Я вообще-то от природы человек простой, бесхитростный и не любитель непонятных ситуаций. Но если Онуфрий не пожелал сказать что-то более подробно, значит, он имел на это причины, а вовсе не от желания заставить меня поломать голову. Хотя скажу сразу, что предложение избавиться от пистолета, каким разумным оно ни будь, меня первоначально возмутило сильно. Но короткий волчий вой при этом предложении насторожил. Онуфрий не из тех, кто из простого опасения пожелает меня и себя разоружить, когда остается вооруженным подполковник Петров и его парни во дворе по-прежнему сидят, хотя и имели уже беседу с Онуфрием. И неизвестно еще, как они себя поведут, если ситуация изменится. А подобные ситуации имеют обыкновение меняться стремительно. Хотя тоже во всяком изменении бывает, как правило, железная логика. Но гадать и предполагать, не имея фактов, – это насиловать собственную голову. И лучше не заниматься таким неблагодарным занятием.

Но – пистолет... Был бы у меня почтовый ящик хороший, я туда бы сунул... А в ящик, не имеющий замка, помятый и гнутый, с несуразными дырками – все равно что в подъезде на подоконнике оставить... Впрочем... Место есть, хотя на ключ и не закрывается... Из нашего подъезда лестница в один пролет ведет в подвал. Дверь подвала тяжелая, металлическая, с амбарным замком. Начнешь ломать, шум на весь подъезд будет. Но там же, около двери, несколько ниш есть... Я когда думал вентиляцию прочистить, хотел в подвал пройти и посмотреть на возможность. Но пройти не сумел. Однако ниши рассмотрел...

Как был в тапочках, так и вышел я из квартиры, к подвальной двери спустился и нишу с самого края облюбовал, прощупал... Руку далеко можно просунуть... И убрал туда пистолет вместе с кобурой. В соседнюю нишу засунул ментовскую форму, которую Онуфрий так ласково «халатиком» назвал... Одно дело сделано. И дальше осталось только Онуфрия дожидаться.

Я вернулся в квартиру. Дожидаясь, можно дальше читать тетрадь капитана Петрова. А не то заявятся подполковник Угаров вместе с подполковником Петровым и начнут убеждать меня, что я тетрадь украл... Впрочем, подполковнику Петрову сейчас должно быть не до подполковника Угарова. У него свои заботы...

Прежде чем усесться в кресло, я еще раз выглянул в окно. Две побитые «Ауди» устало стояли там же, где им разрешил стоять Онуфрий. И пусть стоят. Пока они меня не касаются...

...Я раскрыл тетрадь, начал читать, но скоро поймал себя на том, что не улавливаю смысл прочитанного, потому что думаю о другом. Капитан рассказывал о своем видении событий, а у меня в памяти возникали картины того, что я видел сам и в чем участвовал.

Отыскав возможность выхода из кольца, создаваемого боевиками, мы с Мишаней успели проверить и другое направление, но другое оказалось перекрытым. И с этой вестью поспешили к капитану Петрову. Капитан долго не раздумывал.

– Сдала-таки нас... «Мальчик с козой»... – сказал сердито. – Вперед! Всем подтянуться... Охранение идет в пределах видимости... Показывайте дорогу...

Другая поисковая пара вернулась только перед нами. Тоже с трофейными автоматами, но и с информацией о перекрытом пути. А мы нашли «дыру», в которую можно было из «мешка» выскользнуть всему отряду.

– В темпе, в темпе... Вперед! – продублировал команду Петрова лейтенант Угаров.

Мы передвигались быстрым шагом, временами переходя на легкий бег. Хорошо, что я передал рацию временному помощнику. Она не килограмм весит... А Онуфрию свои две более легкие рации пришлось одному тащить...

Я и Мишаня шли в авангарде, показывали дорогу. Так миновали недостроенный каменный бруствер, за которым остался безопасный сейчас и вообще уже ненужный никому пулемет без затвора, и свернули в сторону. Дальше уже пришлось передвигаться медленно, потому что не стоило испытывать судьбу. Мишаня показал мины, которые мы нашли. Лейтенант Угаров хотел было заняться разминированием, но капитан Петров запретил.

– Один отряд ставил, другой найдет... – и замахал руками, то ли взрыв изображая, то ли приказывая нам всем быстрее двигаться одновременно во всех направлениях.

Отряд боевиков мы обошли почти вплотную, в тридцати метрах от крайнего поста, где теперь уже четверо чечен таскали камни и строили даже не бруствер, а маленькую крепостицу на манер тех, что каждый русский мальчишка строил в детстве из снега. Тем не менее при лобовой атаке эта крепостица послужила бы хорошим укрытием и препятствием на пути продвижения. Интересно было бы узнать, кто здесь собирался проводить на чечен лобовую атаку... Если они надеялись на нас, то мы уже позади передовых постов оказались, и если бы атаковали их, то не в лоб, а в спину. Впрочем, атаковать мы не собирались, хотя такая атака принесла бы нам какой-то кратковременный успех и спутала бы планы полевых командиров. Однако лучше было пока оставаться незамеченными. Да и чечен в заслоне было около двухсот человек против наших двух десятков. Даже положив четверть их личного состава за счет неожиданности, нам пришлось бы отступать с боем и выдать свое месторасположение раньше времени. Петров предпочел действовать как разведчик, а не как боевой командир линейной части. Мы прошли мимо, оставаясь незамеченными...

Но дальше предстояло выполнить самое сложное – почти по открытой местности обойти стороной село и остаться незамеченными... На наше счастье, вечер уже приближался...

...Эти картины вспоминались так живо потому, наверное, что я был не просто их непосредственным участником, но почти героем, отыскавшим вместе с Мишаней проход, пусть и такой рискованный, узкий, – меж двух отрядов, к тому же ведущий дальше не куда-нибудь в дикую местность, где нас трудно будет отыскать, а в места обжитые. Но и это было спасением. По крайней мере, не попадись нам этот проход, к утру весь отряд оказался бы в «мешке». Героем был и Онуфрий, поскольку именно он «прочухал» первую мину, показавшую, что кто-то обеспокоен нашей судьбой, то есть обозначавшую конец скрытного этапа операции и переход к этапу боевому. До находки Онуфрия мы не знали, что обнаружены и что за нами охотятся. Чечены тоже сразу на рожон не лезли и предпочитали действовать скрытно.

Такие воспоминания тешат самолюбие и доставляют удовольствие, и я, сидя в кресле, держа тетрадь капитана Петрова на коленях, казалось, чувствовал, как левая рука в автомат вцепилась, а правая твердо держит черенок малой саперной лопатки, отточенной до остроты бритвы. Оружие ближнего боя... Мы тоже оказались не простыми в этой сложной обстановке, мы не стали «пушечным мясом», как случалось в ту войну со многими подразделениями, и заставили уважать себя как противника. Уважать и бояться...

После таких личных воспоминаний и воспоминания капитана Петрова стали читаться и восприниматься легче, хотя легкого в них было мало. Читать стал не как раньше, со случайной страницы, а с места, на котором остановился...

...«Вернувшись с очередного этапа переговоров, я сразу засадил радистов за работу. Время сеанса связи не настало, но существовали же и другие волны, через которые можно было бы выйти на связь со штабом группировки и уже через кого-то постороннего выйти на радиоузел разведуправления. Сразу решил на разведуправление выходить, минуя командование бригады, которое непосредственно разведуправлению подчиняется. Радисты у меня в роте попались хорошие, младший сержант Онуфриенко и ефрейтор Волк, толковые пацаны. У нас с собой была рация для телеграфного режима и две рации для телефонного. Одну телефонную сразу на прием поставили. Телеграфную и вторую телефонную на попытку связи...

Начали поиск...

– Что-то там происходит, товарищ капитан... – первым сказал Онуфриенко, который в телефонном режиме работал, и протянул мне наушники, чтобы я послушал.

И я пару минут слушал эфирную ругань. Разговаривали два каких-то подполковника, один другого отчитывал за потерю координат, требовал возвращения на двадцать километров назад, чтобы потом выйти на правильное направление, иначе первый подполковник мог со своей частью угодить под бомбардировку своих же самолетов. Под бомбардировку чужих он попасть, естественно, не мог, потому что у Дудаева бомбардировщиков не было, хотя сам генерал когда-то командовал именно дальней авиацией, то есть тяжелыми бомбардировщиками. Первый не огрызался, хотя ему не нравилась мысль о возможности угодить под бомбардировку, но говорил, что, выполняя приказ двигаться на предельной скорости, оторвался от роты заправщиков на значительное расстояние и у него горючее уже на исходе, и не хватит даже на то, чтобы на двадцать километров вернуться... Обычная армейская неразбериха при полном неумении командовать. На учениях на такое глаза закрывали, когда еще были учения, а потом на много лет и про учения забыли. Вот и результат...

Я жестом попросил у младшего сержанта микрофон, чтобы вклиниться в чужой разговор. Онуфриенко микрофон дал и включил режим передачи.

– Товарищи подполковники, – обратился я, – извините за вмешательство в ваш разговор. Говорит капитан Петров из спецназа ГРУ. Нахожусь со своим отрядом в окружении боевиков. Сеанс связи со штабом группировки только вечером, а мне необходимо поговорить сейчас. Вы не можете со своей волны связаться? Мне необходимо выйти на разведуправление...

Несколько секунд длилось удивленное молчание. Потом тот подполковник, что был, видимо, должностью постарше и распоряжался, рявкнул:

– Пошел ты, капитан, подальше... Не мешай, без тебя тут...

– Повторяю... Мой отряд находится в кольце боевиков. Мы под угрозой плена или уничтожения... – настаивал я.

– Большой отряд? – спросил подполковник.

Кажется, он все же заинтересовался.

– Двадцать один человек остался, из них трое офицеров...

– Тьфу ты... Мы сегодня за день почти два батальона уже потеряли, а ты, разведка, ко мне с мелочью... Не до тебя, когда идет наступление...

Жизнь своих солдат, да и свою собственную, я мелочью не считал, однако кричать «Спасите!» не обучен...

– Мне нужна только связь со штабом... Дайте свою волну, товарищ подполковник...

– Я тебя не знаю... Может, ты – чечен... Отвали, сказал, и не мешай работать...

– Сообщите в штаб, что капитан Петров ищет срочной связи... В штабе знают обо мне... В разведуправление... Дежурному... У меня одна рация постоянно на приеме... – кажется, я говорил слегка истерично, но требовательно, как к тому вынуждали обстоятельства.

– Я тебе сказал, уйди с волны...

– Все, товарищ подполковник, ухожу... Скажите только, как там у вас с погодой? Летать сегодня можно?

– В нашем краю только дождь со снегом... Сильно доволен? Только тяжелая авиация с высоты бомбит... И своих, и чужих... Этим тоже доволен? Где-то в стороне летают...

Я протянул наушники Онуфриенко, а микрофон чуть придержал.

– Ищи других... Эти козлы непробудные... – сказал намеренно громко, чтобы подполковники тоже услышать могли...

От радистов я не отходил и только на небо часто поглядывал. Тучи продолжали растягиваться, но если там, над основными базами, погода по-прежнему мерзкая, то и вылета вертолета ждать, пожалуй, не стоит... Хотя если хороший вертолетчик найдется, а когда-то такими все армейские вертолетчики были, по крайней мере, там, в Афгане, мне плохих не попадалось, то он может и вылететь, и преодолеть облачность на низкой высоте до того, как к горам приблизится. А если в горах разведрится, то мы будем спасены...

Через минуту ефрейтор Волк головой покачал:

– Что-то там непонятное творится, товарищ капитан... Эфир забит... Все словно с цепи сорвались... Не пойму, что случилось... Не слышал такого ни разу... И волны путают... Одни и другие на одних частотах работают... Сбиваются...

– Наступление идет... Что случилось... В наступлении эфир всегда забит... Наверное, на Грозный двинули... Всеми силами... А волны путают, потому что не научили их... Еще не научили... Их еще и стрелять не научили...

Это была правда. Еще там, в Моздоке, мы уже слышали о том, как прошли первые дни войны в Чечне. Они и не могли иначе пройти, потому что привезли сюда не солдат, подготовленных к военным действиям, а солдат, обученных только тротуары метлами мести и бордюры известью красить... Да еще дачи генералам благоустраивать...

Подошел лейтенант Угаров.

– Разрешите, товарищ капитан... – кивнул головой, показывая, что просит меня отойти, чтобы разговаривать без присутствия солдат.

Я отошел.

– Что?

– Чечены перегруппировываются. Похоже, к атаке готовятся... Сразу с трех направлений...

– У нас есть еще тридцать пять минут. Если найдем связь, можем вызвать вертолеты...

– Не успеют... Чечены не дадут...

– Два часа... В любом случае продержимся... Чечены тоже на рожон лезть не захотят... Если полезут, один раз хорошо встретим, сразу откатятся... Будут издалека обстреливать... Из минометов...

– Это не лучше...

Я осмотрел позицию беглым взглядом. Отряд основательно закопался. Чтобы нас накрыть, нужно иметь в составе минометных снайперов. А таких даже в подготовленных войсках не сыскать... Миномет – штука не слишком прицельная...

– Не удержимся, товарищ капитан. Лишние жертвы...

Подошел капитан Дмитриенко. Издали заметил, что у нас серьезный разговор, и подошел.

– Лейтенант вот у нас опять труса празднует... – зло высказался я, правильно оценив позицию Угарова. – Снова предлагает не ждать и быстрее бежать с поднятыми руками, чтобы, не приведи боже, чечены не обиделись... Ты что скажешь?

– А он уже предлагал? – Капитан на лейтенанта глянул косо и с пренебрежением.

– Не просто предлагал, а настаивал, как только боевики кольцо замкнули...

– Куда нам спешить... – мрачно рассудил Дмитриенко. – Что здесь смерть, что там смерть... Что в эфире?

– Похоже, наступление на Грозный... Весь эфир забит... Пробуем выйти на разведуправление через посредников...

– Небо светлеет... – Дмитриенко посмотрел на небо. – Хотя бы пару ракетоносцев прорвалось, они бы нам коридор обеспечили...

– А чечены нас в коридоре бы и зажали... – не удержался лейтенант.

Зажглась сигнальная лампочка на рации, стоящей на приеме.

– Товарищ капитан! – обрадованно позвал Онуфриенко. – Есть связь с разведуправлением... Сами нас вызвали...

Я одним прыжком оказался рядом с рацией и схватил наушники с микрофоном.

На связь вышел дежурный по управлению майор, фамилию которого я не разобрал из-за треска в эфире.

– Капитан, ты что там старших офицеров оскорбляешь... – сразу начал он с претензии. – Ладно еще, генерала на месте нет, я на связи оказался...

Вот, значит, откуда связь появилась. Кто-то из тех подполковников не захотел, чтобы его козлом считали. Но иначе он так и не связался бы с разведуправлением. И за это козлу громадное спасибо...

– Товарищ майор, мы в полном окружении, не имеем возможности прорыва, – сразу доложил я обстановку, не желая отвечать на обвинения. – Чечены ведут с нами переговоры о сдаче в плен. Мы по возможности оттягиваем время. Первая попытка прорыва была неудачной. Потеряли двух солдат...

– Я в курсе обстановки, капитан... Что ты хочешь сообщить?

– Я не сообщить хочу, товарищ майор... Я прошу вертолеты... Транспортник и хотя бы пару ракетоносцев, чтобы сделали нам коридор для прорыва к посадочной площадке... У нас сейчас небо проясняется. Если чечены пойдут в атаку, пару часов мы сможем продержаться... Может быть, четыре часа... Но не больше...

– Где я тебе вертолеты найду... – майор сам, как чечен, пошел на меня в атаку. – У меня собственных нету, ни одного за пазухой не прячу... А вся армейская авиация задействована в наступлении... Оказывают поддержку наземным силам... На базу прилетают, только чтобы боекомплект пополнить и дозаправиться... Нет вертолетов...

– А мы, товарищ майор, значит, уже не считаемся наземными силами? Нас уже списали? – я тоже в пассивной обороне не остался.

Разговор был слышен всем.

– База... Два учебных вертолета в бригаде... – подсказал капитан Дмитриенко.

– Ничем помочь не могу, капитан, извини... – голос у майора изменился.

– На базе в бригаде есть два учебных вертолета. Тренировочные, для десантирования...

– Ваша бригада сейчас выбрасывает десант под Грозным... Вертолеты все заняты... Летают с двойной перегрузкой...

– Учебные... – уточнил я. – Не боевые... Учебные способны нас снять... Мы поддержим огнем снизу... Даже без полной посадки, под винтами загрузимся...

– Кой черт разница... Все сейчас задействовали... Горючки не хватает... На каких-то учебных другим керосин возят... Ничем, капитан, помочь не могу... Выкручивайся, как можешь, сам... Под твою ответственность...

– В плен сдаваться или парней положить? – спросил я мрачно, успокоившись отчего-то и сообразив, что спорить и требовать уже бесполезно.

– На твою ответственность... Я же сказал...

Дежурный майор даже такую ответственность на себя взять не решился...

– А генерал когда будет?

– Сегодня еще не было...

– Все. Конец связи... С Новым годом тебя, товарищ майор...

Я передал наушники Онуфриенко. В горле стоял ком, но на душе после этого разговора стало легче. Нас похоронили...

– Уничтожить все коды связи... – приказал я радистам. – Всем объявить – приготовиться к сдаче в плен... Если у кого-то есть письма, еще что-то такое – лучше уничтожить. Документы оставить при себе. Чечены обещают обмен...

– Надо было расстрелять «мальчика с козой»... – сказал лейтенант Угаров, как в спину меня ударил. Специально громко сказал, чтобы все слышали и знали, кто виноват во всем происшедшем. Я на такой подлый удар даже отвечать не стал. Просто встал и пошел в сторону чеченского фланга, туда, где встречался в последний раз с полевым командиром. Без белого флага, положенного переговорщику, пошел... Застрелят, так, может быть, лучше будет...»

Все это было при мне, на моих глазах и моими ушами было услышано. Но только сейчас я узнал, как вел себя тогда лейтенант Угаров. Вот почему он так ищет эту тетрадку... Понимает, что мог написать о нем капитан Петров. Он сделал за двенадцать лет головокружительную карьеру. И подполковнику Угарову, еще молодому, по сути дела, парню, а не зрелому мужчине, светит, надо полагать, и повышение по службе... Полковника, наверное, получить стремится... В спецназе ГРУ званий выше полковничьего не бывает, если только в управление служить не переведут. Там можно и генеральскую звездочку хапнуть... А вдруг эта тетрадка достоянием гласности станет? Что тогда?

Я усмехнулся, но усмехнулся рано. Правильно говорят: только черта помянешь, он тут как тут... Подал голос телефон. Я снял трубку, все еще находясь под впечатлением прочитанного.

– Кто это? – спросил грубоватый начальственный голос.

– Кажется, это я... – невинно ответил я, впрочем ничуть не сомневаясь, что это в самом деле именно я. Но не люблю такого лобового хамства. И в ответ не менее хамски зевнул в трубку. Так зевнул, что сам спать захотел.

– Мне нужен Волк...

– Я слушаю... – и я легонько завыл по-волчьи.

– Это подполковник Угаров. Что воешь?

– От жизни волчьей... Во время волчье живем... Жили бы в собачье, лаял бы, наверное...

– Слушай, я тут брата капитана Петрова спрашивал. Он говорит, что у тебя сегодня утром эту тетрадку оставил. Дневник капитана Петрова...

Я опять зевнул, теперь уже не умышленно. Сам себя на сон затравливаю этими зевками.

– Он мне, помнится, показывал ее... И положил в карман. Я даже помню, что в правый карман. Говорил еще, кажется, что нужно какому-то журналисту отдать, чтобы ксерокопию сделал... Даже фамилию назвал...

– Нельзя это отдавать! – рявкнул Угаров. – Там могут быть сведения, составляющие государственную тайну!

– Это уже вопрос не ко мне, а к подполковнику Петрову, – в очном разговоре я бы даже руки для убедительности развел, а в телефонном только ехидно улыбнулся.

– Фамилию журналиста вспомни...

– Вот еще... Да я ее сразу мимо ушей и в форточку, чтоб охладилась... Не помню, короче... Выпить, подполковник, хочешь? Поговорить, былое вспомнить...

– Не до того... Завтра на похоронах увидимся... Выпьем еще... Вспомним...

Слова его угрозой прозвучали, хотя я не испугался. Но на всякий случай сходил в ванную комнату, чтобы в зеркало посмотреть на себя. Ведь говорят же, что волк превыше всего ставит чувство самосохранения. Вдруг лицо скажет, что я испугался. Я умылся, чтобы чувствовать себя свежее и сонливость прогнать, и глянул в зеркало.

– Надо позвонить Онуфрию, предупредить о сути повышенного интереса Угарова, – подсказало мне отражение. – Чтобы не вышло случайного перехлеста. Мало ли что...

– Тоже верно... – согласился я...