И пусть оно не обижается... Оно – это мое отражение в зеркале. Надоело с ним пить. Я лучше с Онуфрием, чесс-слово, несмотря на то, что Онуфрий, когда выпьет, всегда взглядом тяжелеет до уровня удара авиации дальнего действия – каждый взгляд, как бомба весом в несколько тонн. Он сам говорил как-то, помнится, что пьяный себя в зеркало увидел и испугался, чуть не выстрелил. И я его понимаю... Мое отражение, и то, наверное, испугалось бы...

Мы вошли в квартиру, и я ее не узнал...

Конечно, она осталась такой же, какой мы ее покинули. Но я любитель порядка и забыл совершенно, что любопытные менты обыск делали. Они всегда с этим делом справляются феерически, чтобы брызги во все стороны летели... Надо бы порядок навести... Но заниматься уборкой в присутствии друга мне показалось почти порочным. В присутствии друга следует пить водку и разговаривать на общие темы. Общие темы у нас остались с прежних времен, а тут и новых пару ведер добавилось...

Я достал бутылку водки, сообразил на скорую руку закуску и все это на стол выставил под неодобрительный взгляд Онуфрия. Я уже понял, что он желания не имеет под завершение застолья проползти по-пластунски до угла, в котором я ему постелю. А я вот непременно хочу стресс снять... И сниму, несмотря на возражения Онуфрия, прямо в его присутствии...

– Только по маленькой... – предупредил он.

– Уговорил... – я вздохнул, ему поставил рюмку, а себе стакан и налил.

Полную рюмку и полстакана... Я всегда на выпивку крепче был, и двойной дозой меня не прошибешь. Будем так пить, а со стороны кто посмотрит, скажет, что пили одинаково.

– Петрова помянем... – предложил Онуфрий.

Против этого возражений возникнуть не могло, и мы выпили молча.

– Дай мне тетрадь посмотреть... – попросил он.

– Бога ради... Если хочешь, я тебе даже почитаю...

– Почитай... Это лучше, чем водку жрать...

В беспорядке комнаты найти тетрадь оказалось сложно. Пять минут ушло, но все же я нашел – зря, что ли, в разведке служил... Налил себе полный стакан, Онуфрию половину рюмки – перепутал дозы. Я бы и не заметил, но заметил Онуфрий:

– Накачаешься ведь...

Я оплошность увидел, но исправлять не стал.

– Я – по глоточку... Когда вслух читаю, у меня всегда в горле першит, смачивать требуется...

Тетрадь я привычно открыл наугад, на первой попавшейся странице, но ближе к концу, чтобы не читать то, что уже прочитал...

...«Мовсаев опять вызвал меня на допрос утром...

Последний раз меня избили в его присутствии и по его знаку, избили до потери сознания, и утренний вызов мне не слишком пришелся по душе, тем более что меня уже допрашивали вечером, согласно привычному расписанию. Впрочем, вечером не били сильно, и вполне возможно, что, опять же по приказу Мовсаева, поберегли для утреннего допроса.

В этот раз, к моему удивлению, в кабинете Мовсаева не было привычной толпы шакалов, которая избиением и занималась. Сам Абу Мовсаев сидел за письменным столом, курил, и распечатанный блок каких-то американских сигарет лежал перед ним. Я не слишком разбираюсь в сигаретах, поскольку курить даже в детстве не пробовал, и потому не знал, крепкие они или нет, но дым, который Абу пускал мне в лицо, был противным и заставлял меня кашлять. А кашель вызывал боль в грудной клетке, и хотелось рукой за грудь взяться.

Меня усадили на стул как раз против Мовсаева, и Абу сделал знак охранникам, чтобы вышли. Но сам о чем-то думал, окутывая дымом и свою голову, и мою, и ни о чем не говорил.

Здесь же, на столе, стоял все тот же телефон спутниковой связи и стакан слабенького зеленого чая в подстаканнике, какие сейчас встретишь, пожалуй что, только в поездах дальнего следования. Впрочем, наверное, я не прав, подстаканник, кажется, был серебряный, с красивой чеканкой, и уж точно не штампованный. Чай меня манил так, что в горле образовался спазм, из-за которого я опять закашлялся. Я не стал принимать вечером воду из рук лейтенанта Угарова и утром глотка воды сделать не успел, когда меня разбудили и повели на допрос. За глоток чая я Мовсаева готов был простить и помиловать, когда он мне в руки попадется. Но он этого не понимал, сам иногда заливал сигаретный дым во рту чаем и не собирался угощать пленника.

Так, ни о чем не разговаривая, мы просидели минут десять, если не больше. У меня в плену как-то нарушилось привычное умение отсчитывать время. Иногда кажется, что прошел час, а потом говорят, что только десять минут всего меня и били-то...

Наконец зазвонил телефон. Мовсаев трубку взял и долго говорил о чем-то на чеченском языке. Потом что-то записал и трубку положил. Опять минуту подумал и закурил новую сигарету. И только после этого начал разговор:

– Значит, ты, капитан, говоришь, что капитан Дмитриенко не служит в ФСБ?..

И стоило ждать, чтобы задать тот же вопрос?

– Он служит в нашей бригаде...

Я подумал, что после этого ответа Мовсаев позовет шакалов и меня снова начнут «обрабатывать». Но Абу только криво усмехнулся.

– Значит, твой лейтенант ужом вертится и оговаривает капитана...

Я не ответил.

– Боится лейтенант побоев... Боится... Ладно, я не о том... Первый вопрос... Почему ваше командование не начинает переговоров об обмене? Не мы же должны начинать их...

– Об этом следует спросить командование. Я только линейный офицер, исполнитель, и не могу отвечать за штабных работников...

– Плохо... Тогда второй вопрос! Я тебе сейчас дам трубку, ты поговори со своим командиром бригады... Мне передали только номер вашего дежурного, пусть он командира бригады найдет... Ты переговори с ним и подскажи, что у нас есть предложения по обмену. Но решаться все должно на более высоком уровне, чем командир бригады спецназа. Пусть он сам к своему командованию выходит... Поговоришь?..

– Отчего же... Переговорю...

Мовсаев резко встал, отчего опрокинул стул на стену, протянул мне трубку и стал набирать номер, который при мне записал во время разговора. И тут же включил спикерфон, чтобы слышать разговор и иметь возможность в него вмешаться при необходимости.

Дежурный оказался незнакомым, наверное из пополнения, но ответил сразу. Я представился, сказал, что звоню из плена, и попросил позвать командира бригады. К моему счастью, полковник оказался в кабинете.

– Леня, ты? – спросил возбужденно.

– Я, товарищ полковник...

– Что-то голос не узнаю... – в голосе почувствовалось беспокойство.

– Говорить трудно... У меня ребра сломаны...

Конечно, полковник привык, что у меня слова вылетают, как пули из автомата. Как тут узнаешь... Но интонации он все же уловил.

– Скажи-ка, как мою собаку зовут?

– Кучум...

– Все нормально, Леня... Где ты?

– В Шали... Вместе со всеми, товарищ полковник... Я звоню из кабинета начальника местной службы шариатской безопасности Абу Мовсаева. Он рядом стоит... Спрашивает, собирается ли наше командование производить обмен и почему не торопятся с предложениями...

– Ничего наше командование делать не хочет, извини уж, Леня... Мы по своим каналам вышли на советника представителя президента по делам национальностей, есть такой – Ким Македонович Цоголов...

– Я не знаю его, товарищ полковник...

– Я знаю... – сказал, склонившись над «дипломатом», где был вмонтирован микрофон, Мовсаев. – И что говорит Цоголов?

– Это, как я понимаю, говорит Мовсаев? – спросил полковник.

– Да, это говорит Мовсаев...

– Цоголову нет необходимости обращаться по воинской инстанции, и он сразу вышел на руководство рангом выше. Сейчас вопрос решается, кажется, положительно...

– Значит, – спросил Мовсаев, – я могу готовить списки для обмена?

– Я полагаю, что можете... Леня, ты сам-то как?

– Держусь, товарищ полковник... Мечтаю встать в строй...

– Держись, сынок...

Мовсаев отключил разговор.

Я поднял глаза и увидел, как у Абу округлились глаза.

– Ты сын командира бригады?

Теперь я усмехнулся.

– Полковник всех своих подчиненных так зовет... Командир – отец солдат... А мы его за глаза зовем Батей...

Мой ответ Мовсаева сильно разочаровал...»

У меня стакан как-то нечаянно оказался пустым. Я отложил тетрадку и налил себе. Посмотрел – Онуфрий к водке даже не притронулся и сидел, отстраненно о чем-то думая.

– Ты не спишь? – спросил я.

– Вспомнилось просто... Мы же с первого дня обмена ждали... А нас никто и менять не хотел... Если бы не Цоголов, так бы и не стали менять... Помню, офицеров вообще грозились под суд отдать... И хоть бы кто того дурака генерала, что нас походным маршем в плен послал, недобрым словом помянул...

Я обрадованно заулыбался его наивности.

– Солдат – стрелочник для непосредственного командира, а непосредственный командир солдат – стрелочник для высшего командира. К этому пора привыкнуть. Стрелочник виноват испокон веков... Если у нас провести аттестацию генералов, то их следует через одного в младшие сержанты разжаловать...

– Это не наша забота... Читать дальше будешь?

– Почитаю... Только глотку промою...

– А я пока Анжелине звякну...

Он набрал с мобилы номер. Долго ждал ответа. Так и не дождался...

– Похоже, она трубку потеряла... – посетовал.

Тут она ответила.

– Как настроение? – не представившись, спросил Онуфрий и тут же включил громкость трубки на полную мощность. У него хорошая трубка, все слышно, но, если на полную громкость включаешь, надо от уха подальше держать. Не то оглохнешь...

– Твоими заботами... Рву и мечу... К тебе, кстати, заезжала...

– Зачем?

– Хотела физиономию расцарапать...

– Вот совпадение, а я тебя найти хотел, чтобы синяк под глаз поставить...

– Завтра увидимся у следователя Николаева...

– Он не следователь, он старший опер... Можно и сегодня увидеться... Я согласен все дела бросить и к тебе сорваться...

– Ты где сейчас?

– Есть у меня такой товарищ по фамилии Волк... Мы с ним водку пьем за твое здоровье и благополучие...

– Не упейся совсем, а то завтра на очной ставке дураком будешь выглядеть...

– От свидания, значит, хитро уклоняешься...

– Бегом убегаю...

– Я не догоняю, беги...

Онуфрий отключился и с мрачным лицом убрал трубку.

Я снова взялся за тетрадь...

...«В камере лейтенант Угаров встретил меня удивленным вопросом в глазах. Он ожидал, должно быть, что меня приволокут, как покойника, за ноги, но я пришел сам и почти бодро. По крайней мере, ему так намеренно показал. Лейтенант кружку приготовил, мне протянул. У меня опять в горле спазм начался, но я протянутую кружку отстранил.

– Мовсаев чаем напоил...

Знал бы кто, какого труда мне стоило отказаться от воды. Но очень не хотелось показать Угарову, что я прибегаю к его услугам. Будет невтерпеж, сам встану и кружку возьму. Это не его собственность, а собственность камеры...

– И что он? – вопрос, наверное, относился к Мовсаеву.

– Батя из Моздока звонил... Переговорили...

– И что?

– Ничего... Об обмене разговаривали...

Больше я никакой информации давать не стал, вопросы просто демонстративно не услышал, лег на свой топчан и традиционно к стенке отвернулся. Да и, говоря по правде, мне в самом деле очень хотелось выспаться. Я уже привык, что не сплю ночью из-за боли после вечернего допроса. Потом утром долго отсыпаюсь. А сразу войти в другой график мне трудно.

Не знаю как, но информацию о возможности обмена довели до всех. У нас к этому времени возобновили прогулки во дворе гауптвахты. Прогулки и раньше были, как только нас в Шали перевезли. Потом кто-то отменил их. Может быть, даже не отменили, а посчитали лишним время тратить на нас. И перестали выводить. Сейчас снова начали. Это уже были хорошие признаки, намечалось послабление режима содержания. Еще лучшим признаком было то, что меня перестали вызывать на вечерние допросы. Три дня не вызывали. И я за эти три дня «отпуска» почувствовал бы себя почти здоровым, если бы не мучила непроходящая боль в грудной клетке. Отчего-то становилось временами трудно дышать. Я не большой любитель жаловаться и никому словом об этом не обмолвился. Только на прогулках старался держаться подальше от охранников, которые курили. Табачный дым не выносил... А едва ближе к солдатам оказывался, они вопросами засыпали... Вернее, одним и тем же вопросом: когда? Когда состоится обмен? Но не мог же я им сказать, что высшее командование обменом не обеспокоено и только бригада по собственной инициативе пытается что-то сделать. А другой информацией я не располагал.

В один из этих дней нас даже хорошо накормили. И караульный, немолодой чечен с большим шрамом от ожога на скуле, сказал, что из бригады прислали три коробки тушенки и мешок крупы. Конечно, нас кормили не тушенкой, а какими-то помоями... Зато помоев дали много...

Через три дня меня, опять же утром, повели на допрос. Я уже понял, что если ведут утром, значит, к Абу Мовсаеву. И не ошибся... Тот же кабинет, тот же чай в стакане с серебряным подстаканником и полная комната дыма. Форточки в окне не было, да и окно по причине подступивших холодов было оклеено полосками газет, чтобы не продувало. Я сразу закашлялся...

Мовсаев теперь недолго думал, он был раздражен и готов был сорвать зло на мне.

– Звони своему полковнику... Пусть он срочно связывается с Цоголовым... Ваше командование на смех подняло наши списки... Они не хотят вас менять... Скажи, что, если списки не утвердят, мы всех вас расстреляем... По одному в день... Нам наши люди нужны, а вас просто так кормить мы не намерены...

Он протянул мне трубку, а сам стал резкими нервными нажатиями кнопок набирать номер.

На этот раз дежурный попался знакомый, стал вопросы задавать, и мне пришлось повторить, что я звоню из плена, и попросил быстрее соединить с Батей. Я умышленно назвал так полковника при Мовсаеве, чтобы подтвердить то, что сказал три дня назад. Не то он в самом деле заподозрит, что я сын полковника, тогда уж добра вообще не жди, и требования по моему обмену будут в несколько раз завышены. Конъюнктуру рынка чечены чувствуют носом и всегда знают, где можно урвать лишний кусок...

– Как дела, Леня? – сразу спросил полковник.

– Здравия желаю... Вот тут Мовсаев говорит, что наше командование списки для обмена не утверждает...

– Я в курсе... – сказал полковник мрачно. – И это даже не командование... Это решение идет свыше... Менять будут военнопленных на военнопленных... А Мовсаев желает в обмен на вас получить осужденных по серьезным уголовным статьям...

– Тогда никакого обмена не будет! – сказал в микрофон Мовсаев.

– Держитесь там, Леня... – полковник словно бы и не слышал слов чечена. – Обмен будет только равноценный...

Мовсаев раздраженно отключил телефон и крикнул караульного.

– Уведите...

Я вида не показывал, как расстроен сообщением. И очень боялся, что на прогулке станет что-то известно солдатам. Стало же им известно, что готовится обмен, может кто-то и новую весть разнести. Но прогулку в этот день не проводили... И больше не проводили вообще...»

Я отложил тетрадь и встал, чтобы сходить на кухню за новой бутылкой.

– А тебе не хватит? – спросил Онуфрий.

– Не волнуйся, у меня еще есть... – отшутился я.

– Дружище, я и так уже половину твоих слов не понимаю... Язык у тебя на множество узелков, похоже, заплетается...

– Тогда сам читай, – справедливо предложил я. – Я уже устал...

– Тебе надо пить бросать...

– Брошу... Брошу пить, куплю себе хорошую машину... – я готов был в грудь себя кулаком ударить и поклясться, что так и сделаю.

– Чем тебе твой «Патрол» не нравится?

– Нравится... – сказал я с высоким пафосом. – Но это в народе не поймут... Я себе хорошую «жучку» куплю... «Десятку» или «Калину», и буду таксистом работать... Тогда и пить не потянет... Это точно...

– Да... «Патрол» только для дальних рейсов по пересеченной местности... Таких рейсов много не выпадает... – Онуфрий встал. – Пожалуй, я не буду тебе мешать уставать... У меня сегодня настроение не пьяное... Поеду-ка я домой, посмотрю, что там после обыска творится... Тебе проще, тебе только в одной комнате порядок наводить... А мне аж в трех... Домработница только послезавтра появится... А до послезавтра в таком бардаке жить – это выше моих привычек...

– Скромнее существовать надо... – дал я деловую и одновременно духовную рекомендацию, но отговаривать не стал, видел, что Онуфрий слегка не в настроении. – Выпить захочешь, приезжай... Я тебе, чесс-слово, всегда рад...

– Да... Но ты сегодня уже, кажется, не читатель. Дай мне тетрадку на ночь... На похоронах верну, обязуюсь...

– Бери... Я уже до завтра начитался...

Онуфрий ушел, а я, совершенно не испытывая при этом жалости и сочувствия, основательно отругал себя за крепкую голову – всегда завидовал людям, которые стакан жиденького вина высосут и сразу спать ложатся, да еще до кровати, случается, натуральным образом на четвереньках добираются... А тут пьешь и пьешь, как в унитаз выливаешь, и все мало... Но крепкая голова дается от природы, и сменить ее человек самостоятельно не в силах. Впрочем, не самостоятельно, кажется, тоже... Слышал я об операциях, когда руки или ноги пришивают... Вот о том, что пришивают голову, слышать не доводилось... И слава богу... На врачей надежды мало, они могут по ошибке и чужую пришить... Недавно в газете читал... В Америке женщина только родила второго сына, и на четвертый день после родов ее переводят в другое отделение и отрезают ей и руки, и ноги... И только на следующий день хватились, что операцию сделали другому человеку. Надо было проводить ампутацию женщине с похожей фамилией, у которой какая-то инфекция в гангрену перешла... А если так вот врачишки голову пересадят не ту... Нет, врачам, как и ментам, я не верю... Нашим врачам тем более...

Я заглянул в ванную комнату, посмотрел на свое отражение. Отражению верить можно, оно к врачам и к ментам отношения не имеет... Иногда с ним и поговорить можно, и выпить... Но сегодня оно не слишком хорошо выглядело, и я решил отражение временно не спаивать. Пусть отдохнет, а я один с задачей справлюсь...

И – начал усердно справляться...

Время как-то потерялось, где-то плавало отдельно от реальной жизни за столом, и я не ощутил, сколько я справлялся с задачей. Только когда звонок в дверь раздался, я на часы посмотрел. Половина первого...

Похоже, Онуфрий испытал все-таки желание выпить в хорошей компании... Больше в это время ко мне никто прийти не может... Но я все же взглянул в дверной глазок. И очень удивился, увидев знакомое лицо, которое никак не ожидал увидеть перед своей дверью...

Дверь я не просто открыл, я ее гостеприимно распахнул, но передо мной, к удивлению моему, стоял другой человек и держал в руках пистолет. Мысль мелькнула – хорошо, что я, торопясь выпить основательнее, забыл снять бронежилет, и хорошо, что Онуфрий именно бронежилет скрытого ношения пожелал купить, который под свитером и не видно...

Но тут же сообразил, что глушитель навернут на старенький пистолет «ТТ»... От этого пистолета бронежилет не спасает...

Выстрелы прозвучали глухо...

Один за другим...

Потом более громко упал на пол брошенный убийцей пистолет. Все соответствует законам жанра... Это было последним, что я услышал и подумал...