Глава 9
Весной моя мать часто прикалывала к волосам гардении. Когда она входила к нам в комнату, чтобы поцеловать и пожелать спокойной ночи, цветок казался белой драгоценностью, похищенной из королевской оранжереи. Через какое-то время гардения отцветала; ее лепестки устилали землю, а воздух наполнялся сладостным ароматом увядания. Мы знали, что скоро наступит время роз. Череду весенних и летних дней мы узнавали по смене цветов в материнских волосах. Женщина, прикалывающая цветок к волосам… я и сейчас замираю от неописуемой интимной красоты этой сцены. Этот чувственный жест олицетворяет для меня всю печаль и скорбь покинутых матерей.
Так случилось, что эта очаровательная и невинная привычка матери преподнесла мне первый незабываемый урок обескураживающей жестокости людей из местного «высшего слоя». Затем были другие уроки, но ни один не ранил меня так сильно, как тот. Я запомнил его во всех подробностях.
Отправляясь по магазинам, мать каждый раз прикалывала к волосам гардению. Она редко набирала много товара, но ей нравился сам процесс: любезности, сопровождающие покупки в маленьких городах, обмен комплиментами через прилавок, оживленные сплетни владельцев лавочек, сами улицы, где почти каждый что-нибудь продавал. В такие дни, отправляясь в Коллетон, мать тщательно одевалась. Шагая по улице Приливов, Лила Винго знала, что является самой красивой женщиной в городе. Я любил наблюдать, как она идет, с каким уважением мужчины на нее смотрят. Женщины обычно оборачивались ей вслед. Они без восторга следили, как мать на мгновение останавливается возле витрин, любуется своим отражением и наслаждается проявленным к ней вниманием. Матерью двигала безошибочная интуиция, внешним выражением которой была безупречная внешность.
Майским утром 1955 года, с гарденией в волосах и искусно наложенным макияжем, мать вошла в магазин одежды Сары Постон.
— Доброе утро, — поздоровалась она с Изабель Ньюбери и Тиной Бланшард, которые выбирали себе платья для весеннего бала в Коллетонской лиге.
Обе женщины вежливо ответили на ее приветствие. Мать сняла со стойки платье, на которое у нее не хватало денег, и направилась в дальний конец зала, в примерочную. Саванна проследовала за ней. Мы с Люком в этом время глазели на удочки в скобяном магазине Фордема. Надев платье, мать услышала, как Изабель Ньюбери сказала подруге:
— Меня бы ничуть не удивило, если бы Лила явилась на бал с розой в зубах и прищелкивала бы пальцами, как танцовщица фламенко. У нее прирожденный талант на экстравагантности сомнительного вкуса. Я бы с удовольствием вырвала у нее из волос эти цветочки и научила бы делать маникюр.
Изабель Ньюбери не видела, как мать и моя сестра прошли в примерочную. Саванна вопросительно поглядела на мать, но та лишь улыбнулась и приложила палец к губам. Мать повернулась к зеркалу и критически оглядела свое отражение, затем вытащила из волос гардению и бросила в мусорную корзинку. Следующим этапом было внимательное изучение собственных ногтей.
Мать и Саванна пробыли в примерочной целый час. Мать делала вид, будто никак не может решить, покупать ей платье или нет, хотя прекрасно знала, что оно ей не по карману. Впоследствии Лила Винго никогда не украшала свои волосы цветами. И с тех пор за все наше продолжительное детство мать ни разу не пригласили на бал. Я скучал по гардениям и по тем моментам, когда мать проходила мимо, а я ловил сладостный терпкий аромат цветов, привлекающий пчел и восторженных сыновей. Сегодня, стоит мне почувствовать запах гардении, я сразу начинаю думать о матери так, как думал в детстве. А мысли о женских ногтях поднимают во мне волну ненависти к Изабель Ньюбери, по сути укравшей цветы из волос моей матери.
Клан Винго состоит из людей двух типов. Есть Винго смиренные; мой дед служил тому наглядным примером. Всю жизнь он прощал соседям большие и малые поступки, совершенные против него. Но есть и другие Винго, способные десятки лет таить в себе злость. Этот тип Винго доминирует в клане, героически храня генетическую память обо всех несправедливостях. Если кто-то хоть раз схлестнется с Винго этого типа, месть ему обеспечена на поколения вперед. Винго этого типа наследовали обиды и оскорбления, нанесенные их родителям; вражда и месть переходили из поколения в поколение, впитываясь в плоть и кровь. К Винго этого типа принадлежу и я.
Стоя за штурвалом рыбачьей лодки, отец часто просвещал нас относительно нашего кланового наследия. Я не раз слышал от него:
— Если не можешь побить своего врага в школе, выжди двадцать лет и расправься с его женой и ребенком.
— То есть для достижения цели все средства хороши? — уточняла Саванна, повторяя излюбленную фразу нашей матери.
— Людей, Саванна, надо уметь ставить на место. Иначе они так обнаглеют, что будут плевать тебе в физиономию.
— Мама не разрешает нам драться, — заявил я.
Отец расхохотался.
— Мама не разрешает! Ваша мама! Эта дамочка — настоящая потрошительница. Если будете разевать рот, она вырвет у вас сердце и съест его на ваших глазах, — с искренним восхищением добавил отец.
Через год после судьбоносного похода в магазин одежды мне вновь напомнили о гардениях. Я шел из школьной столовой к шкафчику с вещами и наткнулся на Тодда Ньюбери и троих его дружков. Все показывали пальцами на мои ноги. Тодд был единственным сыном Изабель и Риза Ньюбери и вел себя с заносчивостью, весьма характерной для единственных в семье отпрысков. Родители тряслись над ним и потакали во всем. Остальные трое были ему под стать — такие же безмозглые, хотя и с подвешенными языками. У Дики Диксона и Фарли Бледсоу отцы работали в банке, которым заправлял Ньюбери-старший. Марвин Грант был сыном юриста того же банка. Всех их я знал с раннего детства.
— Шикарные у тебя башмаки, Винго, — начал Тодд, когда я с ним поравнялся.
Остальные засмеялись.
Я посмотрел на свои теннисные туфли: ни старые, ни новые, однако порванные во многих местах.
— Рад, что они тебе нравятся, Тодд, — ответил я, и троица загоготала еще громче.
— У них такой вид, будто ты снял их с ног мертвого ниггера, — продолжал Тодд. — Даже издали чую их вонь. У тебя что, нет лоферов?
— Есть. Только дома.
— Решил приберечь для весенней пахоты? — хмыкнул Ньюбери-младший. — Да у тебя никогда в жизни не было настоящих лоферов.
— Мой отец говорит, что вам и на копченые кости для супа денег не хватает, — вставил Фарли Бледсоу. — Как же вам наскрести на пару «Басс виджанс»? Верно, Винго?
— Я же сказал, Фарли, мои лоферы дома. Мне не разрешают надевать их в школу.
— Обманщик ты, Винго, — поморщился Тодд. — Все вы, речные крысы, отъявленные вруны. Моя мама считает, что люди Винго — самый низший вид белого человека. Судя по всему, она права.
Тодд достал из кошелька пятидолларовую бумажку и бросил мне под ноги.
— Бери, Винго. Конечно, лоферы на такие деньги не купишь. Но ведь у тебя они уже есть, мистер лжец? А на новые теннисные туфли хватит. Хоть нос зажимать не придется от твоих вонючих ног.
Я нагнулся, поднял купюру и вернул ее Тодду.
— Спасибо, Тодд, но мне не надо твоих подачек.
— Я хотел поступить как христианин, Винго. Верующие должны помогать нищим.
— Забери свои деньги. Положи их туда, откуда вынул. По-хорошему прошу.
— Эта бумажка побывала у тебя в руках, речное дерьмо, — нагло заявил Тодд. — Теперь я к ней не притронусь. Еще не хватало подцепить твоих микробов.
Дружки поддержали его хохотом.
— Если ты не засунешь эту бумажку в свой кошелек, я тебя заставлю ее съесть.
По реакции Тодда Ньюбери я понял, что впервые в жизни повел себя как смелый парень.
— Нас четверо, Винго, — произнес он. — Тебе одному не справиться.
— Ничего, справлюсь, — заверил я.
Я охладил пыл Ньюбери-младшего, трижды раскроив ему лицо. Он сполз вниз, сел и заплакал, отчаянно поглядывая на дружков и удивляясь, почему те не кинулись на меня.
— Проучите его. Он разбил мне лицо, — причитал Тодд, однако троица благоразумно отошла подальше.
— Ешь свои деньги, Тодд, не то еще врежу, — пообещал я.
— Не посмеешь, речное дерьмо, — закричал Тодд.
Я опять ударил.
Когда один из подоспевших учителей схватил меня за шиворот, Ньюбери-младший послушно жевал пятидолларовую бумажку. Учитель потащил меня в кабинет директора.
О нашей стычке с Тоддом быстро узнала вся школа. Его кровь запачкала мою белую футболку, так что отпираться перед Карлтоном Роу, директором школы, было бесполезно.
Мистер Роу был худощавым блондином. В колледже он увлекался спортом. Человек этот обладал чувством юмора, но легко выходил из себя. Он относился к числу редких педагогов, вся жизнь которых сосредоточена на школьных делах. Он просто не мог допустить, чтобы в коридорах его заведения мальчишки дубасили друг друга. До этого дня никаких осложнений с директором у меня не возникало.
Мистер Роу дождался, когда приведший меня учитель покинет кабинет.
— А теперь, Том, выкладывай, как дело было, — начал он.
— Тодду не понравилась моя обувь, — глухо отозвался я, глядя в пол.
— И тогда ты его поколотил.
— Нет, сэр. Он назвал нашу семью речным дерьмом и дал мне пять баксов на новые теннисные туфли.
— И тогда ты его поколотил.
— Да, сэр. Тогда я ему врезал.
За стеной послышался шум, затем дверь распахнулась и в кабинет ворвался Тодд Ньюбери. Он прижимал к губам окровавленный платок.
— Советую вам сурово наказать его, мистер Роу. Лучше всего отстегать розгами, тогда живого места не останется. Я позвонил папе. Он собирается обратиться в полицию.
— В чем дело, Тодд? — спросил директор. — Я тебя не вызывал.
— Я стоял возле шкафчика с вещами. Вдруг этот Винго набросился на меня сзади. У меня есть три свидетеля. Они могут подтвердить.
— Что ты сказал Тому? — обратился мистер Роу к Ньюбери-младшему, устремив на него свои бесстрастные карие глаза.
— Да я вообще его не трогал. Нужен он мне больно. Надеюсь, Винго, в школе для трудновоспитуемых тебе понравится больше.
В это время на директорском столе затрезвонил телефон. Продолжая глядеть на Тодда, мистер Роу снял трубку. По первым словам я понял, что звонит школьный инспектор.
— Да, мистер Эймар, я в курсе случившегося, — произнес директор. — Оба ученика у меня в кабинете… Нет… Если мистер Ньюбери хочет меня видеть, пусть приходит сюда. Это внутришкольное дело, мне незачем идти к нему в офис… Да, сэр, я поступлю как положено. Благодарю вас за звонок.
— Ты еще узнаешь, как связываться с Ньюбери, — прошипел мне Тодд. — Это я тебе обещаю.
— Замолчи, Тодд, — оборвал его директор.
— Не советую так говорить со мной, мистер Роу. Моему отцу это не очень понравится.
— Я велел тебе замолчать, Тодд. А теперь отправляйся на урок. С Томом я разберусь сам.
— Вы отшлепаете его этим веслом? — спросил Тодд, прижимая платок ко рту.
— Да, я отшлепаю его этим веслом.
Мистер Роу взял со стола деревянное весло.
Тодд злорадно ухмыльнулся и вышел из кабинета.
Размахивая веслом, мистер Роу приблизился ко мне. Он приказал мне нагнуться и обхватить руками щиколотки. Затем поднял весло, будто собирался разрубить меня пополам, после чего нежно ударил по заду; так нежно, как священник похлопывает по щеке ребенка, пришедшего на конфирмацию.
— Том, если ты еще раз устроишь в моей школе драку, обещаю, что сдеру с твоей задницы всю кожу. Если ты не найдешь иного способа заткнуть рот Тодду Ньюбери и снова сцепишься с ним — запорю до полусмерти. Ты меня понял?
— Да, сэр.
— Сейчас вместо тебя достанется географическому атласу. После каждого удара громко вопи. Пусть все думают, что я устроил тебе хорошую трепку. Потом я позвоню Рису Ньюбери и доложу, что исполосовал тебя вдоль и поперек.
Директор лупил веслом по обложке атласа, и я послушно орал. Тогда же, в кабинете мистера Роу, я решил стать школьным учителем.
Моей матери уже сообщили о драке с Тоддом, и она дожидалась моего возвращения. Прежде я видел ее разгневанной, однако в этот раз она просто не владела собой. Едва я вошел через заднюю дверь, на меня обрушился град материнских пощечин. Люк и Саванна пытались оттащить ее от меня.
— Что, маленький негодяй? Захотелось кулаками помахать? — кричала мать, продолжая хлестать меня по лицу. — Тогда дерись со мной. Если решил уподобиться разной швали, то и относиться к тебе буду как к швали. Вздумал позорить меня и нашу семью? Повел себя как отребье!
Мне не оставалось ничего иного, как юркнуть в нишу между плитой и холодильником.
— Прости меня, мама, — вопил я, закрываясь от ее ударов.
— Отпусти его. — Саванна пыталась сдержать материнские руки. — Директор и так отходил Тома веслом.
— Это было только начало. От меня он получит сполна.
— Мама, прекрати, — потребовал Люк. — Тодд Ньюбери получил за дело.
— Что подумают люди? Что я воспитываю своих сыновей головорезами? Дети из приличных домов будут вас сторониться.
— Мама, Тодд оскорбил нашу семью. Потому Том его и побил, — оправдывал меня Люк. — Я бы тоже так поступил.
— И что же такого сказал Тодд?
Материнская рука замерла в воздухе.
— Он назвал нас речным дерьмом, — объяснил я, ослабляя защиту.
— А ты, безмозглый остолоп, только подтвердил его правоту. И этот жалкий маленький паршивец — мой сын? Лучший ответ на любые оскорбления — игнорирование. Неужели до сих пор это не втемяшилось в твою голову? Если бы ты молча прошел мимо, все сразу бы поняли, что ты образованнее и воспитаннее, чем он. Ты бы показал себя безупречным джентльменом, каким я пытаюсь тебя сделать.
— Мама, ты опять выражаешься как президент «Дочерей Конфедерации», — вмешалась Саванна.
— Я хочу ходить по улицам Коллетона с гордо поднятой головой. А теперь все будут знать, что вместо порядочных молодых людей я вырастила каких-то бандитов.
— И ты согласна, чтобы этот сопляк Ньюбери говорил разные гадости о нашей семье?
Мать в отчаянии заплакала.
— Люди имеют право выражать свое мнение. Я верю в Четвертую поправку… или какая она там по счету. Каждый американец может думать, что ему угодно, и остальных это не касается. Все должны видеть: Винго слишком хорошо воспитаны, им нет никакого дела до сплетен, это ниже их достоинства.
— А мне есть дело, — сообщил я.
Мать влепила мне новую пощечину и закричала:
— Тогда прежде всего изволь считаться со мной. Ты у меня научишься себя вести, даже если придется забить тебя до полусмерти. Не хочу, чтобы ты поступал как твой отец, и не позволю. Слышишь?
— Ты сама сейчас поступаешь как отец, — заметила Саванна.
В доме вдруг стало очень тихо. Мать повернулась к своей единственной дочери.
— Запомни, Саванна, я поступаю единственным известным мне способом. В переходном возрасте сила понятна лучше слов. Это опасный период, в который вы все вступили. Если я не буду как следует муштровать вас, подгонять и подталкивать к верхней планке, тогда этот жестокий городишко сожрет вас живьем. И поганый мир сделает с вами то же самое. Думаете, мне не пришлось учиться на своих ошибках? Еще как пришлось. Посмотрите на меня. Кто я? Никто. Полное ничтожество. Жена ловца креветок, у которой ни гроша за душой, которая вынуждена жить в маленьком домишке на острове. Полагаете, я не в курсе, как в городе судачат обо мне и как на меня смотрят? Но я не позволю им одержать над собой верх.
— Ты слишком озабочена чужим мнением, — заключила Саванна. — И слишком стараешься быть тем, кем не являешься.
Я думал, что материнский гнев перекинется на Саванну, но мать лишь хмуро добавила:
— Я запрещаю вам решать проблемы на кулаках.
— Да пойми ты, мама, Том хотел, чтобы все поняли простую вещь, — сказал Люк. — Можно насмехаться над семьей Винго, но не везде и не всегда. Пусть себе считают, что Винго — дерьмо, но молчат об этом.
— Раз Винго дерутся, они и есть дерьмо. Джентльмены обходятся без рук.
— Том защищал твою честь, мама. Это тебе важно, что про тебя думают другие. Отцу все равно. Нам тоже, — рассуждал Люк.
— Мне не все равно, — возразил я.
Мать тут же повернулась ко мне.
— Если тебе не все равно, ты пойдешь со мной в дом Ньюбери и попросишь прощения у Тодда, как надлежит джентльмену. И у его матери тоже. Она сегодня звонила, и мне пришлось выслушать кучу гадостей.
— Так вот почему ты как с цепи сорвалась, — усмехнулась Саванна. — Значит, это из-за нее ты била своего сына? Из-за Изабель Ньюбери?
— Я не стану перед ним оправдываться, — отчеканил я. — Ты не заставишь меня извиняться перед этой гнидой. И никто не заставит.
Особняк семейства Ньюбери окружали черные дубы, придававшие улице Приливов некоторое сходство с загородной дорогой. Их дом стоял в центре квартала старинных зданий, некогда принадлежавших аристократии американского Юга — плантаторам; впоследствии Гражданская война навсегда обрубила питавшие их корни. Перед войной в особняке Ньюбери проходили тайные собрания сецессионистов, обсуждавших создание Конфедерации. Председательствовал на них Роберт Летельер — прапрадед Изабель Ньюбери. Впоследствии он погиб во время артиллерийской перестрелки, с которой началось сражение близ Тулафинни. В Гражданскую войну юнионисты захватили эстуарий Порт-Ройял, после чего быстро заняли Коллетон, и дом предка Изабель был реквизирован под военный госпиталь. Раненые солдаты-северяне (многим из них предстояла ампутация) вырезали свои имена на мраморных каминных досках и паркетных полах. Списки мучеников, «граффити» искалеченных, искавших хоть какое-то забвение от боли и от мыслей о своей дальнейшей увечной жизни. За старинной дверью с веерообразным окном над ней неразрывно сплелись история и трагедия. И вот в этом здании, под неслышимые стоны, проклятия и молитвы раненых янки, проходило детство Тодда Ньюбери.
Пока мы шли по песчаной дорожке к особняку Ньюбери, мать давала мне последние наставления по части великого искусства пресмыкательства перед дамой из высшего социального слоя.
— Прежде всего скажешь ей, что чувствуешь себя очень виноватым и сделаешь все, чтобы подобное никогда не повторилось. Тебе было настолько стыдно за свою выходку, что ночью ты не сомкнул глаз.
— Я спал как младенец и вообще не думал ни про какого Тодда.
— Тише ты! Не верти головой и слушай меня. Если будешь по-настоящему вежлив, миссис Ньюбери покажет тебе каминные плиты, где бедняги янки выцарапывали свои имена. Сам увидишь, что случается, если этих парней с Севера пустить в приличный дом. Они ведут себя как в конюшне. А все потому, что их плохо воспитывали. Ни один южанин не посмеет гадить в чужом доме.
Мы поднялись на фасадное крыльцо. На дубовой двери висело блестящее медное кольцо. Мать несколько раз ударила им, но несильно. Дверь откликнулась странным звуком — будто якорь царапнул по корпусу затонувшей лодки. Я стоял на залитой солнцем веранде, откашливался, теребил брючный ремень и переминался с ноги на ногу. Возможно, в моей жизни и бывали минуты похуже, только вот не припомню когда. Тут донеслись легкие шаги. Дверь открылась. На пороге стояла Изабель Ньюбери.
Я впервые оцепенел при виде женщины. У Изабель Ньюбери были тонкие бесцветные губы. Я сомневался, произносит ли такой рот что-нибудь, кроме слов раздражения и недовольства. У нее был острый правильный нос — пожалуй, единственная привлекательная черта. Миссис Ньюбери была скрыта полумраком прихожей, но я все равно видел, как ее нос брезгливо морщится, словно от нас исходит зловоние. У нее были светлые волосы, судя по всему крашеные.
Но сильнее всего меня поразил холодный блеск ее аквамариновых глаз и густая сеть мелких морщинок вокруг них. Эти морщинки тянулись к ее вискам, как солнечные лучики на детских рисунках. Ее лоб пересекали три глубокие морщины; они двигались, когда Изабель хмурилась. На лице Изабель Ньюбери запечатлелись следы всех бед и огорчений ее жизни, подтверждавшие, что эти события действительно происходили, равно как выцарапанные имена несчастных янки подтверждали их тяжкое пребывание в этом доме. Изабель была на год младше моей матери, и я впервые осознал, что люди старятся неодинаково. Мать с каждым годом становилась все красивее, и я принимал это как должное, думая, что так происходит со всеми женщинами. Но сейчас, онемевший и пристыженный, я вдруг раз и навсегда понял, почему Изабель Ньюбери не любит мою мать. Причина была отнюдь не в том, что мать — одна из Винго. Время рано и жестоко пометило Изабель всеми левыми перевязями и лапчатыми крестами своей нестираемой геральдики. В ее облике было что-то болезненное, некое гниение, которое начинается в сердце и постепенно выбирается на поверхность.
— Вы? — наконец подала голос хозяйка.
— Изабель, мой сын хочет вам кое-что сказать, — скороговоркой произнесла мать.
В ее голосе ощущались покаяние и надежда на прощение, словно это она расквасила физиономию Тодда Ньюбери.
— Да, мэм… миссис Ньюбери, — подхватил я. — Я очень переживаю из-за того, что вчера случилось, и хочу извиниться перед Тоддом и перед вами, миссис Ньюбери. Это я во всем виноват. Беру на себя полную ответственность за вчерашнюю драку.
— Поверьте, Изабель, Том был очень расстроен, — переняла эстафету мать. — Могу поклясться. Ночью он спать не мог. Даже меня разбудил и сказал: «Завтра обязательно пойду и попрошу прощения».
— Как трогательно, — процедила Изабель Ньюбери.
— А Тодд дома? — поинтересовался я. — Можно мне с ним поговорить?
— Сомневаюсь, что он этого хочет. Обождите здесь. Спрошу у него.
Хозяйка закрыла дверь. Мы с матерью остались на веранде, беспокойно поглядывая друг на друга.
— Какой замечательный вид, — восхитилась мать.
Она подошла к перилам; оттуда сквозь невысокие пальмы просматривался залив.
— Всегда мечтала жить в одном из таких особняков. Когда твой отец впервые привез меня в Коллетон, он пообещал мне, что разбогатеет и купит такой же дом. — Мать помолчала и со вздохом добавила: — Но даже если выловить всех креветок в здешних водах, на особняк денег не хватит.
— Могла бы и внутрь пригласить, — сердито заметил я.
— Не обращай внимания. Это пустяки. Просто от неожиданности она позабыла все свои учтивые манеры.
— Она это нарочно сделала, — упирался я, но мать думала о другом.
— Вот бы вечером усесться в кресло-качалку на такой веранде, пить чай со льдом и смотреть, как мимо течет городская жизнь.
— Я хочу домой.
— Домой пойдешь после того, как извинишься перед Тоддом. Мне до сих пор стыдно за твое вчерашнее дикарство.
Дверь вновь открылась. В сумраке прихожей миссис Ньюбери казалась призраком. Вид у нее был суровый. Она неторопливо вышла к нам.
— Моему сыну нечего сказать тебе, мальчик. — Слово «мальчик» прозвучало, как удар молотка. — Он выразил надежду, что ты покинешь наш дом как можно быстрее.
— Изабель, пожалуйста, позовите вашего сына. Всего на минутку. Том мечтает извиниться перед ним. Уверена, они останутся друзьями.
— Друзьями? Я не позволяю Тодду водиться с ребятами вроде вашего сына.
— Но, Изабель, — не унималась мать, — мы же с вами дружим. Мы давно знакомы. Я часто пересказываю Генри ваши шутки на заседаниях родительского комитета, и мы вместе смеемся.
— Да, Лила. Мы с вами давно знакомы. Коллетон невелик. Я знаю в городе почти всех, но далеко не все мне друзья. Если этот забияка еще раз тронет моего сына, я буду действовать по закону. Всего хорошего. Надеюсь, вы найдете обратную дорогу.
— Да. — В голосе матери появился металл. — Мы найдем обратную дорогу. Тем более что нас сюда не приглашали. До свидания, Изабель, и спасибо, что уделили нам время.
Вслед за матерью я спустился по ступенькам крыльца. Мать шла, бормоча себе под нос проклятия. С обеих сторон дорожки тянулась безупречно подстриженная лужайка. Мать была прирожденным иноходцем — скорость ее шагов точно соответствовала степени ее раздраженности. Мы свернули налево и тут же столкнулись с Рисом Ньюбери.
— Вы никак на пожар, Лила? — улыбнулся он.
— Здравствуйте, Рис, — нервно бросила мать.
— Что привело вас в наши края?
Тут Рис заметил меня и нахмурился.
— Вчера наши мальчишки немного повздорили. Вы, наверное, знаете об этом.
— Да уж, наслышан, — ответил мистер Ньюбери, мрачно на меня поглядывая.
— Так вот, я привела Тома попросить прощения. Он сам этого захотел. Я подумала, что ваш сын заслуживает хорошего к себе отношения.
— Чертовски мило с вашей стороны, Лила.
Взгляд Риса Ньюбери смягчился, однако в его стальных глазах я улавливал оттенок ярости.
— Да, Лила. Иногда мальчишки решают дела с помощью кулаков. Потому они и мальчишки.
— Нет, Рис, терпеть не могу, когда применяют силу. Вчера, после звонка директора, я из Тома всю душу вытрясла.
Мистер Ньюбери посмотрел на меня так, словно видел впервые в жизни или вдруг понял, что я заслуживаю его внимания.
— Знаешь, сынок, чтобы извиняться, надо обладать мужеством, — сказал он. — Не уверен, что даже мне его хватает.
— Вашему сыну тоже не хватает мужества, — заявил я.
— Как это понимать?
— Он не пожелал выйти и принять мои извинения. Передал через миссис Ньюбери, чтобы мы покинули ваш дом.
— Пойдемте со мной, — велел мистер Ньюбери.
Он зашагал к особняку.
Мы последовали за ним. Хозяин взбежал на веранду и скрылся внутри, не став нас дожидаться. Мы с матерью нерешительно потолкались на веранде, затем робко вошли в прихожую и остановились, ожидая, когда нас позовут. Пол был устлан большим ковром; в дальнем конце виднелась деревянная винтовая лестница цвета красного дерева.
— Восточный, — шепнула мне мать, указывая на ковер. — Привезен из восточной страны.
Потом она кивнула на люстру.
— Английская. Сделана в Англии. Я это помню еще по «Весеннему туру».
— Почему в «Весенний тур» не включат и наш дом? — попытался пошутить я.
— Потому что мы живем в дыре, — все так же тихо отозвалась мать.
— А почему мы с тобой перешептываемся?
— В гостях у Риса Ньюбери нужно вести себя пристойно.
— Так мы что, гости?
— Да. Он проявил любезность и пригласил нас.
Хлопнула задняя дверь. В прихожей появился мистер Ньюбери.
— Изабель отправилась за покупками. Но она просит вас чувствовать себя как дома. Лила, предлагаю вам обождать и чего-нибудь выпить, а я тем временем отведу Тома наверх и позову сына.
Хозяин взял мать под руку. Мы прошли через гостиную и оказались в комнате с роскошными деревянными панелями и стульями, обитыми кожей. От солнца их обивка нагрелась, и потому в комнате пахло, как в дубильной мастерской.
— Что будете пить, Лила? — спросил мистер Ньюбери. — Выбирайте, здесь есть напитки на любой вкус.
— Пожалуй, вино. Какой прекрасный у вас бар.
Мистер Ньюбери подал матери бокал вина и усадил в кресло возле камина.
— Располагайтесь, Лила. Мы скоро вернемся.
Голос у Риса Ньюбери был настолько густым, что его можно было выдавливать из тюбика.
— Маленький мужской разговор у меня в кабинете, — добавил он.
— Мне даже не выразить, насколько я вам признательна, Рис, — защебетала мать. — Вы проявили столько внимания! Это очень любезно с вашей стороны.
— Мне нравятся ребята с искоркой. Кажется, она есть и во мне, — смеясь, произнес Рис Ньюбери. — Следуй за мной, Том.
Каждый шаг мистера Ньюбери приподнимал брючины, обнажая носки и полоски мясистых белых ног. Он был плотно сложен, но двигался легко и почти бесшумно.
Мистер Ньюбери привел меня в свой кабинет. Одну стену целиком занимали книжные шкафы, за стеклами которых виднелись кожаные переплеты. Хозяин предложил мне стул возле письменного стола и отправился за Тоддом. Я читал надписи на корешках: «Сочинения Теккерея», «Сочинения Диккенса», «Сочинения Чарлза Лэма», «Сочинения Шекспира».
Когда оба Ньюбери вошли в кабинет, я по-прежнему изучал полки. Отец велел сыну сесть на стул напротив меня, а сам обошел стол и опустился в свое массивное кресло. Он раскрыл сигарный ящик, взял сигару, зубами откусил конец, а затем чиркнул золотой зажигалкой, вынутой из кармана пиджака.
— Итак, ты собирался что-то сказать моему сыну, — обратился ко мне мистер Ньюбери.
Я посмотрел на Тодда и оторопел. У него распухли губы, под правым глазом красовался здоровенный синяк. Теперь понятно, почему он отказался со мной встретиться.
— Тодд, я хочу извиниться перед тобой, — начал я. — Мне ужасно стыдно за то, что я сделал. Больше такого не повторится. Надеюсь, мы пожмем друг другу руки и станем друзьями.
— Ни за что не пожму твою руку, — ответил Тодд, глядя на отца.
Мистер Ньюбери выпустил в мою сторону облачко голубоватого дыма.
— За что ты ударил моего сына, Винго?
Тодд вскочил со стула.
— Пап, они с братом подкараулили меня в школьном дворе. Я просто гулял, думал о своем, как вдруг его брат налетел на меня сзади, а этот начал бить по лицу.
— Почему же твой брат не пришел извиняться? — поинтересовался мистер Ньюбери. — Терпеть не могу, когда двое на одного.
— Зачем ты обманываешь отца, Тодд? — возмутился я. — Люка там и близко не было. И потом, Люк бы с тобой мигом справился, без моей помощи. Сам знаешь.
— Сын, ты говоришь правду? — Мистер Ньюбери выжидательно смотрел на Тодда.
— Если хочешь верить этой гадине, а не своему сыну — пожалуйста. Мне все равно.
— Мистер Ньюбери, — вмешался я, — вчера Тодд назвал мою семью речным дерьмом.
— Тодд, что-нибудь было сказано о его семье.
Тодд дико озирался по сторонам.
— Я просто подразнил его немного, — буркнул он.
— Как? С помощью слов «речное дерьмо»?
— Вроде да. Точно не помню.
Вопрошающий взгляд мистера Ньюбери переместился на меня.
— Ты посчитал себя оскорбленным и вместе с братом вы поколотили моего сына?
— Ты поганый лжец, Винго! — крикнул Тодд, вставая со стула.
— Мистер Ньюбери, я могу отделать Тодда и самостоятельно. Он слабак.
— Сын, зачем ты назвал его семью речным дерьмом?
Мистер Ньюбери продолжал сверлить глазами Тодда.
— Они и есть дерьмо. В нашем городе Винго всегда считались белыми ниггерами, — выпалил Тодд.
— Оттого ваш сын и получает по физиономии, — заключил я. — Он не умеет держать язык за зубами.
— Здесь ему не надо держать язык за зубами. Тодд у себя дома.
— И я не хочу, чтобы мой дом провонял тобой, — бросил мне Тодд, подбодренный репликой отца.
— Потише, сын. Внизу сидит миссис Винго. — Урезонив сына, Рис Ньюбери повернулся ко мне. — Что ты думаешь о своей семье, Том? Мне интересно знать. Очень даже интересно.
— Я горжусь своей семьей.
— Но почему? — удивился он. — Чем ты гордишься? Согласен, твоя мать — замечательная женщина. Возможно, немного вспыльчивая и резкая, но по крайней мере стремится к лучшей жизни. Кто еще? Твой дед — ненормальный. Твою бабушку можно было бы смело назвать шлюхой, если бы не пара бродяг, которых она убедила обратиться к Богу. Твой отец терпит неудачу во всем, за что ни берется. Я даже помню твоего прадеда. Заурядный пьяница. Тихий до поры до времени. Когда на него находило, он избивал жену до полусмерти. Не понимаю, почему ты так разозлился на Тодда. Он ведь говорил сущую правду. Почему бы тебе не взглянуть на свою семью со стороны и не признать, что вас справедливо называют речным дерьмом? Настоящий мужчина не отгораживается от реальности. Настоящий мужчина смотрит фактам в лицо.
В кабинете воцарилась мертвая тишина. Я был ошеломлен. Мистер Ньюбери улыбался мне из-за облачков сигарного дыма.
— Даже если ты не согласен со всем этим, кое-что все-таки запомни. Если ты еще раз хоть пальцем тронешь моего сына, будешь кормить крабов на дне реки. Моя жена хотела обратиться к шерифу, но я не люблю действовать подобным образом. Я решаю проблемы по-своему. Если что — я найду способ тебе отомстить, и ты даже не поймешь, что это я, если только не пошевелишь мозгами и не сообразишь. А теперь заруби себе на носу одно очень простое правило: никто из Винго не смеет задевать никого из Ньюбери. Это закон Коллетона. Раньше ты не знал о нем. Теперь знаешь. Усвоил, Том?
— Да, сэр, — пробубнил я.
— Вот и хорошо, сынок. Тодд, пожмите друг другу руки.
— Не буду, — упрямился Тодд.
— Вставай, парень. Сделаешь, как я велю. Но прежде я хочу, чтобы ты со всей силы въехал ему по лицу.
Тодд уставился на отца, не веря своим ушам. Он был готов разреветься. Мы оба были готовы разреветься.
— А вдруг он подкараулит меня в школе?
— Том никогда тебя больше не тронет. Обещаю.
— Не могу, папа. Не заставляй меня. Я не могу просто взять и ударить.
— Ты должен просто взять и ударить, Тодд. Посмотрись в зеркало, тогда увидишь, что он сделал с тобой. Разозлись по-настоящему. Подумай о том, что он унизил тебя. Пусть его поганое лицо познакомится с твоим кулаком. Ньюбери не спускают оскорблений, особенно таким, как он. Тодд, он сидит и ждет. Он хочет, чтобы ты двинул ему хорошенько. Он пришел сюда, чтобы ты мог поквитаться с ним. Ему не нравятся мои слова, но он будет молчать и вилять хвостом, потому что теперь он знает, как глупо обрушивать на себя ненависть Ньюбери.
— Папа, я не буду его бить. Не буду. Ну почему ты всегда все усложняешь?
Мистер Ньюбери встал с кресла, затушил сигару в пепельнице и приблизился ко мне. Я опустил глаза и сидел, изучая узор на ковре.
— Посмотри на меня, Том, — приказал он.
Я поднял голову. Мистер Ньюбери сильно ударил меня по лицу. Один раз.
Я заплакал и вскоре услышал всхлипывания Тодда. Мистер Ньюбери наклонился ко мне и прошептал:
— Не смей никому проболтаться. Слышишь, Том? Я сделал это для твоего же блага. Если хоть одна живая душа узнает, я выброшу твою семью из города. И прошу тебя, сынок, больше не глупи и не пытайся обижать никого из Ньюбери. Теперь, ребята, пожмите друг другу руки. Я хочу, чтобы вы подружились. Посидите здесь, пока не успокоитесь. Том, когда оклемаешься, вымой лицо и спускайся вниз. Я тем временем пообщаюсь с твоей очаровательной матерью.
Продолжая рыдать, мы с Тоддом Ньюбери пожали друг другу руки, и его отец вышел из кабинета.
Я понимал, что мне предстоит выдержать материнские расспросы о том, что происходило в кабинете. Меня жестоко и всесторонне унизили, но своим позором я не хотел делиться с матерью. Мне по-детски наивно казалось, что я открыл секрет того, как влиятельные люди добиваются своего положения в мире и сохраняют его. В туалетной комнате я вытер слезы и вымыл лицо. Я пустил сильную струю воды, и она забрызгала весь пол. «Вот такой ты, Том Винго, — думал я. — Упрямый неотесанный дикарь»
Когда я вернулся, Тодд все еще ревел, прислонившись к кожаной спинке стула. Слезы градом катились по еще пухлым щекам.
— Том, прошу тебя, молчи. Умоляю, не рассказывай об этом в школе. Меня и так никто терпеть не может.
— Вел бы себя по-человечески, без вывертов, и все бы к тебе нормально относились, — заметил я.
— Нет, это не поможет, потому что Рис Ньюбери — мой отец. Его все ненавидят. Против него я бессилен. Он все время устраивает эти штучки. И с таким отцом мне приходится жить.
— Но зачем ты наврал ему про Люка?
— Пришлось. Даже ему ясно, что мне с двумя не справиться. Если бы отец выяснил, что ты был один, он бы вновь заставил меня драться с тобой в школе. Когда отец сердится, он совсем теряет рассудок.
— Мой отец такой же.
— Но ты не знаешь, что такое отцовская ненависть. Мой ненавидит меня со дня рождения.
— За что?
— За неуклюжесть. За слабость. За то, что я абсолютно на него не похож.
— Я бы только радовался, что не похож на такого отца.
— Но он самый важный человек в Южной Каролине, — вступился за отца Тодд.
— И что? Ты же сам говоришь — его все ненавидят.
— Отец считает, что если люди тебя боятся, ими легче управлять.
— Вот он и сидит один в большом доме и колотит чужих детей, которые повздорили с его сыном. Конечно, здорово быть богатым и влиятельным и иметь разных знатных предков. Но я бы ни за что не хотел поменяться с тобой местами, Тодд.
Тодд шмыгал носом и вытирал рукавом глаза.
— Том, я не должен был называть так твою семью, — произнес он.
— Наконец-то ты признал это.
— Твоя родня — не такие уж плохие люди. В Коллетоне есть десятки по-настоящему дрянных семей. Даже сотни.
— Спасибо тебе огромное, кусок сала, — огрызнулся я, снова начиная злиться.
— Честно, я не хотел оскорблять никого из твоих. И с чего меня понесло? Можешь заглядывать ко мне в любое время. У меня есть коллекция марок и стол для бильярда. На нем можно и в другие игры играть. Буду ждать тебя сразу после школы.
— У меня вообще нет желания когда-либо переступать ваш порог.
— Хочешь, покажу тебе места, где солдаты-янки вырезали свои имена?
— Меня не интересует даже место, где генерала Шермана пробрал понос. Я не собираюсь болтаться по этому дому.
Тогда я могу прийти к вам в гости, — предложил Тодд.
— Ты даже не знаешь, где я живу.
— Очень даже знаю. На острове Мелроуз.
Тодд встал, сделал несколько шагов и остановился у большой карты округа Коллетон. Это была морская карта с указанными глубинами всех рек и речек.
Я взглянул на очертания нашего острова. Он напоминал зеленый драгоценный камень в голубой оправе воды.
— Почему в наш остров воткнута красная булавка? — удивился я.
Такие булавки красовались на многих участках карты.
— Так отец помечает земли, которые собирается приобрести. Зеленые булавки — это участки, уже купленные отцом.
— Ему и так принадлежит почти вся округа. Зачем ему Мелроуз?
— Такое у него хобби. Отец утверждает, что земля — это деньги.
— Наш остров твой отец никогда не получит. Обещаю тебе.
— Если он чего-то очень хочет, то всегда добивается, — возразил Тодд. — Всегда.
— Тодд, если тебе нужно идти — не задерживайся. Это же твой дом.
— Ты больше не хочешь со мной говорить? Да?
— Ни капли не хочу. Меня мать ждет.
— Том, объясни мне одну штуку: почему ребята в школе любят тебя гораздо больше, чем меня?
— Все очень просто, Тодд. Нет никакого секрета. Я куда общительней, чем ты. Я болтаю с ребятами и совершенно не думаю, чем их отцы зарабатывают на жизнь и сколько получают. Ты другой. Ты никогда не здороваешься.
— Меня не тянет здороваться со всеми подряд.
— Тогда не удивляйся, что все считают тебя пентюхом.
— Я провожу тебя вниз.
Моя мать сидела в том же кресле, красиво скрестив ноги и неторопливо потягивая вино из бокала. Она смеялась каждой фразе мистера Ньюбери. Тот был само обаяние: весело шутил, сопровождая свою историю серьезными жестами, отчего получалось еще забавнее. Я разглядывал лицо этого человека. У него были такие же голубые глаза, как у его жены, но с зеленоватыми крапинками. Его глаза меняли цвет, но, возможно, мне так показалось из-за солнечных лучей, проникавших в комнату со стороны заднего двора. У мистера Ньюбери были короткие и пухлые руки без мозолей. Не только жесты, все его движения были замедленными. Я запомнил голос мистера Ньюбери: низкий и вязкий. Слова его звучали высокопарно, как проповедь священника, но восхваляли не Бога, а Риса Ньюбери. Конечно же, моя мать была абсолютно очарована.
— И тогда, Лила, я сказал губернатору: «Фриц, не стоит обсуждать подобные дела за коктейлем. Приезжайте на следующей неделе в Коллетон, встретимся у меня в офисе». И можете себе представить — в понедельник он является, с неизменной шляпой в руках. Теперь я укрепляю престиж нашего губернатора в остальном мире. Я, знаете ли, даже входил в его комитет по выборам. Однако я остаюсь верен своей философии: бизнес есть бизнес.
— Целиком с вами согласна, Рис, — с энтузиазмом подхватила мать. — Всегда считала, что дружба не должна мешать деловым отношениям.
Наконец мистер Ньюбери заметил нас с Тоддом; мы переминались с ноги на ногу в дверном проеме. Он взмахом руки подозвал нас. Увидев Тодда, мать приглушенно вскрикнула:
— Тодд, бедняжка. Как ты пострадал!
Она поднялась, подошла к Тодду и осторожно дотронулась до его распухшего лица.
— Мне так стыдно перед тобой за своего сына. Ты бы знал, какую порку я ему вчера устроила. Бедняжка Тодд, как тебе досталось.
— Не волнуйтесь, миссис Винго. Я это заслужил, — произнес Тодд, к моему облегчению.
— Ну что, мальчики, хорошо провели время? — сурово спросил мистер Ньюбери.
— Да, сэр, — ответил я.
Мистер Ньюбери тоже встал и повел нас к выходу.
— Лила, если у вас возникнут проблемы, — продолжал он, — пожалуйста, не стесняйтесь и звоните мне. Ведь соседи для того и существуют.
На веранде мистер Ньюбери положил руку мне на плечи, и мы с ним вместе спустились. Он сильно стиснул мне левое плечо — напоминание о событиях в кабинете.
— Признать свою вину — это всегда требует от человека мужества. Я доволен, Том, что ты сделал шаг навстречу, и мы общими усилиями разрядили атмосферу. Я буду молчать. Уверен, и ты тоже. Рад, что имел возможность лучше тебя узнать. Молодежь меня всегда интересует. Она — наше будущее. Да, будущее этого города.
— До свидания, Том. Был рад общению, — подал голос Тодд, стоя за отцовской спиной.
— До свидания, Тодд.
— Всего хорошего, Рис. Тодд, дорогой, до свидания, — попрощалась моя мать.
От выпитого вина и получасовой беседы с Рисом Ньюбери ее слегка пошатывало. Когда мы отошли на полквартала, мать заметила:
— Еще раз убедилась, что была права: самые успешные люди всегда являются самыми обаятельными.
— Том, зачем мне эта история? — спросила доктор Лоуэнстайн.
Наша встреча вновь проходила в ее кабинете и продолжалась почти час.
— Она никак не связана с Саванной. Теперь мне намного понятнее, почему вы стали таким, но при чем тут ваша сестра? Ведь когда мистер Ньюбери ударил вас, ее не было рядом.
— Саванна единственная, кто знал правду. Отцу и Люку я и словом не обмолвился. Боялся, что они подкараулят Ньюбери и переломают ему ноги. А Саванне я открылся в тот же вечер. Мы засиделись допоздна, пытаясь понять, что все это значит.
— Но случившееся затронуло ее лишь косвенно. Наверняка сестра вас пожалела. В этом я не сомневаюсь. Она испытала те же боль и унижение, однако прямого воздействия это происшествие на нее не оказало.
— Не совсем так, доктор. В определенном смысле этот эпизод очень важен для моей сестры. Пока вам это трудно понять, но я стараюсь излагать короче, убираю те события, которые имеют отношение лишь ко мне. Только сейчас все стало представляться мне взаимосвязанным. Части головоломки начинают складываться воедино. Такое ясной картины у меня еще не было.
— Но вы не делитесь этой картиной со мной. Связующие нити лучше не оставлять на потом, а говорить о них сразу. Понимаю, зацикленность вашей матери на социальном статусе сильно повлияла на Саванну. Примеров вы привели более чем достаточно. Но как связана Саванна с семейством Ньюбери?
— Моя мать писала вам?
— Да. Сразу после нашего первого телефонного разговора.
— У вас сохранилось ее письмо?
Доктор Лоуэнстайн выдвинула ящик картотечного шкафа возле рабочего стола и достала конверт со знакомым почерком.
— Вот. Очень приятное дружелюбное послание.
— Мать это умеет. Она прекрасная сочинительница. Дар Саванны родился не из пустоты. Вы обратили внимание на обратный адрес?
— Письмо отправлено из Чарлстона, — сообщила Сьюзен, вертя в руках конверт.
— Больше вы ничего не заметили?
— Больше там ничего и нет, — недоуменно пожимая плечами, ответила Сьюзен.
— Есть, доктор, — заверил я.
