Темнота наступает так стремительно, что кажется, будто переходишь из одного помещения в другое, из освещенного в темное, а вовсе не находишься в горах под пасмурным небом. Это же небо не позволило и луне со звездами стать светилами путникам. Спецназовцы радовались, потому что ночь для них – лучшее время работы. Непосвященному может показаться, что темнота уравнивает шансы. В действительности это совсем не так. Темнота дает возможность оставаться невидимым тому, кто умеет с ней общаться на «ты», и видеть то, что закрыто от посторонних взоров.

К тому же еще до наступления темноты все уже были готовы. Снайперы заняли свои позиции. Группа Паутова вышла на свой рубеж. Группа Разина в готовности дожидалась команды. И только сам подполковник тянул время, чтобы стало еще темнее.

Наконец и он осмотрелся, вздохнул, включил «подснежник» и дал спокойную команду:

– Я Волга! Спартак, Сокол – начинайте матч.

– Я Спартак. Понял.

– Я Сокол. Понял.

Молчание в эфире длилось тридцать секунд.

– Я Спартак. Один – ноль.

Внизу среди кустов промелькнул зеленый ободок ночного прицела лейтенанта Сокольникова. На таком расстоянии опасно пользоваться ночными прицелами. Могут нечаянно обратить внимание. Но, чтобы обратить внимание, часовым требуется время. Еще им требуется время на соображение – что за одноглазое животное подсматривает из темноты? А этого времени снайпер обычно не дает.

– Я Сокол. Два – ноль.

– Я Спартак. Три – ноль. Женщин нет.

Первый этап завершен.

И не раздалось ни звука.

– Я Волга. Спартак, Сокол – контролируйте тропу. Может пойти смена. Вообще площадку наблюдайте, чтобы там без сюрпризов.

– Понял.

– Понял.

– Я Волга. Кречет, как слышишь?

– Я Кречет, – отозвался Паутов. – Жду.

– Начали! Я сам тебя жду… На месте встречи!

Подполковник Разин первым шагнул на тропу. За ним беззвучно последовали капитан Ростовцев и лейтенант Сосненко. Автомат упирается прикладом в плечо. Левая нога впереди. При шаге правая не заступает за левую, а только пододвигается к ней. Ноги пружинят, как у хищного дикого животного, подкрадывающегося к жертве. Тропа узкая. Идти можно только друг за другом. И так – семьдесят метров. Там лежит первый часовой, лицом вниз, голову свесил с тропы, автомат лежит в противоположной стороне. Пуля вошла ему в затылок сверху.

Опять передвижение в том же порядке, в том же темпе. Четыре поворота тропы. Пятьдесят метров от первого часового. Второй лежит уже посреди тропы, раскинув в стороны руки. Одна нога вытянута, вторая согнута в колене. Впечатление такое, что человек отдыхает. Ему пуля тоже вошла в затылок, но вышла через лицо, изуродовав до неузнаваемости черты. Даже смотреть на такое неприятно, и Разин перешагивает через откинутую руку, продолжает движение.

До третьего часового восемьдесят метров и шесть поворотов. Этому пуля вошла в голову через горло и вышла через затылок. Сокол стрелял снизу. Но как умудрился так попасть. Не иначе, часовой глазел на небо, задрав голову. Вперед. Паутов с группой приближается с противоположной стороны.

Шаг за шагом… Шаг за шагом… Крадутся тени в темноте… Тени никогда не издают звуков…

Еще поворот. Слабый свет дают остатки костра. Есть там хоть кто-нибудь рядом с огнем? Тянет ли кто-то озябшие пальцы к обуглившемуся полену? Этого не видно.

Группы оказались на месте одновременно. Стогов неопределенным жестом показал место подъема на площадку. Здесь следует быть предельно осторожным. Малейший шум может привлечь внимание. И одна брошенная сверху граната способна решить судьбу всей группы спецназовцев. Правда, сверху страхует Парамоша. Ему всю площадку не видно, но самый край он захватывает. Этот же край снизу захватывает и Сокольников. Они по мере сил подстрахуют. Не дадут никому подойти к краю. Но гранату можно бросить и не глядя, не подходя к краю – навесом. Стогов на этот случай остается страховать. Брошенную навесом гранату следует поймать и бросить дальше, вниз, и не на своего снайпера.

А группа движется…

Нога ставится твердо. Чтобы ни один камушек из-под подошвы не выскользнул. Каждый камушек – это предатель-звук. Первым опять идет Разин. За ним Паутов. Шаг – и не шаг вовсе. Это опробование опоры. Шагом можно назвать только подтягивание второй ноги. Медленно передвигаясь, друг за другом, друг друга не слыша, поднялись до разветвления. Переглянулись, переводя дыхание. Стогов поднялся за остальными, опять показал пальцами. В одну сторону пошел Разин, в другую Паутов. Теперь движения еще более осторожные. Если есть наверху противник, то он в двух метрах от них. В темноте все звуки разносятся многократно усиленными.

Тише… Тише… Почти не дышать…

Человек у костра дремлет, обхватив колени руками и положив на них голову. Рядом лежит автомат. Подполковник с майором одновременно выглянули с противоположных сторон. Разин показал на себя. Значит, он действует. Но начать действие он не поспешил. Успокаивается дыхание. Никакой суеты. Размеренность движений, укрощенных разумом и расчетом. Рука неторопливо отстегнула за спиной клапан чехла саперной лопатки. Очень слабый звук все же раздался – кнопка-предательница… Подполковник замер. Пронесло… Медленно вытянулось лезвие страшного оружия спецназа. Легкий одновременный толчок двумя ногами, свободная рука уперта в верхний край площадки.

Тут человек у костра зашевелился. Может быть, недавний звук кнопки дошел до него, может, время подошло проснуться. Отступать уже поздно, да и нельзя терять такой момент. Потом боевик может долго не уснуть. Не дав ему открыть глаза, подполковник прыгнул кошкой и быстро, резко опустил руку. Звук раздался такой, словно раскололся арбуз. Со стороны никто бы ничего не понял. А на вход в пещеру уже наставлены стволы.

Знак рукой. Остальные шестеро оказываются наверху.

Подполковник аккуратно укладывает убитого, придавая ему позу спящего на боку. Достаточно естественную позу. И даже приклад автомата вместе с рукой подкладывает ему под щеку. Пришлось только переместить тело. Так, чтобы разрубленная голова не оказалась сразу увиденной.

Второй знак рукой. Группа рассредоточилась по обе стороны от входа. Подполковник отошел дальше всех, чтобы его не было слышно. Приблизил вплотную ко рту микрофон «подснежника»:

– Я Волга. Ребята – кричите…

– Как? – осторожно спросил Парамоша.

– Так, словно ты толпу голых женщин увидел…

Снайперам для выполнения команды понадобилось только воздух в легкие набрать. Крик в ночи, отраженный каменистыми уступами, завибрировал, заскакал со скалы на скалу, показавшись неестественно громким. И до пещеры он не дошел, а долетел, ворвавшись в устье непонятным отголоском. Там послышались голоса. Разговаривают по-чеченски. Явно с беспокойством. Но сразу никто не выскочил. Через несколько секунд голоса стали громче. Начали обсуждать, не понимая, что произошло.

Крик повторился. Теперь он показался зовущим. И ничего не объясняющим. Так кричат, когда кого-то застанет беда. Так на помощь зовут!

Послышались шаркающие шаги. За ними – обгоняющие, топающие, уверенные. Первые двое, что вышли, сразу и без звука попали на ножи и отлетели в сторону от сильного рывка. Однако на камни уложили их мягко. Изнутри это могло показаться естественным. Предупреждающего сигнала первая пара не подала. Какой-то вопрос прозвучал изнутри. Ругань, естественно, по-русски, с упоминанием какой-то матери. Еще непонятные слова.

В лучшем случае, боевиков осталось семеро. Равное количество. Если одним-двумя человеками больше, это не решающее превосходство. Можно уже и самим атаковать. Но спецназ всегда предпочитает атаковать из засады. И потому редко несет потери.

Разин поднял руку, призывая к готовности.

Боевики выскочили из пещеры стремительно, с автоматами наперевес. Но не с опасением, как следовало бы, а с любопытством. И сразу же за это поплатились. Первыми под ударами лопаток упали задние. Трое. Впереди осталось еще четверо. Начали оборачиваться, почувствовав за спиной движение. Но тут же последовало еще четыре удара. Все кончилось. И даже пленных не оказалось.

– Фонарь! – скомандовал Разин.

С фонарем в руках выступил вперед Паутов. Осветил пещеру и сразу шагнул в нее.

Свод поднимается метров на восемь. В глубину хребта до стены – метров двадцать. Все обжито. Даже кровати стоят. Здесь может поместиться не менее ста человек.

– Искать заложников.

– Там! – без сомнений показал майор лучом фонаря на естественную низкую нишу, заваленную понизу камнями, а поверх камней закрытую кроной дерева. Если оттуда выбираться, листья сразу начинают шуршать.

Отвалили вершину, сбросили камни, посветили фонарем внутрь.

Три человека сидели на корточках. Изможденные, испуганные. Закрывали глаза ладонями от света фонаря. Свет приносил боль.

– Messieurs! Vous кtes libres! Nous les officiers de l`aыe russe, la subdivision spыciale , – сказал Разин с ужасным произношением, но его поняли. Руки от глаз убрали, стали всматриваться.

– Посвети на нас. Не слепи их, – подполковник взял Паутова за руку.

– Спасиба… – русский одного из французов ничуть не уступает по качеству произношения французскому Разина. Но француза тоже поняли.

– А здесь что? – спросил Сосненко, обнаружив за каменным уступом деревянную дверь. – Дайте фонарь. Ему в руки сунули фонарь.

– Замок.

Удар прикладом доказал, что с замками Сосненко обращается умело.

Разин с Паутовым помогли заложникам выйти наружу. Остальные офицеры продолжили осмотр пещеры.

– Командир! – из глубины позвал голос.

– Иду.

Подполковник вернулся, но столкнулся с Сосненко уже у самого выхода. За плечами лейтенанта оказался незнакомый рюкзак.

– Что там?

– Полный.

– Чем?

– Баксами. Не один миллион, наверное. Тайник в стене был. Стандартный, за матрацем…

– Подумаем… Не труби… – сказал Разин и почувствовал, как у него опять начало давить в груди.

Но он отдавал себе полный отчет, что это вовсе не от волнения после сообщения лейтенанта. Просто кончилось напряжение. Во время напряжения организм мобилизовался и не позволял отдельным органам проявлять характер. А напряжение кончилось, и сердце пытается взять свое…

Шерхан вышел в коридор, хотя мама принесла ему трубку радиотелефона. Но разговаривать в присутствии премьера он не хотел.

– Как самочувствие, Шерхан Алиевич? – даже в голосе президента слышится насмешка и чувство превосходства.

– Спасибо. Врач уже был. Рекомендовал отдохнуть и набраться сил. Только какой уж сейчас отдых…

– Я тоже думаю, что отдыхать тебе не придется. Брат уже передал тебе деньги?

– Нет. Мы встречаемся завтра.

Президент некоторое время молчал, словно что-то обдумывал. У Шерхана стремительно нарастало беспокойство. И сам звонок, и вопрос о сроке передачи денег – это все неспроста. Что-то важное президент знает. Только скажет ли он?

Президент сказал:

– Специально для поимки твоего брата в Чечню прибыла группа офицеров спецназа ГРУ… Очень опытные вояки… Это не менты и не внутривойсковики. Это даже не пограничники и не десантники. Это – спецназ ГРУ!

– Спасибо за предупреждение. Я передам ему.

– Поздно. Они уже поймали его. Слава Аллаху, что живого.

– Как…

Шерхану показалось, что его стукнули по голове. И рана сразу заныла почти зубной болью, задергала, запульсировала.

– Вот так. Теперь слушай. Сейчас к тебе приедет человек. Поговори с ним. Выслушай, что он скажет.

– Что за человек?

– Некий бизнесмен из Афганистана. Меня просили помочь ему. Он говорит по-чеченски, хотя и не слишком хорошо. Но хорошо знает английский и арабский. Ты же тоже по-английски болтаешь… Найдете общий язык. Будь с ним приветлив.

Президент резко прервал разговор. Он всегда прерывал разговор резко. Вежливости его никогда не учили.

Шерхан тоже положил трубку и взялся дрожащей рукой за стену. Казалось, ноги в коленях сейчас согнутся и он упадет. Но такое состояние медленно проходило, отступало, и Шерхан возвращался к жизни. Под пристальным взглядом мамы он выпрямился, старательно взял себя в руки и вернулся к премьеру. Теперь уже, переступив за порог, овладел собой полностью.

– Что-то важное? – спросил премьер.

– Да. Неприятное.

Премьер выдержал паузу, но не удержался, спросил:

– Мне можно узнать, что случилось?

Шерхан помедлил с ответом, но подумал, что премьер узнает все и без него.

– Я сам еще толком не знаю. Сейчас приедет какой-то бизнесмен из Афганистана, он мне расскажет… Кажется, спецназ ГРУ поймал моего брата…

Премьер мог думать только об одном.

– Он не успел передать вам деньги? – Нет, – ответил Шерхан. – Деньги он передал раньше. Просто… Брат…

– Я понимаю вас. Извините, но, думаю, вам сейчас не до беседы. И я откланиваюсь.

Мама стояла в дверях. Она все слышала. Шерхан заметил бледность на ее лице и неестественно яркие красные пятна на лбу и на щеках, но взгляд остался спокойным. Она с достоинством проводила премьера до двери, где его дожидался охранник, и вернулась к младшему сыну.

– Бату? – спросила.

– Его поймали спецназовцы.

– Президент сказал?

– Да.

– Мог бы и мне сказать. Мы же с его мамой подругами были… – Она словно пожаловалась. – Как это произошло?

– Я не знаю. Сейчас приедет какой-то афганский бизнесмен. Он расскажет. Предупреди охрану, чтобы афганца проводили в дом.

Мама вышла. Очень медленно. Ее тоже сильно ударило сообщение.

Шерхан ушел в свой кабинет, но сел не за письменный стол, а в мягкое кресло. И словно отключился от всего, от времени, от событий, от забот и потерянных надежд. Мысли не могли собраться, рвались, не успев приобрести очертания, перебивались новыми, такими же рваными.

Одно он осознал верно и четко.

Арест брата явился крушением всех его планов по созданию империи. Денег, которые уже обросли в его голове реальностью, стали ощутимыми и материальными, он не получит…