Примета это нехорошая. Она, конечно, не стопроцентная. Бывало тоже, что не срабатывала, но чаще, в большинстве случаев, нехорошая примета…

Шрамы на лице у меня начали «гореть» сразу после того, как я получил сообщение от Вахийты о прерванной связи с вертолетом. Я тогда еще почувствовал, что вертолет, скорее всего, не долетит до места и нас ждут какие-то осложнения ситуации. Если он не долетит, чего я своим врагам от всей души не желаю, придется вместо хорошо продуманной операции ввязываться в какую-нибудь авантюру, и неизвестно, чем такое мероприятие может закончиться. Я всегда был и остаюсь сторонником продуманных и тщательно, точно выверенных действий, и потому мне многое удается, если только не все… А в авантюре только на неверную удачу можно полагаться, но удача — шлюшильда прописная и никто больше, и нет никогда на нее полной надежды, и быть не может… Как человек, воспитанный на старой мусульманской морали, я ненавижу шлюх, и все, что с ними связано. Когда приводили в мой джамаат продажных шалав, чтобы мужчины совсем не одичали без женщин, я всегда приказывал расстреливать их после использования по назначению. И сам никогда их услугами не пользовался. А шлюх во время войны понаехало море, в основном с Украины и из Молдавии. Не знаю уж, что их оттуда к нам манило. Своих мужиков не хватает, что ли… Удача — персона из того же шлюшиного ряда, и я предпочитаю на нее не полагаться. Хотя полагаться иногда приходится, и нынешний случай — характерный пример тому. Просто больше и положиться не на что, хотя я и здесь попытался провести возможное планирование. Только — возможное, потому что точного провести было нельзя, не имея конкретных данных.

Вахийта, хотя, наверное, связь с авиадиспетчером по-прежнему поддерживал, мне больше не звонил, но, как всегда, все знающий Уматгирей опять каким-то образом опередил меня, словно находился не в далекой, противной моему пониманию правильного мира Швейцарии, а на месте происшествия или хотя бы в самом Грозном. Он не только опередил, он даже сумел договориться насчет вертолета для поиска пропавших в то время, когда федералы, соблюдая правила полетов, поиск вести не будут, чтобы не потерять еще одну машину. Более того, Уматгирей заявил, что пилоту полет уже оплачен, то есть кто-то меня поддерживает и подстраховывает по указке Уматгирея прямо здесь, на месте. Но я не так прост, как кажется со стороны, и понимаю, что меня не только поддерживают и страхуют, меня еще и контролируют, что мне, естественно, совсем не нравится, потому что я никоим образом не являюсь и являться не собираюсь подчиненным Уматгирею лицом, и если порой работаю с ним совместно, то только на равных условиях. Я всегда сам по себе, я — самодостаточен и горжусь этим…

Меня контролируют… На меня, говоря понятнее, «стучат»… Такое открытие заставило меня еще больше покраснеть шрамами на лице и перебрать мысленно, что называется «по косточкам», всех своих людей, потому что Уматгирей, насколько я его знаю, не поленится платить кому-то, чтобы получать обо мне и о моих конкретных действиях полную информацию. И я мысленно «ощупал» каждого из своих парней на «вшивость»… Это занятие неблагодарное, и я пришел к выводу, что положиться в трудной ситуации могу абсолютно на всех, и все мои люди отличаются гарантированной надежностью. И, одновременно с этим, ни на кого не могу полностью положиться, потому что любой может оказаться купленным Уматгиреем человеком… Странные выводы, которые не дают никакого результата…

В этот раз с собой я мог взять на операцию только троих. Показал им место, где следует ждать посадки в вертолет и где их с оружием в руках со всех сторон видно не будет. Недалеко от Грозного и тем более рядом с дорогой к вооруженным людям по нынешним временам присматриваются и звонят порой ментам. И потому нельзя было отнестись к выбору места легкомысленно. Я не отнесся. Нашел что нужно. Место укромное и, кажется, даже для посадки маленького вертолета подходящее. В крайнем случае, всегда можно будет по телефону подкорректировать.

Но и в этих троих, что я выбрал, хотя они очень давно со мной, полностью уверенным я быть не мог, хотя считал их самыми, пожалуй, надежными. Известная истина — предают только свои! — работает без сбоев. Чужой предать не может, чужой может быть только врагом… Впрочем, трагедию строить было пока не из-за чего, потому что я люблю честную игру и не собирался Уматгирея обманывать. Так что, если кто-то и докладывает ему о моих действиях и планах, это мне помешать не может…

Вертолет меня ждал. Маленькая машина с эмблемой МЧС. Производство не российское. И пилот азербайджанец. Это мне уже понравилось. Это более надежно, чем русский пилот, потому что мусульманин мусульманина поддержит раньше, чем христианин или атеист поддержит мусульманина, а вопрос гражданства вообще в этом деле второстепенен. К тому же, если человек поддерживает за деньги, он знает, что деньги следует отрабатывать, и это более надежно, чем поддержка в ответ на чью-то конкретную просьбу, пусть даже и уважаемого человека.

Пилота звали Рауф, он был уже не молод и смысл жизни, наверное, понимал правильно.

— Трудно будет их найти, но можно, — сразу сказал он. — Мне даже проще будет это сделать, чем большим машинам… Я всегда могу сесть, если летать нельзя, а большие машину должны в сторону уходить, если погода мешает.

Он рассуждал здраво и, как мне показалось, приготовился именно работать, а не отрабатывать полученную сумму. А возраст говорил о том, что пилотом он должен быть опытным. Меня это устроило.

— Летим… — Я глянул в его карту и ткнул пальцем. — Вот здесь заберем моих людей…

— Троих?

— Троих. Как договаривались.

Рауф посмотрел в карту.

— Там рядом линия электропередач проходит. Нехорошее место…

— До проводов полторы сотни метров.

— Нормально… Сядем…

Вертолет поднялся быстро, слегка задрал хвост и целенаправленно двинулся в сторону нужного места. Салон был с хорошей звукоизоляцией, и разговаривать здесь можно было, лишь слегка повышая голос, почти как в автомобиле. Мне вообще-то мало доводилось летать вертолетами, но я слышал, что большие вертолеты шумят так, что разговаривать в них нормально, без надрыва горла и последующей хрипоты, невозможно. А здесь, как оказалось, можно даже по телефону разговаривать. Уматгирей позвонил, когда мы только-только вышли на курс.

— Ширвани, я готов тебя обрадовать.

— Нашлась пропажа? Они летят?

— Нет, пропажу следует искать. Но я нашел тебе помощников. Ты Геримхана Биболатова хорошо знаешь?

— С удовольствием пустил бы ему пулю в лоб, — ответил я предельно конкретно и честно, и это была абсолютная правда.

— Повремени с этим… — почти попросил Уматгирей таким тоном, словно я уже пистолет вытащил и затвор передернул.

— Он где-то меня дожидается?

— Еще нет, но будет дожидаться. Я Геримхана хорошо знаю, и смогу его попросить принять тебя. Если он будет против, то ты сможешь сам его убедить…

— Где он?

— Он в Змеином ущелье, готовится к прорыву через Седельный перевал.

— К прорыву? Прорываться ему не на перевале надо… А на границе… Но это не сложно. Граница не перекрыта.

— Седельный перевал спецназ ГРУ занял.

— Больше там к границе нигде не пройти. Он не вырвется…

— Вот потому он и собирается идти в прорыв.

— Сколько спецназовцев?

— Около сотни.

— Не прорвется, говорю же. Чтобы прорваться, ему три сотни стволов надо.

— Он это понимает, не первый год воюет.

— И что?

— С другой стороны по спецназовцам тоже группа ударит. Если ты разрешишь…

— Кто там?

— Твой брат Зияудди. Запоминай номер. Позвонишь ему, если Геримхан откажет тебе в помощи. Зияудди в этом случае откажет в помощи Геримхану…

— Я знаю номер брата. Я позвоню… Сколько человек у брата?

— По моим данным, он больше сорока человек набрать не сможет. Это вместе с грузинскими наемниками… Сегодня он должен перейти границу.

— Спасибо, Уматгирей. Но чем мне может помочь Геримхан? У него нет своих вертолетов…

— Вертолет упал где-то в том районе. Пусть отправит группы в поиск. Зияудди выйдет к перевалу только к тому времени, как эти группы вернутся.

Обнадеживающее Уматгирея сообщение не вселило, впрочем, в меня радости. Я лучше, чем он, несмотря на всю свою внешнюю и показную осведомленность, знал своего самого младшего из четверых братьев. И знал его неприлично нежные отношения с Геримханом Биболатовым. Может быть, именно потому, что я знал их, я и с удовольствием пристрелил бы Геримхана. А заодно бы, может быть, и самого Зияудди. Будь жива мама и окажись она в курсе дел, она сама послала бы меня сделать это, я уверен. Тем не менее отказаться от продолжения дела я не мог и вынужден был брату позвонить.

Он ответил сразу.

— Здравствуй, Зияудди.

— Здравствуй, Ширвани. — Кажется, узнал он голос, потому что номера моей спутниковой трубки он не знал, а иначе определить, кто звонит, было невозможно. — Ты вспомнил обо мне…

И непонятно было, рад он моему звонку или относится к нему с опаской. Скорее всего, второе, потому что я уже высказывал однажды кое-что при очной встрече. Но эта встреча происходила на глазах у множества людей, а о связи Зияудди с Геримханом знало очень мало людей, потому что они хранили свои отношения в тайне, и я, чтобы тейп свой и фамилию свою не позорить, тоже не желал громкого разговора.

— Я сейчас направляюсь в место, где мы, возможно, встретимся.

— Я далеко, брат. Я в Грузии. Но… Но не могу сейчас тебе сказать…

— Я знаю, где ты. Я сейчас сам лечу к Геримхану.

— Зачем? — Зияудди, кажется, испугался.

— Мне нужна его помощь. У меня свои интересы рядом со Змеиным ущельем. Как ты думаешь, он не откажет мне?

— Я думаю, брат, он в ближайшее время будет очень занят… — Зияудди не показал радости от моего интереса и даже от предстоящей возможной встречи.

— И все же попроси его, иначе и его и тебя ожидают, возможно, слишком больше неприятности… Вплоть до того, что вас могут не принять в Грузии. По крайней мере, в Европе вы тогда будете точно приняты как враги. А Европа на Грузию сильно влияет… В дело замешаны серьезные силы, с которыми вам бороться пока невозможно…

— Это надолго?

— Может быть, несколько часов… Может быть, сутки…

— Хорошо, я позвоню ему, — согласился Зияудди.

Я надавил на правильную педаль. Его мечта была — осесть где-нибудь в Европе. Он сам мне об этом говорил еще до того, как с Геримханом связался.

— Когда тебе перезвонить?

— Я сам тебе перезвоню… Скоро…

Брат не обманул и позвонил уже через четыре минуты, когда вертолет начал выписывать полукруг, чтобы сесть там, где я своих людей оставил. Пилот увидел их сверху и вопросительно посмотрел на меня. Я, доставая трубку из кармана, утвердительно кивнул и ткнул для убедительности пальцем в ветровое стекло.

И тут же ответил на звонок:

— Слушаю тебя, Зияудди.

— Брат, я должен тебя огорчить… — высокий голос Зияудди стал, казалось, от расстройства еще выше и писклявее.

— Ты со своим другом не желаешь мне помочь… — сказал я с откровенной металлической, чуть-чуть звенящей угрозой в голосе. Брат знал эти нотки с детства и всегда, помнится, трепетал, когда я начинал так говорить.

— Мы бы помогли с удовольствием. И Геримхан, и я тем более, но у Геримхана осложнения в ситуации. Он сейчас ведет бой…

Мне подумалось, что Зияудди вместе с Биболатовым пытаются меня за нос водить. Я хорошо знал, что армейских частей там быть не должно.

— Он что, вышел на Седельный перевал? — я спросил с издевкой.

— Нет. Геримхан обстрелял из пулеметов федеральный вертолет, который над ними кружил, и повредил двигатель. Вертолет сел прямо в Змеином ущелье, на склоне, застрял корпусом между деревьев. Там оказалось полно солдат, и сейчас Геримхан вынужден их уничтожить, иначе его самого уничтожат раньше, чем он к перевалу выйдет… Он еще не все силы собрал, чтобы на прорыв идти. И я не смогу помочь, потому что у меня тоже сил мало. Я не в состоянии своей группой штурмовать перевал. Могу только поддержку оказать тому, кто с другой стороны штурмует большими, чем у меня, силами.

— Я понял… Позвони ему и скажи, что я лечу на маленьком вертолете МЧС. Меня как раз тот сбитый вертолет интересует. Ради него я в те края и отправился. Я готовился его здесь встретить. Вернее, встретить пассажира с грузом. Мне только один пассажир нужен. Даже не он, а его груз. Попроси Геримхана, чтобы он не трогал священника и его груз. Я прилечу и сам с ним разберусь. Остальных пусть уничтожает… Я рад, что дело так просто разрешилось. Будем действовать вместе. Может быть, и я смогу быть полезным твоему… другу…

— Понял.

Посадка в вертолет новых пассажиров прошла быстро и без внешних эксцессов. Тем не менее я заметил, как Рауф бросает обеспокоенные взгляды куда-то за свое правое плечо. Мне не видно было, куда он смотрел, и потому я вынужден был спросить:

— Что там такое?

— Машина… Белая «Нива»… На нас в бинокль смотрят.

— Видели посадку?

— Посадку машины. Посадку пассажиров видно не было.

— Это чем-то грозит нам?

— В принципе ничем… Просто не люблю, когда за мной наблюдают.

Я обернулся к своим парням, устроившимся на заднем сиденье.

— Белую «Ниву» видели? Когда внизу были…

— Я не видел… — пожал плечами Актемар.

Вообще-то он у меня много лет разведкой занимался, потому на его глаз положиться можно, и я всегда Актемару доверял.

— Они не могли увидеть, — заметил Рауф. — Машина за холмом стояла, по другую сторону…

— Когда ты уехал, — сказал неуверенно Джамбулат, — по дороге какая-то проходила…

— Мы тогда как раз на холм поднялись, — добавил Висангири. — Я заметил, что они скорость сбросили, словно нас рассматривали. Но мало ли машин по дороге проходит.

В этом он был прав. Дорога оживленная, и белых «Нив» здесь встретить можно много. Мои соотечественники любят эту машину. По горам хорошо бегает. Это мне она не нравится, потому что скорость набирает медленно, и на обгоне момент выбирать приходится, когда можно на газ давить и успеть кого-то обогнать до того, как встречная машина поедет. Это на моей «Кайен» ждать не надо. Пара секунд, и тот, кого обгоняешь, уже далеко позади…

— Машин в самом деле много… — сказал я. — Но ситуацию следует контролировать.

Мы разговаривали на чеченском. Рауф прислушивался, как и во время моих телефонных разговоров, но ничего, кажется, не понимал. Он хоть и мусульманин, хоть и работает в Чечне, а чеченский язык не знает. И это хорошо…

Мы еще около десяти минут летели маршрутом, с которого почти постоянно было видно дорогу. То ближе, то дальше, но видно. И я специально высматривал машины. Насчитал двенадцать штук, идущих в ту или в другую сторону, но не попалось ни одной белой «Нивы». Даже не белой — тоже ни одной «Нивы» не попалось. Но на основании таких наблюдений делать выводы, как я понимал, было нельзя. Здесь не работает принцип статистической погрешности, здесь, скорее всего, только принцип случайных чисел Неймана действует. В лотерее этот математический принцип может помочь, в сборе разведданных и подготовке выводов — едва ли.

Через десять минут Рауф сказал хмуро:

— Начинается… Будем вертеться…

Я даже спрашивать не стал, что именно начинается, потому что сам несколько раз уже посматривал вперед на чернеющую полоску на горизонте. Полоска ширилась, становилась полосой, потом уже превращалась в угрожающий фон, и становилось ясно, что мы приближаемся к грозовому фронту. Что это был именно фронт, а не отдельные грозовые участки неба, у меня сомнения не возникло, потому что вся южная часть неба была черно-синего оттенка.

— А где там вертеться… — выразил я сомнения. — Сплошная чернота… Ее не облетишь…

— Облетишь… — без сомнения сказал Рауф. — Издали — сплошные тучи. Но сплошных туч не бывает. Подлетим, увидим, где просветы. Там и прорвемся.

Его уверенность вселяла надежду. Рауф в нашей ситуации — хозяин положения. Он мог бы сказать сразу, что там не пролететь и придется возвращаться, чтобы выждать более подходящее время, и нам нечего было бы возразить при всем желании. Но он знал, что делать, и делал то, что мог, и при этом вовсе не напоминал самоубийцу, который приготовился вместе с собой захватить на тот черный свет еще несколько человек — нас то есть…

— В Змеиное ущелье-то мы, скорее всего, напрямую не пролетим, — предупредил вдруг Рауф, и у меня уже возник резкий вопрос относительно его знания чеченского языка, когда он сам развеял мои сомнения. — Я так понял, что нам именно туда надо?

Да… Русский язык в России везде уже проник. Конечно, Змеиное ущелье имеет и собственное, чеченское название, но в картах оно называется по-русски, и в разговоре звучит русское название. И ничего удивительного, что, услышав его, Рауф понял, куда нам лететь…

За годы войны у себя в горах я ранен был трижды и дважды легко контужен. А сколько раз под пулями ходил, и не припомню… И это, и вообще характер, которым наградил меня Аллах, все, что я пережил и вынес, — сделало меня человеком почти равнодушным к боли и, как мне казалось, ничего уже в жизни не боящимся. Но сам себе я могу признаться, что лететь в этой густой темноте, когда только разноцветные приборы вертолета говорят что-то, но тоже говорят не тебе, а пилоту, а темнота вокруг время от времени разрывается от вспышки молнии — это испытание для характера. И парни за моей спиной притихли, не смея что-то сказать, да и сам наш пилот без конца вытирал со лба пот рукавом. И пот этот выступал не от жары, а от его внутреннего напряжения, которое невозможно, наверное, сравнить с напряжением физическим, даже самым тяжелым.

— Совсем ничего не вижу, — устало признался вдруг Рауф. — Будем снижаться и по дну ущелья лететь. Там светлее. А то влепимся так в какой-нибудь склон…

— А почему сразу нельзя было по ущелью лететь? — не понял я.

— А потому что напрямую, поверху, мне так кажется, путь слегка покороче. Раза так в три-четыре… И, пожалуй, мы сможем и к Змеиному ущелью сразу пробраться.

Вертолет стал плавно снижаться. Снижение почти не чувствовалось. И не чувствовалось бы, если бы не становилось светлее вокруг… Черными тучи были только вверху. А ниже и трясло заметно меньше. Рауф по-прежнему чувствовал себя уверенно и вел себя спокойно, и эти его спокойствие и уверенность и в нас то же самое вселяли…

— Долетим? — спросил я.

— Долетим…

Он не сомневался…

Как-то так получилось, что я даже не сильно ударился. Упал, конечно, но упал на рюкзак. Сначала автомат с вершины моего груза свалился, потом «разгрузка» и бронежилет с рюкзака упали так, что звука падения слышно не было за общим грохотом и скрежетом. Потом на все это сверху рюкзак, а уже на рюкзак, можно сказать, со всем удобствами, и я — довольно мягко. И даже испугаться не успел, хотя раньше уже почувствовал, что вертолет падает. Но была какая-то даже не надежда, а уверенность, что все обойдется…

Обошлось… Но, к сожалению, настолько удачно только для меня. Это я сразу определил. Другие падали чуть жестче. Разве что беременная жена пограничника свалилась с рюкзаков на рюкзаки, но и она другими рюкзаками накрылась. Должно быть, чтобы сверху на нее ничего или никого не свалилось. Это рядом со мной было, и я видел хорошо. Общий момент испуга, конечно, был. Но я сам как-то удивительно спокойно ко всему отнесся. Наверное, подготовиться успел. Еще когда пулеметы в пассажирский люк высунули и начали обстрел, я подумал, что бой в такой ситуации может оказаться обоюдоопасным. И потому мысленно подготовился к опасности. Я сидел на месте, стараясь удержать равновесие, но тем не менее одновременно мысленно навстречу опасности шел. И потому, после комфортного падения на рюкзак, как только корпус вертолета почти замер, запертый среди деревьев, я уже знал, что мне делать. Впрочем, и другие тоже знали. Все знали, кто нарукавную эмблему с «летучей мышью» носит — школа…

Именно потому, что я морально оказался готовым, я и оказался в передовом отряде. Его старший лейтенант Воронцов сразу выставил в охранение навстречу боевикам, которые обязательно должны были подойти, поскольку они прекрасно видели, что произошло с вертолетом, видели, что машина, с которой их рассматривали и которую они, по сути дела, сбили, не взорвалась при падении, следовательно, перед ними появилось две возможности: или сразу атаковать, не зная сил противника, или ждать, когда тебя атакуют, потому что кто-то, кто остался жив после крушения, выберется из гор и доложит, где обосновалась банда. Может быть, сразу доложат по рации. Следовательно, боевики будут спешить, чтобы захватить людей и уничтожить возможность связи. С этой целью наверняка попытаются поджечь остатки вертолета гранатометами, и потому на выстрел их подпускать нельзя до тех пор, пока из вертолета не будут эвакуированы все раненые и тела погибших. Это нам кратко старший лейтенант Воронцов объяснил. Он десять человек в передовую группу выделил и дал нам в командование еще одного старшего лейтенанта, из пограничников. Я не разобрал фамилию, то ли Валуева, то ли Балуева. Но уже по тому, как старший лейтенант спускался из застрявшего вертолета, мы все поняли, что за боец из него может получиться в критической ситуации. Ладно еще, что сам он не лез в активные командиры, и мы поставленную Воронцовым задачу выполнили почти молча — позицию заняли хорошую, на скале, поросшей густыми кустами, и были практически невидимыми снизу, где проходила тропа. А сверху, над нами, стена была почти отвесная, и даже деревья не могли на такой крутизне удержаться — только несколько кустов, в которых прятаться тоже никто не мог, потому что элементарно не смог бы до них добраться, не имея орлиных крыльев. А они у человека пока растут, насколько мне известно, скверно. Вообще горы и скалы здесь были чрезвычайно крутыми. Это не Чечня, где практически все горы землей и лесами покрыты, и сами высоты здешних не достигают. Это же, кажется, каменистый Дагестан… Самый настоящий горный Дагестан, где буро-коричневый цвет вокруг считается господствующим. Впрочем, я могу и ошибаться, в Чечне тоже, наверное, есть стоящие каменистые горы, просто мы изначально заняли перевал уже за пределами Чечни, в Дагестане, и потому, глядя на тамошние горы, я и здешние к той же категории относил. Но я вообще-то и разницы не видел между Чечней и Дагестаном. Селений поблизости быть не должно, следовательно, нам неоткуда ждать помощи, точно так же, как и бандитам неоткуда было ждать подкрепления. И еще неизвестно, хорошо это или плохо, окажись рядом какие-то селения…

Вообще-то старший лейтенант Воронцов своим взводом распоряжался. А я же в передовую группу попал, можно сказать, случайно. Старший лейтенант наиболее готовых к выходу солдат взвода отправлял, и я просто на глаза ему попался, когда свой упавший бронежилет поднял и на себя нацепил, а сверху приготовился «разгрузку» надеть. Воронцов в лицо меня знал, кажется. По крайней мере, знал о моем присутствии в вертолете, знал, наверное, и причину, по которой я отправлялся в расположение батальона. Но здесь он был командир. И потому, долго не думая, просто деловито кивнул:

— Выступаешь с группой…

Сложность еще и в том состояла, что вертолет посреди сосновых стволов застрял, врубившись в лес тугим клином. Пара с небольшим метров от земли — высота вроде бы небольшая, и в нормальной обстановке спрыгнуть можно без проблем. Но склон внизу крутой и высокой травой прикрыт, кое-где в траве виднелись крупные камни, но не везде, и не видно более мелкие, которые тоже способны неприятности доставить. Спрыгивать просто так, бездумно — опасно, потому что рискуешь на скрытый под травяным покровом камешек всего-то с кулак величиной нарваться, и этого уже хватит, чтобы ногу подвернуть. В наших условиях потеря еще одного человека может оказаться критической. А что другие потери есть, я своими глазами видел — сучья деревьев во многих местах обшивку вертолета прорвали. А мы все, кроме беременной женщины, сидели в два ряда вдоль боковых стен, и каждый мог получить удар природным древесным копьем. Кто-то и получил. Одного из пограничников, что против меня сидел, насквозь пробило. Это то, что я сразу увидел. Наверняка и еще кому-то досталось. Даже солдаты на зов командира не в полном составе собрались. А боевиков сдержать следовало. И потому Воронцов приказал прыгать на ближайший ствол и по нему, обезьянам уподобляясь, спускаться. Мы все справились без проблем, кроме старшего лейтенанта Валуева. Пограничник на ствол прыгнул вроде бы легко, потому что без бронежилета был, но ухватиться не сумел, не хватило навыков, и свалился. Хорошо еще, что не первым прыгал. Парни внизу подхватили его, не дали скатиться со склона, ломая стволы и кусты собственными боками. А потом сверху старшему лейтенанту и автомат сбросили, поскольку пограничники все без оружия были. Значит, автомат освободился, то есть, честнее говоря, кто-то из солдат взвода Воронцова так пострадал, что не в состоянии в бой идти, вот и автомат появился, сделал я вывод.

Внизу, около вертолета, но не под ним, на случай падения корпуса, остались два пулеметчика. Два пулемета, учитывая их скорострельность, смогут целое отделение заменить и обезопасить всех, кто из вертолета выберется. А мы двинулись по склону, придерживаясь руками за стволы, чтобы не скатиться и не потерять скорость продольного движения. Воронцову сверху конечную точку видно было лучше, чем нам, и он направлял группу знаками и негромкими окриками. И мы быстро на позицию вышли. Полтораста метров от вертолета, не более. Только разобрались по местам и залегли, едва успели дыхание в норму привести, как старший лейтенант Валуев негромко и спокойно скомандовал:

— Внимание! Стрелять только по моей команде.

Мы уже все видели, как по тропе бегом передвигалась группа боевиков. Было их примерно столько же, сколько нас. Может, чуть-чуть побольше, но кусты пока еще мешали тропу как следует рассмотреть. Мы молча «вцепились» прицелами в противника, пока еще не выбирая себе конкретную цель, но сопровождали всю группу стволами до более открытого места. На такое сопровождение ушли целых полторы минуты. Валуев, конечно, был неуклюж и по деревьям лазить не умел. Но хладнокровия ему вполне хватало, и команду он отдал вовремя:

— Огонь!..

Мы короткими очередями с дистанции в полтора десятка метров разорвали настороженную после аварии тишину здешних опасных гор. И противник был практически открыт для прицеливания, не имея возможности найти укрытие, потому что больших камней рядом с тропой в этом месте не оказалось. Все кончилось быстро, хотя на всякий случай мы дали каждый по паре коротких очередей про запас.

— Двое фланговых с каждой стороны, — прозвучала новая команда. — Забрать гранатометы и боезапас. Пулемет… Документы, у кого окажутся… Выставить парочку «растяжек». Быстро, но осторожно. Остальные — прикрывать тропу.

Команда естественная. Валуев, как и все мы, успел увидеть в группе два гранатомета «РПГ-7», разовый гранатомет «Муха» и ручной пулемет. Это могло нам сгодиться при дальнейшей обороне. Особенно первые два гранатомета, имеющие серьезный уровень поражения при стрельбе осколочными гранатами. Да и пулемет тоже сгодился бы. Двумя гранатометами можно долго такую тропу держать и никого не пропустить. Четыре человека быстро и легко спустились на тропу. Вот возвращаться им было из-за крутизны и нелегкого груза, занимающего руки, гораздо труднее, и не было веревок, чтобы сбросить им в помощь. Но поднялись и принесли два «РПГ-7».

— Выставили три «растяжки», под два тела подложили гранаты. «Муха» повреждена пулей. Стрелять не будет… — коротко и конкретно доложил старшему лейтенанту Валуеву младший сержант Отраднов, командир отделения, к которому меня прикрепил Воронцов. И выложил на скалу в дополнение несколько спаренных автоматных рожков. Тоже вещь для нас необходимая, поскольку мы лишние патроны с собой не таскали, они на перевале нужны были.

Другие вместе с гранатометами принесли и запас гранат к ним, и собрали у боевиков все рожки с патронами и ручные гранаты, для чего пришлось всем основательно загрузиться. С гранатами, не только к гранатомету, но и вообще с гранатами, у нас было плоховато, как и с патронами, поскольку взвод Воронцова почти все гранаты сдал смене. Таким образом, гранаты для «подствольника» только у меня одного остались, ведь меня никто не менял и передавать боекомплект было некому, но я не спешил их расходовать, понимая, что момент сейчас еще не самый острый и гранаты могут понадобиться тогда, когда ситуация будет близка к критической. А такие ситуации возникнуть могут всегда.

— Молодцы, — похвалил старший лейтенант. — Внимательно контролируем тропу. Еще кто-то обязательно появится. Это был, похоже, только передовой дозор.

С этим трудно было не согласиться. Судя по скорости, с которой передовой дозор появился на месте крушения, эта группа вообще находилась вдалеке от лагеря, когда был сбит наш вертолет. Или в охранении стояла, хотя для охранения имела слишком сильное вооружение и излишне большой состав — в охранение обычно с гранатометами не ходят, поскольку здесь нет дорог, по которым может подойти бронетехника, или какую-то свою отдельную задачу выполняла. А может быть, вообще к лагерю направлялась, чтобы к другим присоединиться, и увидела момент, предшествующий падению вертолета. Желание разведать и чем-то поживиться — вполне естественное для бандитов. Не менее естественное, чем желание старшего лейтенанта Воронцова выставить так вовремя собственное охранение. А с места, где нас обстреляли и где вертолет первоначально начал выписывать какие-то непонятные фигуры, показывая свою конечную неуправляемость, было до места падения не так и близко, невозможно было успеть, даже если бегом всю дорогу бежать. И наверняка из лагеря бандитов вскоре другая группа подойдет, более основательная и боеспособная, имеющая перед собой конкретную цель и точный приказ. Кроме того, автоматные очереди по ущелью всегда далеко разносятся, обрастают эхом, и бандиты в лагере, наверное, уже поняли, что здесь произошел пусть и скоротечный, но бой. Значит, будут осторожны и на рожон, если мы их к этому не принудим, не полезут.

Со скалы нам было видно, как остатки вертолета покинула вторая группа солдат. Эта группа была чуть меньше нашей — я успел семь человек насчитать. Старший лейтенант Воронцов направил их в противоположную сторону. Мы не знали, где еще может находиться противник, и прикрыть необходимо было обе стороны. Если группа бандитов, уничтоженная нами, шла на соединение с основным отрядом, то и следующая группа может точно так же идти. Должно быть, Воронцов просчитал ситуацию так и принял необходимые в данной ситуации меры. Еще одну сторону, у нас за спиной, крутой склон делал полностью безопасной, а последняя сторона была прямо под нами и в зоне поражения нашего оружия. Есть, правда, еще и противоположный склон, и позиция, на этом склоне занятая, одинаково опасна и для того, кто ее занять попытается, и для нас, потому что нас оттуда вполне можно обстреливать. Но выставлять заслон еще и туда у Воронцова возможности, конечно, не было, поскольку все люди на счету, а выставлять слабый заслон — это откровенная возможность потерять еще несколько человек.

Но перекрыть возможность выхода на противоположный склон — это тоже задача нашей группы. После высадки всех раненых и убитых из корпуса вертолета старший лейтенант Воронцов обещал прислать нам пулемет в поддержку. Одним пулеметом мы уже обзавелись. Но с двумя будет надежнее. А теперь осталось только ждать. Ждать одинаково и неизбежных скорых событий, и отдаленных… Скорые — это появление боевиков, это обязательный обоюдоострый бой. Отдаленные — это помощь нам извне. Интересно, сумели ли вертолетчики с базой связаться и передать данные? Цела ли связь?

Я лежал и поочередно то тропу рассматривал, то склон, по которому подобраться к нам было сложно, но возможно, то склон противолежащий, откуда по нам могут стрелять, то небо, грозящее нам скорой грозой. Гром где-то неподалеку громыхал. Значит, гроза уже пришла. Вопрос был только в том, дойдет ли она до нас в полной силе. Впрочем, в горах все звуки коварны и обманчивы. Гроза может громыхать и вдалеке, но звуки по ущелью катятся, эхом обрастают и кажутся совсем близкими…

Тебе, мама, при всей твоей нетерпимости и нетерпеливости, придется потерпеть и подождать, как ни больно тебе это будет узнать. Я, конечно же, спешил к тебе, как должен спешить каждый сын к больной матери, я старался попасть к тебе как можно быстрее, но не в моих силах повлиять на форс-мажорные обстоятельства. Плановое боестолкновение — это еще не форс-мажор, а крушение вертолета — уже то самое, не зависящее от меня. Ты будешь обвинять меня. И всем своим соседям по больничной палате расскажешь, какой непутевый у тебя сын, не пожелавший стать экономистом, но пожелавший стать простым солдатом… Ты будешь много чего вспоминать из моего детства, чтобы обвинить меня — в основном для того, чтобы перед самой собой себя оправдать, потому что ты не можешь не чувствовать, как угнетала меня с самого детства, пытаясь сделать из человека хорошо выдрессированное животное без собственного характера и без права на собственное мнение. Но, тем не менее, я даже сейчас чувствую нетерпение и стремлюсь к тебе, стремлюсь преодолеть внезапно возникшие препятствия и продолжить свой путь.

Мне нельзя опаздывать. Хотя обстоятельства стараются меня задержать. Да, я знаю, что ты и в этом тоже будешь меня обвинять. Так всегда бывало, мама, и я это хорошо помню и не думаю, что за время моего отсутствия кардинально изменился твой характер. Судя по нашему, двухмесячной давности, телефонному разговору, изменений не произошло. Ты тогда сказала, что болеешь, и все. Наверное, ты не знала еще, что с тобой, но и тогда не забыла меня упрекнуть — дескать, это я тебе все нервы с самого детства истрепал до такой степени, что ты сейчас, в своем возрасте, не будучи еще статистически старой, физически чувствуешь себя старухой. Но я, как обычно, пропустил твои слова мимо ушей. Я знал, что без этого ты не можешь, и виновный во всех твоих неприятностях должен существовать вовне, но только не в тебе самой — так ты считала и всегда искала виновных. Во всех окружающих. Но, естественно, самым виновным, причем виновным постоянно, мог быть только один человек — я…

Если у тебя что-то не получалось, ты всегда считала, что виноват в этом я. Наверное, так тебе было легче прожить, хотя ты уверяла, что жить тебе не хочется, потому что у тебя такой сын. И опять меня винила. И в мелочах, в простых хозяйственных делах. Помнишь, как ремонт дома делали… Обои клеили, а они у нас почему-то криво ложились и сильно пузырились на стенах. Ты меня винила, хотя я видел, что ты неровно клеишь, и пытался, вопреки твоей воле, выровнять. А ты возмущалась, что я под руку говорю и тебя сбиваю и что сделанное правильно искривляю. Ты из принципа не желала делать так, как я подсказывал, и все получалось хуже. Ты вообще не терпела никаких подсказок и старалась всегда сделать по-своему. Я знал, конечно, как тебя направить — тебе нужно было просто дать информацию к размышлению, и ты придешь к правильному выводу. А если указывать прямо, ты будешь наоборот делать, даже если это хуже. И кого-то в этом обвинять. Но это пустяки, это привычно, и потому не страшно. Мне даже другое привычно, когда ты в своей неудавшейся судьбе меня винила. Не припомню уже, сколько раз я слышал, что, дескать, если бы не я, то ты свою жизнь устроила бы, и была бы счастлива. Да разве я мешал тебе жизнь устраивать, мама? Я всегда был молчалив, хотя не рвался обниматься с каждым новым мужчиной, с которым ты собиралась жить. Я не видел причин, по которым мне необходимо было каждого приветствовать, потому что не я собирался с ними жить, и мне, кроме того, всегда казалось, что терпением для жизни с тобой надо обладать недюжинным, чего редко кому хватает. Попробуй-ка найди такого. Ты винила, я не возражал. Обвиняй, если тебе так легче. Я все равно вижу все достаточно трезвыми глазами… Я причины вижу…

Но не моя, мама, вина в том, что вертолет разбился… Ты уж поверь мне…

И тебе придется потерпеть и дождаться меня…

— Внимание… — прошептал старший лейтенант Валуев. — Что-то на противоположном склоне… Есть шевеление…

Гроза грозила, но грозила нам не только она.

— Вижу… — сказал младший сержант Отраднов, поднимая пулемет. — Кто-то в лохматом маскхалате ползет. Как куст. Такие обычно у снайперов бывают. Снайпера нам только и не хватает для полного счастья.

— Снайпера на склон пускать нельзя! — старлей категоричность проявил. — Они еще не знают, где мы. Будут определять для снайпера. Держи его на мушке. Пулемет выставляй… Остальные — сейчас нас понизу отвлекать будут. Гранатомет подготовьте. Накрывать, так всех сразу…

В принципе, этот пограничник вел себя как нормальный боевой командир, и просчитывал все правильно, несмотря на то что по деревьям спускаться его не научили. И мы его команды выполняли, как выполняли бы команды своих командиров.

Отраднов пулемет установил и прижался к прикладу, обмотанному под щекой половиной рукава от бушлата. Если так из пулемета прицеливаться, можно и без зубов остаться. И боевики, у который пулемет забрали, видимо, о своих зубах заботились. Мягкую свинину они не едят, а для жесткой баранины зубы надо иметь крепкие.

— Я его веду… — доложил Отраднов. — Не поднимется.

— А вот и другие… — сказал я, заметив, как тень в камуфляжке метнулась от куста к кусту. Слишком быстро для природной тени. Должно быть, эта обладала человеческими ногами. И всем остальным человеческим. И даже больше, чем человеческим, потому что в здешних краях без оружия даже тени выжить сложно.

— Не вижу, где? — спросил сосед слева, который был к этой «тени» ближе.

— Этого я держу на мушке, — сказал я. — Смотри, должны и другие быть…

— А ты не держи, стреляй… — предложил старший лейтенант. — И со снайпером пора кончать… А то…

— Нельзя пока, товарищ старший лейтенант, — поправил офицера более опытный в боевых действиях младший сержант Отраднов. — Пусть другие покажутся… Иначе мы их увидим только тогда, когда по нам стрелять начнут. А если у них минометы есть?.. А если у них минометчик хороший?.. Нельзя демаскироваться.

— Вижу еще одного… — доложил сосед слева. — Ползет… Твой, может?

— Мой замер… Ждет…

— Еще двоих вижу… — раздался голос с правого фланга. — Перебежали…

В это время со стороны упавшего вертолета, а это дистанция метров в семьдесят, раздались две пулеметные очереди и одна автоматная. Пулеметные более длинные, автоматная разделилась на три коротких. Должно быть, старший лейтенант Воронцов в бинокль боевиков увидел и показал, куда стрелять, отвлекая внимание от нас. Хороший ход, потому что такой полуслепой обстрел вреда боевикам не принес, но вселил в них уверенность, что противник не над ними завис, а где-то еще там находится, вдалеке, рядом с вертолетом. И даже в тот момент, когда они вышли к месту гибели первой бандитской группы — два десятка бородачей, повидавших в своей жизни немало трупов, — боевики не смутились. Деловито осмотрели карманы погибших, но ничего ценного, кажется, не нашли. Должно быть, они предположили, что первая группа попала в засаду, после которой федералы отошли. И расслабились, чего делать, естественно, было нельзя. И как раз в этот момент кто-то зацепил ногой за «растяжку». Взрыв гранаты произвел обычное действие — бандиты бросились к первому попавшемуся на глаза укрытию, а кому укрытие на глаза не попалось, то просто в сторону склона, чтобы хотя бы за деревом спрятаться, потому как предположили, что гранату кто-то бросил. Трое уже бежать не могли, потому что граната разорвалась у них под ногами. И момент паники сработал — две оставшиеся «растяжки» в такой ситуации, как правило, сами кому-то под ноги «бросаются». Еще два взрыва, последовавшие с небольшим интервалом, положили еще шестерых.

— Внимание! Гранатометы, огонь! — скомандовал старший лейтенант Валуев. — Остальные, огонь! Пулеметчик! Снайпера снимай…

И если первые слова команды произносились еще шепотом, то при произнесении последующих необходимости скрываться не было, и старший лейтенант почти кричал. Одна из гранат благополучно взорвалась там, где только что были боевики. И даже если они залегли, все не могли найти себе укрытие только с одного направления, потому что не предполагали, с какой стороны им ждать опасности. Разбираться, какой урон нанесла эта граната, возможности и времени не было, да это было сейчас и не важно. Вторая граната до цели не долетела, столкнувшись с каким-то стволом, и взорвалась над землей. Но разброс осколков все равно был велик, и кого-то могло достать сверху. Тут же мы включились в обстрел, а рядом со вкусом и смаком дал две очереди по противоположному склону пулемет и тут же начал нам помогать — значит, снайпер уже не представляет опасности, и младший сержант Отраднов свою первую задачу выполнил успешно…

И в этот момент нам навстречу несколько очередей раздалось. Пули рядом с моей головой ветки кусов срезали, и одна ветка мне на затылок упала. А потом солидным, чуть сухощавым баском ухнул выстрел подствольника. Стреляли навесом, и, казалось, слышно было, как летит граната, хотя, конечно же, никто этого не слышал, а граната не мина, чтобы выть при полете. Выстрел был точным. Или среди бандитов есть гранатометчик высокого класса, или это просто случайность. Взрыв грохнул на правой половине скалы, взметнув вывороченные кусты и ссыпав под склон камни. Не захочешь, но под огнем посмотришь, что там произошло. Я посмотрел…