Глава десятая. Рядовой Константин Варламов
«Кто мне друг, кто мне враг»?
После того как отправленная Скворечней граната разорвалась примерно посредине между двумя камнями так удачно, что спугнула бандитов, нервы которых оказались, видимо, в потрепанном состоянии, сам я пожалел, что заранее не приготовился, иначе вторая граната, уже моя, могла бы наверняка достать кого-то из этих парней. Поражающая способность осколков ВОГ-25 и ВОГ-25 «П» хотя официально измеряется десятком метров, в действительности не больше семи, от силы восьми. Это наши офицеры на полигоне проверяли. Осколки слишком легкие, чтобы далеко лететь и не терять свою поражающую силу. До каждого из двух бандитов от места взрыва, по моим прикидкам, было тоже около восьми метров. Так что вполне могло получиться, что осколки их даже задели, что и вызвало панику, но не ранили. По крайней мере, не ранили серьезно. В худшем случае поцарапали. Но этого достаточно, чтобы бандиты покинули насиженное место и, подпрыгивая, стали лихорадочно искать другое, может быть, более безопасное. Хотя простая логика говорила о том, что никто не может знать, куда попадет следующая граната, и внешне более безопасное место может оказаться, наоборот, наиболее опасным. Моя граната или граната старшего лейтенанта могла бы полететь прямо туда, хотя и не обязательно кому-то в разинутый рот. Хватило бы и того, если она взорвалась бы в паре метров.
Еще меня заинтересовало, почему не среагировал третий бандит — сам Такый Рифатов. Он находился от места взрыва гранаты, пожалуй, на метр ближе других. Но у него или нервы крепкие, или с ним что-то случилось. Может быть, даже убит осколками от предыдущей гранаты или ранен так тяжело, что сразу и вскочить не сумел. Чтобы спугнуть эмира, поскольку его напуганных бойцов пугать было уже поздно, я дал три подряд очереди в камень, за которым прятался Такый. Естественно, не в середину большого валуна, что бесполезно — камень бы даже не содрогнулся, а по краям, чтобы пыль и щебень пулями выбивать. Он не среагировал.
— Товарищ старший лейтенант, — позвал я.
— Слушаю, — отозвался Тицианов.
Сквозь большую щель в перекрытии я видел, что старший лейтенант убирал в карман сотовый телефон. Он как раз оказался в свете луны, был мне хорошо виден, но при этом невидим противнику.
— А что там сам эмир? Жив он? Тепловизор что показывает?
— Откуда у такого вопроса ноги выросли? — поинтересовался командир взвода.
— После взрыва гранаты двое вскочили как ошпаренные, их, похоже, погладило осколками. А он ближе был и не среагировал. Я по камню стрелял, за которым он прячется, нет реакции.
— Даже если он убит, тепловизор этого не покажет, пока Такый не остынет полностью. В ледышку то есть не превратится.
— А собака в ущелье? — спросил младший сержант Скворечня.
— Собака разлагалась. Наверное, какое-то время на жарком солнце лежала. При гниении много тепла выделяется. Больше, чем от закостенелого трупа. Но я посмотрю сейчас…
Смотреть в окно старшему лейтенанту было уже не совсем удобно. Луна проплывала как раз напротив, и человека, выглядывающего из этого окна, в прорезь автоматного прицела было бы хорошо видно, и потому пришлось отойти от окна на три шага и смотреть из глубины башни, из темного места, где его никто увидеть не мог. Рассмотрев позицию Такыя, Тицианов подошел к спуску на второй этаж, сел на крайнее бревно перекрытия и свесил ноги вниз. Так ему удобнее было с нами общаться. А свет луны, проникающий в окна, позволял нам видеть своего командира взвода, а ему — нас.
— Где его душа находится, сказать не могу, надеюсь, что в аду, но тело там же, за тем же самым камнем валяется. И даже сияние колышется. Значит, шевелится. Или просто дышит. Не могу точно сказать. Может, просто воздушный поток тепло колеблет. Не добили, к сожалению, до конца. Если вообще в него попали.
— Он уже давно не показывается, — заметил Скворечня.
Я не смог сдержаться и выдал предположение:
— Думается мне, товарищ старший лейтенант, что этот клоун имел в запасе бутылочку чего-то горячительного. Сильно горячительного, покрепче коньяка… И сгоряча жахнул. И теперь спит себе спокойно пьяный. И дела ему нет до того, что вокруг происходит. Спокойный и умиротворенный человек, пусть даже и эмир.
— Наш разговор с эмиром подслушал? — спросил командир взвода, впрочем без укора.
— Я не подслушивал, — возразил я. — Я просто уши не затыкал.
— Не думаю, что в такой момент Такый может себе позволить расслабление, — покачал старший лейтенант в сомнении головой. — Даже поверить не могу в подобное. Хотя, по словам Дамадаева, за ним водится привычка напиться в самый неподходящий момент и уснуть. Бывало уже такое. И это при том, что своим бойцам он пить не разрешает. Но сейчас… Я сомневаюсь…
— Тем не менее он не высовывается, — заметил я. — А если алкоголику капля на язык уже попала, это все, тушите свет.
— А когда в последний раз он высовывался, — поддержал меня младший сержант, — дал очередь из пулемета не в нашу, а в соседнюю башню. Это я отчетливо видел. И удары пуль о соседнюю башню слышал.
— Не лишайте эмира Рифатова последней капли моего уважения, — с усмешкой сказал Тицианов, вытащил из кармана зазвонивший телефон и посмотрел на определитель номера:
— Дамадаеву все не спится. Слушаю вас, Абубакар Магометович. Да. Жалко, откровенно скажу, жалко. Ну, ладно. Бокс уже закончился? И кто кого побил? Да, я тоже слышал, что в Германии судей давно пора на мыло отправлять. Откуда бы судьи ни приезжали. После местного шнапса они смотрят только на промоутера и слышат только его голос. А он звучит всегда громче, чем голос совести. Кстати, Абубакар Магометович, если уж о шнапсе разговор зашел, вы не слышали случайно, Рифатов сильно пил? Ну, вообще, бывали у него какие-то проколы? Да. Даже так… Интересно. Нет, это я слухи анализирую. У нас все без изменений, то самое великое противостояние. До бесконечности, наверное. Конечно, лучше бы до рассвета. Утром попытайтесь дозвониться. Мы дождемся…
Тицианов прервал разговор и убрал мобильник.
— Есть новости, товарищ старший лейтенант?
— Дамадаев домогается… Я просил его с полицией связаться…
— Мы в этот момент, товарищ старший лейтенант, тоже уши не затыкали, — сказал я.
— И хорошо. А когда я с майором Абузаровым разговаривал, затыкали?
— И это слышали. — Я был безжалостен в своем покаянии и даже голову виновато склонил. Впрочем, старлей этого мог в сумраке башни и не заметить. — Только понять разговор, когда лишь одну сторону слышишь, трудно.
— Дамадаев дозвониться не сумел. — Тицианов, как всегда, оказался чутким и отзывчивым человеком и посвятил нас в курс дела. — Ни один номер не отвечает. И вообще на связь жалуется. Что-то, говорит, мобильник барахлит, хотя и новый. Я, конечно, не сказал, что его прослушивают и держат под контролем, и это может создавать помехи. К чему хорошего человека загружать…
— Его, значит, прослушивают… — напомнил я, что все слышать мы возможности не имели.
— Как и всех нас, как и всех других. Только нас и многих других время от времени, а Дамадаева постоянно. Его номер подключен к системе СОРМ.
— А это что такое? — Вася Скворечня, как человек из сибирской глуши, имел полное законное право поинтересоваться. Я же в это время усердно чесал автоматным прицелом свою спину. Довольно удобно в наших обстоятельствах.
— Система подслушивания на службе ФСБ. В первооснове еще от КГБ досталась, но была существенно улучшена в свете современных средств коммуникации, включая сотовую, спутниковую и интернет-связь. Кого-то прослушивают постоянно, как Дамадаева, и записывают все разговоры. Кого-то от случая к случаю. Как, надеюсь, нас с вами. Работает система контроля по обширному перечню слов и фамилий. Мне говорили, что этот перечень целый компьютерный диск занимает. Если какие-то определенные слова, даже жаргонные, фамилии, наименования должностей встречаются в разговоре, робот сразу реагирует, проводит регистрацию абонента и включает запись. И потом ваш телефон автоматически ставят на длительный контроль и анализируют все ваши связи и интересы, вплоть до отношений с женой. Дополнительно собирается информация о круге вашего общения — куда ходите, какие общественные мероприятия посещаете, и прочее. На основе этих данных на человека составляется подробное досье. Система советская, отработанная, и никуда от нее не спрятаться.
— В тайгу приезжайте, — сказал Скворечня. — Если понадобится, я вас на заимке спрячу.
— Спутник все равно найдет, — безнадежно махнул рукой командир взвода. — Без связи с внешним миром человек не может жить. А любая связь, даже простой радиоприемник, выдаст, когда новости слушаешь. А как без новостей? Хочется знать, может, уже и выбираться пора, может, другое время пришло. Один режим скинули, еще хуже выбрали, потому что такого, какой вам нравится, никто не предлагает. Но лучше, чтобы не было причины прятаться. Так спокойнее. Делай свое дело, по возможности делай его хорошо, а в чужие дела не суйся. Тем более в политику.
— А Дамадаев? — спросил я, возвращая разговор к конкретной теме.
— Он — ментовский стукач. Менты его поддерживают финансово. А ФСБ, как я подозреваю, как обычно, на халяву работает. Чужими руками каштаны из огня таскает и пользуется данными, которые получает. Вот они и подслушали мой разговор с Абубакаром Магометовичем и позвонили, спросили, что требуется сообщить в антитеррористический комитет, чтобы через них потом передать информацию подполковнику Рябухину.
Едва старший лейтенант закончил говорить, как снова торопливо полез за телефоном. Новый звонок нарушил тишину башни. Командир взвода посмотрел на определитель номера и довольно хмыкнул:
— Старший лейтенант Тицианов, слушаю вас, Ганипа Бекбулатович. Да. Хорошо. И что подполковник сказал? Хорошо. А из антитеррористического комитета кто-то может ваши слова подтвердить? Нет, не знаю. Резонно. Не могу вам ничего возразить. Не думаю, что это нас смутит. Хорошо. Мы ждем.
Старший лейтенант убрал мобильник и посмотрел на нас сверху вниз. Не каждый командир взвода со своими солдатами почти на равных общается. Наш общается. Это его манера поведения. И потому он объяснил.
— Антитеррористический комитет передал наши данные подполковнику Рябухину. Подполковник сообщил, что они нашли вход в подземелье и ведут бой. Подземелье наверняка имеет еще несколько выходов, и потому приходится контролировать большое пространство. И никого сейчас снять с задания не может без ущерба самой операции. И попросил антитеррористический комитет выслать кого-то со своей стороны нам в поддержку. Майор Абузаров сказал, что к нам отправился специальный отряд ФСБ, составленный из опытных поисковиков, специалистов по ликвидации банд. Машина уже в пути. Доедут они даже быстрее, чем смог бы прийти взвод, отправленный подполковником Рябухиным. И предупредил, чтобы мы не смущались. Этот отряд постоянно работает в горах, и вид у парней не совсем военный. Все бойцы носят бороды и внешне мало отличаются от бандитов.
— Спецназ ФСБ вообще-то тоже постоянно в горах находится, но бороды там бреют, — заметил Скворечня.
— Я допускаю, что ФСБ, чтобы приписать операцию по ликвидации Рифатова себе, может и не выходить на нашего комбата. Просто так вот, хитростью подсунуть свой отряд, чтобы потом в сводке значилось, что банда уничтожена спецназом ФСБ при поддержке армии. Это сплошь и рядом делается, — сказал старший лейтенант. — Но нам-то до этого какое дело? Мы свою работу выполняем, они пусть выполняют свою.
Я посветил тактическим фонарем в окно, дал еще одну очередь в камень, за которым прятался Рифатов, и просвистел короткую мелодию.
— Ты чего, Варламов? — спросил командир взвода.
— Ничего, товарищ старший лейтенант, — ответил я невнятно. — Не обращайте внимания. Я человек от природы подозрительный и чувствительный ко всему стороннему. Это называется эмпатичный. Я часто чувствую то, что не видно глазом. Но часто и ошибаюсь.
— И что сейчас ты почувствовал? — спросил Скворечня, который уже много раз сталкивался с моей чувствительностью и даже вслух выражал удивление.
— Мне не нравится это сообщение, которое товарищ старший лейтенант получил. Я от него какую-то опасность ощущаю.
Многие люди не верят моим ощущениям и правильно делают, потому что больше половины случаев оказываются ложными. Но если я вдруг начинаю ощущать беспокойство, обычно это говорит о близкой опасности или каких-то неприятностях. Но, как я замечал, ощущению опасности всегда предшествует сигнал извне. Сейчас это был телефонный звонок старшему лейтенанту.
— Я ему верю, товарищ старший лейтенант. Много раз на примере убеждался, что Костя зря болтать не будет.
— Мне самому положение кажется не совсем естественным, — согласился Тицианов. — Я даже попросил майора Абузарова, чтобы мне в подтверждение позвонил кто-то из антитеррористического комитета. Но я там никого не знаю, и Абузаров может просто стоящего рядом человека попросить позвонить мне, и это ничего не решит.
— А позвоните, — предложил я, — начальнику штаба отряда, товарищ старший лейтенант. Пусть он узнает все и сообщит. С базой-то связь, наверное, есть.
Тицианов задумался, потом вытащил мобильный телефон:
— Правильно мыслишь, Константин.
Комбат оставил начальника штаба майор Вохминцева на базе принимать смену отряда. Смена уже прибыла, должно быть, и даже на месте устроилась. Особенно удобно должны расположиться те бойцы, которым мы уже освободили свои кровати. Остальным тесновато, но это только на одну, скорее всего, ночь, если, конечно, мы до следующей ночи дело завершим и вернемся на базу. Оставить часть отряда во время выполнения задания никто не пожелает, да и менять в разгар процесса, как коней на переправе, никто не будет. Наверное, в ночное время и начальник штаба от забот освободился и имеет возможность помочь нам.
— Товарищ майор, здравия желаю. Старший лейтенант Тицианов… Да. Так точно. Я с двумя бойцами на разведзадании. У нас ситуация сложная, и нет связи с комбатом. Я знаю, что у вас тоже связи нет. Но у меня получилось косвенно выйти на связь с антитеррористическим комитетом, и при этом я не уверен, что попал именно в антитеррористический комитет. Требуется серьезная проверка. Вернее, не я вышел на антитеррористический комитет, а человек, назвавшийся майором Абузаровым из республиканского ФСБ, сказал, что он якобы отвечает за связь между антитеррористическим комитетом и системой СОРМ. Он слышал мое обращение к другому человеку, ментовскому стукачу, к которому меня и послали, и предложил собственные услуги по обеспечению связи между мной и антитеррористическим комитетом. Резонно было бы предположить, что он просто дал бы мой номер кому-то из антитеррористического комитета, хотя я там никого не знаю, и номер можно было дать любому человеку. Но он стал сам мне звонить. Будто он не СОРМ представляет, а именно антитеррористический комитет. Его номер… — Тицианов назвал номер мобильника, с которого звонил Абузаров. — И потому у меня возникли сомнения, с тем ли человеком я общаюсь. А… Конечно, конечно, я понимаю. Извините, товарищ майор. Я поторопился. Начну сначала и по порядку…
Командир взвода стал излагать начальнику штаба отряда наше положение более подробно, чем излагал тому же Дамадаеву и человеку, назвавшемуся майором ФСБ Абузаровым. Это заняло несколько минут, потому что пришлось объяснить и положение роты под командованием комбата. И причины, которые загнали нас в башню. Но даже со стороны краткое изложение выглядело понятным.
Майор, выслушав, в ответ сказал, видимо, только одну короткую фразу. Отключив телефон, Тицианов объяснил нам:
— Майор обещал срочно разобраться и позвонить мне. У него тоже вызывает сомнение бородатый спецназ ФСБ. В Чечне он знает бородатый батальон «Восток», но тот доброй славой не пользуется. А про особый отряд ФСБ Вохминцев даже не слышал. Он сейчас напрямую в антитеррористический комитет позвонит. А потом со мной свяжется…
* * *
Хотя на улицах села и в горах стояла обычная для этих мест теплая зима, согласно календарю давно уже должны бежать и звенеть веселые ручьи. Но погода в календарь не заглядывала. Тем не менее отменить движение планет она была не в силах, и рассвет стал наступать уже значительно раньше, чем месяц назад.
Но рассвета еще предстояло дождаться.
— Спим по двое, — предложил старший лейтенант Тицианов. — Один остается с биноклем, наблюдает за Рифатовым и компанией. Первый на посту я. Через час буду будить сменщика. Кто заступит первым?
— Я, — сразу решил Вася Скворечня, привычно взваливая на себя сложность рваного сна.
Хотя я отслужил уже почти год, Скворечня привычно считает себя моим наставником и самую сложную задачу всегда старается выполнить сам. Иногда, правда, я тоже пытаюсь так поступать, но обычно младший сержант меня опережает.
— Тогда — отбой! — прозвучала команда.
Среди камней в горах трудно бывает устроиться спать, потому что острые края камней впиваются в спину, в башне же, на досках, устроиться спать — только руку под голову подложить. И мы сразу устроились.
Это дома, на «гражданке», помнится, я мог по часу ворочаться, прежде чем уснуть. В армии же, когда сон ограничен, организм сразу сам перестроился, и я начал засыпать сразу, используя любую минуту для сна. Так и получилось, только положил голову на руку, как провалился в сон. И даже не помнил, что мне снилось, когда проснулся. А проснулся оттого, что младший сержант Скворечня потрогал меня за локоть. Так он осторожно разбудил. Я поднял голову и сразу вспомнил, что Скворечня ложился справа от меня, когда командир взвода объявил «отбой». Сейчас же там лежал сам старший лейтенант и спал чутко, даже не посапывая. Я встал осторожно, чтобы не заскрипели под ногами доски настила, принял из рук младшего сержанта бинокль с выключенным тепловизором и уступил свое нагретое место Скворечне. Вася молча показал мне на окно. Это значило, что подниматься на третий этаж необходимости не было, и пост предстояло занимать здесь.
Почему тепловизор на бинокле был выключен, я понял, едва включил его для осмотра позиции бандитов. Красным флажком мигал индикатор зарядки аккумулятора. Значит, вскоре могли возникнуть проблемы с определением местонахождения противника. Аккумулятор вскоре мог совсем разрядиться, и это потребовало бы уже не аппаратного, а визуального наблюдения, что более сложно.
Проверив все три объекта и отметив совсем слабое свечение убитых бандитов, я выключил тепловизор. К сожалению, и луна уже ушла в сторону. Правда, она еще освещала камни, за которыми спрятались бандиты, но уже скрыла под тенью хребта пространство между ними и нами. А вскоре грозилась совсем за хребет спрятаться. Да и тучи с востока шли. Правда, не стремительные, тем не менее тяжелые, которые обещали на земле снегопад. Нам, находящимся в статичном положении, снегопад угроз не нес. Разве что ухудшение видимости. А вот тем, кто на земле, на открытом пространстве, он обещал проблемы на снегу, при каждом передвижении обязательно оставались бы следы.
Я посмотрел на часы. До рассвета еще около двух часов, если не больше. Главное, не упустить момент, когда бандиты попытаются подняться, чтобы отступить. Это требовало напряжения зрительного и нервного. Упустить Рифатова не хотелось. Наверняка они между собой как-то общаются и строят планы, прикидывают свои возможности. Я тоже их возможности попытался прикинуть. Но возможностей этих не видел. Попытка отдалиться вызвала бы прицельный огонь им в спину. Попытка приблизиться вызвала бы прицельный огонь им в грудь. Что они предпочтут, я, естественно, не знал. Но готов был в любую секунду включить тактический фонарь для улучшения видимости, может быть даже перевести его в режим лазерного целеуказателя, и дать прицельную короткую очередь.
Время шло. Луна, как мне показалось, заторопилась и спряталась-таки за хребет. Позиция банды Рифатова оказалась в темноте. И тут же пошел снег, еще больше ухудшая видимость. Не густой, но чистый и белый, осветляя темные, как всегда, предрассветные часы своим сиянием. Не думая долго, я взял автомат младшего сержанта Скворечни, чтобы использовать его фонарь, не подставляя себя, поднялся, подсвечивая себе путь, этажом выше, включил фонарь на не самый сильный, но «лунный свет», не сразу расходующий заряд аккумуляторов, и оставил автомат на подоконнике, наставив свет, как световую «пушку» в цирке, на позицию джамаата клоуна. Пусть вместо настоящей луны освещает контролируемое пространство. А сам быстро спустился на второй этаж. Если будут стрелять на свет, то там попасть не в кого. В фонарь и в автомат еще попробуй попади с семидесяти метров. Да еще второпях, когда в тебя самого могут стрелять из темноты. Разве что шальная пуля может принести бандитам успех. А я, устроившись на подоконнике второго этажа, по огненному выхлопу определю стрелка и сумею достать его своей очередью, будто пальцем на него покажу. Автоматов без пламегасителя-компенсатора я уже давно не видел, разве что на картинках. Но ни разу за год службы не заметил, чтобы пламегаситель-компенсатор полностью выполнял свою и первую, и вторую обязанность. Пламя выстрела он до конца не гасит, хотя оставляет только короткий язычок. И действие выходных пороховых газов, бросающих автомат влево, не компенсирует полностью, хотя какой-то эффект дает, может быть даже важный. И выстрел из темноты всегда можно определить по красно-белому мазку, разрезающему воздух. Чуть выше этого мазка и следует сразу же стрелять, пока противник не переместился. Но прежде чем приложиться к автоматному прицелу, я снова взялся за бинокль. Как-никак, а на пару минут я оставлял бандитов без присмотра, могли попытаться уйти, просто наугад, не зная даже, что я за ними не слежу. Но бинокль, когда я включил тепловизор, показал, что на позиции противника перемен не произошло. Я хотел было уже выключить тепловизор и к автомату приложиться, когда случайно глянул дальше и замер. Издали, в тылы к Рифатову, в темноте шли двенадцать фигур. Десять из них передвигались в полный рост, а двое, как мне показалось, — на четвереньках, что меня не сильно, впрочем, поразило после рассказа старшего лейтенанта о пьянстве Эмира Рифатова. С прибытием новых людей ситуация могла измениться. Это могли быть и бойцы специального отряда ФСБ, а могли быть и другие бандиты, каким-то образом прорвавшиеся из ущелья и идущие на помощь своему эмиру. В любом случае, даже при невозможности определить, «кто мне друг, кто мне враг», моя прямая обязанность была объявить тревогу. Только не в полный голос, как это бывает в казарме или в палатке. И я тихонько позвал, чтобы не сильно взбудоражить спящих:
— Товарищ старший лейтенант, Скворечня… Тревога!..
