На следующее утро перед рассветом Ли забралась ко мне в постель. Мягкая и гибкая, как котенок, она прижалась к моей спине и гладила меня по волосам, пока мы оба снова не уснули. Никаких слов не было сказано, и я поражался силе духа своего ребенка.

Когда мы наконец проснулись, я понял, что уже поздно, и тихонько потряс Ли за плечо.

— Собирайся. Мария отвезет тебя сегодня к себе в деревню.

— А ты почему с нами не едешь? — надулась Ли и, быстро обняв меня, соскочила с кровати.

— Приеду попозже, — пообещал я. — У меня срочные дела в Риме.

— Мария уже пришла, — сказала Ли. — Пахнет кофе.

Посадив их на автобус, я пошел по виа деи Джуббонари. Я все еще не мог оправиться от потрясения после разговора с Ли.

Прошел через еврейское гетто, мимо театра Марцелла, под черной аркой которого вместе с армией котов жил местный бомж. Человек этот был шизофреником, но вполне безобидным, и я видел, как старые женщины из соседних домов кормили его и котов остатками пасты из одних и тех же мисок.

Я свернул к виа ди Сан-Теодоро, миновал цирк Максимус, пересек розарий у Авентинского холма. Из розария открывался замечательный вид на цирк Максимус и Палатинский холм с темными руинами дворцов, разбросанными на вершине, как буквы алфавита.

Я повернулся и, выбрав место среди роз, откуда мог проверить, нет ли за мной слежки, внимательно осмотрел район, через который только что прошел. Иногда мне казалось, что это глупо с моей стороны, однако неожиданное появление на пьяцце Перикла Старрачи и намерение Майка снять фильм утвердили меня в правильности соблюдения мер предосторожности.

Я вышел из сада и прошел мимо оранжереи, где матери развлекали маленьких детей, а туристы фотографировались так, чтобы в кадр непременно попал стоящий в верхнем течении Тибра Ватикан. Миновав Санта-Сабину, я нырнул во двор и сделал вид, что изучаю фрагмент мозаики на нефе церкви, а сам опять огляделся по сторонам, чтобы проверить, не следит ли за мной коварный незнакомец, чтобы, воспользовавшись моей беспечностью, обнаружить местонахождение Джордана Эллиота.

Беспокоясь именно о Джордане, а вовсе не о Ли, я заметил слежку Перикла Старрачи, когда он вычислил меня на Кампо деʼФьори. «Если опасность реальна, у паранойи более острый вкус», — написал я как-то раз Джордану из норвежского Бергена.

Я быстро зашагал по пьяцце деи Кавальери ди Мальта, где автобус, набитый американскими туристами, медленно высаживал свой тупоголовый груз.

Убедившись, что за мной никто не идет, я проскользнул в бенедиктинскую церковь Сант-Ансельмо. Месса была в самом разгаре, и под пение монахов, исполнявших старинный григорианский хорал, я прошел к третьей исповедальне по левую руку от прохода. На табличке было написано, что исповедник говорит по-немецки, по-итальянски, по-французски и по-английски. Когда из исповедальни, осенив себя крестным знамением, вышли две итальянки, я вошел туда и опустился на колени. Священник выключил свет, показывая, что на сегодня с преступлениями против Господа покончено.

— Отец Джордан, — с места в карьер начал я.

— Джек, — отозвался Джордан. — Я тебя ждал. Сегодня утром ко мне пришли исповедаться четыре человека. Похоже, рекордное число.

— Прошел слух, — прошептал я, — что в Сант-Ансельмо грехи отпускает святой.

— Ну, это вряд ли. Джек, может, хочешь, чтобы я тебя исповедал?

— Нет. Я еще не готов.

Голоса монахов взлетели ввысь в их светлой хвале Господу.

— Бог терпелив, Джек. Он подождет.

— Нет, не подождет. Его не существует. По крайней мере, для меня.

— Это неправда. Он существует для всех нас, только по-разному.

— Докажи мне, что Бог есть.

— Докажи, что Его нет, — тихо ответил священник.

— Это не ответ.

— В таком случае и не вопрос, — сказал Джордан.

— По крайней мере, попытайся, — продолжал настаивать я. — Расскажи о красоте заката или о потрясающем узоре снежинок. Скажи своими словами, пусть даже тупо и глупо, почему ты веришь в Бога.

Джордан вздохнул. Я знал, что вера кралась за ним по пятам в течение долгих дней и ночей отчаяния, а когда она наконец выбрала время для решающей атаки, он был уже готов и, как агнец, отдал себя на заклание. «Готовность — это торная дорога для Бога», — думал я, слушая своего друга в темноте пропитанного латынью воздуха.

— Джек, для меня крыло мухи — уже достаточное доказательство существования Бога.

— Я утратил способность верить. Когда-то она у меня была, однако я ее утратил и, похоже, уже вернуть не смогу, хотя и сам не знаю, захочется ли мне ее вернуть. Даже и молиться толком разучился.

— Ты и сейчас молишься, Джек. Ты в поиске. Просто у всех это происходит по-разному, — произнес Джордан и, помолчав, добавил: — Как прошла твоя поездка в Венецию? Как там Майк? Как там наша красавица Ледар?

— У них все прекрасно, хотя Майк слишком уж увлекся своим Голливудом. Носит костюмы, словно сшитые из крайней плоти ламы.

— Что за фильм он хочет поставить? — спросил Джордан, проигнорировав мои комментарии.

— Типа истории Джордана Эллиота, который исчез в тысяча девятьсот семьдесят первом году и о котором с тех пор ни слуху ни духу.

Песнопения прекратились, и в церкви сильно запахло ладаном и свечным воском. В тишине церковь словно зависла между небом и землей, да и Джордан странно застыл.

— И что Майк хочет рассказать о Джордане Эллиоте?

— Он хочет рассказать нашу историю. Включая шестидесятые. В общем, лихо закрученный сюжет.

— Наша история заканчивается смертью Джордана.

— Это общепринятый конец, — заметил я. — Но, черт возьми, не тот, в который верит Майк. Я слегка намекнул ему, что он обмельчал, однако не стал говорить, что он отупел.

Я пытался рассмотреть лицо Джордана через окошечко исповедальни, но он, как всегда, низко надвинул капюшон. Джордан Эллиот стал для меня только голосом с того самого потрясающего дня, когда его мать приехала в Рим, чтобы сообщить мне, что ее сын не умер и скрывается здесь, в Вечном городе. Поскольку за Джорданом охотились, он согласился встретиться со мной при условии, что я не увижу его лица.

— Как Майк узнал, что я все еще жив? — спросил священник, и в его голосе послышалась усталость, которой я раньше не замечал.

— Тот же источник. Все тот же источник. Когда несколько лет назад миссис Макичерн пришла в Ватикан на исповедь и тот, кого она в одиннадцатом классе учила английскому, оказался ее исповедником.

— Ошибочная идентификация, — заявил Джордан. — Именно так я в тот день ей и сказал.

— В Уотерфорде она к тому же ставила голос. По ее заверениям, уж что-что, а голоса она не забывает.

Джордан хмыкнул, но, судя по всему, был явно потрясен моим сообщением.

— Каковы шансы услышать в Италии исповедь учительницы английского из Южной Каролины, которая когда-то, в старших классах, проходила с тобой «Жизнь на Миссисипи»?

— Весьма незначительные, — признался я. — Слухи поползли сразу, как только она вернулась в город. Впрочем, они ходили по Уотерфорду всегда, со дня твоей безвременной кончины.

— Я тогда был совершенно сбит с толку. У меня не было времени все хорошенько продумать.

— Ты неплохо все устроил. Я читал твой некролог, ходил на заупокойную службу в качестве поддерживающего края покрова.

— И Майк тоже.

— Он говорил с миссис Макичерн. Многие находят ее рассказ вполне правдоподобным. Она не тихоня, но и не вруша. И в самом деле, где, как не в церкви, можно спрятаться в современном мире?

— Нет, Джек, — ответил священник. — Ты так и не понял. В церкви невозможно спрятаться. Ты становишься священником, чтобы снять маску, выйти из укрытия.

— Ты стал священником, потому что хорошо умеешь бегать, а не потому что умеешь сопротивляться. В этом отношении мы с тобой кровные братья.

— Я стал священником, чтобы лучше служить Богу, — рассердился Джордан. — Ты, гнусный сукин сын!

Я постучал по тонкой перегородке, отделявшей меня от исповедника.

— Господи прости! Мой исповедник только что обозвал меня нехорошим словом.

— Это была чудовищная провокация.

— Я принес тебе письма от матери.

— Она собирается приехать сюда следующей весной.

— Да, кстати. Приезжала сестра Шайлы. Выследила меня с помощью частного сыщика. Как ни странно, мне было приятно ее видеть. Она пытается узнать все о своей сестре.

— В таком случае ты должен помочь ей.

— Очень может быть.

— Джек, передай ей, что я думаю о Шайле. Передай ей, что считаю Шайлу единственной святой, которую когда-либо встречал, единственной святой женщиной.

— Жаль только, что она не вышла замуж за святого, — сказал я, уже собираясь уходить.

— Да уж, — согласился Джордан. — Зато она вышла за чертовски хорошего друга.

В темноте исповедальни Джордан тихо произнес слова молитвы и сотворил крестное знамение.

— А теперь, Джек, иди и больше не греши, — произнес Джордан. — Тебе отпущены все грехи.

— Я ведь не причащался. Я всего лишь принес письма.

— Это не обычное отпущение грехов, — сказал священник. — Но и ты не обычный человек.

— Тебе надо на время залечь на дно, — посоветовал я. — У Майка достаточно денег для того, чтобы отыскать Джимми Хоффу.

Покинув исповедальню, я повернулся к поющим на хорах монахам и подошел к алтарю, где священник как раз заканчивал мессу. Итальянский язык напоминал мне об ответах на латыни, которые я в детстве произносил во время мессы. Мое внимание привлекла картина в боковом приделе. Рассматривая ее, я прикидывал, является ли «Благовещение» работой Рафаэля или художника, хорошо изучившего технику великого мастера. В Риме шедевры — такое же обычное дело, как яйца на Пасху, а потому никогда не знаешь, когда на них наткнешься. Но, хорошо зная историю искусства, я прекрасно понимал, что вряд ли самостоятельно смогу установить автора картины, а потому взял себе на заметку найти имя художника в библиотеке Ватикана.

Я пересек неф церкви и встал на колени рядом с пожилой римлянкой, затем просунул пятьсот лир в щель ящика для пожертвований и поставил свечу за упокой души Шайлы. Нетерпеливо поправив свечу, я слишком быстро поднялся и пошел по длинному проходу. И тут неожиданно увидел, как в другом конце церкви Джордан покинул исповедальню и двинулся к боковой двери, ведущей в монастырь.

Джордан не давал мне возможности хорошенько себя рассмотреть с тех пор, как в Риме мы восстановили так надолго прерванную дружбу. Джордан понимал, что чем меньше я буду знать о его жизни священника, тем лучше смогу себя защитить, если его вдруг раскроют. Я догадывался, что в ордене он известен под другим именем, однако он не назвал его ни мне, ни своей матери. И сейчас, когда он быстрым шагом направлялся в свой мир молитв и поста, даже под монашеским облачением я легко мог угадать тело атлета. Голова его была обрита, и он отпустил бороду, но женщины оборачивались ему вслед, восхищенные его красотой и физической мощью. Из всех парней, с которыми мы когда-то играли в бейсбол, на поле я побаивался только Джордана Эллиота. Тяготы монастырской жизни сделали его сильное тело еще более внушительным. Похоже, в отличие от нас у него не было сдерживающих центров и он абсолютно ничего не боялся. На игровом поле этот добрый священник, который легкой походкой шел в свою скромную келью, затерянную в глубинах монастыря, мог шутя надрать задницу любому парню, вставшему у него на пути, и мы это прекрасно знали. Как-то раз Джордан чуть не оторвал мне голову во время потасовки, когда я выскочил вперед, чтобы принять крученый мяч от Кэйперса Миддлтона. В тот день я узнал, почем фунт лиха.

Я пошел к выходу и увидел что-то вроде дула ружья, высунувшегося из исповедальни и направленного на Джордана. За свою долгую карьеру мне часто приходилось работать бок о бок с фотографами, и я знал, как фанатично они охотятся за идеальным кадром, но еще ни разу не встречал хоть одного, кто во время мессы прятался бы в исповедальне, даже если бы ему отвалили за снимки кучу денег. Я слышал стрекотание «Никона», пока объектив регистрировал каждое движение Джордана. Затем камера исчезла внутри исповедальни, а монахи тем временем снова запели.

Я вошел в боковой придел и стал ждать появления неизвестного фотографа. В течение пяти минут занавес исповедальни даже не шелохнулся, затем я увидел, как оттуда вышел хорошо одетый мужчина с кожаной сумкой в руке. Мужчина перекрестился и покинул храм. Хотя фотограф меня не видел, он, конечно, очень удивился бы, узнав, что я до сих пор в церкви. Мысленно я проанализировал все свои действия, пытаясь понять, где утратил осторожность, неукоснительно соблюдаемую во время встреч с Джорданом, и позволил себя выследить.

Но когда частный детектив Перикл Старрачи остановился возле чаши со святой водой, у него был такой довольный вид, что у меня уже не осталось сомнений: Старрачи считал, что наконец раскрыл тайну исчезновения Джордана Эллиота и мог подтвердить это с помощью фотографий.