Глава 3
1. Святой Валентин, авторитетный кидала
Отчего-то стало нарастать беспокойство, словно бы в воздухе что-то тонко звенело как раз на тех нотах, которые сильно раздражают… Странное и не всегда понятное чувство… Будто бы ощущение приближающейся опасности… Я с такими ощущениями, в силу своей профессии, понятно ежику, давно знаком, и обычно это служит сигналом, что следует быть предельно осторожным… Короче говоря, что менты подобрались слишком близко, и тень сторожевой вышки в углу забора с колючей проволокой грозится лечь на голову…
Здесь, однако, ментами пахнуть не может. Тогда что это?
Начала работать интуиция? Я вроде бы и с самого начала не сильно беспокоился, не опасался, что мы не сможем выкрутиться. Было ощущение, что должны выкрутиться, и выкрутиться с честью, чтобы вернуться благополучно. Я бы даже с удовольствием получил награду вместо настоящего отца Валентина, если таковую захотят дать. Не ему, естественно, а мне, поскольку ему давать награду не за что. А теперь, когда дела вроде бы хуже пока не стали и только обещают разрешиться как можно быстрее, беспокойство пришло. И не обострение ситуации тому виной, потому что я верил в старшего лейтенанта Воронцова и понимал, что такой опытный офицер не пойдет на авантюру, а в первую очередь озаботится обеспечением безопасности всего личного состава. Но что-то переменилось, и я не понимал, что именно. Почему же раньше интуиция, матерь ее, не работала?
Путь до заслона в нижнем ущелье не длинный, только вот проходить его трудно. Тропинка узкая, кривая и сильно покатая, камнями усыпанная. Камни разнокалиберные, один выше, другой плоский, третий ребром стоит, того и гляди ногу подвернешь. Я шел не быстро, чтобы не споткнуться и не рассыпать такие драгоценные сейчас патроны. Патроны ждут, патроны нужны, патроны — это то, что способно нас спасти, несмотря на подступающее беспокойство. Без патронов мы, случись попытка прорыва, удержаться не сможем, потому что здесь не Фермопильское ущелье, и даже не Ронсевальское, и оружие у наших противников не такое, как у древних персов или сарацин. Им не нужно будет сходиться с нами в рукопашной на узкой тропе, где одновременно толпа не поместится. Им можно будет просто перестрелять нас, не подходя на дистанцию удара спецназовской малой саперной лопатки. А свои лопатки спецназовцы, передавая друг другу оселок, любовно оттачивали только недавно на моих глазах. Они говорят, что этими лопатками при необходимости бриться могут, а при случае голову одним ударом снести. Я уже много про это дело слышал, и слышал даже, что эти лопатки бросают метров с десяти точно в лоб противнику. Правда, тренировок по лопатометанию сам не наблюдал. Насколько помню, чемпионата мира по такому виду спорта тоже не проводится…
Еще на тропе у меня возникло неприятное ощущение, словно кто-то наблюдает за мной. Человеку моей профессии важно иметь такое ощущение в развитом состоянии. И я имел его. И ощущение долго не проходило. Я даже по сторонам посмотрел: и на поворот ущелья, и вверх, на склон, который еще раньше осматривал, и пришел к выводу, что он недоступен. Но ничего особенного там не заметил. Пришла в голову мысль, что бандиты, имея в наличии вертолет, могут с него забросить группу на хребет и эта группа сможет спуститься ниже, чтобы потом обстрелять нас. Но взгляд на сам хребет мои нелепые предположения отверг. По такому склону спуститься могут только спортсмены-скалолазы при обязательном наличии у них специального оборудования…
Позиция наша была в порядке, что я издали увидел. Трое бойцов лежали за бруствером, готовые подстрелить любого, кто будет иметь наглость или наивность высунуться оттуда, еще двое и лейтенант Соболенко сидели в стороне за камнем, невидимые из-за бруствера, и потому, даже если бы там, на повороте, ситуация и обострилась, они все равно были бы в безопасности и смогли бы вступить в бой только тогда, когда в этом возникла бы необходимость.
Лейтенант Соболенко встал при моем появлении и шагнул навстречу.
— Если бы еще что-нибудь пожевать принесли, батюшка, — сказал, принимая патроны.
У меня мысль мелькнула правильная, хотя для кого-то, может быть, и не совсем суразная. Я посмотрел на убитых боевиков, вспомнил, как парни из группы старшего лейтенанта Воронцова собирали провизию из рюкзаков убитых бандитов, и понял, что и здесь есть возможность чуть-чуть подкормиться.
— Если, брат мой, очень попросишь, я схожу.
— Куда? — не понял Соболенко.
— За едой.
— Очень, батюшка, попрошу… А где они провиант нашли?
Кто такие «они», я не понял. Должно быть, лейтенант подумал, будто я собрался идти снова в лагерь, чтобы принести провизию оттуда. Святая наивность. В лагере, пока старший лейтенант Воронцов не вернется, самим есть нечего. Но старший лейтенант их накормит. Он бы, наверное, и нижний заслон тоже накормил, но мне тоже захотелось быть полезным и себя проявить. Зря, что ли, я рясу нацепил и стараюсь пример доброго христианского поведения показать. А что такое доброе христианское поведение? Это, в моем понимании, вовсе не подставление правой щеки, когда получаешь пощечину в левую. Это из другой оперы. В нашем случае доброе христианское поведение — это прежде всего сила духа.
— Провизию боевики с собой принесли. Специально для нас. Попроси, лейтенант, чтобы твои парни меня прикрыли. Я быстро… В каждом рюкзаке, — показал я пальцем, — запас провизии на несколько дней. Я, если Господь позволит, хотя бы один рюкзак, но добуду, пока бандиты мирно почивают. Прикройте…
— Опасно, батюшка. Вы не военный…
— Опасно как раз военному. Стрелять сразу будут по человеку в камуфляже, а мою рясу рассмотреть захотят. Пока будут рассматривать, солдаты успеют выстрелить.
— С Богом, батюшка…
Вот уж не ожидал такие слова от лейтенанта Соболенко, как и от капитана Павловского, услышать. Еще от старшего лейтенанта Воронцова бы, ладно… У того, кажется, нательный крестик на бечевке висит. У старшего лейтенанта на шее есть стальная цепочка. На ней, наверное, идентификационный номер, или что там еще военные носят. И вместе с цепочкой простой черный шнурок с золотистыми блестками. Такие шнурки в церкви продают, там же, где и крестики, и промышленно сделанные иконы. Специальные шнурки для крестиков. Если человек просто так, ради моды нательный крестик надевает, он наденет, конечно же, золотой. Воронцову жалованье, наверное, позволяет такой иметь. Если крестик носит не просто так, не ради моды, то или простенький серебряный, или совсем простенький оловянный. Эту тонкость я знаю давно, хотя допускаю, что женщины, например, могут быть и глубоко верующими, и носить золотой крестик. Но золотой крестик носят обязательно на золотой цепочке, которой у старшего лейтенанта нет. Значит, он крестик носит не ради моды, хотя, как большинство людей, предпочитает не говорить на эту тему и не афишировать свое отношение к вере. Но для человека его профессии — офицера спецназа, особенно офицера спецназа ГРУ, который постоянно находится на боевой службе, быть верующим — это естественное состояние. Находясь постоянно рядом со смертью, трудно не верить… Даже находясь постоянно рядом с «зоной», хочется верить и хочется вымолить себе прощение, а уж про близость смерти и говорить не приходится…
Я перекрестился трижды, чтобы всем было видно мое религиозное рвение и причину моей надежды на благополучный исход, вздохнул, перешагнул через бруствер, сделал несколько шагов вперед и остановился, чтобы прислушаться. Посторонних звуков не доносилось, и тогда я, опять подобрав полы рясы свободной рукой, чтобы не мешали передвигаться по крутому склону, заспешил к ближайшему от меня распростертому телу.
Убитый бандит лежал лицом кверху, раскрыв в полуоскале кривой рот, черная борода его была вся покрыта капельками дождя, и ослепительно белые зубы просто сияли на фоне этой бороды, как жемчуг в куче навоза. Оскал был, признаться, устрашающим. Неприятное зрелище, но у меня характер не самый робкий и меня такой улыбкой не испугаешь. Я пальцы на всякий случай к сонной артерии все же приложил. Биения крови не прослушивалось, тогда я просто перевернул тело одной рукой, поскольку вторая была автоматом занята, и тут только вспомнил, что опять забыл набить патронами рожок, а незаряженный автомат мне только мешает. Снимать рюкзак с плеч было неприятно, но не трудно. Копаться в рюкзаке здесь, на месте, я посчитал слишком опасным и решил просто отнести его целиком.
И только я выпрямился, как сбоку раздался голос с явным кавказским акцентом:
— Вот как… Теперь православные попы мародерством занимаются…
Я одной левой рукой поднял бесполезный автомат и наставил ствол на человека, к моему удивлению, не в привычной камуфляжке, а в черном, как моя ряса, вполне приличном костюме, лежащего прямо на мокрой и грязной траве. Только одна половина его лица была заклеена пластырем, из-под которого высовывались марлевые тампоны, пропитанные свежей кровью. Рана, похоже, была совсем свежей и получена уже после того, как заслон солдат столкнулся с первыми бандитами. С верхнего конца ущелья сюда пройти никто не мог. Значит, можно предположить только одно…
Человек смотрел на меня и на мой автомат без страха и даже с легкой насмешкой.
— Ага… — сказал я. — Привет.
Человек в черном костюме свой автомат на меня не наставлял. Он совсем, похоже, меня не боялся, словно знал, что оружие мое стрелять не может.
— Привет, Святой Валентин.
Вот это неприятно… Я явно не был с ним знаком, но он знал мое «погоняло», следовательно, знал и то, что я не есть священник.
— Какого тебе, матерь твою, надо?.. — решил я не затягивать знакомство и разговор на веки вечные. — Мне как, стрелять или не надо?
— Думаю, не надо, иначе тебя сразу же самого подстрелят. Со мной четыре человека.
Я не стал искать взглядом тех четверых, матерь их, что с ним пришли. Знаю этот старый фокус. Только взгляд в сторону отведешь, человек в черном костюме свой автомат поднимет. Пока он еще, кажется, вполне смирный, хотя я не понимаю, почему он оружие не поднял до того, как говорить начал. На дурака вроде бы не похож. Скорее всего надеялся договориться. Тем не менее лучше не рисковать…
— Партия будет разыграна со счетом «один-один». Только и всего…
— Не боишься смерти?
— Господь примет меня вместе со всеми моими грехами…
— Уважаю твою жизненную позицию, — усмехнулся человек в черном.
— Что там случилось, батюшка? — громко крикнул из-за бруствера лейтенант Соболенко.
Человек в черном говорил едва слышно, и до бруствера его голос не доносился.
— Все нормально, — ответил я. — Молитву читаю.
— Вот-вот… — согласился мой, матерь его, собеседник. — Если ты нас не сдал, значит, с тобой можно иметь дело. Я специально прибыл сюда, чтобы с тобой поговорить…
Я попытался показать себя более осведомленным в делах, следовательно, и более сильным. Осведомленность — это всегда сила. Моя догадка о происхождении его раны была вполне жизнеспособной.
— Я думал, тебя убили в вертолете. Так, по крайней мере, надеялся тот, кто стрелял.
— А кто стрелял, скажи мне по-дружески, чтобы я знал, с кого спросить… Я очень хотел бы с ним встретиться.
— Встретишься, если очень хочешь, и будь уверен, что он тебя не отпустит…
Это прозвучало и предупреждением, и угрозой одновременно.
— Я не из пугливых, — он потрогал пластырь на своем лице. Видимо, напоминание отдалось болью в ране. Эта стало заметно даже по голосу. Тем не менее и моя прозорливость произвела на человека в черном впечатление.
Пока он замолчал, раздумывая о чем-то, я присел, забросил лямку рюкзака себе за правое плечо, взял в руки автомат боевика, на ощупь проверил, опущен ли предохранитель, и второй ствол тоже навел на собеседника. Теперь я себя увереннее почувствовал, хотя не знал, заряжен ли второй автомат. Но, памятуя о нехватке патронов, я свой автомат положил на землю и все так же на ощупь нашел в кармане разгрузки убитого бандита два спаренных рожка; быстро переместил их к себе за пояс, для чего пришлось основательно подтянуть живот.
— Я уже сказал, что прилетел сюда специально, чтобы с тобой поговорить, — продолжил человек в черном, наблюдая за моими действиями.
— Я понял.
Я действительно понял. Если он назвал меня Святым Валентином, значит, он имеет информацию о цели моего пребывания здесь — если он прилетел сюда, то прилетел за иконами. То есть этот человек имеет непосредственное отношение к тем самым изначальным похитителям икон из церкви и желает забрать свое. Не свое то есть, а то, что он украл и желает считать своим. По себе знаю, что украденное всегда легко привыкает к новым рукам. Или, если правильнее рассуждать, наоборот — руки привыкают к украденному. Но я уже сам добыл эти иконы своим умом и своими талантами. И мои руки тоже к ним привыкли. Просчитать ситуацию нетрудно, если имеешь хотя бы малейшее соображение.
— У меня есть деловое предложение. Ваше положение безвыходно. Сдаваться вы не пожелаете, я думаю, но у вас даже патронов не хватает для полноценного сопротивления.
Он думает, что обладает хорошим глазом, и пытается меня этим удивить. Заметил, видите ли, как я засовывал за пояс спаренные рожки. Но это только слепой может не заметить. Однако он, если уж знает мое погоняло, должен знать и то, что разговаривает с профессиональным кидалой, причем высокой квалификации. Что я сразу же продемонстрировал, ловко подобрав соответствующий ответ:
— Я не знаю, как другие, но я сегодня уже выпустил целый рожок… — по-актерски радостно засмеялся я. — Одной очередью. И мне пригрозили не давать больше патронов, чтобы вас всех не распугал. Так что ты прав, патроны приходится добывать самому. Спецназ стреляет прицельно, сам можешь убедиться.
Я стволом автомата без патронов провел в сторону, а потом и на него самого, матерь его, показал, намекая на результат стрельбы спецназа. Это должно было впечатлить больше, чем его детские слова. И кажется, впечатлило, потому что человек в черном сердито поморщился и сразу после этого снова потрогал руками повязку на лице. Похоже, даже против его желания местные события и обстрел вертолета связывались воедино и напоминали о том, что спецназ стрелять умеет.
— Мне плевать на них на всех, — сердито сказал человек в черном. — У меня свои дела и свои задачи. Но я хочу, чтобы ты понял правильно, всю ситуацию обрисовать, в целом… И потому повторяю, что положение ваше безвыходно. Вас всех просто уничтожат. И только я один в состоянии вам помочь.
— Ты настолько влиятельный человек? — я позволил себе усмехнуться.
— А ты думаешь, любой прохожий может моментально собрать большой джамаат, чтобы блокировать вас? А ты думаешь, любой человек может распоряжаться по своему усмотрению вертолетом МЧС? Я, конечно, не первое лицо в республике, но далеко не последнее и имею влияние на обе воюющие стороны. А это сейчас важно…
— Так это ты их хотел вести на смерть, когда показывал дорогу к перевалу? — усмехнулся я его хвастовству. И одновременно поставил его на место. Я не менее осведомлен, дескать, чем он, в обстановке.
— Это неважно… Неважно даже, перейдут они перевал или нет. По крайней мере, это неважно для тебя, точно так же, как и для меня. Меня волнует твой груз. Вернее, меня мой груз волнует, который временно стал твоим. И я предлагаю вам всем жизнь в обмен на этот груз. Мы выпустим вас, вы можете все с собой забрать, даже оружие, но оставите мои планшеты. Я сам их упаковывал. Мои руки знают каждый угол и каждую щель.
Или сам человек в черном был слишком наивным человеком, или он меня держал за такого наивного… Неужели я не понимаю ситуацию… Пусть я не понимаю. Но старший лейтенант Воронцов прекрасно понимает ее и разложил все компоненты и составляющие по соответствующим полочкам. Так разложил, что нам всем стало понятно, почему боевики не могут нас выпустить живыми. Просто мой собеседник считает, что он один является обладателем достаточной для анализа информации. Но это его ошибка, а я со своей стороны допускать ошибку не хочу. Если я категорически заявлю, что не желаю такой сделки, меня просто пристрелят здесь же.
— А с чего ты взял, что мы не сможем вырваться? Нас начнут искать при первой же возможности. И обязательно найдут…
— Вы ушли со своего маршрута. Здесь вас искать не будут. Мой человек сидит у авиаторов в диспетчерской. Он не допустит сюда ни один поисковый вертолет. Будь уверен, об этом я позаботился.
— Серьезный ты человек, — сказал я.
— Я стараюсь, — сухо ответил человек в черном.
— К сожалению, я не могу тебе ничем помочь. Я могу только выступить с предложением к офицерам. Решения здесь принимают они.
— Ты можешь просто уйти вместе с грузом. Он не тяжелый. Шесть планшетов… Груз для ребенка… Я вывезу тебя своим вертолетом.
— Нормально… — засмеялся я. — Кто же меня выпустит с грузом?..
— Скажи, что тебе предложили, из уважения к твоему сану, свободу.
— Ты что, плохо знаешь спецназ ГРУ? — ответил я вопросом.
— Так что же?
— Придется говорить с офицерами…
— Ты обещаешь?
— Я могу обещать и не обещать, но разговаривать мне придется, потому что наша с тобой беседа уже давно, думаю, замечена… Там тоже парни не дураки…
— Иди…
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Это неважно… Если договоришься, выходи к повороту ущелья и зови эмира. Громко, не стесняясь. Здесь есть еще пять эмиров, но я главный… Здесь я командую… Меня позовут… Иди…
Я выпрямился и боком двинулся в сторону бруствера, держа в каждой руке по автомату, и по-прежнему стволы смотрели на человека в черном. Подниматься так было неудобно, да еще рюкзак, который я только одной лямкой на плечо забросил, мешал, все норовил свалиться на руку. И потому я передвигался медленно.
— Иди. Я даю тебе слово, что мы не будем стрелять. Клянусь Аллахом, чеченцы не стреляют в спину…
— А я слышал, что стреляют. В нынешние времена чеченцы стали тоже другими…
— Иди и не сомневайся. Пусть твои офицеры подумают хорошенько. Я повторять свое предложение не буду. Скоро вас придавят и со второй стороны. Тогда уже поздно будет соглашаться. А когда придавят, у меня не будет уже причин желать тебе добра… И тем более желать добра спецназовцам.
— Пока мы советуемся, ты…
— Я обещаю пока ничего не предпринимать. На раздумья даю час.
— Здесь только лейтенант. Он ничего не решает. За час мы не уложимся.
— Даю полтора часа. Через полтора часа, если ты не выйдешь к повороту, я связываюсь со второй группой, и — все…
И все же я не отвел свои стволы…
Когда я перешагнул через бруствер, небо уже начинало темнеть. Горы здесь круто и высоко вверх вздымаются. Ущелье — как трещина. И в любой трещине внизу темнеет рано и быстро. И если над горами день будет только клониться к вечеру, то у нас вечер уже будет клониться к ночи. Что-то будет происходить в темноте?..
Но происходить что-то будет обязательно…
* * *
Я перешагнул через бруствер, бросил к ногам лейтенанта Соболенко рюкзак и свой автомат без патронов, потом сбоку положил сдвоенные автоматные рожки, которые сразу же перешли в руки спецназовцев, и мне опять ничего не досталось, кроме того, что было в автомате убитого боевика. Но я понимал, что патроны я добываю не для себя, и здесь, где профессионалы воюют, любителю побаловаться стрельбой лучше свои интересы не афишировать.
Я сел, и только тогда почувствовал, что по спине у меня что-то липкое течет. Догадаться о том, что это пот, оказалось нетрудно. Дождь давно уже кончился, но я был весь мокрый, и даже лоб вытер рукавом рясы. При всем самообладании профессионального каталы у меня нет все же постоянного навыка бродить так неподалеку от смерти. Нервы на пределе были, хотя человек в черном этого скорее всего не заметил.
— Что там было? — поинтересовался лейтенант.
— Не «что», а «кто»…
— Кто?
— Бандиты, и без кожаного пальто… — в соответствии со своим саном я не мог ответить полностью поговоркой. Но меня поняли.
— И что им надо?
— Я нужен… Вернее, не я, а мой груз. То, что я везу с собой…
— Эта… — кивнул лейтенант в сторону тропы. — Контрабанда?
— Да, реквизированные у контрабандистов иконы. Должно быть, они знают больше, чем я, и там есть какая-то очень ценная. Впрочем, я слышал, что одна из них ценная, но не думал, что за ней может быть такая охота.
— Так они что, специально ради этого сюда пришли? — поинтересовался один из солдат.
Солдаты были не в курсе дела. Старший лейтенант Воронцов им не раскладывал весь сложный пасьянс, матерь ее, ситуации. Тем более с усложнением в виде появления человека, матерь его, в черном костюме. Воронцов сам пока еще об этом человеке не знал.
— Нет, — сказал лейтенант. — Специально могли только на маленьком вертолете прилететь.
— Да, этот человек прилетел на вертолете МЧС, — согласился я. — Он предлагает мне сдаться, а вас обещает пропустить. В случае несогласия обещает всех уничтожить…
— Ваш капитан, товарищ лейтенант, сюда идет. И жена его беременная… Ей-то что надо?
— Она вами покомандовать хочет. В атаку вас поведет. Собственным беременным примером, вперед животом…
— Живем, братцы… — другой солдат тем временем разобрал содержимое рюкзака. — Голодная смерть нам, благодаря батюшке, не грозит. Это как манна небесная — не было, и есть что поесть… Слава богу…
И он перекрестился, только спутал, как порой бывает, и перекрестился слева направо.
— Жалко, мусульмане сало с собой не носят, — сказал другой солдат. — Сейчас бы копчененького, мягонького… Я бы его лопаткой нарезал…
Этот солдат как раз оттачивал свою и без того острую малую саперную лопатку…
2. Старший лейтенант Александр Воронцов, командир взвода, спецназ ГРУ
— Отставить стрельбу!..
Я не мог не отдать должное мужеству бандитов и запретил своим стрелять им в спину. Пулеметчики, конечно, команду не слышали, но заметили, что мы не стреляем, и тоже воздержались. Они у меня парни понятливые.
Боевики не убегали с поля боя, они спокойно и почти величественно в смерть шли. В страшную огненную смерть… И пусть была на них злость, злость, наверное, уже на генетическом уровне, тем не менее посылать пулю в спину идущему в смерть было бы не просто неуважением к противнику. Это было бы неуважением к себе.
— Тоже хорошо придумали, патроны сбережем… Хотя теперь у нас с патронами и неплохо, — сказал младший сержант Отраднов.
Он не циник по натуре, это я хорошо знаю, но еще я знаю, что людям свойственно стесняться хороших, и уж тем более высоких поступков, но хвастаться при этом тем, что они сделали плохого. Не знаю, чем это вызвано. Но я на это с детства, с общения со сверстниками обратил внимание, и всегда помню.
Но все же недовольный взгляд на младшего сержанта я бросил. И Отраднов сразу глаза отвел. Понял, что не по делу ляпнул, и не к моменту. Такие поступки уважать следует, а не высмеивать. А совесть у Отраднова есть, раз смутился, и потому я разговор на другую тему перевел, чтобы ему не было не по себе:
— Кто-то эмира среди них выделил?
— Там самым последним какой-то тип шел. Команды отдавал… — сказал один из солдат. — Без автомата, с двумя пистолетами. На бедрах. Ковбой в камуфлированной шляпе. Сам все время рядом с кустами держался, часто прятался.
— Я эту шляпу тоже видел, — добавил другой. — Несколько раз стрелял, но он все время с линии огня выходил. Покажется, пока прицелишься, исчезнет. Я по кустам стрелял, но не попал.
— Почему я не видел? — угрюмо, недовольный собой, спросил я. — Я его специально искал…
— Он по вашей стороне шел, товарищ старший лейтенант. От вас его кусты закрывали. Вон те, что мыском выдаются.
— Накрыло его вертолетом?
Это был принципиально важный вопрос. Если Геримхан Биболатов погиб, ситуацию можно считать разрешенной. Если он жив остался, еще неизвестно, чем все может закончиться.
— Трудно сказать… Последних могло и не накрыть…
— Если у них реакция хорошая, человек пять по ту сторону остались. Может, и больше. Я как раз перед падением корпуса смотрел. И думал уже, накрыло их или ушли… Скорее всего ушли, потому что корпус медленно падал. Передние ведь проскочить успели.
Это меня совсем не обрадовало.
— Винтовка… — напомнил младший сержант.
Я взялся было за снайперскую винтовку, чтобы с помощью тепловизора посмотреть вдаль сквозь пламя, но руку остановил.
— Бесполезно… Тепловизор, он и есть тепловизор… От слова «тепло» происходит. Он тепло органического организма различает. Чем горячее, тем ярче… Попробуй сквозь такое пламя посмотреть… Здесь тепла столько, что за ним роту с танковым сопровождением не увидишь…
— Сверху… — посоветовал кто-то.
Это, в принципе, было возможно. Как раз спины последних двух боевиков скрылись в дыму и огне, и я успел увидеть, как содрогнулся один из них, передернув плечами, когда его одежду охватило пламя. В это время и взрыв раздался. Наверное, у кого-то из самоубийц граната на поясе от высокой температуры взорвалась. По звуку судить, как раз гранатный взрыв. Я тем временем схватил винтовку и начал быстро, чтобы наверстать упущенное время, взбираться по склону как можно выше, выше даже своего пулеметчика, которому сделал знак за склоном по-прежнему следить внимательно.
Окажись сейчас где-то неподалеку спрятавшийся боевик, ему ничего не стоило бы снять меня единственной очередью, потому что на склоне спрятаться было негде. И страховка несколькими стволами здесь необходима, потому что в кустах вполне мог кто-то спрятаться, а мы «зачистку» еще не проводили. Снизу парни подстрахуют, но у них нет такого обзора, как у пулеметчика. Пусть подстрахует и он…
Я забрался даже выше скалы, которую поверху вдребезги раздолбали гранатами. Хорошо стреляли. Трудно в одно и то же место столько гранат уложить. Хороший у боевиков был спец, что подправлял прицелы у боевиков всех собранных воедино джамаатов, и очень вовремя мы его уничтожили, иначе он сумел бы доставить нам еще много неприятностей и сейчас, и в будущем. Оставалось удивляться, как только скала выдержала и не упала. Слишком крут склон, и непросто на нем удержаться даже тяжелой каменной глыбе, не имеющей, подобно дереву, глубоких и прочных корней.
Но дальше склон оказался еще круче, и я последние метры вообще чуть ли не по вертикальной стене, почти бегом, кстати, взбирался, цепляясь руками только за кусты, потому что камни здесь были ненадежными, могли свалиться, и за них цепляться было невозможно. Так я добрался до верхней точки, до которой хватило сил и умения добраться, и убедился, что выше уже, при всем старании, никак не поднимусь. И только после этого стал устраиваться. Но «устраиваться» — не то слово, которое может охарактеризовать мое положение. Я обхватил локтем, с силой обняв его, более-менее крепкий куст и одной ногой оперся о куст более слабый. Вернее, даже не о сам куст, а о его корневище, потому что ветки моя нога просто смяла и сломала. И в этом положении, сам удивляясь своей обезьяньей ловкости, умудрился снять из-за спины винтовку и включить прицел, чтобы рассмотреть дальнюю часть ущелья за полыхающим пожарищем. Но тут же и убедился, что старания мои были напрасны. Прицел был слишком сильным, и рассмотреть все пространство можно было только по маленькому пятачку, хотя и подробно. Чтобы все просмотреть, мне больше суток понадобилось бы. Конечно, тепловизор помогает и сквозь кусты смотреть. Но увидеть можно немного…
Однако я вовремя вспомнил про свой бинокль. За спину длинная винтовка убиралась с б*!*о*!*льшим трудом, чем снималась, но все же убралась. А вот бинокль помог мне сразу. И семь бандитов, неторопливо, с оглядкой, уходящих вверх по ущелью, я нашел сразу. Эти уходили совсем не так, как уходили в огонь и в смерть их лесные собратья. У этих были спины согбенны, потому что на них давил груз стыда — они ушли и бросили товарищей, хотя, по большому счету, ничем им помочь и не могли бы. Но сознание стыда все равно должно было присутствовать, и спины бандитов говорили об этом красноречиво. Так всегда бывает, что впереди на войне идут лучшие и самые сильные телом и духом, и первыми погибают; и неестественный отбор, который делается войной, всегда портит мужское население любой страны, уничтожая носителей лучшего генофонда. Остаются те, кто не мог стать героем, а герои гибнут. Это истина старая и известная, и против нее возразить нечего.
Я нашел среди уходящих бандитов человека в камуфлированной, на ковбойский манер натянутой на голову шляпе с полями, загнутыми по бокам к тулье. Эмир Геримхан Биболатов как раз с кем-то по трубке разговаривал. Спутниковая, видимо, трубка, потому что сотовой связи здесь нет. Сразу возникла мысль: Геримхан прекрасно понимает, что после таких потерь ему не стоит думать о прорыве через перевал, и он вызывает сверху разведку, чтобы с ней прорваться через наши ряды и соединиться с теми джамаатами, что остались ниже нашего лагеря. Это для него единственный выход из клетки, в которую он сам себя загнал. Перевал перекрыт большими силами, и там ждет неминуемая гибель. Если дело затянется и нас хватятся, то сюда тоже будут подброшены дополнительные силы. Выход один — собрать в кулак все, что можно только собрать, и идти в прорыв, чтобы вырваться из Змеиного ущелья туда, где есть возможность рассеяться по лесам.
Следовательно, если еще не поздно, разговор Геримхана следовало пресечь.
Снять винтовку оказалось делом более сложным, чем забросить ее за плечи. Мимоходом вспомнились школьные годы, когда я биатлоном занимался, и как там ремни забрасывались. Там ремни удобные. Неплохо бы такие же сделать для своих снайперов. Но эта мимолетная мысль не отвлекла меня от главной задачи. Винтовку я снял и начал искать положение, из которого мог бы выстрелить. Мелькнула мысль, что отдача приклада может просто сбросить меня со склона, но это не остановило меня, слишком уж велико было желание Геримхана остановить и обезглавить банду. Неустойчивое положение не давало возможности замереть, чтобы прицелиться тщательно. И тогда я избрал другой способ. Есть тренировочный норматив — три секунды на прицеливание. За эти три секунды следует и прицелиться, и выстрелить. То есть подсознание, что ли, направляет твоими движениями. Только цель попадает в прицел, следует выстрел. Я опустил ствол и поднял снова. И выстрелил через три секунды…
Меня в самом деле чуть не сбросило отдачей с моей неустойчивой опоры. Стоило больших сил удержаться. Но я удержался, снова нашел равновесие и опять к прицелу прильнул. Геримхана я не нашел, как не нашел и распростертого тела, как ожидал. Только пробитая пулей камуфлированная шляпа на манер ковбойской валялась, перевернутая, и ничуть не окровавленная, на берегу вытянувшегося тоненькой струйкой ручья. Струйка была настолько тонкая, что в ручей потом не перерастала, а просто растекалась среди камней, исчезая под землей. Я был бы рад, если бы это была струйка крови… Но ни крови, ни тела, ни вообще никого рядом я не увидел. Тепловизор позволил рассмотреть и кусты. Но эмир Геримхан Биболатов догадался, похоже, из какой винтовки в него стреляли. И другие бандиты тоже догадались. Я повел прицелом вправо и влево. И нашел скалу, закрывающую мне обзор своим выпуклым пузом. Бандиты уходят за этой скалой и могут этим укрытием пользоваться до самого поворота ущелья. Там дальше место слегка возвышенное, и там будет трудно пройти в верхнюю часть незамеченными. Трудно, но можно. Вернее, замеченными, но на такое предельно короткое время, что прицелиться не успеешь. Конечно, если они неосторожно высунутся раньше, пуля их догонит без проблем. Но догонит только одного, и вовсе не обязательно это будет непременно сам эмир Геримхан Биболатов. А мне, чтобы дождаться момента, когда кто-то высунется, придется провисеть здесь невесть сколько времени. А рука уже и так затекла и настоятельно требует отдыха. Но я бы час еще продержался, провисел в такой неудобной позе и усталость бы усилием воли превозмог. Была бы только уверенность, что попадется мне в прицел Геримхан. Однако такой уверенности не было…
Я попытался посмотреть, можно ли пройти по склону выше горящего вертолета. Но с моего наблюдательного пункта видно ничего не было. Дилемма не была дилеммой. Следовало спускаться и искать возможность для погони, не имело смысла висеть обезьяной на скале, никому не угрожая. И я решительно стал забрасывать винтовку за плечи, чтобы приступить к самому сложному участку своей маленькой операции — к спуску, который, как каждый альпинист и скалолаз скажет, самое сложное во всем восхождении дело…
* * *
Мы разделились на две равные по численности и по силам группы. Первую, идущую по правому склону, возглавил я сам, вторую младший сержант Отраднов повел на левый склон. И даже пулеметчиков я разделил, хотя обычно предпочитал, чтобы они работали парой. Когда пулеметчики парой работают, они в состоянии собой взвод заменить, создавая высокую плотность огня. Установку я дал конкретную:
— Искать любой проход, любую щель. Нам следует на ту сторону перебраться и догнать ушедших. Чем дальше от огня, тем лучше. И постарайтесь сами не сгореть. Чуть что подходящее попадется, вестового за нами и бегом. Мы тоже, со своей стороны, работаем по той же схеме. Будет успех, гоним вестового.
У нас не было той решительности, что у бандитов, но они шли в смерть, а мы просто в дым, они шли, чтобы умереть, мы шли, чтобы жить дальше с возможной безопасностью, которую мы могли бы получить, догнав и уничтожив Геримхана Биболатова и остатки его банды прежде, чем он соединится со своей дальней разведкой. Дальняя разведка должна была бы быть сильной. Прекрасно зная перевал, я понимал, что следует иметь не менее десяти точек постоянного наблюдения, чтобы определить по поведению солдат проходы в минных полях. На этих точках наблюдения должны производиться смены наблюдателей. Все это требует занять немалое количество разведчиков. Однако теперь работа разведчиков не нужна, и Геримхан Биболатов, надо полагать, уже готовится встретить их. Времени у нас в обрез. Пока отряд у Геримхана не сильный, его следует уничтожить. А потом можно будет и самим вместо Геримхана разведчиков встретить. Я ради такого случая готов даже ковбойскую шляпу эмира на себя натянуть, если только до нее доберусь.
Ждать, когда кончится пожар, бушующий от одного склона ущелья до другого, бессмысленно. До начала ночи прогорит точно. Может быть, и дольше, может быть, до середины дотянет. При этом раннее, обычное для глубоких ущелий наступление темноты я ночью еще не считаю. Ночь, это когда она наступает по соответствующим им часам. И горит не только корпус вертолета и разлитое горючее. Горят стволы деревьев, первоначально сваленные самим корпусом, а потом уже свалившиеся на него сверху. Дров наломано немало, и костер получился заметный. И когда еще дрова прогорят… Помимо этого на нижних участках склона, где еще можно было бы пройти, если бы не жар и дым, загорелись уцелевшие кусты и деревья.
Моя группа попыталась пройти трижды разными путями. Первая попытка была прервана огнем, две другие — слишком крутыми для прохождения скалами. Так ни с чем мы и вернулись, и только тогда заметили, что уже подступает темнота. Сели отдохнуть, вытирая пот с лиц и размазывая по лбу копоть, но в это время послышались с противоположного склона звуки стрельбы, и я сразу встал, чтобы лучше слышать. Встали и солдаты, тоже вслушивались. Стрельба могла померещиться одному, но не многим сразу. Хотя померещиться здесь может многое, потому что в бушующем уже несколько часов пламени все трещит, и искры взлетают к небу тоже с треском.
— Стреляли… — сказал кто-то.
— Точно? — переспросил я, все еще пытаясь представить, что в огне может издать звук, похожий на несколько коротких автоматных очередей, следующих одна за другой с разными интервалами. В голову ничего не пришло.
— Точно… — подтвердили сразу несколько голосов.
— За мной!
* * *
Вестовой от младшего сержанта Отраднова встретился нам как раз в тот момент, когда мы к правому склону подбежали. То ли пот, то ли копоть с глаз рукавом вытереть хотел, но только размазал. Дыхание перевести не успел, как начал докладывать:
— Товарищ старший лейтенант, они живы… — и закашлялся.
Я дождался, когда кашель кончится, а он не кончался долго, потому что солдат явно дыма наглотался, и только после этого спросил:
— Кто жив? Отраднов с парнями?..
— Бандиты… Они в дым ушли, а не в огонь… И на склон выбрались… Там можно осторожно пробраться, по самому краю… Там дно ущелья под большим уклоном от нас, от нашей стороны в вашу. Горючка, что горела, сразу стекла. Они сначала в каменном мешке отсиделись, потом остов вертолета прогорел, и по краю дальше двинули. Жарко, конечно, но прошли.
Мы уже сами на склон вышли, но высоко подниматься не стали. Вестовой показывал дорогу, я рядом старался держаться, но удержаться рядом постоянно было трудно, потому что узкий путь приходилось отыскивать.
— Как вы на них вышли?
— Мы уже мимо прошли… Там каменный мешок есть… Углубление в склоне, кустами прикрытое. Кусты сейчас полностью выгорели, и мешок видно уже… Раньше не видно было… За кустами… А они знали… Там и спрятались, пережидали. А мы мимо прошли. Поверху… Не заглянули… А то накрыли бы их там сразу.
— Дальше…
— А потом они сами двинули. Бегом… Девять человек… Мы их увидели, когда они нас обогнали. Сразу огонь открыли.
— А они?
— Они же автоматы там еще бросили. Когда сгорать пошли. Комедию ломали… Знали, что рядом другие автоматы подберут у своих убитых.
— Только мы те автоматы без патронов оставили… Кроме самых последних… Там всего-то несколько человек…
— Оставили… А они тоже только автоматы выбросили, а рожки не выбрасывали… У них патроны свои есть…
— Понял. Они без оружия шли…
— С пистолетами. Пытались из пистолетов отстреливаться.
— Положили?
— Троих… Шестеро в дым ушли, и в дыму уже дальше… Отраднов преследует.
— Понял. Догоняем. Веди быстрее.
Хорошего в том, что еще шесть человек могли уйти и соединиться с Геримханом Биболатовым, было мало. В этом случае группа бандитов уже составляла бы тринадцать человек, и никак не меньше, но наверняка больше должно было бы подойти разведчиков с верхнего ущелья. А нас здесь, в этом заслоне, вместе с шестью не слишком тяжело раненными солдатами, было шестнадцать. И теперь, после двух таких провалов, бандиты не рискнут идти открыто. И ночь будет им помощницей. Конечно, дальнобойная снайперская винтовка, имеющая прицел с тепловизором, могла бы оказать нам большую помощь. Но где гарантия того, что у разведчиков с верхней части ущелья нет еще одной такой винтовки? Вполне может статься, что и есть… Геримхан опытный командир, и он не стал бы оставлять единственного снайпера с тепловизором в бездействии, когда тепловизор очень может помочь в разведке. Конечно, снайпер мог прийти с каким-то джамаатом на соединение с Геримханом позже, чем была отправлена разведка, но Геримхан отправил бы его наверх сразу. Вдогонку… А если не отправил, значит, там уже есть снайпер с тепловизором. И если он соединится с Геримханом, нам придется туго, потому что я, простой командир взвода, хотя и умею общаться со снайперской винтовкой, все же не специалист-снайпер, и любой сержант, закончивший снайперскую школу, или любой бандит, который прошел обучение у другого, более опытного снайпера, будут сильнее меня. Если существует такое понятие, как снайперское искусство, значит, это действительно искусство. Каждому снайпером быть не дано. И только потому, что берут винтовку с оптическим прицелом в руки, снайперами не становятся. Это я знаю хорошо, потому что стреляю, может быть, лучше всех в батальоне. Зря, что ли, был когда-то перспективным биатлонистом… Но только уметь стрелять — это еще не значит быть снайпером. В этой специальности столько хитростей и всевозможных правил, которые я знать просто не могу. А если снайпер противника знает их и если между нами будет устроена снайперская дуэль, я обречен…
Следовательно, нам было очень важно не дать отдельным группам соединиться. И потому мы спешили. Но спешили, как оказалось, напрасно. Младший сержант Отраднов со своими парнями вынырнул из дыма нам навстречу.
— Что? — спросил я.
— Не пройти… Они сразу три горящих дерева со склона подорвали. Гранату бросили. Деревья свалились и единственный проход перекрыли.
— Стреляли вдогонку?
— В дым, товарищ старший лейтенант, стреляли. Наобум… Я бы сказал, ворон пугали, только в такой дым ни одна ворона не залетит. Давайте быстрее на выход. Мы, товарищ старший лейтенант, уже все наглотались…
Я махнул рукой, давая команду своей группе разворачиваться.
Назад шли быстрее. Из дыма всегда хочется быстрее выйти, чем в него войти…
А я уже начал лихорадочно голову ломать, соображая, что нам теперь следует предпринять, чтобы это оказалось для Геримхана такой же неожиданностью, как падение корпуса вертолета на голову его джамаатов…