Господин Кито вспоминает, что Циремпил не успел позавтракать. Если вспоминает это, значит, ему во всех подробностях доложили о происшедшем в доме профессора Родича. С мелочами, с описанием подноса, который профессор не успел поставить на стол, и, наверное, женского передника, что бедный Родич нацепил на себя, чтобы не испачкать костюм.

– Признаюсь, что неординарные события сегодняшнего утра полностью лишили меня аппетита... – отказывается Циремпил.

– Надеюсь, что к обеду он у вас все же появится... – господин Кито смотрит на часы, словно проверяет, сколько времени осталось до обеда, поднимается и, обернувшись через плечо, громко говорит что-то резкое в закрытую дверь.

Дверь открывается тут же, и появляются два тюремщика, что избивали Дашинимаева. Понятно, что они стояли прямо за дверью. Кито опять что-то говорит им, тюремщики молча кланяются.

– Эти люди тоже останутся со мной? – спрашивает Циремпил.

– Нет, – успокаивает господин Кито. – Они понадобятся мне в другом месте... А сейчас поднимемся на второй этаж. Надо привыкать к месту, где вам предстоит прожить достаточно долго, и там же продолжим нашу беседу.

Он идет первым. Циремпил выходит следом, но в дверях оборачивается. Смотрит на кресло, что доставило ему так мало удовольствия, потом выключает в комнате свет, словно недолгое пребывание в Германии научило его немецкой аккуратности, и он уже начал чувствовать себя здесь почти хозяином, поскольку согласился пребывать в этом доме более двух месяцев. Господин Кито это видит и удовлетворенно улыбается, словно все понимает. Впрочем, он не знает, что Циремпил всегда любит порядок и отличается предельной аккуратностью в быту. Поэтому сам перед собой не кривит душой и не изображает чего-то нового.

Они идут... Тот же коридор, та же лестница, только движение уже в обратном направлении, и теперь никто силой не тащит Дашинимаева под локти, не проявляет в его отношении грубость и пренебрежение. Но настроение у Циремпила почему-то не улучшилось. Наверное, потому, что он понимает – ему отпустили на жизнь еще только два месяца, может быть, чуть больше, а потом все равно убьют. Сам господин Кито, не желая того, подтвердил опасения. Присутствие здесь Циремпила – это его алиби. Но если станет известно о существовании двойника, то алиби становится несуществующим. Значит, двойник должен исчезнуть без следа. Это логика убийц, а господин Кито, при всей своей рисованной доброте и душевности, всего-то заурядный убийца... Ну, может быть, и не заурядный, но убийца, которому непонятно такое слово, как жалость, когда дело касается его личной безопасности. Да и в других случаях ожидать жалости от террориста смешно, хотя каждый человек в положении Дашинимаева должен надеяться, что к нему все же проявят жалость.

Однако сам Циремпил понимает отлично, что надеждой на спасение, пришедшее со стороны, от добрых или жалостливых чужих рук, жить невозможно, следует и самому что-то сделать для продления собственной жизни. Почему-то так несправедливо получается, что в мире большинство людей – ведомые, словно лишенные собственной воли. Это он знает из наблюдений за окружающими. Они всегда ждут, что кто-то им скажет и укажет, как следует себя вести, что предпринимать в определенных обстоятельствах. И все не потому, что они ленивы, а только потому, что они боятся принять на себя ответственность. Кто не боится, кто готов за себя отвечать, кто готов сам решать, как ему жить и жить ли вообще, тот и получает в награду удачу.

Циремпилу дан срок. Два с небольшим месяца. При этом следует понимать, что террорист господин Кито вполне может хитрить. Не такой он человек, чтобы доверять всем, и наверняка не доверяет Циремпилу. И потому, обозначая свой отъезд в два с лишним месяца, он вполне может рассчитывать вернуться через полтора, а то и через месяц, чтобы не дать возможности Дашинимаеву подготовиться к принятию необходимых мер к своему спасению.

Второй этаж дома напоминает собой жилище восточного человека. Перегородки в комнатах выполнены в японском, а совсем не в немецком стиле – сделаны из бумаги. На полу жесткие циновки из рисовой соломы и маленькие столики на коротких ножках. Только сейчас Циремпил определяет национальность господина Кито – по этому стилю, отличному от большинства азиатских. Бурятский быт совсем другой, но все же он схож с японским стремлением расположиться ближе к земле и потому не утомляет. Тем не менее необходимость садиться подгибая под себя ноги сразу отдается в душе Дашинимаева ностальгическими нотками. Вспоминается дед-пастух в степи под Борзей, вспоминаются детские поездки к нему, дедовская юрта, покрытая внутри простенькими домоткаными коврами в несколько слоев. Это воспоминание приятно, и Циремпил охотно подчиняется жесту господина Кито, приглашающего присесть.

Циремпил садится и трогает пальцем бумагу стены. Она напоминает чертежную кальку, провощена и жестка. Опять откуда-то выплывает давно забытое: японское хокку с названием чуть ли не более длинным, чем само стихотворение, – «Вспоминая умершего ребенка». И Циремпил цитирует протяжным печальным голосом:

Господин Кито оборачивается через плечо и коротко смотрит на окно. Окна, как и наружные стены, здесь вполне германские. Основательные.

– Я вижу, вы знакомы даже с японской поэзией. Приятно иметь дело с культурным человеком. Однако я обязан вас предупредить, что окна в этом доме не просто не бумажные. Они выполнены из бронированного стекла на случай непредвиденных обстоятельств и открываются только сложными ключами. Разбить стекло и проникнуть в дом через окно невозможно. Обыкновенная пуля – пистолетная, автоматная – это стекло не пробьет. Только пуля крупнокалиберного пулемета... Это я предупреждаю вас – беспокоиться не стоит, безопасность в этом доме вам гарантирована.

Циремпил отлично понимает речь господина Кито. Он тоже восточный человек, и восточные иносказания понятны ему прекрасно. Хозяин говорит не о безопасности, а о том, что невозможно разбить стекло и бежать через окно. Вот и все...

– Кроме того, – предупреждает хозяин, – все комнаты оборудованы скрытыми инфракрасными камерами, и изображение днем и ночью идет на мониторы внутренней охраны. Проникновение в дом постороннего человека, даже если это каким-то образом станет возможным, а я утверждаю, что это невозможно, сразу будет зафиксировано, и охрана примет соответствующие меры.

И это тоже звучит скрытым предупреждением Дашинимаеву о бесполезности принятия каких-то мер к побегу. Инфракрасные камеры видят в темноте так же, как днем, значит, и ночь ему не помощница. Все предусмотрено!

Только в самом ли деле все?

Никогда не бывает возможным предусмотреть все.

Всегда, при желании, можно найти слабое место.

Даже у того же бронированного стекла существует критическая точка, при ударе в которую стекло рассыпается на мелкие кусочки. Так и в любом другом деле.

Значит, стоит искать слабое место. Никто не придет специально для того, чтобы любезно показать Циремпилу критическую точку его окружения и план избавления от плена. Ее, эту точку, следует искать самому... Бывают, конечно, случаи, когда помощь приходит извне, неожиданно... Но и она приходит только к тому, кто постоянно думает об этом, кто ждет этой помощи и ищет ее, – именно так гласит восточная мудрость. Подобное притягивается подобным. И в христианстве говорится об этом же – «ищите и обрящете»...

Циремпил знает, что он будет искать и обязательно найдет.

Он не знает, где будет искать. Он будет искать везде! В слове, в жесте, во взгляде, в звуке и в отсутствии звука... За свою жизнь надо бороться. Если нет возможности бороться физическими методами, если не хватает сил на открытое сопротивление, потому что открытое сопротивление будет означать немедленную смерть, значит, надо искать другие пути и уверять себя, что они найдутся...

Терпение... Восточное терпение...

Вот что поможет ему.

Ближе к вечеру пошел мокрый снег, и движение по городу стало более затрудненным. Доктор еще раз звонит майору Леонченко:

– Виктор Викторович... Что-нибудь новое по вашим пострадавшим офицерам появилось?

– Пока ничего. «Мертвая зона», честное слово... Ведут себя молодцом... Пытаются помочь, хотя состояние тяжелое и знают, что жить им осталось всего несколько часов... С ними постоянно находится наш сотрудник на случай, если что-то вспомнят...

– Не нашли ту банку от пепси?

– Что нам даст банка?.. Мы проверили другие банки в киоске... Никакого следа рицина...

– Меня интересует место, где ваш оперативник выбросил банку... Где стоит урна?

– Он бросал в урну на ходу и промахнулся... На углу улиц Красной и Карла Маркса. Поворот при движении со стороны проспекта Ленина. Но мы уже смотрели там... Не нашли... Бомжи за банками охотятся... Кто-то подобрал... Но на банке зацикливаться, мне кажется, не стоит... Сейчас готовится бригада специалистов для проведения еще одного обыска в квартире... С проведением химического анализа на месте...

– Ты говорил, что банку ваш офицер купил по дороге к квартире... Выбросил ее уже на обратной дороге... Так?

– Так.

– Сколько часов они втроем пили эту банку? Это нормально? Что-то здесь не сходится...

– Я подумаю... Да... Согласен с тобой... Сейчас позвоню, пусть у них выяснят, если смогут... Они, сам понимаешь, тяжелые...

– Будут какие-то данные, сообщай мне...

Доктор складывает трубку, слегка постукивает ею по кожаной обтяжке руля машины и задумывается. Он никак не может понять, почему так зациклился на этой банке, почему она так беспокоит его, но при этом ничуть, похоже, не беспокоит майора Леонченко. Но, зная себя, имея склонность к анализу собственных ощущений, Виктор Юрьевич понимает, что это может оказаться и неслучайным. Может, конечно, оказаться и случайным, но чаще оказывается, что – нет... Просто взгляд где-то что-то схватил, отложил в подсознании увиденное и сейчас робко пытается подсказать, направить мысль по верному пути... Здесь очень помогла бы работа с гипнотизером, который сумеет вытащить из подсознания этот маленький потерянный эпизод. Доктор несколько лет назад сам проводил оздоровительные сеансы для воинов-афганцев, гипнозом владеет достаточно хорошо, но при этом знает, что сам гипнозу поддается слабо. Да и нет под рукой специалиста, которому можно было бы довериться. К каждому не обратишься со своими специфическими, мягко говоря, проблемами.

И еще эти эмблемы спортивных клубов... Они тоже никак не дают покоя... Ощущение такое, что через мгновение вспомнится что-то и поставит все на свои места... Тоже что-то где-то было ухвачено взглядом или мимоходом услышано. Но как вспомнить – что и где? Как это может связаться с расследуемым делом?..

Снег лепится на ветровое стекло машины. Липкий снег, сырой... Снег совсем весенний. Весна в нынешнем году обещает быть достаточно ранней и буйной. Так синоптики говорят. Синоптикам веры мало, но так же говорит и Дым Дымыч Сохатый, который занимается классификацией народных примет. Ему верить стоит, в этом Доктор убеждался не однажды.

Весна... Липкий снег... Банка из-под пепси... Эмблемы спортивных клубов... Эмблемы на липкой пленке... Липкий снег на стекле... Эмблемы... Липкая пленка... Банка из-под пепси...

Вспомнил!

Банка пепси! И на банке эмблема спортивного общества... Эмблема... Эмблема... Приклеена... Да... Скорее всего... Липкая пленка... Липкий снег... Липкая пленка... Эмблема наверняка приклеена... Только это была не эмблема «Спартака», это не была эмблема ЦСКА...

Какая эмблема?

Какая?

Доктор закрывает глаза. Сначала сосредоточивается, представляя образ банки, но тут же отпускает мысли в свободный полет... И сразу словно видит эту банку... Еще секунда... Одна секунда...

Какая эмблема?..

Звонок сотового телефона, зажатого в руке, не дает вспомнить. Доктор смотрит на определитель номера. Леонченко так некстати...

– Слушаю, тезка... Что-то узнал?

– Сейчас мне позвонили... Старший лейтенант Выховцев имеет сына, любителя пепси. Купил банку сыну, как и обещал ему утром. Таскал в руке. На обратной дороге пить захотелось... Решил потом купить другую банку... Никакого особого привкуса не помнит...

– Так, Виктор Викторович, дай-ка мне пораспоряжаться... Слушай меня...

– Есть идеи?..

– Кажется, есть... – Доктор опять закрывает глаза. И ясно видит перед собой стоящую на холодильнике банку пепси. С эмблемой... Он мысленно отодвигается и видит интерьер кухни. И все понимает. – Звони на квартиру. Пусть там поищут банку пепси... Могут, если найдут, без проблем выпить... Если только на этой банке нет эмблемы спортивного клуба «Локомотив»...

– При чем здесь эмблема «Локомотива»? У нас пока присутствуют эмблемы «Спартака» и ЦСКА...

– Ты сам только что сказал, что – «пока»... А теперь появился еще и «Локомотив»... Банки со спортивными эмблемами – с рицином... Выховцев по ошибке взял не свою банку. На той банке, что найдут, пусть проверят отпечатки... Они оставлены старшим лейтенантом... Но следует отыскать и выброшенную банку... Умереть, но отыскать... Всех бомжей в городе поставить на уши... И еще учти такую вещь... Я сам многократно наблюдал... Бомж вытаскивает из урны банку, в которой всегда остается несколько капель. И выпивает остатки... Если кто-то приложился, следует искать умирающего бомжа... Кроме бомжей этим же промыслом порой занимаются пенсионеры... Эти не пьют, просто давят банки каблуком, а потом сдают как лом цветных металлов. Следует проверить все пункты приема...

– Где же я тебе столько людей найду? – возмущается Леонченко.

– Тебе дадут... Я сейчас буду докладывать результат в Москву. Если здесь не найдешь, они тебе целиком дивизию имени Дзержинского пригонят...

Майор отвечает только вздохом.

– Докладывай своему начальству, что в городе должны «гулять» по крайней мере тысяча четыреста девяносто девять банок с отравленным рицином пепси... И любой человек может оказаться потребителем яда...

– Откуда такая точная цифра?

– Исходя из тиража наклеек с эмблемами «Спартака» и ЦСКА. Столько же, я думаю, печатали и наклеек с эмблемой «Локомотива». Одновременно следует предпринять проверку всех мини– и прочих типографий на предмет заказа у них эмблем спортивных клубов и обществ. Заказ обязательно должен выполняться на самоклеящейся пленке... Пусть ваше руководство доложит в Москву, чтобы такую же проверку организовали по всем регионам России... Город, в котором расположен заказ, является потенциальным носителем опасности...

– Ну у тебя, Виктор Юрьевич, и размах... Да кто же послушает меня...

– Потому я и не работаю в вашей системе, потому я и являюсь сотрудником Интерпола, что умею мыслить с размахом. Если не послушают тебя, я могу сам позвонить в штаб «Альфы» генералу Астахову. Тебе это надо?

– Было бы лучше, если бы ты позвонил...

– Хорошо, я позвоню. Но у тебя была прекрасная возможность обратить на себя внимание. Ты ею не воспользовался. Значит, до пенсии будешь сидеть только в своем управлении...

Доктор нажимает кнопку отбоя и тут же набирает номер Басаргина...

– ОМОН уже в квадрате Е-12... Тропа в самом верхнем углу квадрата проходит. Хорошо идут... Темп, на мой взгляд, для такого дальнего марша предельный, – докладывает Кордебалет после сеанса связи с отрядом омоновцев, ведущих преследование банды. – Визуально они противника не наблюдают, но, как говорят, находятся на расстоянии часового марш-броска... Всегда имеют возможность поджать и «сесть на хвост». Я попросил, чтобы поджимали, потому что часа через два банда будет около нас...

Полковник Согрин с подполковником Разиным склоняются над картой, развернутой на валуне. Майор Паутов подсвечивает им фонариком, потому что небо покрыто тучами и ночь выдалась темная, беззвездная.

– Когда следующий сеанс?

– Договорились «просматривать» эфир каждые десять минут... У них рация работает в походном режиме...

– А что, если... – предлагает Разин, поправляя свои велосипедные перчатки.

– Если – что?.. – спрашивает Согрин.

– Пугануть слегка... Тогда отсутствие группы в пещере покажется более естественным...

– Если только не вступая в бой... – соглашается полковник. – А то они нам, как всегда, дров наломают. Да... Пожалуй, можно. Издали множество очередей. Имитация активной перестрелки. И потом абсолютная тишина. Шурик, – поворачивается к Кордебалету. – Обрисуй уважаемым ментам нашу просьбу. А через час пусть полностью останавливаются и занимают позицию на тропе и по склону выше и ниже тропы. Следует взять под контроль все участки, где бандиты в состоянии отступать, если смогут вырваться из наших объятий...

Кордебалет уходит к рации. Его место занимает Сохно.

– Что так долго? – спрашивает полковник.

– Всех разложил по тарелочкам. Проверил обзор, а то они мест здешних не знают, в темноте могут не сориентироваться.

Сохно разводил снайперов на конечные точки противоположного склона. Помогал им вырыть убежища на манер тех, что строили они втроем во время слежения за передвижением боевиков. Еще двух офицеров устроил на том же склоне прямо напротив пещеры. Чтобы могли огнем создать заградительную стену и не пускать боевиков туда, куда их пускать не следует. Сверху, где планируется устроить всех остальных, нет такого обзора, как с противоположной стороны.

– Меня больше всего снайперы волнуют... – говорит Разин. – Расстояние слишком мало для работы снайперов. Я вчера вечером смотрел: метров сто десять – сто двадцать. Не могут их с этой стороны огнем накрыть?

– Чтобы их накрыть, следует знать, куда я их закопал... – смеется, как кашляет, Сохно. – Через час рассветет, рекомендую попробовать... Даже с биноклем... Если кто сможет определить следы моей лопатки, тот все равно не догадается, куда ведет лаз... Мы по пятнадцать метров под снегом пролезли, а высовываться для стрельбы они будут уже среди камней...

– Снайпера надо специально караулить... – добавляет Согрин. – Наша задача – не дать боевикам ничего делать специально. Не дать им даже сообразить, как себя вести.

Сверху, из пещеры, возвращаются капитаны Юрлов и Ростовцев. Докладывают:

– Полное минирование. Около прохода в складскую нишу между камней целый планшет на взрыватель прилепили. Никак не обойти. Если только прыгать в темноте. Нишу занавесочкой закрыли – из одеяла соорудили. Любой любопытный пожелает посмотреть... А они и пойдут, чтобы посмотреть. К занавесочке автомат поставили. Словно бы оставил кто, а сам по надобности выскочил. Культура как в шведском ресторане.

– А какая культура в шведском ресторане и чем она отличается от культуры в московских ресторанах? – проявляет любопытство Сохно.

– В принципе ничем, – улыбается Юрлов. – Только в шведском ресторане – попрошу не путать со шведским столом – в сервировку входят отдельно зубочистки для верхних зубов, отдельно – для нижних. Остальное все как у нас. Только цены в три раза ниже, а культура обслуживания в три раза выше.

Полковник убирает в планшет карту и надевает на остро отточенный карандаш колпачок от простой шариковой ручки. И после этого оглядывает всех, собравшихся вокруг. Согрин командует:

– Скоро рассветет... Осмотрели тропу – не оставили ли следов – и на позицию... Будем ждать...

– Проверить «подснежники»! – добавляет подполковник Разин.

Руки всех бойцов почти одновременно поднимаются к уху, чтобы подправить закрепленный там миниатюрный наушник. После этого подправляются микрофоны.

– Я Волга! – говорит Разин. – Всем... Как слышите?..

Позицию, первоначально предложенную майором Паутовым, только слегка корректируют. Все занимают заранее лично подготовленные места приблизительно на одной линии и на дистанции «кинжального» огня, то есть на таком расстоянии, когда допускается не только прицельная стрельба, но и стрельба навскидку. Расстояние от тропы около тридцати метров. Единственное исключение сделано для майора Сохно. Он вырыл себе ямку под камнем на склоне в восьми метрах от тропы. Но у Сохно и задача особая. Ему предстоит определить и захватить живьем командира группы.

– Основательная просьба к общественности, – через «подснежник» обращается майор к объединенной группе. – Когда ихний «бугор» окажется в моих руках, стрелять по возможности потише, чтобы не мешать мне провести допрос.

– Ты что, во время боя его допрашивать собираешься? – усмехается в эфире Паутов.

– Это самое, мой друг, подходящее время. Лови момент, иначе потом может быть поздно... Когда противник растерян – он тебя слушается очень даже быстро и почти без вожжей...

Сохно подгибает ноги и устраивается за своим камнем. Оба пистолета уже у него в руках, хотя противник, согласно расчетам, не появится еще по крайней мере в течение часа...

– Я Волга! Спартак, Сокол... Как у вас дела? – устроившись сам среди груды красных камней, подполковник Разин интересуется устройством снайперов.

– Я Спартак. Все нормально. Женщин нет... – отвечает старший лейтенант Парамонов.

– Как? – возмущается майор Паутов. – А Сохно говорит, что он тебе снежную бабу слепил...

– Неуч вы, товарищ майор... Женщина должна быть горячей... – огрызается Парамоша. – А снежная – вовсе не значит, что нежная...

– Волга! Я Сокол. У меня все в порядке. Обзор отличный, – докладывает второй штатный снайпер группы лейтенант Сокольников.

Сокольников от природы молчун, лишнего слова от него не дождаться.

Начинает светать. Серый рассвет плавно сменяет непроглядную черноту. Значит, скоро, как всегда бывает высоко в горах, быстро и внезапно подойдет рассвет полный.

– Рапсодия! Я Прыгун, – докладывает Согрину Кордебалет. – Провел сеанс связи с ОМОНом. Они вышли на уровень визуального наблюдения, устроили небольшой концерт... Боевики в растерянности... Ускорили движение... Подтянулись к центру. Идут почти толпой. Будут, видимо, раньше... ОМОН идет следом...

– Прыгун! Я Рапсодия. Попроси их в бой не вступать. Только тогда, когда боевики попытаются бежать. И тоже – если будет безопасная возможность, лучше брать в плен...

– Рапсодия. Я Прыгун. Понял... Выхожу на экстренную связь...

Рассвета ждут с не меньшим нетерпением, чем появления боевиков. Но он все равно приходит почти неожиданно, как свет фар из-за острого угла. И сразу узкая ночью тропа становится при взгляде сверху похожей на большую проезжую дорогу.

Майор Паутов занимает самую верхнюю и самую крайнюю позицию на левом фланге. Ему видно даже второй поворот тропы.

– Всем внимание! – сообщает майор в эфир. – Появился разведчик... Парамоша... Это, кажется, совсем не снежная баба!

– Не баба, товарищ майор, а женщина. Молодая, хотя и не сказать, что красивая... Я ее уже метров двадцать веду, с предыдущего поворота... Было время рассмотреть...

Разведчица сворачивает за следующий поворот, и теперь все видят ее. Но дальше она не идет. Останавливается и настороженно рассматривает тропу впереди.

– Предыдущие два поворота проходила без остановки... – докладывает Парамоша. – Что-то заметила? Вы там не сильно наследили?

– Я Волга! Спартак! Сажай ее на кол!.. Не отпускай...

– Отставить... – торопливо дает обратную команду Согрин, сам не отрывая от глаз бинокль. – Иначе они все дальше не пойдут... Я не хочу отдавать их на растерзание омоновцам... На тропе должно быть чисто. Просто женщина знает это место. И не видит часового около пещеры... Потому и встала... Пусть доложит своим...

– Согласен, – говорит Разин. – Пусть шлепает...

Разведчица стоит на повороте тропы в откровенном сомнении. Несколько раз оборачивается через плечо, словно не решаясь вернуться к отряду. Посматривает на большой валун, возле которого всегда стоял часовой. Поднимает к глазам руку, рассматривая место, где находится вход в пещеру. Потом принимает все же решение, поворачивается и стремительно возвращается.

– Я Кречет, – сообщает майор Паутов, – боевики на подходе... Выходят из-за угла...

– Это только второй эшелон разведки, – говорит Парамоша. – Три человека... Настороже... Омоновцы прилично их пугнули. Остальных пока не вижу.

– Я Кречет. Разведчица машет рукой. Троица ждет ее. Спартак, тебе с той стороны каждую бабу лучше видно, докладывай обстановку...

– Подошла к ним, показывает рукой... Обсуждают. Отсылают одного с донесением... Бегом бежит... Как бы не споткнулся, а то кувыркнется с обрыва, а мы тут жди...

– Продолжаем наблюдение! Не суетимся... – распоряжается полковник Согрин.