Глава 11
1
В шесть утра майор Лоскутков уже звонил в городское управление дежурному. Еще вечером, после укола, поставленного дежурным фельдшером, который настоятельно рекомендовал майору съездить в недалекий травмпункт на снимок, челюсть так сильно не болела. Он в подобных делах человек опытный – несколько раз за служебную практику доставалось основательно – и понимал, что это сгоряча. К утру же, как всегда бывает, боль стала такой, что спать майор уже не мог. И вышел в коридор к телефонному аппарату.
– Привет. Это майор Лоскутков. Ничего не слышно нового про Гальцева? – мрачным голосом, с трудом произнося слова, поинтересовался он.
– Пропал твой Гальцев. Как сквозь землю провалился. Он же уехать собирался…
– Такую облаву устроили…
– Скорее всего, просочился. Загримировался или еще как-то. В каком-нибудь транзитном грузовике. Заплатил водиле, и дело с концом. Спрячут под пломбу, и все…
– Плохо работаем, – самокритично сказал майор и положил трубку.
Он сам знал, что если человек с головой дружит, то может без проблем уйти у облавы между пальцами. А Паша Гальцев не просто дружит, он по-своему – талант. И мыслит всегда нестандартно. А нестандартно мыслящий человек всегда найдет способ обмануть тех, кто мыслит по стереотипу. Хорошо бы иметь сотрудников, которые, как Паша, думают. Только где таких найти? Такие в милицию работать не идут…
Лоскутков зашел в ванную комнату, посмотрел в зеркало. Челюсть с правой стороны, прямо под ухом, покраснела и припухла. А в одном месте образовалась абсолютно синяя шишка величиной с мелкий грецкий орех. Значит, все-таки перелом. Именно под этим «грецким орехом». Основательно приложился к нему каблук Гальцева. Как это произошло, майор толком и не понял. Очень уж неудобная позиция была у него. Выскочил из-за шифоньера, проскочил по дуге за спиной у толстого парня, которого Толстов в это время бил с такой же надеждой на нокаут, с какой мог бы бить тренировочный мешок. И пришлось перешагнуть, почти перепрыгнуть через скорчившегося в дверном проеме первого парня, которого спецназовец уже уложил. Вот этот слалом, скорее всего, Лоскуткова и подвел. В неудобном положении, на широком и высоком перескоке он и появился в коридоре. А там даже пистолет поднять не успел, только увидел, как кто-то с поднятой ногой разворачивается по оси в довольно узком коридоре. И – провал в памяти. В себя пришел уже стоящим на четвереньках в комнате, в которую он влетел, перевернув по дороге и стоявшего за спиной лейтенанта. Хорошо еще, что пистолет из рук не выпал. Не хватало бы еще утерять табельное оружие и вооружить уголовника.
Хотя пистолет Паше не нужен. Он «домушник» и не захочет цеплять лишние статьи.
Лоскутков включил холодную воду, подождал, пока она стечет и станет совсем ледяной, и, набирая эту ледяную воду горсточкой, стал осторожно прикладывать к больному месту. Вода лицо обжигала, но боль проходила. И только после такой пятиминутной процедуры майор начал умываться. Зубы чистить было просто невозможно, и он отказался от попыток сразу. А вот с бритьем вообще возникли проблемы. Бриться он привык ежедневно, терпеть не мог свою рыжую клочкастую щетину на подбородке. Сейчас процедура эта злила и выматывала силы. Но он выдержал все до конца и осторожно вытирался полотенцем, когда раздался телефонный звонок.
– Слушаю. Майор Лоскутков.
– Слушай, майор, мне сейчас сводки с районов передают, – сообщил дежурный. – Есть одна интересная вещь. Ночью ограблен предвыборный штаб одного из кандидатов в депутаты. Почти пятьдесят тысяч долларов из сейфа выбрали. Как раз тот штаб, откуда ты ребят вчера повязал. И Гальцев там был с ними вместе – деньги в сейфе видел. Начальник штаба обещал ему тысячу баксов, если винчестер от компьютера принесет. Так вор остальные деньги забрал, а этот конверт оставил и написал на нем печатными буквами – «Юрию Юрьевичу».
– Откровенный почерк Гальцева… – сказал Лоскутков и с болью скрипнул зубами. – Совсем обнаглел.
– Нет, почерк не определишь. Печатными, говорю же, буквами…
– Я не про тот почерк, я про почерк ограбления. Все. Выезжаю. Запроси материалы дела к нам. Только для ознакомления…
Выходки «домушника» одновременно и злили, и чем-то импонировали майору. Но злость свою он всем показывал привычно – имидж поддерживал. А симпатию выставить напоказ, конечно же, не мог. Не позволял служебный долг.
