Глава третья

Игорь Илларионович наблюдал через окно своего кабинета, расположенного на втором этаже правого крыла лабораторного корпуса, за тем, как из здания выходили армейцы. В один микроавтобус сел за руль и уехал полковник Мочилов, на другом микроавтобусе уехали два полковника, в третий сели капитан и подполковник, но не уехали, а стали дожидаться, пока загрузят ящик с аппаратурой и большую тарелку транслирующего локатора в последний микроавтобус, куда сели четыре старших лейтенанта. И только после этого обе машины направились к воротам. А профессор Торсисян все не спешил навестить коллегу, хотя обещал «как только, так сразу». В конце концов Игорь Илларионович не выдержал и сам позвонил Торсисяну. Но у того не отвечал ни стационарный телефон в кабинете, ни сотовый. Оставалось только дождаться.

Профессор Торсисян все же пришел. В кабинет вошел, как обычно, без стука. Просто распахнул дверь и вошел, даже предварительно не заглянув, чтобы убедиться, что хозяин кабинета на месте, не узнал, не мешает ли он. И в этом был весь Торсисян, считающий, что он везде главный, что он везде самый желанный гость.

— Заходи, Арсен Эмильевич, присаживайся, — запоздало пригласил Игорь Илларионович, потому что Торсисян уже сел, развалившись на стуле, напротив стола Страхова.

— Тебе что-то, Игорь Ларионыч, не понравилось в моем сегодняшнем выступлении? — спросил Торсисян, очевидно, решивший так, потому что пригласил его Страхов сразу после выступления перед офицерами.

— Нет. Не о том речь…

— Опять не о том речь! Везде не о том речь… Сейчас с «не о том речь» только что разбирался. Бытовой скандал. Характеристику в милицию требуют.

— В полицию, наверное, — поправил Страхов.

— А-а… Какая разница, как их называть. Они-то остались прежними. Менты, они и в Африке менты. У человека вообще два врага в природе — мент и теща…

— Где ты опять бытовой скандал устроил? — улыбнулся Страхов.

На счету Торсисяна было несколько бытовых скандалов, и об этом знали все в двух лабораториях. Может быть, даже все в институте, потому что Торсисян любил ходить по институту, открывая без стука двери и влетая в чужие кабинеты.

— Если бы я… А то без меня в этот раз обошлось. Я же говорю, два врага у человека, мент и теща. Вчера мы работали допоздна. У меня есть два мэнээс. Сережа и Стася. Домой они вместе поехали. Поздно уже. Темно. Сережа взялся проводить Стасю до дома. Она серьезная женщина. Муж, двое детей. И он серьезный, семейный, скромный. Пошел провожать, а навстречу ему теща попалась. Вынесло старуху вечером с собакой погулять. Так старуха на Стасю набросилась, лицо ей расцарапала. Да еще собаку натравить хотела. Хорошо хоть собака только лает, не кусается. Сережа тещу пытался угомонить, а тут менты подъехали и всех забрали. Теперь с меня требуют характеристики и на Сережу, и на Стасю. И еще объяснительную, чтобы указал, что они работали допоздна по производственной необходимости. Я тут позвонил кое-кому, чтобы ментам скромности добавили. Обещали добавить так, что задница заболит.

— Потом догонят, и еще добавят, — в тон коллеге сказал Игорь Илларионович.

— Вот-вот, учить их надо.

— Тещу тоже?

— А ее в первую очередь. Палкой потяжелее. Так чего ты звал, Ларионыч? Сознавайся, а то мне, как всегда, некогда.

— Хотел тебе посоветовать к ментам сходить. Может, вместе сходили бы, — дал замысловатый совет Игорь Илларионович.

Торсисян возмутился.

— И ты туда же? Что вам эти менты дались! К каким ментам?

— Ты, как я понимаю, работал по какому-то делу с одним артистом. Зовут его Игорь Владимирович. Было такое дело?

Торсисян какое-то время помолчал, потом поднял настороженный взгляд. Видимо, было отчего насторожиться, хотя каждая лаборатория имеет определенные внешние связи.

— ФСБ с ним работала. Правда, я только помогал. А ты откуда знаешь?

— Артист этот вчера был у меня дома. Привели общие знакомые по поводу его состояния. Пограничное состояние… В надежде, что я смогу помочь.

— И что? Что ты ему сказал?

— Я провел с ним короткий сеанс, чтобы узнать, с чего у него началось такое состояние. Ввел в транс, задал вопрос…

— И что?

— И мне ответил ты. Ты сказал, что еще один вопрос, и он умрет.

— Прекрасно. А дальше?

— А дальше — что могло быть дальше? Я понял, что в него заложена программа. Тобой заложена. И сразу вывел его из транса.

— Это я и так понял. Если я закладываю программу, это серьезно. А при чем здесь милиция?

— Полиция.

— Какая разница! При чем здесь полиция, если тебе так больше нравится?

— Я тебе уже сказал, что Игоря Владимировича привели ко мне хорошие общие знакомые, обеспокоенные его судьбой и здоровьем. Я должен был, ничего не объясняя знакомым, тем не менее сказать им хоть что-то?

— И что ты им сказал?

— И им, и ему. Я посоветовал ему найти возможность куда-нибудь уехать хотя бы на время. Отдохнуть где-нибудь на свежем воздухе. Игорь Владимирович почти обрадовался, сказал, что у него есть дом в деревне в Московской области. И он, не отказываясь от работы, может там жить. Друзья, когда им сказали, поддержали его. Ехать он решил в тот же вечер. Боялся, как я понял, один находиться дома.

Профессор Торсисян смотрел на собеседника спокойным взглядом самоуверенного человека. Для него это был малый рабочий эпизод, и не более. В этом профессор Страхов расходился во мнении с коллегой. Для него не существовало малых рабочих моментов, когда речь шла о врачебной этике. А это был как раз вопрос врачебной этики с ее пресловутым «не навреди».

— И что дальше?

— Дальше хуже. Игорь Владимирович зашел домой, чтобы взять что-то из вещей, друзья остались ждать его внизу. И когда артист выходил из квартиры, на него набросился сосед и зарубил его топором.

— Сосед? Топором? — искренне удивился Арсен Эмильевич.

Честно, профессор Страхов не ожидал, что Торсисян так удивится. Он думал, что Арсен Эмильевич что-то знает об этом соседе.

— Сосед. Топором. Причем человек непьющий, спокойный, семейный. Без видимых причин. И сам не понимает, что случилось. Даже не помнит, что с ним произошло. Сейчас соседа отправили на экспертизу, проверяют на вменяемость. Что на это скажешь?

— А что я могу тебе сказать? Я следствие не вел. Я понятия не имею, что там произошло.

— Хорошо. Тогда важный профессиональный вопрос. Специально для тех, кто следствие не вел, но имеет причастность к делу. Если будут обыскивать квартиру убитого, там могут что-то найти?

Арсен Эмильевич даже со стула вскочил.

— «Рамка»! На стене за шкафом.

— Вот этого я и опасался. Думай сам, как вытащить. Я только предупредил.

— Сейчас позвоню, пусть ФСБ вытаскивает… Их клиент… Я только помогал, как технический специалист.

— И как гипнотизер.

Профессор Торсисян хищно улыбнулся.

— Чуть-чуть… Фоном накладывалось на радиосигнал. Без личного контакта.

Арсен Эмильевич вытащил мобильник, стал перегонять строчки в поисках нужного телефонного номера. Не нашел.

— Извини, Ларионыч, у меня телефон в другом мобильнике. Схожу к себе, позвоню. Спасибо, что предупредил. Коньяк за мной…

Он уже дошел до двери и даже руку положил на дверную ручку, но вдруг обернулся.

— Да… Я вот не понял только… Ты сказал, что слышал мой голос. Я сказал что-то? Но я с ним лично не контактировал. Рамку, когда его дома не было, помогал установить. А так… Я его ни разу в глаза не видел.

— Голос фоном накладывался на радиосигнал. Так ты сказал. Игорь Владимирович слышал, он же был актером и умел имитировать голоса. Он очень похоже изобразил твой голос. Я даже вздрогнул и обернулся, хотя ты у меня в новой квартире ни разу не был. Не знаю, каким он был актером…

— Никудышным… Ниже среднего… Так в ФСБ сказали.

— Допускаю, хотя оценка этих людей может быть субъективной и вообще некомпетентной. Они чем-то похожи на журналистов. Считают, что знают все, а в действительности знают очень мало. Но здесь я спорить не буду. Я не театрал. Может быть, как актер драмы он и никудышный. Но имитатор отличный. И тогда, когда твой голос услышал, я понял, что произошло с ним. А вот что произошло с соседом, следует разобраться.

— Разве это наше дело?

— Если в квартире была «рамка», она могла посылать сигнал и через стену. И вот результат. Для нас это урок на будущее. Разбираться все же придется.

— Стена железобетонная. Она должна экранировать. У меня нет времени, чтобы с этим разбираться. Еще нужно разобраться с ментами и тещами. Там все-таки мои сотрудники, пусть и младшие, но научные. А кадры следует беречь.

— Экран мог оказаться слабым. Я могу сам поговорить с женой убийцы, если тебе некогда.

— Тебе-то это зачем?

— Научный интерес. Как сработала «рамка»…

— Если есть желание, я не возражаю.

— Договорились.

Арсен Эмильевич ушел, а профессор Страхов позвонил Борису. Но отключился от разговора до того, как Борис ответил. Вспомнился один момент из беседы с профессором Торсисяном, который сам Арсен Эмильевич пропустил мимо ушей. С ним это бывает. Это бывает со всеми, кто считает, что знает если не все на свете, то хотя бы очень много, и ощущает себя компетентным во всем. Но возникший вопрос нельзя было разрешить простым умозаключением. Да и вообще раздумывать о нем всерьез было слишком рано, потому что серьезные раздумья предполагают полное наличие необходимых фактов. А именно фактов Игорю Илларионовичу пока и не хватало…

Вопрос, который заставил профессора Страхова отложить телефонную трубку, по сути и вопросом-то не был. Может быть, именно потому Арсен Эмильевич и пропустил его мимо ушей. Можно было согласиться, что «рамка» работала по обе стороны стены, несмотря на экран из железобетонной стены, хотя это утверждение и требовало дополнительной проверки. И вполне можно было допустить, что сосед Игоря Владимировича тоже получил долю предназначенного другому целевого облучения. Но это облучение вовсе не говорило о том, что сосед должен был бы обязательно зарубить топором артиста в тот момент, когда он решился прибегнуть к помощи психотерапевта и пусть на время, но выйти из-под контроля «рамки». Здесь было над чем подумать. На совпадение времени «пробуждения агрессии» со временем попытки Игоря Владимировича выйти из-под контроля можно было выделить не больше пятидесяти процентов. Сам артист говорил, что испытывал он агрессивность только в определенные моменты. А в целом психика Игоря Владимировича не всегда была подвержена и агрессивности, и какой-то эксцентричности, когда он хохотал на сцене в трагический момент. Могло ли так совпасть, что и у соседа произошел какой-то внутренний взрыв, в тот момент, когда он услышал, как в квартире рядом закрывается дверь. Теоретически, конечно, могло и так случиться. Хотя даже в пятидесятипроцентную вероятность случайности верилось с трудом. А что еще могло быть? Это могло быть целенаправленное действие со стороны тех, кто контролировал артиста?

Вполне могло бы быть. Тем, кто отправляет человека на убийство, не нужны свидетели. Эта истина, кажется, давно уже обошла все криминальные романы и фильмы — наемных убийц заказчики потом сами же и убивают. Так у заказчиков создается иллюзия безнаказанности. Но все это следует тщательно проверить, прежде чем сделать хоть какие-то определенные выводы. Пока же Игорь Илларионович знал слишком мало, чтобы прийти в своих размышлениях к какому-то выводу, да и просто размышлять дальше ему помешали: позвонил Борис.

— Слушаю, Страхов.

— Игорь Илларионович, это вы мне звонили? У меня на мобильнике среди неотвеченных вызовов зарегистрирован этот номер. Здравствуйте.

— Да, Борис. Мне Алина сказала, что с Игорем Владимировичем произошло. Я хотел бы узнать кое-какие подробности.

— Спрашивайте. Что знаю, сообщу.

— Нет. Это не телефонный разговор.

— Я освобожусь через полчасика. Вы будете дома?

— Дома я буду только вечером. Приходи…

— Хорошо. Я сейчас позвоню Алине и договорюсь во сколько.

— Постарайся узнать подробности дела, если сможешь. А еще лучше было бы, чтобы мы с тобой туда съездили. Я хотел бы поговорить с женой человека, убившего Игоря Владимировича топором. Это возможно? Как ты сам считаешь? Корректно?

— А почему же некорректно? Я могу вас отвезти. Скажите, когда вы освободитесь, я после работы подъеду за вами и заберу. Только машину возьму.

— У тебя машина есть?

— От отца осталась. Мама не ездит. У нее прав нет. Только я.

— Хорошо. В половине шестого встречай меня у метро «Шоссе Энтузиастов» по дороге к центру. Нас туда институтский автобус довозит.

— Хорошо. Буду в половине шестого, — твердо пообещал Борис.

— Какая машина?

— «Победа». Еще дедушкина. Но бегает хорошо.

— Это солидно. До встречи…

Игорь Илларионович пошел в лабораторию, чтобы проверить состояние престарелой синантропной крысы Цицерона. Разговорчивый и ворчливый ветеран лабораторных опытов пережил всех крыс своего и следующего поколения и жил последние несколько дней с антеннами-электродами, вживленными в мозг. После операции Цицерон чувствовал себя неважно, температурил и плохо восстанавливался. А опыт, который проводили над крысой, был важным и завершающим в целой череде подобных опытов. Возможно, сказывался возраст Цицерона. Определить его точно никто не мог, потому что в лабораторию он попал уже взрослым, но здесь жил уже около четырех лет, тогда как лабораторной крысе обычно отпускается на жизнь не больше года, по прошествии которого они становятся непригодными для опытов. Конечно, можно было бы взять для ответственного опыта более молодую крысу, но профессор Страхов предпочел использовать Цицерона потому, что тот выделялся среди своих сородичей способностью адаптироваться к любым условиям существования.

В планшетный компьютер, закрепленный в автомобильном держателе на клетке с Цицероном, были внесены все показатели его состояния, снимаемые несколькими датчиками. Игорь Илларионович просмотрел все три страницы с данными, после чего спросил пожилую лаборантку Ларису Михайловну:

— Как у него сегодня с аппетитом?

— Уже под утро, перед рассветом, немножко перловки пожевал. Но пьет много воды. Слишком много, мне кажется. Обычно столько воды они при отравлении потребляют, чтобы вывести из организма яд и кровь разжижить. Я уж хотела спросить у вас, может, убирать воду?

— Не надо. Пусть пьет. Цицерон — мудрый. Он лучше нас с вами знает, что ему необходимо.

Профессор хотел пройти дальше, чтобы посмотреть на других животных, участвующих в эксперименте, но тут ему позвонили, пришлось остановиться и вытащить мобильник. Звонил заместитель генерального директора института по научной работе Лукин. На этот звонок следовало отвечать даже во время эксперимента.

— Слушаю вас, Иосиф Викторович.

— Игорь Илларионович, ты не знаешь, куда пропал Торсисян? Ни один его телефон не отвечает. Уже двадцать минут не могу дозвониться.

— От меня он ушел полчаса назад. Хотел позвонить в ФСБ по поводу какого-то совместного практического проекта. Больше я его не видел.

— Если вдруг встретишь, скажи, что он срочно нужен. Срочно! У нас тут ЧП. Неприятности в общем-то не наши, тем не менее в какой-то степени они и нас задевают, требуя вмешательства.

Страхову показалось, что Лукин намеревается послать его, как мальчика на побегушках, искать Арсена Эмильевича. Это в планы Игоря Илларионовича не входило.

— Если случайно встречу, скажу. Но мы редко встречаемся в корпусе. А что случилось?

— Машина, которая забрала у нас сегодня генератор, попала в аварию. Навстречу им фура выехала. Один из старших лейтенантов погиб. Аппарат поврежден. Нам необходимо срочно заменить панель управления. А это сможет только Торсисян. Не знаешь, есть у него готовые панели?

— Знаю. Нет. Он делал последнюю для моей лаборатории, но поступил срочный заказ из ГРУ, и моя панель ушла туда. А я уж так обхожусь…

— Как обходишься? Вообще без панели?

— Вручную провода соединяю, индикаторы датчиков — тоже в ручном режиме. И в ручном режиме все остальное делаю. И так уже третью неделю.

— Лично делаешь? Или лаборанты?

— Никому не доверяю. Я сам сначала пробую контакты подключать и на индикаторы смотрю, чтобы не зашкаливало. Там, в отсутствие автоматики, больше интуиция нужна, чем знания. Все только сам.

— Придется тебе, Игорь Илларионович, учить работе в ручном режиме спецназовцев… А то кто еще их научит… Короче говоря, увидишь Арсена Эмильевича, гони его срочно ко мне.

— Обязательно, Иосиф Викторович. Так погоню, чтобы вприпрыжку скакал. Мне еще только здесь обучения не хватало. Хватит с меня лекций в университете…

Игорь Илларионович открыл своим ключом лабораторный стенд и подошел к генератору, лишенному верхней панели управления. Сам генератор был размерами с профессиональный сварочный аппарат, хотя и не такой тяжелый. Это была одна из первых моделей, создаваемых двумя соседними лабораториями, и потому в ней еще речи не шло об эргономике, о каком-то промышленном дизайне — модель была на завершающем этапе предпромышленного производства. Да в промышленное производство такую аппаратуру, наверное, никогда не запустят. Станут выпускать отдельные образцы, которые будут совершенствоваться, обрастать новыми функциями и возможностями. И только эти опытные образцы и будут сначала испытываться, а потом кем-то использоваться. Скорее всего, силовыми структурами. Хотя лаборатории, как и весь научно-исследовательский институт, входят в систему Министерства обороны и состоят на финансировании этого министерства, заказы на оборудование наверняка будут поступать и со стороны ФСБ, и со стороны МВД. Сам генератор — сложный прибор. Умеренно сложный, как говорил про него профессор Торсисян. Пульт управления, верхняя, грубо говоря, крышка с приборами настройки, совершенно отдельный и суперсложный прибор, собираемый всегда только вручную под строгим контролем других приборов. Игорь Илларионович имел только медицинское образование, в отличие от профессора Торсисяна, который в дополнение к медицинскому оканчивал еще и технический вуз. И потому Страхову было не все понятно в действии генератора. Вернее, действие он понимал, но не понимал происходящих внутри прибора процессов. И иногда ставил перед Арсеном Эмильевичем такие задачи, что тот только руками разводил:

— Если я это сделаю, ох, и обмоем мы с тобой Нобелевскую премию… Пить будем только отборный армянский коньяк. Никакой французской дряни.

Впрочем, Нобелевскую премию дают, как правило, за открытые работы. А и Торсисян, и Страхов прекрасно знали, что если их работы и станут когда-то открытыми, то не скоро. Оба они, скорее всего, до этого не доживут…