Глава 11
Сколько себя помню, мать всегда занималась созданием собственного образа; этот процесс шел безостановочно. Редкий рассказ о ее прошлом был правдивым. Мать изучала свою жизнь, глядя на нее безответственным плутовским взглядом сочинителя дешевых романов. Правда Лиле Винго мешала, обман ничуть не обескураживал ее. Более того, ложь была основным материалом, из которого она лепила личности своих детей.
Тысячи дней детства — и тысячи обликов нашей матери, среди которых нет двух одинаковых. Мальчишкой я так и не смог выработать четких представлений о матери, да и позднее определенности не прибавилось. Я стал пожизненным исследователем географии ее личности, где даже полюса и тропический пояс выражены нечетко. Вот она улыбается застенчивой, почти ангельской улыбкой, и я действительно начинаю думать об ангелах. Однако в следующее мгновение ее же улыбка наводит на мысль о стае мурен или о логове террористов. Мать слишком превосходит мое понимание.
В потаенных глубинах своего «я» мать создала целый свод законов поведения — нечто вроде собственного масонского ордена с уставом и ритуалами. Жители Коллетона недооценивали силы и способности Лилы Винго, как, впрочем, и она сама. Мне понадобилось тридцать лет, чтобы понять: женщина, растившая меня, является разносторонне одаренным воином. Впоследствии, обсуждая материнские таланты, мы втроем составили целый список амплуа, в которых мать могла бы блистать… Принцесса в какой-нибудь далекой и неизведанной стране в Гималаях. Наемный убийца, расправляющийся с второстепенными государственными деятелями. Глотательница огня. Жена владельца крупной корпорации. Исполнительница танца живота, подносящая царям головы святых на блюде. Как-то я спросил Люка, считает ли он нашу мать красивой. Брат напомнил мне, что в Атланте от нее потерял голову похотливый великан, прозванный нами Калланвольдом.
— Ты считаешь это доказательством ее красоты? — уточнил я.
— Да, считаю, — ответил Люк.
Настоящее детство Лилы Винго в горах Джорджии было отвратительным. Отец пил и зверствовал. Он скончался от цирроза печени, когда ей не было и двенадцати лет. Мать Лилы работала на текстильной фабрике и пережила мужа на четыре года, умерев от биссиноза. После смерти матери шестнадцатилетняя Лила села на автобус, уехала в Атланту, сняла дешевенький номер в отеле «Империал» и поступила ученицей в универмаг Дэвисона. Через два месяца она встретила моего отца и совершила типичную ошибку многих девушек — влюбилась в веселого, бойкого на язык летчика из Южной Каролины. Отец представился крупным землевладельцем, занятым выращиванием овощей и серьезно интересующимся «рыбным бизнесом». О том, что он — ловец креветок, мать узнала лишь по прибытии на остров Мелроуз.
Однако к тому времени она уже начала пересматривать историю своей жизни. Жителям Коллетона она рассказывала, что ее отец был преуспевающим банкиром из городка Далонега в Джорджии, но Великая депрессия начисто его разорила. Ее хмурая мать с изможденным плоским лицом, невыразительным, как котлета (именно так эта женщина выглядела на фотографии), стараниями дочери превратилась в гранд-даму, вхожую в высшие слои общества. «Высшие слои общества» — эти слова мы слышали от матери годами; она произносила их, затаив дыхание. Материнские мечты и голос создавали рафинированный мир избранных: зеленые лужайки для гольфа, кресла на берегу бассейнов с лазурной водой, нескончаемые сумерки с вкрадчивыми голосами джентльменов, бокалы шербета, слуги в белых перчатках. И хотя мы происходили от рыбаков и рабочих, у нас начали складываться ложные представления о себе, основанные на грезах матери, существовавшей в стеклянном дворце собственной лжи. Если Саванна стала первой в нашем роду поэтессой, то Лилу Винго, вне всякого сомнения, можно считать первым семейным фантастом.
Нас троих мать попеременно считала то своими сообщниками, то врагами. Мне никогда не встречались матери, перекладывающие на детей ответственность за неудачный выбор спутника жизни. Наша мать воспринимала рождение каждого из нас как преступление, совершенное против нее. Вместе с тем она крайне редко жаловалась на судьбу, за исключением редких вспышек откровенности. Мать не могла заставить себя сознаться, что ее удручает все вокруг. Она обладала потрясающим запасом позитивных фраз. На людях она переигрывала, демонстрируя всем безоблачное счастье. Она являлась воинствующей оптимисткой. Как только мы пошли в школу, мать добровольно стана участвовать во всех городских благотворительных делах. Постепенно она приобрела репутацию человека, на которого можно рассчитывать в трудную минуту. За пределами семьи мать считали обаятельной, учтивой, находчивой и чересчур хорошей для нашего отца. Словом, Лила Винго была мастерицей на все руки и безотказной помощницей.
От отца я унаследовал чувство юмора, способность много работать, физическую силу, опасный темперамент, любовь к морю и синдром неудачника.
От матери я взял иные качества, самыми светлыми из которых можно считать интерес к языку и страстное желание учить. Об остальных я говорю с изрядной долей стыда. Это способность лгать без сожаления, инстинкт разрушения, склонность к вспышкам безумия и романтическая тяга к фанатизму.
В той или иной мере каждый из нас троих перенял перечисленные свойства, и у каждого они определились особой мозаикой генов. Бывало, в припадке отчаяния мать выкрикивала наши главные отличительные черты:
— Фанатик Люк, неудачник Том и двинутая Саванна.
Но к тому времени мать утратила все свои позиции и в городе, и в семье. Мать стыдилась, что она — жена ловца креветок; мы сильно поплатились, вовремя не сумев понять, что этот стыд может привести Лилу Винго и нас к печальным последствиям.
Когда я рос, мое сердце было полно молчаливой ярости к отцу и отчаянных переживаний за мать. Тогда я не понимал, что переживания эти излишни и бесполезны. Просто Генри Винго был человеком другого типа. Отец отличался неуравновешенным характером, громадной силой, крутыми кулаками и бредовыми идеями внезапного обогащения. Мать отличалась наличием плана. Она доказала всем нам: нет ничего могущественней и неодолимей, чем простая, медленно крепнущая мечта. Ей хотелось быть женщиной, с которой считаются, женщиной выдающихся достижений. Ей было мало уже имевшейся у нее репутации. Мать упорно отказывалась признавать горькую реальность своего положения и стремилась туда, куда ее не звали и где не хотели видеть. В 1957 году ей каким-то образом удалось войти в число кандидаток на прием в Коллетонскую лигу, и она начала отчаянную борьбу за место в высшем обществе.
Несколько слов о Коллетонской лиге. В 1842 году ее основала прапрабабушка Изабель Ньюбери. Устав провозглашал целью Лиги всевозможные добрые начинания и задумки, идущие во благо всем гражданам Коллетона. В Лигу принимали женщин из лучших семей; там состоял цвет женской половины округа Коллетон — это было главное обстоятельство, привлекавшее мать. Она была наполнена радужными ожиданиями: наступит такой день, когда она станет полноправным членом Лиги. Вскоре ее чаяния превратились в неутолимую страсть, бушевавшую до того момента, пока комитет Лиги единогласно не отклонил ее кандидатуру. Через какое-то время до ушей матери дошли убийственные слова Изабель Ньюбери:
— Лила Винго, конечно же, не человек Лиги.
«Не человек Лиги». Можно только догадываться, какой бомбой разорвалась в душе матери эта вполне нейтральная фраза. Комитет даже не уведомил ее об отказе; жизнь южных городишек изобилует подобными бескровными казнями. Но Лила Винго не оставила своих замыслов. Она отлично играла взятую на себя роль. Она не хныкала и не сетовала. Мать решила убедить членов Лиги, что является ценным кадром для этого привилегированного клуба. Через два года терпеливых ожиданий ей выпал шанс доказать дамам Лиги свою полезность.
В апреле 1959 года Лига поместила в местном еженедельнике объявление, занявшее целую страницу. Активистки клуба задумали выпустить кулинарную книгу с рецептами местных блюд. Всем горожанкам предложили присылать свои рецепты, лучшие из которых войдут в будущее издание. Вот тогда-то мать и почувствовала блестящую возможность поразить отборочную комиссию своими способностями, тем более что комиссия почти полностью состояла из тех дам, кто пару лет назад отверг ее кандидатуру. Мать открыла шкаф и достала старые номера журнала «Гурме». За два года до этого Толита подарила матери подписку на этот журнал, открывавший двери в мир высокой кухни. С его помощью мать действительно стала одной из лучших поварих штата.
Мать не просто читала «Гурме», она его тщательнейшим образом изучала. Она и до этого творила чудеса у плиты. Мать пекла изумительное печенье, а из горстки фасоли или свежевыловленной рыбы делала такое, что просто пальчики оближешь. В ее руках даже кулинарный жир становился вкусным. Однако журнал «Гурме» открыл ей не только рецепты экзотических блюд. Она заметила, что гастрономические пристрастия красноречиво свидетельствуют о принадлежности к тому или иному социальному слою. Узнав о существовании кулинарии более высокого уровня, мать тут же приступила к осуществлению очередного долгосрочного проекта по самосовершенствованию, возведя его в ранг навязчивой идеи. Добавлю, что этот кулинарный проект отдалил мать от отца, зато сблизил ее с нами. Генри Бинго вполне устраивало мясо с картошкой. Беарнский соус, приготовленный матерью, он считал французским заговором против доброкачественного мяса.
— Черт побери, Лила, ты никак налила туда вина? — спросил отец, когда однажды вечером мать подала coq au vin. — Нечего переводить вино на курятину. Лучше уж вылила бы себе в глотку.
— Генри, это всего лишь эксперимент. Я пока не решила, предлагать им несколько рецептов или остановиться на одном. Как тебе вкус?
— Пьяный цыпленок, — отрезал отец.
— А мне понравилось. Очень вкусно, мама, — сказал Люк.
Линия фронта была обозначена.
Несколько месяцев подряд мать не знала покоя. Она снова и снова перелистывала мятые, заляпанные масляными пятнами номера «Гурме» (ведь основным местом их чтения была кухня), что-то помечая своим круглым кокетливым почерком. Ужин стал поводом для ее импровизаций и экспериментов. Мать внимательно просматривала внушительную коллекцию рецептов, внося в них едва заметные изменения. Часть компонентов одного блюда она добавляла в другое, стремясь улучшить или обострить вкус. Постепенно мать дошла до мысли о создании собственного кушанья, яркого и оригинального. Рецепт создавался на основе ее богатейшего воображения и точных, хотя и ограниченных познаний по части различных продуктов и их свойств. Все четыре конфорки газовой плиты работали едва ли не круглосуточно; кухня дышала зноем; голубые лепестки пламени неутомимо нагревали кастрюли и сковородки, где рождались бархатистые соусы и подливки, липнущие к ножу, как масляная краска. Весь апрель и май из-под крышек вырывались терпкие запахи мозговых косточек, дурманящие ароматы куриных ножек, и все это было сдобрено всевозможными травами и овощами с нашего обширного огорода. Все запахи сливались в один. Уже на подходе к дому мой нос начинал улавливать кухонный дурман. Одни кушанья имели золотисто-коричневый цвет и приятный аромат, другие были белыми, воздушными и резко пахли. А варенные особым образом головы угря отдавали… болотом.
В июне мы помогали отцу ловить креветок и возвращались уставшими, обожженными солнцем и очень голодными. Едва мы выпрыгивали из грузовичка, в ноздри тут же ударял запах материнских кулинарных фантазий и мой пересохший, просоленный рот мгновенно наполнялся потоками слюны. Путь к дому превращался в галерею ароматов, для обозначения которых в моем словаре не хватило бы слов. А мать, раскрасневшаяся и вспотевшая от кухонного пекла, напевала какую-нибудь песенку своих родных мест и лучилась тщеславным счастьем. Ни до, ни после я не питался так обильно, как в те месяцы. За лето я вырос на три дюйма, а мое мальчишечье тело потяжелело на десять фунтов. Все это благодаря тому печальному факту, что мать не являлась членом Коллетонской лиги.
В конце июня мать усердно трудилась над блюдом, которое горделиво называла «большим летним сюрпризом». Она завязала знакомство с мясником из местного «Пигли-вигли», и тот отдавал ей потроха и прочие части мясных туш, обычно не считавшиеся съедобными. Члены семьи Винго стали первыми коллетонцами, кто отведал «сладкие хлебцы», приготовленные по рецепту из «Гурме».
Отец занял свое место во главе стола. Мы с Люком ополоснулись в душе, переоделись и тоже сели. Саванна внесла из кухни кастрюлю со «сладкими хлебцами» и, улыбаясь во весь рот, стала накладывать их на отцовскую тарелку. Отец мрачно взглянул на незнакомое блюдо и ткнул вилкой. В это время к нам присоединилась мать. Глядя на отца, можно было подумать, что он совершает ритуал, готовясь вкусить внутренности священного животного и через них узнать какие-то тайны. Мать вся светилась от гордости. Забыл добавить: на столе стоял букет свежесрезанных роз.
— Лила, что это такое, черт побери? — спросил отец.
— «Сладкие хлебцы» в сливках и вине, — ответила довольная мать. — Обрати внимание на подливу. Французский соус Винго.
— А по-моему, это никакие не хлебцы, а дырка калькуттской шлюхи, — заявил отец.
— Как ты смеешь говорить подобные вещи за столом, да еще при детях? — возмутилась уязвленная мать. — Здесь тебе не твоя лодка. Я не потерплю у себя в доме рыбацкий жаргон. И потом, ты даже не попробовал «хлебцы», а уже хаешь.
— Это вообще не хлеб, Лила. Мне плевать, как это называется у жалких лягушатников. Я всю жизнь ем хлеб и прекрасно знаю все его сорта, включая разные кексы, печенья и бисквиты. Это и близко с хлебом не лежало.
— Серость! Я вышла замуж за дремучего простака, — рассердилась мать. — Это, мой дорогой, название блюда из говяжьих зобных желез.
— Послушай, милая. Я не желаю есть какие-то говяжьи потроха вместо нормальной пищи. Ты знаешь, я никогда не привередничаю. Но уже три месяца ты кормишь меня разными штучками-дрючками, я устал от них.
Изумленный Люк поддел вилкой свой «хлебец».
— Мама, так это что, бычьи яйца?
— Нет, конечно. И ты, Люк Винго, тоже последи за своим языком. По-научному это называется «вилочковая железа». Она находится у коровы внутри.
— Понятно, что внутри. Но где? — поинтересовался я.
— Сейчас не помню, — быстро нашлась мать. — Но точно далеко от хвоста. В этом я абсолютно уверена.
— Где моя обычная порция красного мяса на ужин? — Отец отложил вилку. — Всего-навсего. Такая малость. И жареная рыба сгодилась бы, и креветочное пюре с подливой. Эти потроха даже ниггеры есть не станут. Даже собаки. Где Джуп? Иди сюда, Джуп. Сюда, малыш.
Джуп дремал на стуле. Тогда мы еще не знали, что это последний год его собачьей жизни. А пока он поднял свою дружелюбную морду в серых пятнах и тяжело спрыгнул на пол. Джуп осторожно приблизился к отцу. Глаза пса были подернуты молочной пленкой, сам он дрожал от сердечных червей, которые его и доконали.
— Ближе, Джуп, ближе, — выказывал нетерпение отец. — Черт побери, да шевели же ты своей задницей.
— Джуп — пес умный, — вмешалась Саванна. — Знает, что может получить от папы ногой под дых.
Джуп остановился футах в пяти, ожидая, что будет дальше. Он ластился ко всем, за исключением отца.
— Давай, глупая псина. Отведай-ка «сладких хлебцев».
Отец поставил свою тарелку на пол. Джуп медленно подошел к ней, понюхал содержимое, слизнул немного сливок и вернулся на стул.
— Я весь день готовила это блюдо, — обиженно сообщила мать.
— Которое даже пес не жрет, — язвительно подхватил отец. — Вот тебе наглядное доказательство. Собака отворачивается, а мне что прикажешь делать? Послушай, Лила. Я встаю в пять утра и целый день ловлю креветок. Как портовый ниггер, я не разгибаю спины. А вечером у меня и обед, и ужин. И что я должен есть? Стряпню, которая даже глупому псу в глотку не лезет?
— Дорогой, попробуй отнестись к этому как к кулинарному приключению. Мне хотелось, чтобы наши дети познакомились с кухней разных стран и народов. Я пытаюсь расширить их горизонты. «Сладкие хлебцы» — французская классика. Классика. Рецепт я взяла из «Гурме».
Чувствовалось, что поведение отца сильно обидело мать.
— Французская? — заорал отец. — Я что, француз? Ненавижу этот поганый народ. Ты когда-нибудь слышала, как они говорят? Боже милосердный, Лила, это же нечеловеческая речь. Им как будто по двадцать фунтов чеддера в зады понапихали. Я американец, Лила. Простой американец, который корячится на дерьмовой работе, зарабатывая баксы. Я люблю американскую еду: бифштексы, картошку, креветки, окру, кукурузу и все такое. Мне не надо икры, улиток, лягушачьих печенок и яиц бабочки… или что там жрут эти французские придурки? Я не желаю никаких приключений за ужином. Я просто хочу утолить голод. Прости, если обидел.
Люк с показным аппетитом принялся уплетать «сладкие хлебцы».
— Мама, это восхитительно, — заключил он. — Ничего вкуснее я в жизни не пробовал.
Я осторожно откусил кусочек. Как ни странно, французская экзотика оказалась вполне приемлемой.
— Замечательно, мама, — похвалил я. — Просто сказка.
— Том прав, — согласилась Саванна. — Потрясающе… Папа, не переживай. Я тебе мигом поджарю ваху.
— Даже глупый пес не стал лопать вашу сказку, — пробубнил отец, чувствуя, что мы объединяемся против него.
— Джуп питается только чем-то, что из консервной банки, — объяснил отцу Люк.
— Люк, что за нелепую фразу ты построил? — отчитала его мать. — В таких случаях говорят не «чем-то», а «тем». Запоминай правильные обороты речи, пока они не войдут у тебя в привычку.
— Может, нам угостить папу банкой «Алпо»? — предложила Саванна.
— Пусть подерутся с Джупом за порцию, — ухмыльнулся я.
Если бы в тот момент мать подала нам конский навоз в белом вине, мы бы и им восторгались, расхваливая тонкий вкус. Это была часть негласного и весьма сложного этического кодекса, заставлявшего нас бросаться на защиту матери всякий раз, когда отец совершал вылазку против ее достоинства и задевал ее лучшие чувства. Какими бы здравыми ни были отцовские доводы, у Генри Винго не получалось разрушить свой образ грубого и опасного человека. Это злило его и отдаляло от нас, но такова была закрепленная за ним роль.
Отец медленно обвел нас взглядом — своих детей, весело поедающих французский изыск. Это был тихий бунт против главы семьи.
— Да, Лила, ты отлично сумела настроить детей против меня. Получается, я один здесь — большое бревно.
— Пап, ну что тебе стоит быть повежливее? — осторожно произнес Люк. — Мама столько сил потратила на этот ужин.
— Молчи, болтун. Я трачу еще больше сил, чтобы ей было на что все это покупать. Смею вам напомнить, что кормильцем в семье являюсь я. И я не стану есть всякую дрянь, сляпанную из журналов. Если мне не нравится ужин, я имею полное право называть вещи своими именами.
— Но ведь можно высказать недовольство помягче, — ядовито заметила Саванна. — Ты же умеешь, когда захочешь.
— Заткнись, — потребовал отец.
— У меня есть право выражать свое мнение, — с полным ртом сообщила Саванна. — Мы живем в Америке, и я — американская гражданка. А вот затыкать мне рот никто не вправе.
— Говорю тебе, заткнись, — повторил отец.
— Слушай отца. Он большой, сильный и смелый, — совершенно некстати вмешалась мать.
— Перестань болтать, Лила, приготовь лучше нормальную еду, — велел отец. — Немедленно. Я работал весь день и имею право на съедобный ужин.
— Да успокойся ты, папа, — примирительно сказал Люк, но голос его звучал напряженно.
Отец ударил брата по губам. Люк оторопел от удивления, затем уткнулся в тарелку.
— Приготовь мне мяса, — приказал матери отец. — Меня устроит любое, какое есть. Я научу свою семью уважать ее кормильца.
— Как ты, Люк? — спросила мать.
— Все нормально, мам. В полном порядке.
— У нас осталось немного вчерашнего рагу. И рис. Сейчас все разогрею, Генри.
— Мама, я тебе помогу, — заявила Саванна.
— И я тоже, — подхватил я, отодвигая стул.
За столом остались отец и Люк.
Я ретировался в кухню, поскольку жизненный опыт научил меня: если отец взорвался, лучше скрыться с его глаз как можно скорее.
— Том, покроши лук, — дала мне задание мать. — А ты, Саванна, пожалуйста, достань рис. Он в холодильнике, в прикрытой тарелке.
— Я так тебе сочувствую, мама, — призналась Саванна, открывая дверцу холодильника.
— Сочувствуешь? Не надо мне сочувствовать. Я сама выбрала такую жизнь. Жизнь, которую заслуживаю.
Мать заглянула в кладовку, где хранились консервы, и вышла оттуда с банкой собачьей еды. Не обращая внимания на наши удивленные лица, она положила на сковородку кусок сливочного масла и лук.
— Том, прошу тебя, добавь еще одну луковицу, — попросила мать, когда в кухне запахло жареным луком. — И пожалуйста, очисти две дольки чеснока.
Когда лук и чеснок на сковородке стали совсем прозрачными, мать вывалила туда всю банку консервов «Алпо» и начала энергично перемешивать. Она посолила и поперчила мясо, добавила острой соевой приправы, такого же острого мясного соуса и столовую ложку томатной пасты. Следом на шипящую сковородку отправился мелко покрошенный лук-резанец, а затем и вчерашний рис. Дождавшись, когда вся смесь станет горячей, мать выложила ее на большую тарелку и красиво посыпала луком-пореем и петрушкой. Мать отнесла тарелку в столовую и с видом победительницы поставила перед отцом.
Джуп тут же проснулся и теперь без всякого приглашения подошел к столу.
— Видите, даже глупый пес почуял настоящую пищу.
Отец взял мелкую тарелку для хлеба, отложил туда немного риса с собачьим кормом и поставил на пол. Пес мгновенно умял угощение и, довольно пофыркивая, вернулся на стул.
— Королевский дегустатор, — заключила Саванна, возвращаясь к прерванному ужину.
Власть главы семьи была восстановлена. Отец попробовал новое блюдо.
— Вот, Лила, это нормальная еда. Простая, но вкусная. Я рабочий человек и не стыжусь этого. Прекрасный ужин получился. Спасибо, что приготовила.
— Не стоит благодарности, дорогой. Мне это доставило истинное удовольствие, — с непонятной отцу язвительностью ответила мать.
— Терпеть не могу наших вечных ссор за столом, — пожаловался Люк. — Стоит нам собраться на ужин, и я начинаю чувствовать себя как перед высадкой союзников на побережье Нормандии.
— Это, братец, одно из развлечений семейной жизни, — поддела его Саванна. — Пора бы привыкнуть. Съел несколько горошин, и тут тебе — по губам.
— Не желает ли юная леди попридержать язык? — предостерегающе спросила мать.
— Иногда необходимо поднимать руку. Только так можно воспитать характер, Люк, — добавил отец, с аппетитом жуя собачьи консервы. — Уж лучше бы отец порол меня, чем читать по десять страниц из Библии.
— Но Библия помогла твоему отцу достичь ошеломляющего успеха, — напомнила мать.
— Лила, я приношу тебе свои извинения, что я не кардиологический хирург и не «белый воротничок» в банке. Но по-моему, пора перестать стыдиться моего ремесла. Да, я ловец креветок.
— Да ты даже среди ловцов креветок не являешься лучшим. Найдется с десяток человек успешнее тебя. И половина из них — цветные.
— Зато у них нет планов, которые есть у меня. Их мозги не бурлят идеями, как сколотить капитал.
— А сколько денег ты растратил впустую?
— Это, Лила, потому, что мои задумки всегда опережают время. Ты с этим согласна? Я куда живее какого-нибудь среднего Джо. Мне всего-навсего нужно взять взаймы небольшую сумму, и госпожа фортуна подарит мне свою улыбку.
— Ты прирожденный неудачник, пропахший креветками, — отчеканила мать.
— Креветки — мой способ заработка, — устало отозвался отец. — На реке не пахнет духами.
— А если бы ты еще натер грудь чесноком, получились бы креветки в чесночном соусе, — не унималась мать.
— Мне нравится запах свежих креветок, — вдруг сказал Люк.
— Спасибо, сын, — улыбнулся отец.
— Нюхать их на реке — это одно. А как бы тебе понравилось укладываться в постель с креветкой весом в двести двадцать фунтов?
— Что и требовалось доказать, — вздохнул Люк. — Что бы мы ни обсуждали, все кончается стычкой.
— Мне трудно вообразить папу креветкой, — призналась Саванна, наблюдая, как отец доедает любимое лакомство Джупа.
— Ну почему у нас не так, как в семьях, которые показывают по телевизору? — рассуждал Люк. — Там говорят о повседневных делах, смеются. Отцы садятся за стол в пиджаках и галстуках.
— Люк, может, и мне выходить на лов в костюме? Удобная одежда для забрасывания сетей. Особенно в шторм. Неужели ты не понимаешь, что по телевизору показывают ненастоящих отцов? Это же голливудские штучки.
— Но они всегда такие счастливые, — продолжал Люк.
— И ты был бы счастлив с парой миллионов баксов, надежно размещенных в банке.
Отец доел остатки ужина и завершил трапезу удовлетворенной отрыжкой.
— Вот теперь мой старый желудок чувствует сытость, — изрек он. — И запомни, Лила, ты готовишь американцу, а не лягушатнику.
— Генри, я могла бы поджарить камни во фритюре, и ты бы мигом их проглотил. Но я стараюсь познакомить наших детей с кушаньями других стран. И учусь сама. Я всюду ищу оригинальные блюда. Мне хочется произвести впечатление на дам из Коллетонской лиги. В прошлый раз они отвергли мою кандидатуру. Я намерена экспериментировать до тех пор, пока не найду самый потрясающий рецепт. И тогда до них дойдет, какую ценность я представляю для Лиги.
Отец пристально смотрел на мать. Слова, которые он затем произнес, прежде не звучали за нашим столом.
— Дорогая, они никогда не возьмут тебя в Коллетонскую лигу. Неужели ты этого не понимаешь? Они и Лигу создали только затем, чтобы не пускать туда таких, как ты. Можешь вызубрить всю французскую и итальянскую кухню. Можешь готовить так, что один запах будет сводить с ума. Но тебя все равно не примут в Лигу. И лучше тебе услышать это от меня, чем от них. Пора научиться признавать простые вещи.
— Мама, папа прав, — вмешался я. — Не надо посылать им рецепт.
— Зачем ты вообще пытаешься помочь этим гордячкам из Коллетонской лиги? — тихо сказала Саванна. — На самом деле им ничего от тебя не надо. Они лишь заденут твои чувства.
— Задеть чувства можно лишь тогда, когда человек сам позволяет, — гордо возразила мать. — Я ничем не хуже этих женщин. В глубине души они это знают. Как и они, я вношу свой посильный вклад в благосостояние нашего города. Но и Рим не сразу строился. У этих дам с детства были преимущества, которые мне и не снились. Зато я сполна использую все данные мне природой возможности. Я обязательно вступлю в Лигу. Обязательно.
— Мама, зачем тебе это нужно? — спросила Саванна. — Я бы не хотела попасть в клуб, где меня не желают видеть.
— Я нужна им, — ответила мать. — Но пока они этого не понимают.
— У тебя нет ни малейшего шанса попасть в Коллетонскую лигу. — Отец поднялся из-за стола. — И ты, дорогая, тут ни при чем. Дело во мне.
Мать отмахнулась от этого редкого проявления отцовского милосердия.
— Да, Генри. Помощником в этом деле тебя никак не назовешь.
Весь остаток лета мать была с головой погружена в рецепты местных блюд. Ее сосредоточенность изумляла, это был настоящий героизм. Она готовила курятину десятью различными способами. Под ее умелыми руками каждый вариант становился не только блюдом, но и сотворением птицы нового вида. Стоило отцу пожаловаться, он тут же получал внушительную порцию «Алпо» с рисом, однако даже это кушанье со временем становилось все вкуснее. Мать потрясающе готовила свинину. Если бы она опубликовала рецепт свиного барбекю на углях, это значительно изменило бы жизнь Юга, по крайней мере, мы в этом не сомневались. Однако от барбекю тянулась зримая ниточка к ее прошлому, и мать исключила это блюдо как слишком заурядное. У нас возникали семейные споры насчет того, какой рецепт предложить привередливым дамам из Коллетонской лиги. Мать остановилась на креветочном муссе — удивительнейшем кушанье, когда-либо попадавшем мне в рот. Саванна предпочитала буйабес, приготовленный из рыбы дневного улова. Отец сохранял верность жареной курятине.
Пожалуй, для нашей семьи то лето было самым счастливым. Даже в кончине Джупа ощущалась какая-то приятная грусть. Наши слезы по нему были легкими и светлыми, а похороны запомнились умиротворяющей красотой. Наш пес умер на стуле, где любил лежать. Мы соорудили ему гроб, который украсили фотографиями, запечатлевшими Джупа с нами, начиная от его щенячьих дней и до последнего года жизни. Он и остался с нами; этот пес олицетворял всё лучшее в нас — то, что способно любить бескорыстно. Мы закопали Джупа рядом с нашими мертворожденными братьями и сестрами. В гроб мы положили две банки «Алпо», чтобы пес не голодал по пути в свой собачий рай. И еще мы подумали: если кто-нибудь когда-нибудь вздумает потревожить его кости — пусть видит, что Джуп жил в семье, где очень его любили и заботились о нем.
На следующий день после похорон Джупа Люк поймал королевскую макрель весом в двенадцать фунтов. Это было в воскресенье, накануне обеда. Люк наудачу забросил удочку с причала. Мама начинила макрель креветками, мидиями и гребешками, после чего запекла в вине и густых сливках, добавив пару трав со своего огорода. Кушанье получилось фантастическим. Белое мясо легко отделялось от костей, креветки и мидии вносили свои вкусовые оттенки. Мамин шедевр одновременно пах виноградником, молочной фермой и морем. Еще пару часов назад эта макрель плескалась в реке Коллетон. Люк отыскал у нее в животе креветку, проглоченную за несколько мгновений до того, как макрель попалась на его крючок. Брат извлек креветку, и мама добавила ее к остальным. На счастье.
— Вот она, — сказал я, указывая на крупную креветку. — Наверняка эта.
— Не знаю, — пожал плечами отец. — Может, и эта. А рыба превосходная.
— Такое блюдо вряд ли подадут даже в шикарном ресторане, — заметил Люк.
— Ты-то откуда знаешь? — накинулась на него Саванна. — Ты никогда не был в шикарном ресторане. А тот, где готовят желтую овсянку, только называется рестораном.
— Мне кажется, я несколько перегрузила это блюдо. — Мать медленно жевала, оценивая свое произведение. — Да, оно получилось тяжеловатым. Не надо было столько всего смешивать. Пропала оригинальность. Сегодня я читала, что простота — это ключ к элегантности. Хотя, по-моему, и простота может быть чрезмерной.
— Например, как у нашего папы, — подхватила Саванна.
Отец благодушно рассмеялся.
— Простота, говоришь? В таком случае я — один из самых элегантных сукиных сынов в округе.
— Речь шла совсем о другой простоте, — пояснила мать.
— Мам, ты сегодня выискала какой-нибудь интересный рецепт? — сменил я тему.
— Рецепт неаполитанского супа со свиным легким, сердцем и горлом. Но я решила его не готовить.
— Вот и хорошо, — обрадовался отец, набив себе рот макрелью. — Меня тошнит уже от одного названия.
— Брр, — поморщилась Саванна.
— А я уверена, что суп вкусный, — заявила мать. — Вас отталкивает не его вкус, а сама идея. Думаю, первый человек, решившийся попробовать улитку, тоже ощущал легкие позывы к рвоте.
— Держу пари, его вывернуло по полной, — ухмыльнулся отец.
В начале августа мать объявила нам, что наконец-то нашла лучший рецепт. Она вынула из морозильника восемь диких уток, подстреленных Люком минувшей зимой. Из утиных потрохов и иных частей, которые обычно выбрасывают, мать приготовила кушанье шоколадно-коричневого цвета, запах которого возбуждал и немного обескураживал. Утиное мясо мать облагородила вином и ложкой коньяка. Затем она целый час вспоминала всевозможные приправы, приемлемые для этого вида мяса. Утки готовились на медленном огне, с луком, репой, кислыми яблоками и круглолистным виноградом, обвивавшим щиты галереи в саду. Мать раздумывала о соотношении компонентов, чтобы никакая мелочь не испортила блюдо. За столом мы все ощущали напряженное ожидание матери. Она волновалась, не зря ли положила виноград. Кулинарные книги были здесь бессильны; мать ступила на неизведанную тропу, где «Гурме» уже не мог служить путеводителем. По сути, она впервые целиком положилась на свое чутье и содержимое кладовых.
Я выразил сомнение, нужно ли было класть репу, однако мать поспешила меня заверить, что утка — единственное мясо, которое сочетается с репой. На самом деле меня заботило другое: я терпеть не мог этот овощ. Однако яблоки оттянули на себя горечь репы, которая, в свою очередь, уменьшила приторность винограда. Утиное мясо имело цвет диких роз. Даже отец оставил свой ежевечерний панегирик жареной курятине и принялся за еду с молчаливым аппетитом. После ужина мы встали и устроили матери овацию. Седьмую по счету за то лето.
Мать сделала книксен и расцеловала всех нас. Ее глаза сияли от радости, столь редкой в нашем доме. Она чмокнула даже отца; они закружились в вальсе, двигаясь из столовой в гостиную. Мать напевала мелодию, под которую они любили танцевать там, в Атланте, когда только познакомились. И сейчас родители выглядели совершенно естественно, без малейшей скованности. Я впервые заметил, какие они красивые и как здорово смотрятся вместе.
То лето было временем непривычного элегического счастья для всех нас. Мать неустанно колдовала над плитой, отец возвращался с богатым уловом креветок. Наш дом стал приобретать черты надежной семейной гавани, о которой я мечтал и тосковал всю жизнь. Лето щедро поджаривало нас на солнце и дарило положительные эмоции. Родители вдруг превратились в обаятельную пару, работа на лодке не была мне в тягость, и я знал, что каждый вечер меня ждет королевский пир.
Когда с уткой было покончено, мать, все в том же приподнятом настроении, аккуратно переписала рецепт и вывела на конверте адрес комитета по изданию кулинарной книги. Все двери в доме были открыты; по комнатам гулял прохладный ветер. Я видел, как мать лизнула почтовую марку и приклеила ее в верхний угол конверта. Саванна тоже следила за матерью, однако глаза сестры были грустными. Затем Саванна бросила на меня совсем короткий, мимолетный взгляд. Но этого мгновения хватило, чтобы сработала телепатия близнецов. Мы оба почувствовали: мать снова подставляет себя под удар, однако были бессильны что-либо сделать.
Через неделю, подъехав к дому и не ощутив никаких дразнящих запахов пищи, мы сразу поняли: мать получила ответ. В доме было пусто. Мы с Люком бросились на задний двор и нашли мать в галерее. Она плакала, Саванна утешала ее, как могла. Сестра молча протянула нам письмо.
Уважаемая миссис Винго!
Члены комитета по изданию кулинарной книги, и я в том числе, хотим сердечнейшим образом поблагодарить Вас за присланный Вами «старый семейный рецепт» блюда «Canard Sauvage de Casa de Wingo» . Однако мы единодушно считаем, что в кулинарной книге должна быть представлена местная кухня. Мы решили не занимать ее страницы рецептами весьма экзотических иностранных блюд, пусть даже от лучших кулинаров нашего города. Еще раз большое Вам спасибо за проявленное внимание и потраченное время. Искренне Ваша,
Изабелъ Нъюбери
P. S. Лила, поделитесь со мной секретом: из какой кулинарной книги Вы позаимствовали рецепт с таким исключительным названием?
— Скажи ей, что рецепт ты взяла из «Американского справочника по ядовитым грибам», — взорвался я. — Добавь, что с радостью приготовишь ей это блюдо к ближайшему ужину.
— Вот-вот, — поддержал меня Люк. — А я с ее сыночком… побеседую.
— Ребята, перестаньте! — Мать всхлипнула. — Грубость вас не красит, а Тодд здесь вообще ни при чем. Просто им нужны фамилии, им важно, из какой семьи претендентка. И все равно я рада, что в комитете прочли мой рецепт. Одно то, что я им его послала, уже делает мне честь. Такая пустяковая неудача не выбьет меня из колеи. У меня слишком много гордости, чтобы считать себя уязвленной. Вы заметили, какое необычное имя я дала своему творению? Возможно, они сочли его несколько… экстравагантным.
— Но я его совсем не понимаю, — признался Люк, вертя в руках письмо. — Я думал, ты напишешь по-английски: утка, приготовленная так-то и так-то.
— Мне казалось, что по-французски это звучит более изысканно, — сообщила мать, вытирая слезы.
— Отличное название для великолепного блюда, — ободрила ее Саванна.
— Если бы они его попробовали, — вздохнула мать. — Как думаешь? Может, вначале нужно было их угостить?
— Знаешь, мама, этим теткам было бы очень трудно пробовать твой шедевр, — злорадно усмехнулась сестра.
— Почему?
— Саванна запихнула бы утку прямо в их жирные задницы, — пояснил довольный Люк.
Мать встала со скамейки.
— Конечно, они в курсе, какие у меня грубые дети. И наверняка думают: раз она не сумела воспитать своих детей, то членства в Лиге не заслуживает.
Люк поднял мать на руки и нежно поцеловал ее в щеку. В его сильных руках мать казалась манекеном из магазина детской одежды.
— Мама, я очень огорчен, что они причинили тебе боль, — говорил мой брат. — Не могу видеть, как ты плачешь. Если они еще хоть раз тебя унизят, я приду к ним на собрание и такое устрою! Я заставлю их есть уток с репой и виноградом, пока они сами не улетят по осени на юг.
Люк осторожно поставил мать на ноги.
— Люк, их Лига — всего лишь клуб. — Мать поправила платье. — Вижу, вас троих это рассердило сильнее, чем меня. Я пытаюсь вырваться вперед, чтобы у вас было больше возможностей, чем у меня в ваши годы. А слезы вовсе не из-за их отказа. Судя по всему, я что-то напутала в названии. Изабель Ньюбери восприняла его как шутку. Наверное, они все смеялись. Но ведь верно, что «дом» по-французски — casa?
— Да, — хором ответили мы, хотя никто из нас не знал даже английского написания слова «по-французски».
Ночью мы долго не могли уснуть и лежали в темноте, прислушиваясь к порывам северного ветра и плеску речных волн. Когда стихия на мгновение умолкала, до нас доносились материнские всхлипывания и приглушенный голос отца, пытающегося ее успокоить. Слов мы не различали, но интонация была грубой и неубедительной. Название рецепта не давало матери покоя. После ужина она стала проверять и обнаружила, что вместо casa нужно было написать chez. Мать могла вынести почти любое унижение, но когда ей недвусмысленно намекали на изрядные пробелы в образовании…
— Кто-нибудь из вас знает, почему наша мать так зациклилась на вступлении в Коллетонскую лигу? — спросил я брата и сестру.
— Не желает принимать себя такой, какая есть, — предположила Саванна.
— И где вообще она набралась подобных идей? — недоумевал Люк. — Не представляю. Откуда у нее все это?
— Смотрит на других. Сравнивает. Делает выводы, — объяснила наша мудрая сестра.
— Но ведь на будущий год она станет президентом Садового клуба. Неужели это ее не радует? — возразил Люк.
— Вступить в Садовый клуб легко, — сказала Саванна. — Достаточно быть белым и уметь сажать семена в землю. Нет, маме непременно нужно то, чего у нее нет. Она у нас тянется к недосягаемому.
А потом для нашей семьи настали скверные времена. И не только для нашей — для всех жителей штата, чьи заработки были связаны с морем. Началось это примерно через полгода после знаменитой маминой утки. Вдруг ударили немыслимые для здешних мест морозы. Проснувшись утром, мы впервые в жизни увидели снежный покров толщиной в четыре дюйма. Снег засыпал весь остров Мелроуз; черное озерцо в самом центре острова обледенело. Окрестные болота побелели; мыши-полевки, привычно роющиеся в поисках корма, сделались легкой добычей для ястребов. Небо приобрело хмурый серый цвет. Температура всю неделю не поднималась выше десяти градусов по Фаренгейту. Водопроводные трубы замерзли, затем полопались, и мы на две недели оказались без водоснабжения. От наледи провисли и оборвались провода нашей электролинии, и мы лишились электричества. Тогда наша семья стала жить при мягком, но тускловатом свете керосиновых ламп. Мы разводили костры. Основным источником тепла стала дровяная плита. Ежедневно мы ходили за дровами, а когда возвращались, мать на плите сушила наши заиндевевшие сапоги. Поначалу разгул стихии воспринимался весело, словно какой-то праздник, не особо благочестивый и наступивший неожиданно. Школы закрылись на целых пять дней. Во всем штате не было ни одной снегоуборочной машины, а в округе Коллетон — ни одних саней. Впервые мы играли в снежки на заднем дворе и лепили снежную бабу.
Клем Робинсон — чернокожий подагрический старик — замерз насмерть. Его тело нашли в трех милях от нашего дома. Только потеплело, как новый удар мороза сковал все низменности льдом, и мы на себе испытали предательские свойства ледяных пространств. По ночам с улицы доносились грустные стоны ломающихся деревьев, чьи ветки не выдерживали непомерного ледяного груза. В их треске было что-то зловещее, словно кому-то заживо ломали кости. Оказалось, что под ледяным панцирем деревья способны гибнуть, и гибнуть не беззвучно. Иногда их предсмертные звуки напоминали ружейную пальбу в сезон охоты. В океане температура воды упала ниже сорока пяти градусов по Фаренгейту. Креветки, которых отец рассчитывал выловить весной, начали гибнуть миллиардами. Об этом никто не догадывался до марта, когда ловцы привычно вышли в море и вернулись с пустыми сетями. В тот год заливчики и реки вовсе не кишели креветками. Редкие беременные самки, в одиночку или парами, мужественно ползли через болота к речкам и ручьям, чтобы отметать икру и сохранить вид. Но зачастую им не хватало сил, и комья икры оставались в болоте. Коллетонский банк изъял за неплатеж семнадцать рыбачьих лодок и продал их с аукциона. За две недели изнурительной работы, продолжавшейся от рассвета до заката, отец сумел поймать лишь сорок фунтов. Море опустело. Рыба и морские птицы вели себя странно. Приливы теперь несли не изобильную пищу, а голод. Впервые в современной истории Коллетона креветки стали редким и дорогостоящим угощением.
В мае отец впервые пропустил оплату кредита за свою лодку. На следующий день он поплыл на юг, в воды штата Джорджия. Но и там добыча оказалась настолько скудной, что доходы от креветок не покрыли расходов на топливо. Отец не стал возвращаться в Коллетон, а отправился еще южнее. Он расспрашивал коллег, слушал россказни о якобы фантастических уловах в Мексиканском заливе и в районе Флорида-Киз . В Сент-Огастине власти задержали отца за ловлю в речном канале, который из-за зимнего бедствия был закрыт для рыбаков. Отец знал о запрете, но им двигали отчаяние и желание рискнуть. Лодку конфисковали, а отца приговорили к штрафу в пятьсот долларов. Отец остался во Флориде и устроился автомехаником в ремонтную мастерскую на шоссе номер 17. Там он провел полгода, прежде чем сумел погасить штраф, получить назад свою лодку и направить ее в воды Южной Каролины. Помнится, он позвонил матери и сказал, чтобы мы выкручивались любыми способами, но ни в коем случае не пропускали платежи по кредиту.
Теперь мы все трое ежедневно вставали в пять утра и отправлялись на реку ставить корзины, заманивающие голубых крабов. Добычу мы перемещали в большую бочку, стоявшую посередине лодки, а корзины вновь наполняли приманкой — кефалью и сорной рыбой. Мы начинали с двадцати корзин, к концу лета их число достигло пятидесяти, а акватория ловли растянулась на двадцать миль по реке и ее рукавам. Мы пришли не на пустое место, а потому были обязаны считаться с профессиональными ловцами крабов, которым принадлежала река Коллетон. Нам приходилось довольствоваться дальними рукавами и искать другие реки и ручьи. Мы колесили по всему округу, размещая проволочные корзины. К веревкам мы привязывали белые буйки, которые опускали вниз. Эти ловушки мы ставили и в часы прилива, и во время отлива. По буйкам можно было проследить маршруты наших странствий: они уходили в самые глухие и малодоступные уголки округа Коллетон. Поначалу мы работали медленно, не проявляя особой ловкости. Много сил тратилось понапрасну. Но постепенно мы освоились, приобрели навык, извлекли опыт из своих ошибок. В первый месяц на подъем корзины, выгрузку улова, новое снаряжение и спуск уходило по десять минут, но уже через месяц мы управлялись со всем этим менее чем за две минуты. Мы шлифовали свои движения, учились делать их с изяществом и точностью, без лишних жестов. Мы узнали, что наше ремесло имеет свою красоту, сравнимую с танцем. Уже первый наш месяц оказался безубыточным. Все заработанные деньги мы потратили на покупку новых корзин. Во второй месяц мы оплатили вексель за отцовскую лодку. Опытные краболовы внимательно наблюдали за нашими успехами, видя, что каждый раз мы сдаем все больше крабов. Наши первые шаги сопровождались их шутками и насмешками; в августе они были готовы принять нас в свое братство. Они с восхищением глядели на огрубевшие, мозолистые ладони Саванны, давали нам дельные советы, делились тайнами своего нелегкого труда, молчаливо одобряли наши успехи. Словесных похвал они не расточали, ведь мы родились на реке, мы пришли в мир, чтобы ловить крабов и креветок, а потому были обязаны делать это как следует.
Но с каким бы усердием мы ни бороздили окрестные воды, наши победы не уменьшали материнских страхов. Денег для оплаты счетов все равно не хватало. В сентябре нам отключили электричество. В мягком свете керосиновой лампы лицо матери выглядело еще тревожнее и беззащитнее. Нечем было заплатить взнос по страхованию лодки. Потом замолчал телефон. В школе меня дразнили за брюки, которые теперь доставали мне до щиколоток. Мать обходила коллетонские магазины, пытаясь устроиться хоть на какую-нибудь работу, но вакансий не было. Вернувшись домой после школы, я отправлялся ловить рыбу к ужину. Сезон охоты на оленей уже закончился, но для нас продолжался. Иногда мы убивали даже самок и детенышей, чтобы на столе было мясо. Мать не жаловалась, но застывший на ее лице ужас повергал нас в отчаяние. Мать велела молчать о тяжком положении нашей семьи; даже дед с бабушкой не должны были знать о нем. Несгибаемая гордость и здесь была для нее важнее всего. Она не могла переступить через свои принципы и обратиться за помощью к соседям. Мать перестала появляться в городе: денег на продукты и другие необходимые вещи не было, а брать в долг она не хотела. Ей было проще вообще не показываться на улицах Коллетона. Мать замкнулась в себе. Ее безмолвие становилось все более длительным и пугающим. Все время она посвящала саду и огороду, где работала с каким-то исступленным упорством. А мы тихо ждали перемен к лучшему. Ну не может же черная полоса длиться вечно! Вот и креветки вернулись в реку; сети ловцов, как и прежде, были полны добычи. Однако отец все еще оставался во Флориде, продолжая выплачивать штраф за свою конфискованную лодку.
Накануне Дня благодарения до нас донесся шум автомобильного мотора. Со стороны насыпи на остров въехала чья-то машина. Еще минут через десять она остановилась возле нашего дома. Из кабины вышли изысканно одетые женщины. Это были Беттина Поттс, Марта Рэндалл, Тельма Райт и Изабель Ньюбери — четыре «столпа» Коллетонской лиги. Я открыл дверь. Миссис Ньюбери спросила, могут ли они поговорить с матерью.
Когда мать увидела неожиданных гостей, что-то в ее взгляде потухло. Она вытерла руки о фартук и сдержанно пригласила женщин в дом.
Дамы расселись в гостиной. Они явно чувствовали себя не в своей тарелке.
— Лила, мы буквально на минутку. До наступления темноты нам еще нужно развезти три индейки, — приятным голосом начала Изабель Ньюбери.
— Простите, я не понимаю, — сухо произнесла мать.
— Вы наверняка слышали, что в нашей Лиге принято преподносить праздничных индеек самым малоимущим жителям, — сообщила Беттина Поттс. — Мы хотим, чтобы вы и ваши дети не остались в такой вечер без угощения.
— Беттина, здесь какая-то ошибка. В нашей семье дела идут замечательно.
— Лила, не могли бы вы зажечь свет? — недовольно протянула миссис Ньюбери. — В таком сумраке ничего не видно.
— Благодарю вас, леди, за то, что подумали о нас, — сказала мать, с трудом сдерживаясь. — Но в округе достаточно людей, которые действительно нуждаются в благотворительности.
— Лила, не надо считать наш приезд благотворительностью, — возразила Тельма Райт. — Просто жест доброй воли от друзей, которые за вас беспокоятся.
— Пожалуйста, не надо жестов, — ответила мать. — Лучше без них.
— Вспомните о ваших детях, Лила, — вмешалась миссис Поттс. — Вы лишаете их праздника. Нельзя думать только о себе.
И тут из кухни появился Люк. Его голос клокотал от гнева.
— А ну убирайтесь из нашего дома!
— Какой грубый молодой человек, — возмутилась Марта Рэндалл.
Тогда мы с Саванной тоже вошли в гостиную из спальни, где собирались пересидеть визит коллетонских дам.
— Лила, в этой темноте мне не видны лица ваших детей. Я просила вас включить свет, — напомнила матери Изабель Ньюбери.
— Изабель, мой сын хочет, чтобы вы покинули наш дом.
— Мы это сделаем сразу же, как только отдадим вам индейку.
— Оставьте ее во дворе. Я пошлю за ней кого-нибудь из детей, — заявила мать, с большим трудом возвращая самообладание.
— Вы слишком жестоки с нами, Лила, — заметила миссис Рэндалл.
— Куда менее жестока, чем вы со мной, Марта, — парировала мать.
Женщины встали и молча удалились. Замороженную индейку они положили на траву. Хлопнули дверцы машины, затарахтел мотор, и активистки Лиги уехали.
Глаза матери были полны гневных слез. Она направилась к оружейной стойке, схватила свой дробовик, зарядила его и еще несколько патронов сунула в карман передника. Затем она вышла на улицу и некоторое время смотрела на пакет с индейкой, которая олицетворяла унижение, полученное от Коллетонской лиги.
— Они давно ждали этого момента. Знали, когда лучше всего заявиться к нам, и терпеливо ждали!
Мать приставила ружье к плечу.
От первого выстрела индейка закувыркалась по двору. Второй разнес ее на мелкие кусочки.
— Запомните, дети. Они все такие. Все без исключения. Сегодня эти дамочки показали свое нутро.
Мать опустила дробовик и вернулась в дом. Кажется, в тот год мы не отмечали День благодарения праздничным ужином.
В конце декабря, вскоре после приезда отца из Флориды, неподалеку от нашего причала на берег выбросило морскую черепаху. Когда мы на нее наткнулись, она была уже мертва. Отец велел нам с Люком побыстрее избавиться от этого «подарка», иначе весь двор провоняет разлагающимся животным. Утром, за завтраком, Саванна вслух читала колонку социальной хроники. В числе прочего там сообщалось, что чета Ньюбери и их сын Тодд отбыли на Барбадос, где по обыкновению проводят рождественские праздники. В голове Люка дохлая черепаха странным образом соединилась с Барбадосом. Мы с Саванной, пребывая в неведении, погрузили черепаху в моторную лодку. Перед сном Люк поделился с нами своим планом.
Проснувшись в три часа ночи, мы тихонько вылезли через окно спальни. Столь же беззвучно мы добрались до причала и отбыли на веслах. Мотор Люк завел, когда мы находились в четверти мили от дома. Брат вывернул в главный канал и взял курс на другой берег, где светились огни Коллетона. Люк отключил ограничитель скорости. Мы молниеносно пролетели по морской зыби и оказались в устье. Проходя под мостом, мы шутили и веселились, но когда достигли причала в конце улицы Приливов, смех утих сам собой. Люк заглушил мотор. По инерции мы проплыли еще сотню футов, после чего я спрыгнул на берег и привязал лодку к тумбе общественного причала. Мы выволокли черепаху из лодки и двинулись по безмолвным улицам города. Черепаха была тяжелой, мы часто останавливались и переводили дух. К тому же я поранил руку о ракушку, прилипшую к панцирю черепахи. Вскоре показались темные громады дубов — спутники всех богатых домов между Чарлстоном и Саванной. Где-то вдали лаяли собаки. Воздух был холодным. В некоторых окнах мигали огоньки рождественских елок.
Добравшись до особняка Ньюбери, мы положили черепаху на заднем дворе и стали думать, как проникнуть внутрь дома. Люк взобрался по колонне на второй этаж. Там, в окне ванной, была оставлена открытая форточка. Вскоре мы с Саванной услышали скрип задней двери. В проеме возник силуэт Люка; брат жестами подозвал нас. Мы подхватили черепаху и вприпрыжку понеслись к нему. По черной лестнице мы поднялись на второй этаж и направились прямо в спальню четы Ньюбери, где стояла просторная кровать с балдахином. Люк откинул покрывало. Мы положили черепаху на простыню, подсунули ей под голову мягкую подушку и прикрыли одеялом. Саванна повернула кран отопления на полную мощность. Люк достал из шкафа одну из шляпок миссис Ньюбери и щегольски нацепил на крупную черепашью голову. В спальне пахло, как в трюме отцовской лодки. Роскошное ложе Риса и Изабель Ньюбери быстро пропитывалось запахом дохлого животного.
На следующее утро, когда мать позвала нас завтракать, мы, как ни в чем не бывало, вышли из своей комнаты.
По возвращении с Барбадоса семейство Ньюбери было вынуждено полгода жить в другом месте. С тех пор они перестали ездить на Барбадос. Отопительная система, включенная Саванной на максимум, значительно ускорила разложение черепашьей туши и поспособствовала тому, что зловоние пропитало спальню насквозь. Кровать и все матрасы пришлось сжечь. Первый месяц служанки отказывались ступать в изгаженную комнату — их сразу же начинало выворачивать. Рис Ньюбери пообещал тысячу долларов тому, кто располагает достоверными сведениями о дерзком злоумышленнике. В «Коллетон газетт» появилась редакционная заметка, гневно осудившая гнусное преступление. Боже, каким счастьем светились глаза матери, когда она читала эту статью!
На день рождения матери мы купили кулинарную книгу, выпущенную Коллетонской лигой. Это был наш общий подарок. Едва мать увидела это издание, ее лицо исказилось знакомой гримасой боли и унижения. Сюрприз ее вовсе не обрадовал. Наверняка мать решила, что мы собрались зло подшутить над ней.
— Мама, полистай внимательно. Там есть много интересных блюд. На последней странице Саванна старательно вывела материнский рецепт «Canard Sauvage Chez Wingo». А на первой написала свой собственный:
МОРСКАЯ ЧЕРЕПАХА ОТ CHEZ НЬЮБЕРИ
Возьмите одну черепаху, желательно зрелую. Выберите ночь потемнее и, пока ваши родители спят, перевезите черепаху на другой берег. Внимательно следите, чтобы вас никто не заметил. Найдите открытое окно. Отоприте заднюю дверь. Положите черепаху на кровать с балдахином и включите отопление на полную мощность. Поджаривайте черепаху до готовности; обычно на это уходит недели две. Подавать с припущенными гвоздями и крепким красным вином. Поздравьте мамочку с днем рождения. Расскажите ей о своей любви. И не забывайте про индейку.
С любовью,
Саванна, Люк и Том
Я считал и считаю: этот «рецепт» был первым настоящим стихотворением Саванны.
Вначале мать отругала нас. Она кричала, что воспитывала нас порядочными, законопослушными гражданами, а не ворами-домушниками. Она грозилась, что все расскажет Рису Ньюбери и получит заслуженное вознаграждение. Потом мать заявила, что мы сами должны отправиться к шерифу с чистосердечным признанием. Далее пошли знакомые слова: мы опозорили семью, и теперь мать снова станет посмешищем Коллетона.
Выпустив свой запал, мать еще раз перечитала книжное поздравление. Теперь она засмеялась, как девчонка, и долго не могла остановиться. Она схватила всех нас и крепко обняла, что бывало крайне редко.
— Мои дети — это фантастика, — с восторгом шептала она. — Возможно, Лила Винго — ничто, но, видит Бог, ее дети — это что-то.