных жителей. О гуманности или нетерпимости любого сообщества можно судить по тому, как оно относится к мистерам фруктам. Коллетон сумел приспособиться к своеобразию своего регулировщика. Мистер Фрукт делал то, что считал нужным, и делал это в своеобразной манере. «Южный стиль, — говорила о нем Толита. — Мне нравится».
— Привет, ребятишки, — крикнул нам мистер Фрукт, включая в эту категорию и бабушку.
— Привет, парень, — отозвались мы.
На шее мистера Фрукта висел серебристый свисток, с лица не сходила улыбка. Он изящно подносил свисток к губам и столь же изящно, хотя и несколько церемонно, взмахивал своими длинными руками. Заметив единственную приближающуюся машину, он повернулся к ней и согнул правую руку под прямым углом. Машина остановилась. Мистер Фрукт разрешил нам пересечь улицу, синхронно сопровождая каждый бабушкин шаг сигналами свистка. Этот человек был прирожденным регулировщиком. Однако у мистера Фрукта имелось еще одно, столь же серьезное дело. Он возглавлял все коллетонские шествия вне зависимости от их характера. В работе мистер Фрукт был усерден и прилежен. Правда, наш дед не расточал ему особых восторгов, утверждая, что на своем веку повидал достаточно усердных и прилежных людей, и мистер Фрукт — лишь один из них.
Когда я родился, население Коллетона равнялось десяти тысячам человек; с каждым последующим годом оно потихоньку уменьшалось. Город был построен на исконных землях йемасси — индейского племени, полностью исчезнувшего с лица земли. Факт истребленного народа придавал слову «йемасси» оттенок значимости. Последнее сражение между белыми поселенцами и индейцами происходило как раз на нашем острове, на северной оконечности Мелроуза. Коллетонское ополчение, атаковав ночью, застигло индейцев врасплох. Многие из них погибли, не успев даже проснуться. На тех, кто сумел спастись, устроили охоту с собаками; их всю ночь гнали по лесу, словно оленей. К рассвету ополченцы вытеснили индейцев на песчаные речные отмели, а потом стали загонять в воду. Там их убивали с помощью мечей и мушкетов, не щадя ни женщин, ни детей. Однажды, когда мы с Люком и Саванной искали наконечники стрел, я наткнулся на небольшой череп. Внутри глухо позвякивала мушкетная пуля. Я стал доставать череп из густого подлеска, и пуля выкатилась из ротовой щели.
Теперь мы шли мимо великолепных белых особняков, выстроившихся вдоль улицы Приливов. Мы и не подозревали, какие чудовищные планы зарождаются в одном из них; его владелец, Рис Ньюбери, стоял на крыльце и смотрел в сторону реки. Мы помахали ему. Это был самый могущественный человек в Коллетоне. Блестящий юрист, владелец единственного городского банка, обширных земель вокруг Коллетона и вдобавок председатель городского совета. Здороваясь с Рисом Ньюбери, мы словно соглашались со своим будущим и с планами этого неистового городского мечтателя. С простодушными улыбками мы приветствовали… падение клана Винго.
Похоронное бюро Уинтропа Оглтри находилось в самом конце улицы Приливов, в большом обветшалом здании викторианской архитектуры. Здесь он и готовил покойников к погребению. Оглтри ждал нас в вестибюле. Он был одет в темный костюм. Его руки лежали на животе — поза вынужденного благочестия. Высокий тощий человек с лицом цвета козьего сыра, который надолго оставили на столе. В вестибюле пахло искусственными цветами и молитвами, оставшимися без ответа. Уинтроп Оглтри поздоровался с нами. Его голос звучал одновременно елейно и замогильно, отчего казалось, что этому человеку уютно лишь в обществе мертвых. Он выглядел так, словно сам два или три раза умирал с целью прочувствовать все тонкости дела, которым занимался. Лицом Уинтроп Оглтри напоминал вампира-неудачника, которому никак не удавалось всласть насосаться крови.
— Уинтроп, я сразу же перейду к делу, — официальным тоном заявила бабушка. — Мне известно, что вскоре после своего шестидесятилетия я умру. Не хочу создавать своим близким лишних проблем. Я намерена выбрать самый дешевый гроб, какие имеются у вас на складе. Прошу обойтись без завлекающих уловок и не пытаться продать мне ящик ценой в миллион долларов.
Своим видом мистер Оглтри дал понять, что бабушкины слова его задели и обидели, однако ответ владельца был мягким и выдержанным.
— Ах, Толита, Толита. Смысл моей работы — наилучшим образом служить вашим интересам. Мне и в голову не приходило пытаться кого-то уговаривать и заставлять что-то покупать. Я лишь отвечаю на ваши вопросы и предлагаю свои услуги. Но я не знал, что вы больны. Судя по вашему виду, вы проживете не меньше тысячи лет.
— Это было бы ужасно. — Бабушка посмотрела в зал, где в открытом гробу лежал покойник. — Это никак Джонни Гриндли?
— Да, он отошел в мир иной вчера утром.
— Быстро же вы работаете, Уинтроп.
— Стараюсь изо всех сил, Толита. — Мистер Оглтри смиренно наклонил голову. — Он прожил достойную жизнь христианина, и я горжусь привилегией подготовить его к погребению.
— Бросьте, Уинтроп, Джонни был отъявленным сукиным сыном.
Бабушка подошла к гробу и стала вглядываться в восковое, нечеловеческое лицо покойника. Мы тоже окружили гроб.
— Кажется, что он спит, — горделиво заметил мистер Оглтри. — Вы согласны, Толита?
— Не-а. Мертвый как пень, — отозвалась бабушка.
— Ну уж нет, — оскорбился мистер Оглтри. — Усопший выглядит так, будто вот-вот встанет и начнет насвистывать марш Джона Филипа Сузы. Обратите внимание на выразительность его черт. Присмотритесь — и заметите намек на улыбку. Вы не представляете, до чего трудно создать улыбку на лице человека, умершего от рака. Я говорю не о фальшивой гримасе — ее соорудит кто угодно. Но естественная улыбка на лице покойника — такое по силам только художнику.
— Запомните, Уинтроп, когда я отпрыгаю свое — никаких улыбок на моем лице, — распорядилась Толита. — Не желаю выглядеть как смазливая улыбающаяся вертихвостка, на которую будут глазеть все, кому не лень. И прошу пользоваться моими косметическими средствами, а не вашей дешевкой.
Мистер Оглтри, проглотив новую обиду, выпрямился во весь рост.
— Толита, у меня нет привычки скупиться на грим.
— Хочу быть красивой, — продолжала Толита, пропуская его слова мимо ушей.
— Сделаю вас просто восхитительной, — пообещал мистер Оглтри, вновь смиренно опустив голову.
— Бедняга Джонни Гриндли, — вздохнула Толита, со странной нежностью глядя на покойного. — Знаете, ребята, я помню день, когда Джонни родился. Это было в доме его матери на Хьюджер-стрит. Мне тогда было восемь лет, но вижу все очень ярко, будто прошло четверть часа. Единственная моя странность: до сих пор ощущаю себя восьмилетней девочкой, запертой в старом теле… Джонни с самого младенчества был уродлив как черт.
— Он прожил полноценную жизнь, — пропел мистер Оглтри; его голос звучал внушительно, как органный хорал в тональности ре-бемоль мажор.
— Уинтроп, он ни разу не сделал ничего из ряда вон выходящего, — возразила Толита. — А теперь проводите меня к образцам.
— Я уже знаю, что вам подойдет, — заверил мистер Оглтри.
Он повел нас по винтовой лестнице на второй этаж. Мы миновали часовню непонятной религиозной принадлежности и оказались в зале с гробами всех видов и размеров. Мистер Оглтри уверенно направился к гробу цвета красного дерева, стоявшему в центре зала. Хозяин выразительно постучал по стенке гроба и торжественно произнес:
— Толита, вам незачем искать что-то еще. Это оптимальный гроб для женщины с вашим положением в обществе.
— А где сосновые гробы? — Бабушка оглядела зал. — Не хочу загонять своих близких в долги.
— Никаких проблем. У нас великолепная система рассрочки. Вы платите несколько долларов в месяц; когда наступит момент стяжать свои награды на небесах, вашей семье не придется тратить ни цента.
Толита придирчиво рассматривала гроб. Она водила рукой по шелковой обивке внутренней части. Я приблизился к другому гробу. На внутренней стороне крышки вышивка по шелку изображала Христа и апостолов на Тайной вечере.
— Что, нравится? Согласен, потрясающий гроб, — сказал мистер Оглтри. — Обрати внимание, Том, среди апостолов нет Иуды. Думаю, каждому приятно быть похороненным с Иисусом и его сподвижниками. Изготовители гроба мудро рассудили: в последнем пристанище доброго христианина Иуде не место.
— Мне он очень нравится, — признался я.
— Безвкусица, — прошептала Саванна.
— А мне больше по вкусу гроб «Молящиеся руки», — подал голос Люк с другого конца зала.
— Я заметил, Люк, что эту модель предпочитают методисты, — подхватил довольный мистер Оглтри. — Однако он подходит для приверженцев любых религий. Ведь молящиеся руки могут быть и у буддиста, и у мусульманина. Улавливаешь мою мысль? Только я сомневаюсь, что Толите в месте последнего упокоения требуется картинка. Она всегда предпочитала элегантную простоту.
— Обойдемся без комплиментов, — отрезала бабушка. — Сколько стоит тот гроб, в центре зала?
— Обычно мы просим за него тысячу долларов, — сообщил хозяин заведения, понизив голос. — Но поскольку вы являетесь другом семьи, готов продать вам его за восемьсот двадцать пять долларов шестьдесят центов, плюс налог.
— Надо все взвесить, Уинтроп. Можно нам тут остаться и обдумать? Как-никак, приобретение серьезное, хочется обсудить с внуками.
— Конечно. Отлично вас понимаю. Как раз хотел вам это предложить. Я буду внизу, у себя в кабинете. Если вам все-таки не подойдет ни один из моих образцов, у меня есть специальный каталог заказов по почте. Там перечислены все виды гробов, какие выпускаются в Соединенных Штатах.
— А сколько стоит самый дешевый гроб из тех, что у вас есть?
Уинтроп Оглтри фыркнул, будто намеревался высморкаться, затем высокомерно проследовал в дальний неосвещенный угол зала, где с оттенком отвращения дотронулся до невзрачного гроба, цвет которого напоминал цвет ружейного ствола.
— Вот этот мы продаем за двести долларов. Но, Толита, я бы ни за что не пожелал женщине с вашей репутацией быть похороненной в таком гробу. Они существуют лишь для безродных бродяг и самых бедных негров. Надеюсь, вы не хотите ставить своих близких в неловкое положение. Каково им будет, когда вас увидят в подобном ящике?
Хозяин посмотрел на бабушку так, словно та предложила закопать ее по шею в куриный помет. Низко поклонившись, он ушел, оставив нас совещаться.
— Меня тошнит от одной мысли, что этот идиот увидит меня совсем голой, — заявила бабушка, когда шаги мистера Оглтри стихли.
— Какой стыд, — согласилась Саванна. — Мы ему этого не позволим. Даже подглядывать не дадим.
— Но покойник должен быть голым, иначе как резать вены и выпускать кровь? Мне, конечно, будет уже все равно, однако я бы предпочла, чтобы моим телом занимался не Уинтроп Оглтри, а кто-нибудь другой. Добавьте к его голосу немного уксуса, и можно заправлять салат «Цезарь». Стоит лишь заикнуться о собственном выборе, и у него на несколько дней портится настроение… Ну-ка, держите.
Бабушка достала из сумочки портативный фотоаппарат «Брауни» и вручила Люку.
— Что ты задумала, Толита? — удивился Люк.
Бабушка молча пододвинула стул к первому гробу, предложенному мистером Оглтри. Она осторожно сняла туфли и встала на сиденье. Мы так же молча смотрели. Толита улеглась в гроб, словно это была верхняя полка в спальном вагоне первого класса. Она пошевелила пальцами ног, затем попыталась вытянуться во весь рост. Поелозив немного, Толита закрыла глаза и замерла.
— Пружины никуда не годятся, — наконец изрекла она.
— Но это же не матрас, — резонно возразила Саванна. — Гроб не кровать в номере отеля.
— А ты-то откуда знаешь, какие матрасы у тамошних кроватей? — огрызнулась Толита. — За эту штуку придется выложить немалые деньги. За такую сумму я могу рассчитывать на комфорт. И потом, мне в нем лежать не день и не два.
— Ты лучше поскорее вылезай, — взмолился я, подбегая к окну. — Вдруг тебя заметят. Нам всем тогда влетит.
— Как я выгляжу? — поинтересовалась Толита, не обращая внимания на мои страхи.
— Потрясающе, как всегда, — заверила Саванна.
— Я спрашиваю, как выгляжу в этом гробу, — пояснила бабушка, по-прежнему не открывая глаз. — Платье удачно подходит к этому цвету? Или лучше пурпурное, которое в прошлом году я надевала на Пасху в Гонконге?
— В прошлом году мы отмечали Пасху здесь, а не в Гонконге, — напомнил ей Люк.
— Да, конечно. Все-таки это платье смотрится благородней. Терпеть не могу, когда покойницы выглядят как разряженные шлюхи. Люк, сделай несколько снимков.
— Не могу, Толита. Здесь нельзя фотографировать.
— Послушай, мальчик, я не потрачу ни цента на этот ящик, пока не увижу, как в нем смотрюсь. Разве одежду покупают без примерки?
Люк пожал плечами и послушно запечатлел бабушку под разными углами.
— Толита, немедленно вылезай из гроба. Сюда поднимается миссис Бланкеншип, — почти закричал я.
— Плевать мне на эту старую суку. Мы с ней вместе учились в школе. Как была серостью, так и осталась. А теперь слушайте меня внимательно. Хочу, чтобы волосы мне укладывала Нелли Рей Баскинс и ни в коем случае — слышите? — ни в коем случае не Вильма Хочкисс. Ей можно позволить расчесывать волосы, но не больше. Скажете Нелли Рей, что я просила сделать одну из новых французских причесок. Я недавно о них читала. Пусть после моей смерти людям будет о чем посплетничать. И еще… хоть кто-то из вас догадался записать? Вы вечно все забываете… Пусть Нелли Рей покрасит мои волосы в рыжий цвет.
— Рыжий? — удивленно воскликнула Саванна. — У тебя будет дурацкий вид. Это не твой цвет. Ты будешь выглядеть неестественно.
Толита лежала на атласной подушке и по-прежнему не открывала глаз.
— В детстве у меня были красивые рыжие волосы; конечно, не такой тошнотворный медный цвет, как у девчонки Толливер, что живет на Бернчёрч-роуд. В пятнадцать лет я срезала локон и сохранила его. Так что будет с чем сравнить. Нелли Рей хорошо красит волосы. Не то что Вильма; той и пасхальное яйцо нельзя доверить. И потом, Саванна, какой покойник выглядит абсолютно естественно? Капелька веселья, думаю, не помешает.
— На похоронах не веселятся, — возразила Саванна. — Ты лучше выбирайся, пока мистер Оглтри не вернулся.
— А как мой рот? — допытывалась Толита. — Думаю, в самый раз. Люк, сделай еще один снимок. И запомните: не дай бог этот болван Оглтри растянет мне рот до ушей! Терпеть не могу его дешевки вроде «Счастлива упокоиться в Иисусе», и все такое. Хочу выглядеть серьезной и благородной, как вдовствующая королева.
— Кто вдовствующая королева? — удивился я.
— Точно не помню. Дома посмотрю в толковом словаре. Но именно так я желаю выглядеть. Саванна, девочка, достань из моей сумки пудреницу. Проверю, все ли в порядке с макияжем.
Саванна запустила руку в громадную бабушкину сумку, выловила изящную золотую пудреницу и подала ее нашей временно усопшей бабушке. Толита раскрыла пудреницу и принялась разглядывать себя в круглое зеркальце. Она припудрила нос и щеки. Затем громко щелкнула крышкой, вернула пудреницу Саванне и вновь закрыла глаза.
— Великолепно. Я всегда знаю меру. Люк, дружок, сними меня еще раз. Зарубите себе на носу, губная помада должна быть только такого оттенка. У Оглтри помада, которой лишь пожарные машины красить. Ему надо запретить подводить губы всем, кроме ниггеров.
— Сюда идут! — Я заметался, указывая на дверь. — Толита, ну пожалуйста, вылезай из гроба.
— Том, истеричность мальчику не к лицу.
— Толита, нельзя говорить «ниггер», — упрекнула бабушку Саванна. — Это дурное слово.
— Ты права, моя принцесса. Больше не буду.
— Сюда идут, — прошептал Люк, наклонившись над бабушкиным ухом. — Пожалуйста, заканчивай с этим.
— Ха-ха-ха, — захихикала Толита. — Вот будет здорово. Пробные похороны.
В зал вплыла величественная и любопытная Руби Бланкеншип. Ее седые волосы торчком стояли на голове, глаза напоминали две изюмины на раскисшем пирожном. Она была массивной женщиной с крупными формами. При виде Руби сердца ребятишек мгновенно наполнялись ужасом. В Коллетоне ее считали чем-то вроде нечистой силы. Эта пожилая женщина ненавидела детей и за многие годы довела ненависть до уровня искусства. Помимо неприязни к детям Руби была известна своим непомерным любопытством к здоровью горожан. Она постоянно толклась в больнице и похоронном бюро. Если где-то случался пожар, ее приходилось оттаскивать силой. Дома и в машине у нее стояло «полицейское радио»; неудивительно, что Руби первой узнавала обо всех происшествиях, включая самые ужасные, и появлялась там почти одновременно с полицией.
Миссис Бланкеншип встала в проеме.
— А что здесь делают Винго? — властным тоном спросила она, сверля нас взглядом. — Насколько я знаю, в вашей семье никто не умер.
Мы не успели и рта раскрыть, как Руби заметила в гробу Толиту. Бабушка лежала, как настоящая покойница.
— Это что же, скоропостижная смерть? — удивилась миссис Бланкеншип. — Я ничего не слышала.
Игнорируя наше присутствие, она подошла к гробу и принялась внимательно разглядывать бабушку.
— Посмотри, какую идиотскую улыбку сотворил вашей бабушке этот дурень Оглтри, — сказала она, обращаясь к Люку и тыча в него костлявым указательным пальцем. — Теперь весь город будет скалиться. Но вообще-то старина Уинтроп постарался. Ваша бабуля выглядит естественно. Вы согласны, ребята? Почти как живая.
— Да, мэм, — отозвался Люк.
— От чего она умерла?
— Неизвестно, мэм.
В голосе Люка звучало неподдельное горе, в глазах застыла обращенная к нам мольба о помощи. Мы с Саванной пожали плечами, демонстрируя свое неведение. Саванна отошла к окну и уставилась на реку. Ее плечи вздрагивали. Моя сестра с трудом сдерживала истеричный смех. Я же был по-настоящему напуган бабушкиным трюком и не мог оценить всю комичность ситуации.
— Как прикажешь это понимать? — рассердилась миссис Бланкеншип. — Она скончалась от сердца? Или от какой-нибудь формы рака, который подцепила в Африке? Или от печени? Держу пари, от печени. Ваша бабушка любила крепко заложить. Хотя вы-то не в курсе. Она бросила вашего дедушку в самый разгар Великой депрессии. Хорошо помню тот день, когда она уехала. Мне пришлось стряпать еду вашему деду. Думаю, теперь ей придется объяснить Господу, почему она бросила законного мужа. Кстати, когда похороны?
— Точно не знаю, мэм, — пробубнил Люк.
— Ты не знаешь, когда будут предавать земле твою бабушку?
— Совершенно верно, мэм.
— А когда она умерла?
— Прошу, мэм, не надо вопросов. Мне очень тяжело говорить. Люк закрыл лицо руками; его плечи тряслись от едва сдерживаемого смеха.
— Не расстраивайтесь, молодой человек, — покровительственным тоном произнесла миссис Бланкеншип. — Смерть — естественное явление. В свое время за каждым из нас прискачет черный всадник, чтобы препроводить к месту Страшного суда. В наших силах должным образом подготовиться. Понимаю причину вашей грусти. Наверное, вы думаете, что душа вашей бабушки горит в адском пламени. Но такова была ее воля. Она сама выбрала жизнь грешницы. Пусть наши земные жизни протекают достойно. Давайте-ка я угощу вас жевательной резинкой.
Миссис Бланкеншип извлекла из бумажника упаковку «Джуси фрут» и вытащила из нее три желтых прямоугольничка.
— Пожуйте резинку. Это поможет вам не плакать и освежит дыхание. Я заметила, что нынче у многих детей скверно пахнет изо рта. И все потому, что матери учат их чистить зубы, но забывают, что наш язык тоже нуждается в чистке. Я не сошла с ума, нет, дети. Спасибо моей мамочке. Она научила меня чистить язык не менее тщательно, чем зубы.
Миссис Бланкеншип протянула желтый прямоугольничек Люку, и тут бабушка схватила ее за руку. Толита села в гробу, взяла резинку, развернула, отправила белесую пластиночку к себе в рот и улеглась снова, медленно двигая челюстями.
Несколько секунд в зале царила мертвая тишина. Затем Руби Бланкеншип с воплем бросилась к двери. Судя по ее шагам, она перепрыгивала через три ступеньки.
Ухватившись обеими руками за стенку гроба, Толита приподнялась и лихо спрыгнула вниз. Потом столь же проворно надела туфли, дьявольски улыбаясь.
— Выбираемся через черный ход, — скомандовала она.
Снизу доносились истеричные возгласы миссис Бланкеншип. Она пыталась рассказать Уинтропу Оглтри об увиденном кошмаре, но с перепугу утратила связность речи. Мы вслед за бабушкой спустились по узкой черной лестнице и вышли в окаймленный кирпичом садик позади похоронного бюро. Там мы все четверо повалились в траву и принялись хохотать до боли в животе. Толита дрыгала ногами в воздухе, невольно заставляя нас лицезреть ее панталоны. Мы с Саванной уткнулись ртами в плечи друг друга, стараясь приглушить смех. Люк беззвучно трясся, как вымокший щенок. Зато смех Толиты, напоминавший звон колокольчика, вырывался на улицу и заставлял прохожих вертеть головами.
В промежутках между всхлипываниями мы расслышали бабушкину просьбу:
— Утихомирьте меня. Пожалуйста, остановите меня.
— Зачем? — едва сумел спросить я.
Прошло полминуты, прежде чем она прошептала:
— Когда я так веселюсь, то писаюсь прямо в штаны.
От такого признания я сразу же стих, однако Саванна с Люком захохотали еще пуще.
— Прошу, Толита, не намочи штаны. Ты ведь моя бабушка.
Мой умоляющий голос и достоинство, с каким были произнесены эти слова, вызвали у Толиты новый припадок смеха. Ее тощие ноги опять задрыгались над головой, словно лапки раненой букашки. Солнце освещало ее аккуратные белые панталоны.
— Толита, опусти ноги, — продолжал я. — Мне и так уже видно твое белье.
— Я сейчас обмочусь. Честное слово, обмочусь. Господи, мне не стерпеть, — вскрикивала Толита.
Ей все же удалось подняться и забежать за куст азалии. Там бабушка сдернула панталоны и зашлась в новом приступе. По ее щекам текли слезы, а струя мочи шумно орошала несчастный куст.
— Боже милостивый! — воскликнул я. — Наша бабушка в самом центре города поливает кусты.
— Тише ты, мальчишка, — шикнула Толита, восстанавливая дыхание. — Чем болтать, лучше подай мне туфли.
Бабушка вновь надела панталоны. Когда она вышла из-за куста, это была прежняя Толита с величественным лицом и безупречной осанкой. Со стороны похоронного бюро все еще слышались вопли Руби Бланкеншип, наполнявшие собой гулкие коридоры викторианского особняка.
А мы пустились по улице Приливов в обратный путь. Мистер Фрукт снова остановил машину, когда мы переходили через его перекресток.
