Они приехали вечером. В такой же вечер много лет тому назад и я впервые прибыла в Фоксворт Холл.

Я написала Коррин, чтобы они ехали поздним поездом, так, чтобы их прибытие происходило под покровом темноты. Будет 3 часа утра, когда поезд подойдет к пустой станции, находящейся рядом с железнодорожными путями, — одинокая, безлюдная платформа в ночной темноте.

Я была уверена, что ее сонные дети — все четверо — будут думать, что теперь они далеки от цивилизации, окруженные лишь полями, лугами и горами цвета темного багрянца, которые высились над горизонтом, подобно гигантам, затаившимся в ночи.

Я не хотела посылать за ними машину. Даже, хотя путь от станции был далеким, я не могла допустить, чтобы какой-нибудь слуга или посторонний человек узнали о существовании детей Коррин.

Они будут идти пешком, спотыкаясь на темной, пустынной дороге. И будут пугаться каждого дерева, каждой тени и звука. Сердца их будут сильно биться от страха.

Я хотела быть одна, когда приедут Коррин и дети. Мне хотелось, чтобы они не увидели никого, кроме меня. Это был мой час, и я настояла, чтобы Джон Эмос весь вечер оставался в своей комнате, несмотря на его протесты и мое полное подчинение его планам.

Я отправила Малькольма спать около 10 часов.

— Пожалуйста, Оливия, — умолял он меня, — я ведь знаю, сегодня вечером приезжает Коррин, и мне бы не хотелось спать, когда она приедет, чтобы я мог поприветствовать ее!

В его глазах светилась любовь, и я убедилась, что по прошествии стольких лет эта безумная его любовь к Коррин не умерла.

О, да, я была права, не сказав ему о существовании детей. Он бы попал под их обаяние, также как он всегда бывал околдован красотой.

— Малькольм, Коррин, конечно же, будет очень уставшей и измученной, когда приедет. И, если ты останешься сидеть допоздна, то тоже очень устанешь. Так что ложись спать: ты хорошо отдохнешь, а завтра утром сможешь встретить и поприветствовать ее с полным энтузиазмом.

Теперь единственное, что мне оставалось — это ждать. Я уже приготовила комнату в северном крыле для их приезда. Я сама выбила пыль из двух двуспальных кроватей и привела их в порядок. Я не могла позволить служанке заподозрить даже моих намерений.

Когда я двигала кровати, я наткнулась на щетку для волос, принадлежавшую Алисии. В ней до сих пор были пряди волос. С годами превосходные золотистые волосы спутались и превратились в пыльную заплесневелую паутину. Я положила щетку на комод, не вытянув из нее ни единой нити.

Теперь внуки Алисии будут жить здесь, как когда-то жила и она. Я точно знала, что ее внучки будут пользоваться этой щеткой для волос. Они были из тех, кто расчесывает волосы, делая по сто, а то и по пятьсот взмахов за день.

Я ожидала их прибытия часами, меряя шагами длинные темные коридоры Фоксворт Холла. Когда я ходила взад и вперед, взад и вперед, я вдруг услышала, как хрустнула ветка. Я подбежала к окну. Там стояли они, как ночные воры — четверо закутанных детей и их мать в плаще. Я открыла дверь и сделала им знак войти. Не говоря ни слова, я повела всю толпу наверх по крутой и узкой лестнице черного хода. Коррин знала, что ей было запрещено говорить. Она знала, что малейший шепот, малейшее неосторожное движение будут отдаваться во всех длинных пустых залах дома ее детства и могут вспугнуть слуг.

Я отвела их прямо в дальнюю комнату северного флигеля. Рывком распахнула дверь и подтолкнула их внутрь подобно тому, как добрый тюремщик вводит приговоренного в его смертную камеру.

Когда они все вошли, я тихо прикрыла за ними дверь. Затем я зажгла лампу. Передо мной было четверо красивых детей. Мальчик — почти мужчина — был точной копией Кристофера: те же светлые волосы и синие глаза, то же милое умное выражение лица. О, как сильно мне хотелось обнять его! Но я сдержалась, напомнив себе обо всем, что знала, обо всем, что однажды обнаружилось… Девочка была живой портрет и подобие своей матери в том же возрасте. Поток воспоминаний угрожал поглотить меня и потопить мои твердые намерения. Я быстро отвела от нее глаза и стала рассматривать близнецов.

Два херувима глядели на меня большими, испуганными синими глазами. Когда я посмотрела на них сверху вниз, они придвинулись ближе друг к другу, словно пытаясь слиться в одно существо.

— Как ты и говорила, Коррин, у тебя красивые дети. Но, — добавила я, — ты уверена, что они умные? Нет ли у них каких-либо тревожных признаков, невидимых глазу?

— Никаких, — закричала Коррин, — мои дети идеальные, безупречные, — как ты можешь ясно видеть: и в физическом, и в умственном отношении!

Она бросила на меня свирепый взгляд и начала раздевать девочку-близняшку, которую уже сморил сон. Помогая матери, старшая девочка стала раздевать мальчика-близнеца, а «двойник» Кристофера между тем поднял и поставил на кровать один из больших чемоданов. Он открыл его и вынул оттуда две пары маленьких желтых пижамок с чулками.

Коррин, подняв близнецов, положила их в одну из кроватей, поцеловала их в розовые щечки. Ее рука дрожала, когда она отводила назад завитки волос, так красиво лежащие на их лобиках, и натягивала одеяла им до подбородка.

— Спокойной ночи, мои дорогие, — прошептала она.

Я не могла поверить, что их мать позволила двум подросткам различного пола спать в одной постели!

Да, быстро обнаруживалось все, что предсказал Джон Эмос.

Я сердито посмотрела на Коррин:

— Твои два старших ребенка не могут спать в одной постели.

Она была удивлена.

— Они же всего навсего дети, — вспылила она. — Мама, ты ни на йоту не изменилась, не так ли? Твой ум такой же злобный и подозрительный, каким и был. Кристофер и Кэти абсолютно невинны.

— Невинны? — с гневом отозвалась я. — Это именно то, что мы с твоим отцом всегда предполагали в отношении тебя и твоего единокровного дяди!

Коррин побледнела.

— Если ты так думаешь, предоставь им отдельные комнаты и отдельные кровати! Видит Бог, в этом доме их более чем достаточно!

— Это невозможно, — сказала я ледяным тоном. — Это единственная спальня с примыкающей к ней ванной комнатой, и где мой муж не услышит, как они ходят у него над головой или спускают воду в туалете. Если их разделить и расселить наверху по разным комнатам, он будет слышать их голоса, какой-то шум; если не он, так слуги. Я очень много думала, как разместить их: это единственная подходящая комната. Положи двух девочек в одну кровать, а двух мальчиков в другую, — сказала я тоном, не терпящим возражения.

Коррин не смотрела на меня. Она резко наклонилась над кроватью и перенесла мальчика-близнеца в свободную постель. Двое других детей сурово смотрели на меня в то время, как я продолжала излагать правила, которые они должны были соблюдать, находясь в этой комнате. Когда я закончила, Коррин прижала к себе детей. Руки ее гладили их волосы и спины. Я услышала, как она прошептала:

— Все в порядке, верьте мне.

Затем она на мгновение обернулась ко мне, и лицо ее исказило такое свирепое выражение, которого я никогда не видела у нее прежде.

— Мама, имей же хоть немного жалости и сострадания к моим детям. Они и твоя плоть и кровь. Помни об этом.

Я заткнула уши, когда она начала перечислять их достоинства и успехи. Ибо они не были моей плотью и кровью, как и она сама.

Я очень любила ее прежде, но ради спасения своей вечной души теперь я не могла больше позволять себе любить ее. Как меня искушали ее мольбы и очарование детей! Но я ожесточила свое сердце и оставалась непреклонной.

Когда Коррин поняла, что ее слова не могут смягчить моего решения, она повернулась к детям и пожелала им спокойной ночи. Я стояла в дверях, пока Коррин медленно расставалась со своими детьми.

В конце концов я потянула ее за руку. И прежде, чем закрыть дверь, я обернулась и посмотрела на детей. Близнецы крепко спали. Двое старших стояли один возле другого, и мальчик держал девочку за руку точно так же, как когда-то Кристофер держал за руку Коррин. Я увидела, как он заглянул ей в глаза, как улыбнулся. И от этой улыбки у меня мороз пробежал по спине. Потому что это была улыбка, которую я видела раньше. Так улыбался Кристофер Коррин. Это была улыбка, которую я не смогла понять, так как была слепа. Но теперь глаза мои были открыты. Я заперла за собой дверь.