Вся логика событий говорила капитану Матроскину, что Берсанака Гайрбеков и Док не пойдут снова под землю, поскольку уже чувствуют, что их там вот-вот достанут. Это же говорила и репутация Берсанаки. Перед началом полевой фазы операции Матроскин вместе со своими офицерами внимательно изучил составленную аналитиками психограмму Гайрбекова, которая вырисовывала достаточно явственно основные черты характера этого матёрого бандита. И главная его черта, как террориста, была как раз в нестандартности поведения. Берсанака всегда старался поступать не так, как от него ждали, он предпочитал пойти на крайний риск, но этот риск позволял ему уйти туда, где его никто не видел, и скрыться от преследования. И потому вполне можно было бы ожидать, что и сейчас он найдёт какую-то возможность ускользнуть в темноте и не прятаться под землю, где его наверняка, понимал бандит, будут искать. Тем более что при достаточном хладнокровии сделать такой ход не слишком сложно. Можно просто залечь где-то в кустах или за камнями и пропустить поисковиков в нескольких метрах от себя, а потом двинуться дальше встречным курсом. А федералы не имели достаточных сил, чтобы поставить достаточно плотное оцепление, способное проконтролировать все направления. И сейчас невозможно было понять, в каком направлении могли бы двинуться Берсанака с Доком. При этом они могли и не двинуться, а посчитать, что под землёй будут укрыты хорошо, и там спрятаться.

Исходя из этих соображений, капитан Матроскин вызвал из села все силы спецназа внутренних войск, чтобы они помогли в поиске, и приказал взрывать найденные входы в подземелья. Одновременно через подполковника Стропилина передал заказ на глубинный инфракрасный режим космической съёмки главного холма и холмов, лежащих рядом, на предмет поиска подземных коммуникаций. Матроскин толком не знал всех возможностей управления космической разведки, но слухи ходили, что возможности эти весьма велики. И потому капитан запрашивал по полной программе, надеясь получить хоть толику данных. Каково же было удивление Матроскина, когда через час ему позвонил подполковник Стропилин и сообщил, что спутники управления космической разведки обнаружили под холмами разветвлённую сеть, по всей вероятности, бетонированных подземных сооружений, подробная карта будет готова через несколько часов, и её доставят с вертолётом, который прилетит на рассвете за объектами для экспертизы.

– А раньше, товарищ подполковник, эти сооружения обнаружить было нельзя? – недовольно спросил капитан.

– Когда ты ведёшь маршевую колонну, ты узнаешь, что на тропе мина установлена, если только её заметишь или кто-то пальцем в неё ткнёт… То же самое с холмами… Ты пальцем ткнул, и сооружения обнаружили… А все холмы и горы на Кавказе обследовать – годового военного бюджета страны не хватит… Что будешь предпринимать без карты?

– Вызвал «краповых», взрываю входы… Полезем сами, как кроты…

– Добро, копайте… – согласился Стропилин.

«Копал», по сути дела, пока только один старший прапорщик Половинкин. Причём копал и в прямом, и в переносном смысле. Конечно, владеть малой сапёрной лопаткой может каждый солдат спецназа. Владеть и в качестве оружия, и в качестве шанцевого инструмента. Но в тёмное время суток старший прапорщик предпочёл доверять только себе и, отогнав всех от первого входа на безопасное расстояние, разгребал камни и землю вокруг них чуть не руками. Как оказалось, поступил Половинкин так не напрасно, потому что уже вскоре нашёл провода, идущие от кнопочного пульта, призванного вроде бы вход открыть, и провода эти на небольшой глубине под поверхностью земли вели выше. Раскопав их полностью, старший прапорщик добрался до небольшого бугорка метрах в десяти выше входа. Здесь он ещё раз осмотрелся, категорично замахал двумя руками на старшего лейтенанта Викторова, пожелавшего приблизиться, и только после этого начал неторопливо разбираться с бугорком. А когда разобрался, то легко разъединил контакты взрывателя МОН-50, направленный полёт осколков которой просто смёл бы со склона всех, кто мог находиться рядом со входом в подземелье, когда кто-то нажал бы не ту кнопку.

– Всё… Теперь можно открывать. Нажимайте кнопку…

– Какую? – спросил старший лейтенант.

– Ту, которая откроет… Все по очереди, какая-то да откроет… – и сам пошёл к входу.

Старший лейтенант Викторов чуть пальцы себе не отдавил, нажимая по очереди все кнопки одну за другой. Под камнем, где кнопочный пульт находился, сильно нажать было трудно, но старший лейтенант старался. Только после нажатия на последнюю камень чуть-чуть вздрагивал, но сдвигаться не хотел.

– Понятно, – констатировал Половинкин. – Заблокировано снизу. Надо взрывать…

– Всем отойти… – скомандовал Викторов, как только старший прапорщик снял с плеч свой нелёгкий рюкзак.

Минирование длилось недолго.

– Смотрите, чтобы снизу никого не было… – предупредил старший прапорщик. – Камни по склону покатятся…

Но предупреждать никого не надо было. Все заняли безопасную верхнюю позицию.

Взрыв был мощным, и камни не просто покатились по склону, они полетели стремительно. А на месте взрыва образовалась дыра, прикрытая торчащей из разломанного бетона исковерканной арматурой, ее тут же отогнули, чтобы можно было спуститься по лестнице, которую удалось рассмотреть при свете фонаря старшего лейтенанта.

– За мной! – скомандовал Викторов.

– Нет! За мной… – невозмутимо поправил его старший прапорщик и первым спустил на лестницу ноги, используя луч фонарика Викторова, но уже на ступеньках включив и свой фонарик, предварительно исследовал пространство, которое предстояло преодолеть. Любая лестница и всегда представляет собой повышенную опасность, поскольку на лестнице проще, чем где бы то ни было, заложить взрывное устройство. Каждая ступенька может представлять опасность – ступаешь на неё, раздавливаешь химический взрыватель или замыкаешь контакты взрывателя электрического, и всё. И нет возможности предварительно исследовать пространство под ступенями, ибо, чтобы заглянуть снизу, следует предварительно по этим ступеням же спуститься. И потому старший прапорщик Половинкин перед тем, как опустить ногу, сначала просматривал края каждой из металлических сварных ступеней. Но сварочный шов везде был одинаково плотным и опасности не предвещал. Везде, кроме предпоследней ступени. Половинкину показалось, что шов с правой стороны чем-то замазан, и эта замазка могла быть маскировкой оторванного шва, под которым и установлен взрыватель или только его контакт.

– Ждать… – сказал старший прапорщик в пространство над своей головой, исследовал следующую, последнюю, ступень и шагнул сразу на неё, и потом уже заглянул под лестницу. Нет, подозрительный шов был прочным и не оторванным, просто чья-то грязная обувь принесла землю, и земля шов замазала. Бывает так, что нечаянно занесённая грязь ложится ровнее, чем в случае специальной маскировки.

– Спускаемся… – последовало разрешение.

Основной отряд «краповых» привёл второй капитан со странной фамилией Чардаш. Матроскин знал, что есть такой венгерский народный танец, но с подобной фамилией встретился впервые. На венгра, впрочем, как можно было бы предположить по фамилии, капитан походил мало, потому что был не чернявым, как венгру положено, а ещё более рыжим, чем капитан Матроскин. Чардаш получил от своего командования приказ поступить в полное распоряжение командира группы спецназа ГРУ, о чём сообщил сразу без вдохновения и выслушал сообщение Матроскина об основной задаче.

– Сапёр хороший у вас есть?

– Четверо, все опытные, – заверил Чардаш. – Пустим их первыми…

– Сначала надо взорвать второй вход. Это на втором холме. Первый, на главном холме, был, кстати, заминирован со стороны. Не изнутри, а со стороны, чтобы всех, кто войти пытается, положить. МОН-50 установили на десять метров выше. Пусть сразу здесь проверят. Мои солдаты покажут где…

Чардаш дал знак стоящему неподалёку старшему лейтенанту. Тот козырнул, чуть не сбив с головы берет, и поспешил за солдатом, которому сделал знак Матроскин. Ещё трое «краповых», дружно поправив тяжёлые рюкзаки за плечами, сразу потянулись за ним. Совершать марш-бросок с такими рюкзаками было сложно, о чём говорило неровное дыхание сапёров. Тем не менее отлёживаться они, кажется, привычки не имели.

Капитан Чардаш с другими бойцами последовал за сапёрами. Таким большим отрядом можно будет подземелье обследовать гораздо быстрее, чем это смогли бы сделать только спецназовцы ГРУ вместе с первой группой «краповых».

– Аврал, я – Черемша, – вышел в эфир лейтенант Черкашин.

– Я – Аврал, слушаю тебя…

– У моего Муромца глаза, как у кошки… Он нашёл следы в самом тёмном месте… Но…

– Что? Не тяни резину…

– Следы трёх человек, и у одного из них подошва с характерным порезом…

– Ещё один такой же?

– Нет… Это те же самые следы… Гойтемир… Просто следы более ранние. Скорее всего, оставлены утром, когда земля была ещё не прогрета, потому что след более чёткий, чем дневной. И ведут следы не с холма, а на холм…

– И что? Если ты экскременты собаки Дударкова найдёшь, тоже будешь докладывать? – слегка рассердился Матроскин.

– Нет. Собачьих экскрементов в округе не обнаружено, – вполне серьёзно ответил Черкашин. – Просто есть гипотетическая возможность пройти по утреннему следу в обратную сторону и посмотреть, откуда они шли. Хотя есть вероятность, что след скоро прервётся. И нет гарантии, что этому следу не день от роду, а два или даже три… Дождя не было, почву не размыло… Так что, идти?

– Пока время терять не будем. Ищи, что посвежее… – решил капитан.

– Понял. Работаю…

«Краповые» сапёры с работой справились очень быстро. Это не удивило Матроскина. Четверо специалистов имеют возможность выполнить одинаковую работу в четыре раза быстрее, чем один. К тому же «краповым» не досталось в наследство МОН-50, следовательно, и время терять им было не на чем.

О приближении окончания работ капитан Матроскин понял по тому, что весь отряд «краповых» разошёлся в стороны от входа в подземелье. Безопасностью никто не пренебрегал. Взрыв раздался мощный. Следовательно, рюкзаки сапёров значительно облегчились.

Капитан Чардаш, перед тем как двинуться под землю, поднял в темноте руку, словно спрашивая согласия Матроскина. Капитан спецназа ГРУ дал рукой стартовую отмашку:

– Дуйте…

Теперь оставалось только дожидаться окончания поиска.

К Матроскину подошёл младший лейтенант Дударков.

– Может, меня с Сарматом туда пустить? – предложил мент.

– Собака обучена минному делу?

– Нет.

– Тогда в чём смысл?

– Людей искать… – Идрис явно искал способ оправдать свою собаку делом.

– Ты уверен, что они там?

– А где они?

– Это и я хотел бы знать. Не уверен, что под землёй. Но проверить мы обязаны. Однако в целом ты, возможно, прав… Догони Чардаша… Он не откажется… Только намордник на пса нацепи, а то порвёт «краповых»…

Идрис кивнул и молча побежал за собакой, а Матроскин спустился чуть в сторону, где стоял «Тигр» и на его ступеньке сидел, мрачно закрыв глаза, капитан Лактионов, отправивший большую часть своих людей со старшим лейтенантом Викторовым.

– Что? – спросил Лактионов, поднимая глаза на неслышимые вроде бы шаги Матроскина.

– Ждать остаётся… – вздохнул командир группы спецназа ГРУ. – Больше всего на свете ждать не люблю…

– Есть вещи, которые я не люблю больше, – сказал Лактионов, убрал в карман «разгрузки» трубку мобильника и кивнул себе за плечо, в сторону салона броневика. – Например, сообщать о смерти товарища… У нас жёны – сёстры… Я своей сообщил. А у него жена – Людка – беременная. Восьмой месяц кончается… Как выдержит?.. Она и без того нервная вся, дёрганая, чуть что, в слёзы, в крик… Не решился, короче, я сам… Женщина сможет мягче…

У Матроскина слов не было, чтобы ответить, потому что все слова в этой ситуации были бы банальными и чужеродными. Ему самому не доводилось ещё сообщать родственникам о гибели кого-то из своих офицеров или солдат, и потому он плохо представлял, какие слова в этот момент могут быть нужными, а какие окажутся неприемлемыми раздражителями. И потому предпочёл промолчать, таким образом демонстрируя своё сочувствие.

– Светать вот-вот начнёт… – Лактионов сам перешёл на другую тему. – Здесь рассветы быстрые. Солнце из-за Дагестана выйдет, и сразу светло станет…

– Рассветы здесь быстрые… – торопливо согласился Матроскин, радуясь иной теме разговора. – Пойду, пожалуй, распоряжусь, чтобы площадку под вертолёт проверили. Мало ли какая мина завалящая… Здесь чего только после стольких лет войны не найдёшь…

– Твои возвращаются… – кивнул «краповый» капитан в сторону леса. – Бесполезно?

– Только старый след встретили. Все трое ещё шли. Сюда, на холмы… Обратный след – только в воздухе… Может, с рассветом найдётся… Посмотрим…

Матроскин поправил микрофон «подснежника»:

– Черемша, пошли пару человек, кто повнимательнее… Пусть площадку осмотрят, где вертолёту садиться…

– Понял… Гоню… – отозвался лейтенант Черкашин.

– И сами пусть осторожнее будут. Могут мины встретиться…

– Я сам пойду с ними… Так лучше будет…

– И сам под ноги смотри… Они у тебя как танковые гусеницы…

В этом Матроскин был прав. При обычном среднем росте у лейтенанта Черкашина были необычайно большие ноги, и размер обуви лейтенанта часто был предметом беззлобных насмешек среди товарищей.

Но площадку следовало осмотреть тщательно, и офицер с этим, понятно, справится лучше, чем солдаты, – и опыта, и знаний больше. Предосторожность с осмотром была не лишней. Если здесь, на холмах, оборудованы долговременные бетонированные убежища, следовательно, кто-то из бывших важных персон тогдашнего чеченского руководства собирался здесь отсиживаться. А такие места всегда старались и стараются охранять. И, чтобы не допустить высадки десанта, бандиты могли на самых удобных площадках устроить минное поле. Такие случаи уже бывали, и следовало не допустить опасности для вертолёта, который должен был вскоре прибыть.

Вертолёт прилетел, как и обещал подполковник Стропилин, строго и точно вместе с рассветом, словно рассвет сверял свои действия по расписанию его полётного времени. Только-только краешек солнца выглянул из-за далёких юго-восточных гор, недавно освободившихся от туч и предвещающих, судя по всему, улучшение погоды и среди холмов, как в небе послышался шум вертолётного двигателя и обычное хлопанье винтов. Матроскин поднял голову. Но здесь, над ними, тучи висели низко, и вертолёта пока видно не было. В холмистой местности вертолётчики могли позволить себе полёт по приборам среди облаков. Это только в горах, среди скал, такой полёт мог бы быть рискованным. Здесь же риска не было никакого, а полёт по приборам для опытного пилота трудности не представляет.

Когда вертолёт вынырнул из облаков, было уже настолько светло, что его вполне можно было рассмотреть. Даже капитан Лактионов оторвался от своих дум и отошёл от «Тигра», чтобы полюбопытствовать, потому что впервые такую машину видел.

– Что за хреновина? – спросил.

Капитан Матроскин сам только во второй раз эту машину увидел, но в воздухе тоже впервые.

– «Ночной охотник», – с удовольствием сообщил он «краповому» собрату. – Обещают на спецназ ГРУ выделить пятнадцать таких машин. Первые уже поступают…

– Слышал… – признался Лактионов. – Нам бы такие в поддержку. Да ещё и несколько «Аллигаторов» в довесок…

– И дивизию штурмовой авиации… – с щедрой усмешкой добавил Матроскин и зашагал к площадке, выбранной под посадку вертолёта. Уже издали было видно, как лейтенант Черкашин сигнализирует пилотам, показывая, где им лучше приземлиться.

Любопытный Лактионов двинулся вслед за командиром группы спецназа.

Вертолёт сел не сразу. Пилоты, видимо, беспокоясь за новую технику больше, чем того требовали условия боевой операции, сами сверху осматривали площадку, для чего сделали над ней два медленных круга. Спецназовцам пришлось молча ждать в стороне, прищуривая глаза от ветра, поднятого вертолётными винтами. Ветер был тугой, сырой и обжигал лицо. Наконец «Ночной охотник» приземлился, двигатель несколько раз основательно прокашлялся, и винты стали быстро тормозить вращение, издавая при этом характерные звуки громкого выхлопа. Но полностью они даже не остановились. Очевидно, надобности не было.

Насколько знал капитан Матроскин, экипаж вертолёта состоит из двух пилотов, но вышел только один и поднял руку в приветствии. К пилоту двинулись одновременно лейтенант Черкашин с капитаном Матроскиным, и любопытный капитан Лактионов увязался за ними. Пожали при встрече, которая состоялась чуть дальше круга винтов, руки.

– Что забрать? – прокричал пилот.

Черкашин поставил перед ним три пакета с грузом для экспертов. Пилот в свою очередь протянул свёрнутую ламинированную карту, которую взял капитан Матроскин.

– Один экземпляр?

– Пока только один. Еле-еле успели принести до вылета…

– Ладно, обойдёмся… Рисовать умеем…

– Привет семье! – опять поднял руку пилот, теперь уже прощаясь, и заспешил в машину вместе с принятым грузом.

Короткая встреча закончилась, но Матроскину было не до разговоров. Он быстро ушёл в сторону, не пожелав наблюдать, как взлетает вертолёт, не остановивший винты, и на крупном, подходящем размерами для стола оперативного отдела камне развернул карту, чувствуя за плечом дыхание Лактионова.

– Оперативно и ловко… – признал «краповый» капитан, только посмотрев в условные обозначения. Данные глубинной инфракрасной съёмки были вручную нанесены на обычную топографическую карту, так что ошибиться при использовании или даже усомниться в точности, имея хотя бы один ориентир, было невозможно, если не ошиблись при работе планшетисты, хотя этого, как правило, не случается. – Но эти… Черти… Они всерьёз здесь целый город строили… Работали, не жалея чьих-то рук…

– Подкинул и нам Берсанака работку… – сказал Матроскин. – Чтобы мы ног и лбов не жалели… В подземелье лоб расшибить – плёвое дело…

– Мы эту работку сами себе подкинули, – не согласился Лактионов. – Берсанака с удовольствием бы от нас всё это спрятал…

– Тем не менее мы здесь, а где Берсанака – неизвестно… Времени нет, чтобы все подземелья обшарить, потому что Берсанака может сейчас уходить в сторону. И не обшарить нельзя, потому что он может в самом дальнем углу спрятаться и ждать, когда мы уйдём…

«Краповый» капитан скрипнул зубами, как заправский уголовник.

– Теперь он от меня не уйдёт… Живым не уйдёт…

– Хотелось бы верить, что и от меня тоже, – добавил Матроскин. – Вернее, хотелось бы верить, что только от меня. И я себе обычно верю… Будем соревноваться, кто раньше успеет… Тем не менее здесь мы надолго завязли. А людей на расширение поиска нет. Хоть подкрепление проси… Хотя и в этом смысла особого не вижу… В толкотне порядка меньше, а когда мало порядка, такому хитрюге, как Берсанака, проскользнуть легче. Я сам, когда есть необходимость, пользуюсь случаем. Если две колонны идут рядом, самое безопасное место – между ними. Все будут только по сторонам смотреть. Согласно его психограмме, Берсанака обычно делает так же…

Подошедший лейтенант Черкашин молча вытащил из планшета свою карту и принялся переносить на неё чертёж подземелья. Подумав, капитан Лактионов занялся тем же со своей картой – работа кропотливая и не терпящая посторонних разговоров…

Вот что удивительно – когда находились рядом с федералами, луна стыдливо за тучи пряталась, помогая и Берсанаке с Доком Доусоном спрятаться наилучшим манером. А только от федералов, кажется, оторвались, и луна высветилась, чтобы на неровной и сложной дороге не спотыкаться и не скользить.

– Луна нам в помощь! – улыбнулся Док, радуясь тому, что он снова идёт замыкающим, следовательно, чувствует себя в относительной безопасности. По крайней мере, в безопасности со стороны союзника и помощника, который, сам того не зная, является главным действующим лицом всей операции.

Использовать человека вслепую – это высший пилотаж в диверсионной работе, и полковник Доусон всегда считался хорошим пилотом. Так, Гайрбеков даже не знает, зачем им нужен брат Бекмурзы, Сосланбек Бисолатов. А Сосланбек должен назвать точную дату проведения операции. Конечно, жаль, что нет с ними теперь Гойтемира. Гойтемир был бы самым надёжным исполнителем. Но и без него Берсанака должен справиться. Не слишком сложная работа – вскрыть один замок или вообще окно разбить и выполнить то, что следует выполнить. А всё остальное будет делаться само собой без их непосредственного участия. Только Док Доусон найдёт себе подходящее место, чтобы заснять происходящее на видеокамеру. Самым подходящим местом, насколько полковнику было известно, является слуховое окно чердака детского дома. А забраться на чердак несложно, поскольку туда ведёт приставная лестница и она постоянно стоит на месте.

– Не луна нам в помощь, а Аллах! – поправил Берсанака, с чего-то вдруг ставший верующим. – Он помогает нам уйти от неверных…

– Тогда и я должен быть в числе неверных, поскольку я христианин, – заметил Док. – Луна должна была помочь тебе и Гойтемиру, но отдать меня в жертву снайперу. Вместо этого она подставила твоего собрата… Поэтому не будем углубляться в вопросы веры, поскольку неисповедимы промыслы Всевышнего…

– Всем своё время, и твоё время подойдёт…

Это уже прозвучало почти угрозой, но Док Доусон давно знал привычку Берсанаки таким образом держать своё окружение на дистанции страха и сам страха не испытывал. Тем не менее рукоятку пистолета в кармане сжал чуть крепче обычного, словно проверяя свою готовность ответить выстрелом на любое обострение ситуации.

Путь их лежал не напрямую к цели и был нелёгким, особенно для Дока Доусона. Берсанака не пожелал идти протоптанной колонной «краповых» тропой, поскольку два свежих следа поверх оставленных уже на рассвете укажут путь, который они выбрали. Хотя бы направление покажут, и этого может быть достаточно для опытных следопытов. А что среди федералов есть следопыты достаточно опытные, Гайрбеков не сомневался. Он всегда, если не знал точно, предпочитал видеть опасность даже там, где её нет, чем полагаться на случайность или на обстоятельства, которые отведут от него преследование. Лучше, чем ты сам, никто о твоей безопасности не побеспокоится. И Берсанака сам о ней беспокоился. И потому повёл Дока по южным склонам холмов, переходя с одного на другой. На южных склонах снега уже не было вообще – весь стаял под солнцем. Следовательно, след не бросится в глаза издалека, как было бы на снежном насте. А за такой след только уцепиться, и можно будет уже дальше идти. Тем более есть собака, которая, как уверял всех мент младший лейтенант Дударков, по следу ходит отлично и ничем не уступает обычно используемым для этого дела немецким овчаркам, а уж в задержании, которым преследование заканчивается, кавказская овчарка стоит четырёх немецких. И потому если и оставляли на сырой земле след, то издали его увидеть было невозможно. А обыскать все холмы в поисках следов тоже слишком сложно, чтобы этого опасаться всерьёз. Но идти постоянно вдоль склона – это дополнительная нагрузка на одну из ног, что было чревато для Доусона. Сначала полковнику пришлось держать в согнутом состоянии именно раненую ногу. Согнутая, значит, в постоянном напряжении бедро, и скоро рана начала обильно кровоточить. Док на ходу сменил повязку, стараясь при этом не отставать от Берсанаки. Окровавленные бинты, понятно, прятал в карман, потому что по пути даже подходящего камня, под который можно было бы их засунуть, не попалось. Камни были или слишком мелкие, или слишком тяжёлые. Естественно, что и до перевязки, и даже после неё боль в ноге поднималась по крутой нарастающей траектории, и потому полковник не сумел сдержать вздох облегчения, когда первый холм остался позади, а второй они тоже намеревались преодолеть по южному склону и потому должны были идти в обратную сторону, описывая постоянные восьмёрки. Иначе избежать хождения по предательскому снегу было невозможно.

Однако в действительности оказалось, что ожидания Дока Доусона не оправдались. Если трудно было держать раненую ногу согнутой, то не менее трудно было использовать её как опорную, и нагрузка при этом ничуть не уменьшалась. И через два часа пути полковнику пришлось сделать себе повторную перевязку. Но её он уже делал не на ходу, потому что и Берсанака, сочувствия к раненому не испытывающий, сам, кажется, почувствовал потребность в коротком отдыхе и выбрал камни, на которых можно было присесть. Так отдыхали пятнадцать минут. Отдыхали молча. И только через пятнадцать минут, глянув на часы, Гайрбеков встал.

– Самочувствие как?

– Готов идти… – хмуро отозвался Док Доусон.

– Крови много потерял?

– Голова пока не кружится, значит, не существенно… Но течёт в обувь… Неприятно…

– Нельзя останавливаться, – Берсанака всё же сделал свой вывод.

– Нельзя, – согласился полковник.

Он видел, что Берсанака и сейчас задаёт вопросы не из-за сочувствия, а только для того, чтобы объяснить, насколько опасна для них задержка.

– Дойдём скоро?

– Больше половины пути прошли… Дальше получится только по следу «краповых». Иначе негде… Дорога – место менее хоженое. Там след быстрее заметят.

– Идём… – полковник Доусон проявил мужскую решительность. Он умел не жалеть себя, если требовалось…

След колонны «краповых» прятаться не собирался ни от кого и шёл напрямую по самым удобным для прямого прохождения местам, врубаясь в грязную липкую землю и в снежный наст уверенно и без сомнений. Тем не менее после первых десяти шагов по этому следу Берсанака остановился, присел и, закрывшись полой своей распахнутой специально для этого куртки, посветил фонариком себе и полковнику за спину. Их следы виднелись отчётливо и так же отчётливо показывали направление.

– Постарайся не хромать, – попросил Берсанака. – Снайпер видел, что ты хромаешь, и они ищут след хромого. Определят, что шли здесь мы…

– Что, по следу видно? – с недоверием переспросил полковник.

– Мне видно, – коротко сказал Берсанака. – И им будет видно…

Спорить Док Доусон не стал, хотя сам не смог определить по собственному следу собственную же хромоту, но идти постарался прямее и ногу стал ставить твёрже.

Теперь идти, казалось бы, стало легче, но усталость и боль в ране накопились, и каждый шаг уже начал даваться с трудом. И хорошо, что Гайрбеков предупредил о половине пройденного пути. Когда знаешь, что идти осталось меньше, чем уже прошёл, легче себя заставить превозмогать боль. Но боль, как отлично знал полковник, имеет особенность быстро становиться привычной. Хотя, наверное, это не совсем правильная трактовка понятия. Не боль становится привычной, а болевые рецепторы организма, являющиеся, по сути дела, простыми сигнализаторами, тоже постепенно накапливают усталость, уже собственную, и не так яростно сигнализируют мозгу о необходимости отдыха.

Когда неподалёку раздался лай собаки за чьим-то ещё невидимым каменным, какие здесь в основном и строят, забором, а потом на первый лай отозвались ещё несколько сильных хриплых глоток с разных сторон, полковник Доусон уже почти перестал обращать внимание на боль, потому что боль стала привычной и организм воспринимал её почти как должное.

– Подходим… – сообщил Берсанака очевидное.

– Слышу, не глухой, собаки лают… Нас, похоже, встречают?

– Едва ли… Они сегодня уже столько чужих повидали, что привыкли и ругаться устали… Но ведь – ночь… Могли уже отдохнуть… Может, слышат шаги в темноте… Охраняют… Здешние собаки – лучшие в мире охранники. Если хочешь, я подберу тебе хорошего щенка.

– Нет, спасибо, я и без того знакомство с этой породой буду помнить долго…

– Я рад, что тебе понравились наши собаки… – Берсанака говорил таким голосом, что человеку, плохо его знающему, трудно было понять его иронию. Но Док знал своего проводника достаточно хорошо. И потому иронию понял. И эта ирония уже начала раздражать. А раздражение может означать только одно, что уже подходит кризис в отношениях. Этот кризис неизбежен в любой группе людей, вынужденных продолжительное время жить в тесноте и в оторванности от остального мира. Порой такой кризис вызывает непредсказуемый взрыв. Все разведывательные или диверсионные группы проходят тестирование на совместимость. Проходили и они. Тем не менее ни одно тестирование не может точно сказать, когда кризис может наступить. Следовательно, следует быть осторожным. Потому что и Берсанака может раздражаться точно так же, как сам полковник, и от него тоже следует ждать взрыва. И вполне возможно, что Гайрбеков умеет хорошо скрывать свои чувства. Значит, осторожным следует быть вдвойне…

– Мы откуда заходить будем?

– Естественно, не с улицы.

– Ты дом правильно укажешь? А то попадём не туда…

– Помню дом… Его трудно с другим спутать… Он уже два века стоит и падать не собирается… А вокруг новые дома…

– Собака там есть?

– Не знаю. Я там не был ни разу. Но хозяина дома несколько раз видел. Издали…

– А говоришь, знаешь…

– Я знаю со слов Гойтемира. Он доходчиво объяснил…

Собачий лай раздавался всё ближе, и собаки, похоже, перекликались с разных сторон села, вытянутого вдоль дороги всего двумя улицами. Док Доусон слышал, что собаки умеют обмениваться друг с другом информацией, хотя учёные и отрицают это. Но как-то обмениваются же информацией волки во время охоты. Это уже факт, не подлежащий сомнению, хотя те же учёные не в состоянии определить, как это происходит. И учёные могут просто не знать способы передачи информации между собаками, вслушиваясь в лай, но не находя системы. А информация может передаваться и не лаем вовсе. Но даже если и лаем, то неумение определить систему ещё не означает отсутствие этой системы.

Вообще, в этом селе, как, впрочем, и в других, собак много. Не так давно Гойтемир объяснял, что ещё несколько лет назад такого не было. Тогда собак просто нечем было кормить. Сейчас кормить есть чем, и потому люди стремятся хотя бы таким образом обеспечить себе относительную безопасность.

Впрочем, в данной ситуации, когда село только что покинули совсем или не совсем «краповые», собачий лай никого не насторожит настолько, чтобы опасаться засады на ближних подступах к дворовым заборам…

Лесистый и заросший густым кустарником спуск с холма был как раз с южной стороны, тем не менее кусты здесь были настолько густы, что снег в них, несмотря на отсутствие листвы, ещё держался. Это было плохо, потому что невозможно было спуститься к селу, не оставляя следов. Можно было бы, конечно, снова воспользоваться торной тропой, оставленной колонной «краповых», но ещё с вершины холма Берсанака с полковником Доусоном разглядели, что в селе стоят четыре тентированных грузовика, оставленные здесь спецназом внутренних войск, естественно, не без охраны. И хотя часовых видно не было, они наверняка где-то засели и ведут наблюдение за окружающим. А тропа колонны выводит как раз к этим грузовикам. Можно, конечно, было рискнуть и свернуть перед входом в село в чей-нибудь огород. Но Берсанака мало знал местных жителей, сомневался в их лояльности своим целям и интересам и потому к подобному варианту прибегать не хотел. Да и собаки были чуть не в каждом третьем дворе – громадные, лохматые и, как казалось Доку, страшно кровожадные звери. Если бы даже не выдали их жители, то обязательно выдали бы собаки, свой патриотический долг выполняющие в соответствии со своим собачьим мировоззрением.

– Среди кустов следы в глаза бросаться не будут… – предположил Берсанака. – Пониже, перед заборами, снег стаял…

– Предлагаешь… – полковник показал пальцем направление.

– Предлагаю. Это самое безопасное в нашем положении. Дом – вон тот… Он один такой на всё село остался…

– Тогда – идём…

Спуск оказался сложным как раз потому, что кусты были сухими по времени года, ломались и трещали, что вызывало в селе новый собачий лай, способный поднять на ноги, казалось, всё население села. А времена и нравы заставляли жителей относиться к поведению собак внимательно. Но Берсанака с Доком старались спускаться как можно неспешнее и потому по возможности сохраняли тишину. Именно по возможности, потому что возможность была не всегда. Тем не менее они спустились, прошли через кустарники и вышли на полосу каменистой земли, разделяющей склон холма и каменный забор огородов. Там Берсанака выбрал камень покрупнее и сел на него, повернувшись к забору лицом. Полковник не торопил своего проводника, уже зная привычку Берсанаки перед каждым селом сидеть вот так минут пять и вслушиваться в звуки. Может быть, Гайрбеков что-то ощущал в эти мгновения, может быть, просто с мыслями собирался. Со стороны такое поведение может показаться и странным, но странностей не имеет только тот, кто сам ничего не стоит. Были у полковника и собственные странности, и потому он к чужим относился с пониманием…

Берсанака пошёл молча. И только едва заметный жест показал, что он приглашает полковника Доусона следовать за собой. Но полковник и жеста ждал, и сам хотел побыстрее добраться до места, где можно будет, как Гайрбеков обещал, спокойно вытянуть ноги у огня, расслабиться и отдохнуть. Идти было недалеко, как помнил полковник. Направление он вычислил ещё тогда, когда смотрели на село сверху. Тогда ещё луна светила. Теперь луна снова спряталась, и темнота подступила основательная, но эта темнота была предвестницей рассвета, следовательно, нельзя было тянуть время, что и Берсанака понял.

Собаки в селе по-прежнему вели себя беспокойно. Лай раздавался и справа, и слева. Но за забором, рядом с которым остановился Гайрбеков, лая слышно не было. Сам забор был невысоким, едва достигал Доку до груди и был сложен из каменных пластов примерно одинаковой толщины. Вместо цемента была использована, видимо, глина, но от времени глина по швам выветрилась и выкрошилась, и забор выглядел целиком каменным.

Берсанака попробовал его руками на прочность. Не было впечатления, что камни могут развалиться, если кто-то пожелает через них перебраться. И только после этого проводник осмотрелся и посветил фонарём себе и полковнику Доусону за спину. Док тоже посмотрел. Следов заметно не было.

Берсанака удовлетворённо кивнул сам себе, подтянул ремень убранного за спину автомата, опёрся о забор двумя руками и легко преодолел препятствие. Док Доусон, несмотря на ранение, повторил прыжок и приземлился в прошлогоднюю траву, которая под подошвами его башмаков смачно хрустнула.

Пауза, взятая на осмотр окрестностей по другую сторону забора и прислушивание к соседним дворам, длилась не более минуты. И только после этого Берсанака начал спуск напрямую к высокому дому, что тёмной горой возвышался над двором всего-то в двадцати метрах. Земля под ногами была вязкая, но всё же не слишком липкая, потому что ночной морозец сковал её, и идти можно было без опасения потерять обувь. Плохо, что следы оставались, но этого избежать было трудно. Лучше оставить следы здесь, чем раздразнить собак в соседних дворах, пробираясь через травянистые участки вдоль забора. Да и забор был такой высоты, что уважающая себя сильная собака, если она не на цепи сидит, не поленится через него перепрыгнуть. Снова стрелять в селе не хотелось. Выстрел загнал бы их опять в лес, где так много преследователей, умеющих искать, а погода и время года не располагают к желанию там прятаться.

Высокое крыльцо вело на открытую веранду, украшенную затейливой мелкой резьбой. Даже в темноте резьба смотрелась красиво. Обходя огороженный камнем цветник под верандой, Берсанака остановился перед прямой дорожкой, ведущей к крыльцу. И только тут Док Доусон увидел, что окно прямо против дорожки приоткрыто. Не то время года, чтобы проветривать дом, открыв окно. Но вот стрелять через такое пространство вполне удобно. Полковник переместил автомат со спины под руку.

– Не надо, – сказал Гайрбеков. – Убери оружие, иначе старик пристрелит нас… Ты не знаешь, где он, а он видит нас…

– Окно приоткрыто… – сказал Док.

– Ловушка для простофиль… Убери оружие…

Док послушно, хотя и без видимой охоты, выполнил указание.

А Берсанака остановился против крыльца и стал чего-то ждать…

Тишина длилась чуть больше минуты. Берсанака первым не нарушал её. И наконец человеку в доме надоело играть в молчанку.

– Что тебе надо? – спросил голос по-чеченски.

Хозяин дома находился, как и предполагал Берсанака, совсем не за приоткрытым окном. Если бы последовал выстрел в приоткрытое окно, в ответ немедленно прозвучал бы выстрел из другого окна прямо сквозь стекло.

– Дедушка Саламбек, – на том же языке уважительно и почти смиренно ответил Берсанака. – Я пришёл к тебе передать привет от твоего внука Гойтемира…

– У меня нет больше внука… У меня давно уже нет внука… Двое внуков погибли, а последнего, Гойтемира, для меня просто нет… Я сам говорил ему это и повторяю тебе… У меня только внучки остались… И правнуки…

– Ты прав, дедушка Саламбек… У тебя нет больше ни одного внука… Гойтемир погиб несколько часов назад. Но перед смертью послал нас к тебе со словами о прощении…

Молчание длилось долго. Как ни относился старый Саламбек к Гойтемиру, ему больно было услышать весть о гибели родного человека.

– Кто ты? – спросил наконец Саламбек.

– Меня зовут Берсанака. Берсанака Гайрбеков…

– Медведь… – неодобрительно напомнил хозяин дома прозвище, показывая, что знает, с кем имеет дело.

– Иногда меня зовут и так… – заметил Берсанака.

– И ты пришёл ко мне, зная меня…

– Да, я пришёл именно к тебе, как просил Гойтемир.

– Тогда заходи, чего стоишь и кричишь на всю улицу…

Берсанака не кричал, он вообще разговаривал вполголоса и даже боялся, что старик может не услышать его. Но тот слышал отлично.

Берсанака оглянулся на Дока и тихо шепнул:

– Ты – просто мой помощник… Англичанин… Я подобрал тебя бродягой… Из жалости… Идём… В разговоры не лезь…

И первым шагнул на крыльцо. Крепкие толстые ступени не скрипнули под его ногой. Дверь оказалась открытой, а сразу за дверью, отступив от неё на три шага, стоял человек с охотничьим ружьём в руках. Но ствол ружья смотрел в потолок…