На следующий день голова у меня раскалывалась, а жизнь казалась абсолютно бесцельной. Я принял какой-то наркотик, но он ничуть не помог. Мы проволандались в паршивом мотеле городка Гламиса до полудня. Джилл лучилась счастьем, как трахающийся жаворонок. Я никакого счастья не ощущал. Да и что, кроме депрессии, может быть у человека, если он глядит в окно третьесортного мотеля и видит одну только пустыню. Особенно, если в этом мотеле ты с бабой, с которой ты связался, сам не понимая зачем. Получить свежие полотенца нам так и не удалось. А те три, что нам не меняли, становились только мокрее и мокрее.

К полудню было несколько таких моментов, когда я готов был просто убить Джилл, если она скажет хоть еще одно слово. По-видимому, Джилл это почувствовала, потому что вдруг замолчала. Нам все равно надо было куда-то отсюда уезжать, и потому мы направились в Сан-Диего. Вообще-то мне не очень хотелось ехать в Аризону. Джилл сказала, что мы можем сходить в зоопарк. Но на самом-то деле, решил я, она надеялась остановиться в каком-нибудь милом мотеле и дня три там потрахаться. Я же, черт побери, намеревался обязательно выбрать мотель получше, что бы там ни случилось.

В Сан-Диего мы выбрали огромный мотель. А я в конце концов принял столько наркотика, что всякая депрессия у меня прошла. В мотеле мы провели дня два. Мы заказывали в номер слишком много еды и напитков, слишком часто трахались, и просмотрели слишком много телепрограмм. Мы даже сходили в зоопарк. Но зоопарки у меня всегда вызывают тоску. Может быть, она передается мне от зверей, сидящих в клетках.

Наконец мы извлекли на свет тот самый сценарий. Этот вестерн заказал Джилл сам Бо. Мы стали его читать.

– Я хочу сделать этот фильм и хочу, чтобы ты мне помог, – сказала Джилл. – Его придется снимать в Техасе. Так что мне удастся увидеть твои родные места.

– Это причина, из-за которой стоит снимать фильм? – сказал я.

– Одна из причин, – сказала Джилл. – Разумеется, Бо хочет, чтобы главную женскую роль сыграла Шерри.

Мы обсуждали будущий фильм почти весь день. Вернее, Джилл говорила, а я только слушал. На третью ночь мы выехали в Лос-Анджелес. У Джилл родилось несколько по-настоящему хороших идей. Например, она придумала, что у героини Шерри будет молодой любовник – сын одного из тех крупных скотоводов, которые хотят ее убить.

– Хочу, чтобы ты поработал над этим фильмом, – сказала Джилл. – Может, тебе удастся его поставить.

– Я так не думаю, – сказал я. – Я уже устал быть мистером Джилл.

На лице Джилл появилось грустное выражение. Наверное, она решила, что пара дней, проведенных нами в постели королевских размеров, уже все изменила.

– Очень хочется, чтобы ты воспринимал все по-другому, – сказала она.

– Не скули! Я все правильно воспринимаю. Ты делай свои фильмы, а я буду делать свои.

– Мне бы хотелось, чтобы ты стал самым знаменитым человеком в мире, – сказала Джилл. – Тогда тебе не надо будет никому ничего доказывать, и мы бы могли сделать что-нибудь вместе.

Я устал от ее постоянного желания делать мне добро. Меня всегда раздражает, когда кто-то одаривает меня своей добротой. Большую часть пути домой мы с Джилл резко спорили. Когда мы приехали в Лос-Анджелес, я спросил, хочет ли она к себе или пойдет ко мне.

– Мне бы хотелось, чтобы у нас с тобой был хоть какой-нибудь наш дом, – сказала Джилл. – Но тебе этого не хочется, верно?

– Конечно, нет! – сказал я. – Мы и так достаточно часто видим друг друга. Чуть-чуть чаще – и мы просто подеремся.

– А мне это не мешает, – сказала Джилл и погрузилась в свое обычное молчание. Молчание ее не было обидным, но постоянно жить в такой атмосфере было трудно. Если Джилл замолкала, я никогда не знал, что ей сказать. До того, как я въехал в свой гараж, Джилл так и не произнесла ни единого слова. В конце концов я просто разозлился.

– Я иду наверх, – сказал я. – А ты можешь оставаться здесь и таращиться на эту стену, если тебе угодно.

– Извини, – сказала Джилл, стараясь сбросить с себя это молчание. – Уезжать всегда приятнее, чем возвращаться, правда?

Для некоторых из нас – что уезжать, что приезжать – все равно, но Джилл этого не знала.

На сей раз ей никак не удавалось выйти из своего мрачного состояния. Даже после того, как мы повозились в койке. Джилл так и лежала с открытыми глазами. От этого мне было как-то неуютно. Я слишком ощущал ее присутствие. Мы перетрахались, решил я.

А сказать друг другу нам было нечего. Мы просто лежали в одной постели и никак не могли заснуть.

– Наверное, нельзя по-настоящему узнать человека, пока с ним не поживешь вместе, – сказала Джилл. – Мне кажется, тебя это не очень-то волнует, потому что тебе на самом деле и не хочется кого-нибудь знать близко. У тебя, разумеется, нет ни малейшего желания узнать меня. Я сама навязалась тебе и настояла, чтобы ты знал обо мне хоть что-нибудь. Знаю, что тебе это не нравится.

– Тогда почему же ты все это не прекратишь? – спросил я.

На следующее утро я, проснувшись, увидел, что Джилл сидит в постели и рисует мою ступню. Она взяла какие-то старые карандаши и бумагу, которые нашла у меня. А на них была марка моей так называемой производственной кинофирмы. Она называлась «Сансет продакшнз». Джилл сделала, наверное, сорок набросков с моей ступни.

– У тебя необыкновенные ступни, – сказала Джилл. – Если бы не эти твои ступни, может, ты и смог бы меня убедить, что ты абсолютно бесхарактерный. У меня такое впечатление, что весь твой характер просто сосредоточился у тебя внизу, в ступнях. Они у тебя как у человека эпохи Возрождения.

Джилл, видимо, твердо решила видеть во всем только светлую сторону. Наверное, у половины тех ничтожеств, которые ни хрена не стоят, такие же интересные ступни. Устав рисовать мои ступни, Джилл изрисовала две или три страницы разными по форме женскими грудями.

– Это для твоей фантазии, – сказала она. – У меня-то никаких грудей нет вообще.

Джилл всегда отпускала едкие шутки по этому поводу, рассчитывая на мои уверения, что ее плоская грудь нам нисколько не мешает.

– Хватит с меня сисек, – сказал я. – Ради всего святого, я думал, ты уже от этой навязчивой идеи освободилась. Ведь трахают-то не сиськи!

Джилл растянулась на постели, и я потер ее соски.

– Все равно нельзя, чтобы грудь у женщины была меньше куриного яйца, – сказала Джилл.

Мы поели и еще немного поговорили о сценарии. Я снова переменил свое решение. Может, в конце концов, я и стану делать этот фильм вместе с ней. Когда я взвесил в уме все возможные «за» и «против», мне показалось, что игра стоит свеч. По крайней мере, на моей стороне была Джилл, а мозгов у нее предостаточно. И кроме того, если Бо и Шерри снова хотят составить одну команду, для меня совсем не обидно будет вновь появиться на сцене.

– Может, нам стоит попробовать, – сказал я.

– Попробовать что? – спросила Джилл.

– Вместе сделать этот фильм.

– Ты считаешь, что стоит? – сказала Джилл. – Что заставило тебя передумать?

– Только не твои сиськи, – сказал я.

И вдруг, непонятно почему, Бо Бриммер неожиданно отступил. Он не только передумал и фактически оставил нас одних. Бо просто полностью отказался от этого сценария. Именно я первым узнал эту новость. Мой фильм «Изъятые кадры» только что получил очень хорошую оценку на состоявшемся в Сан-Франциско предварительном просмотре. Я направился к Бо, чтобы выслушать причитавшиеся мне поздравления, и тут узнал, что наш совместный вестерн не пойдет.

Конечно же, этот малютка-бабник выглядел веселым и умным, как будто только что выиграл партию в шахматы.

– Почему наш фильм не пойдет? – спросил я. – Я думал, вам сценарий понравился.

– Сценарий мне действительно нравится, – сказал Бо. – А не нравится мне бедлам. Фильм должен быть либо лучше, либо хуже. А так фильм не тянет ни на шедевр, ни на супербоевик. И будет он просто обладателем мелкого приза. А в данный момент нам не нужны мелкие призы. То, что нам сейчас нужно, – это призер высокого ранга.

– Но ведь вы пригласили Шерри Соляре, – сказал я. – А это никакого вреда вам никак не принесет.

Бо начал проявлять раздражение.

– Шерри Соляре – это факт жизни, как, например, обычная простуда, – сказал он. – Правда, она скорее похожа на ходячую пневмонию. На мой взгляд, нам лучше было бы эту небольшую возможность просто упустить. Если вы помните, я сказал, что мне не нравится бедлам.

– Какой бедлам?

– Начнем с того, что плохо сочетаетесь вы с Джилл, – сказал он. – Плохо сочетается Джилл с Шерри. А когда соединитесь вы, Джилл и Шерри – это еще хуже.

– А что плохого у нас с Джилл?

– Не знаю, – сказал он. – Может, это знаете вы, но вряд ли вы сами мне об этом скажете. Я знаю только одно – я ввязываться в это дело не желаю.

Я по-настоящему расстроился. Мне никогда и в голову не приходило, что Бо может передумать. Наверное, я еще более наивен, чем Джилл.

– Ты ничуть не наивнее меня, – сказала Джилл, когда появилась у меня в ту ночь.

Я был здорово пьян, потому что не переставая пил с самого полудня, ожидая, пока Джилл придет домой.

– Просто ты не знаешь Бо так, как его знаю я, – сказала она. – Меня его отступничество нисколько не удивило.

– Черт побери! Мне казалось, он когда-то был в тебя влюблен, – сказал я.

– Это верно, только я с ним никогда не спала, – сказала Джилл. – Если бы было по-другому, все, возможно, было бы в порядке, даже если бы мы трахнулись всего один раз. Иногда именно так и получается. Бо из тех мужчин, кому для того, чтобы женщину забыть, надо с ней обязательно хоть раз переспать. А пока он этого не сделает, власть все равно на ее стороне.

– А почему же ты с ним не трахнулась?

Джилл стукнула меня по ноге и прошла в ванную. Она не рассердилась. Меня это все бесило. Наверняка, до встречи со мной она лет десять не раздвигала коленки. Если бы она дала ему хоть раз, она бы сумела его обезоружить, а я бы очень-очень хотел увидеть, как этот крошка-бабник оказывается побежденным.

– Так почему же ты ему не дала? – спросил я снова, когда Джилл вышла из ванной.

– Ему на самом-то деле нужна была не я, а Жаклин Биссет, – сказала Джилл.

– Тебя добиться, черт побери, слишком уж трудно, – сказал я.

– А ты пьян, и расстроен, и я просто не знаю, о чем ты говоришь, – сказала Джилл. – Ты ведь меня добился, так что не так уж это и трудно.

Джилл села на кушетку и потянулась к моей руке. Но я ее оттолкнул.

– Послушай, ты здорово переигрываешь, – сказала Джилл. – Я попробовала тебе объяснить, что Бо очень хитрый. Возможно, он и сценарий-то предложил мне только для того, чтобы иметь возможность потом отступить и расстроить наши с тобой планы. Наверное, он, ко всему прочему, еще и ревнует меня к тебе.

– С кем же Ты спала до того, как появился я? – спросил я.

Джилл молча взглянула на меня. Я снова почувствовал, как во мне растет раздражение.

– Не собираюсь обсуждать с тобой такие темы, когда ты пьян, – сказала Джилл. – И если уж ты не можешь соблюдать элементарный такт, то мое прошлое – совсем тебя не касается.

– Раз я хочу об этом знать, значит, касается! – заорал я.

Джилл вздохнула и покачала головой.

– Тебе надо чего-нибудь поесть, – сказала она.

– Кому-нибудь из этих старперов ты давала? – спросил я.

Джилл встала и вышла из комнаты. Она долго не возвращалась. Наконец я поднялся с постели и нашел Джилл в ванной, за чтением какого-то сценария.

– Ничего плохого, если ты с кем-то из них трахалась, – сказал я. – Пожилые люди любят группешники.

– Заткнись, Оуэн, – сказала Джилл. – Иди к себе домой, если тебе так хочется побесноваться. Совсем ни к чему демонстрировать мне, каким ты можешь быть отвратительным, потому что я это и так знаю.

– А ты мне совсем не в помощь, – сказал я. – Только сидишь тут и читаешь какой-то хреновый сценарий.

Джилл подняла на меня глаза.

– Чего тебе надо? – спросила она. – Ты слишком напился, чтобы вести машину, даже слишком пьян, чтобы поесть. Ты слишком пьян – ничего разумного сказать не можешь. И для секса ты тоже слишком пьян. Выбирать нам практически не из чего!

Мне захотелось выбить из нее все это дерьмо, но я сдержался: вышел из дома и побрел вверх по холму. У равнин есть одна хорошая особенность – когда тебе хочется прогуляться, там не приходится карабкаться по холмам. Я увидел старину Перси, он поливал свои кусты. Думаю, Перси уже давно убедился, что никаких намерений зарубить дорогую его милашечку у меня нет, потому что он предложил мне выпить. Когда мы вошли к нему, из кухни вывалился какой-то одноглазый старый немец. Он держал в руках бокал и пальцем размешивал его содержимое.

– Джойчик, пока, – сказал немец и вышел.

– Бокал обратно принеси, – сказал Джо.

– Кто это?

– Бруно Химмель, – сказал Джо. – У него тут по соседству подружка. А ко мне он заглянул только потому, что знает: у меня целая коллекция ирландского виски.

Мы с ним немножко посидели и чуть-чуть выпили. В основном потому, что голова у меня кружилась, и мне надо было где-то посидеть. У меня совсем не было настроения блевать в первую попавшуюся канаву. Старина Перси рассказывал мне про свою жену, которая была королевой сериалов. Я про нее уже слышал от Джилл, но с удовольствием послушал еще раз.

– Очень достойная женщина, – сказал он. – Очень достойная.

Потом мы с ним посмотрели по телевизору две-три подачи в бейсбольном матче. Общаться с Джо, как оказалось, было гораздо приятнее, чем утверждали некоторые. А про виски он сказал:

– Не знаю, зачем мы только хлещем эту отраву? На каждую мою рюмку приходилось две его.

По дороге с холма меня вырвало в канаву. Уже много лет я не напивался до такой степени. Не знаю, почему я так нализался на сей раз, вместо того, чтобы пойти и трахнуть Лулу или заняться еще чем-нибудь. Джилл сидела в своей постели, по-прежнему погрузившись в чтение сценариев. Я встал под душ, потому как давно обнаружил, что после обильной пьянки мне надо вылить себе на голову много воды, и тогда похмелье будет куда легче. В ванную заглянула Джилл. На ней была ночная рубашка. Увидев, что я выходить не собираюсь, Джилл стянула рубашку и забралась ко мне под душ.

– Просто удивительно, насколько ты больше меня, – сказала она. – Кости у тебя, наверняка, в два раза толще моих.

Я действительно был вдвое больше Джилл, возможно этим-то она меня и привлекала, не знаю. Именно на этом мы и строили свою игру, когда у нас все только начиналось. Джилл весила сорок девять килограммов, а я ровно в два раза больше. Но потом мы про это позабыли, и я очень скоро набрал лишние килограммы.

– Утром мы идем к мистеру Монду, – сказала Джилл. – Он мне доверяет, и я могу поспорить, что он этот сценарий у нас возьмет.

Я очень устал и ни о чем думать не стал. Все это мне было просто противно, что надо показывать сценарии каким-то говноедам вроде Бо Бриммера или старого Мондшиема. Мне смертельно надоело улыбаться, поедая дерьмо. А Джилл тем временем старалась помешать мне заснуть, лаская мой член. Думаю, вкус к сексу появился у нее лишь в последние годы, но точно сказать не могу. Но в данный момент она затеяла игру не с тем петушком, которого можно было раззадорить. Все равно я заснул. И проснулся лишь тогда, когда началось похмелье.

На следующий день мы с Джилл поехали к старому Мондшиему. Он лежал в шезлонге возле бассейна и выглядел как девяностолетняя жареная рыба. На его древней загорелой груди вились редкие седые волосы. У Мондшиема была крупная голова в полном порядке. А челюсть его напоминала ручку топора. В бассейне играл внук Мондшиема, Эйб, похожий на шарик из сливочного масла. Мальчик привел неизвестно откуда пару кубинских девчонок-подростков и сейчас они барахтались в бассейне, ловя друг друга за задницу. На девочках не было лифчиков, что очень раздражало старика Аарона.

– Пусть немедленно вылезают! – закричал он внуку, когда мы с Джилл подошли поближе.

– Я отнюдь не ханжа, поверьте, – обратился Аарон к Джилл, – но, на мой взгляд, такая дама, как вы, вовсе не должна видеть со всех сторон голые сиськи!

– Сейчас рабочее время! – заорал он на Эйба. Тот наконец-то вытащил из воды свой надувной пузырь, а девчонки с визгом разбежались. Их голые маленькие сисечки при этом тряслись.

– Диву даешься, никакого нет уважения к старшим, – сказал старик, вперив в меня свой взгляд. – Это кто такой, фермер, да? Он что, из Техаса? Футболист или еще что?

Я бы с большим удовольствием швырнул его в этот сучий бассейн и посмотрел бы, как он там тонет. Но, конечно, себя сдержал.

– Вы – самая лучшая на свете! – сказал шепелявя Мондшием, поглаживая колено Джилл. Он взял у нее сценарий.

– Если вы говорите, что он хороший, я и читать его не стану, – сказал он. – Скажите мне только, кого вам надо, и мы сразу же начнем. Скажите, сколько вам надо, и я все дам. Я был бы безмерно счастлив, в моем-то возрасте, иметь возможность поработать с вами, моя душечка.

Джилл покраснела. Она была совершенно неспособна выслушивать комплименты.

– О, вы лучше его почитайте, – сказала она.

Я бы с радостью оттуда убрался. Что за дерьмо был этот старый хрыч! Конечно, фильм «Так поступают женщины», сделанный Джилл, собрал на десять миллионов больше, чем кто-либо вообще мог предположить. И этот Мондшием мог теперь позволить себе купить для себя надгробие куда больших размеров.

– Тебе бы следовало открыть дом престарелых, – сказал я, когда мы спускались с холмов. И прошепелявил, как Мондшием. – Ты была бы самая лучшая в мире.

Джилл выглядела удрученной.

– Почему это у тебя появляется такая ревность, когда я по-доброму обращаюсь с пожилыми людьми? – спросила она. – Ведь я у тебя ничегошеньки не забираю.

Я ничего не ответил. Джилл помрачнела еще больше.

– Наверное, мне бы следовало все это бросить, – сказала она. – Постановкой фильмов я никогда по деловому не занималась. Просто у меня хорошее чутье на сценарии, только и всего. Просто тот сценарий попался мне в нужное время. И весь мой успех – не что иное, как какой-то грязный трюк, который хорошо сработал.

– Даже не знаю, почему я допустила, чтобы все это стало для меня таким важным, – произнесла Джилл чуть позже.

Мы зашли в какой-то ресторан в районе Стрипа. Я заказал яичницу по-бенедиктински, а Джилл – салат. Джилл непрерывно болтала, миллион слов за одну минуту.

– Ты никогда не говоришь со мной, когда мне это нужно, – сказала она, глядя в окно. – Мне будет ужасно трудно работать с тобой, если ты будешь все время злиться. Что такого я сделала, что ты вдруг замкнулся?

Я ничего не стал ей объяснять. Не потому, что я сам не знал причину своей мрачности. Даже если бы я и знал, я бы ничего объяснить не смог. Если же я что-то и знал, так только то, что я никогда бы не признался в этом, никогда бы с этим не согласился, и никогда бы не стал никому объяснять, тем более – женщине. Стоит начать нечто подобное, и из тебя вытянут все самое сокровенное, кусочек за кусочком, полностью.

Пока Джилл крутила в руках чашку с кофе, за соседний столик села девица, которую я трахал примерно год назад. Девица была с каким-то парнем, которого я вроде бы знал. Это был режиссер по свету, большей частью работавший на телевидении. Девица со мной не заговорила, я с ней тоже. И в конце концов замолчала Джилл. Девица была достаточно красива. Она могла бы сниматься в кино, появляться на обложках журналов, или же быть любовницей у какого-нибудь руководителя киностудии. Однако ничего подобного в ее жизни не произошло. Девица эта была патологически ленива. В постели она была прескучной. И даже лежа под мужиком, она не выпускала изо рта жвачку, – просто забывала ее выплюнуть. Для нее любой вшивый режиссер по свету был высшим достижением, будь он даже последним уродом – ей было все равно.

На следующий день старый Мондшием официально заявил, что берет наш вестерн. Лулу Дикки уговорила Шерри не уходить из съемочной группы. Мой фильм «Изъятые кадры» начали демонстрировать в Нью-Йорке, и отзывы о нем в печати были просто замечательные. Паулина Кел заявила, что этот фильм – самый первый честный рассказ о том, как снимают кино. По мнению Винсента Кенби, мой фильм был прекрасной элегией к Легенде о Голливуде; Джудит Крист назвала его захватывающим; а несовершеннолетние валили на него целыми толпами.

И как раз тогда, когда все о нас с Джилл уже позабыли, мы с ней вдруг снова оказались в центре всеобщего внимания. Нас называли «Не сдающейся парочкой». Журнал «Пипл» предложил написать очерк о нас, но Джилл не захотела тратить на это время. Наш вестерн мы решили назвать «Одно дерево» – так назывался городок, где повесили мадам. Фильму дали бюджет в семь миллионов долларов. Джилл так из-за этого разволновалась, что почти всю ночь не могла уснуть и рисовала то мою ступню, то меня спящего, то вообще все, что попадалось ей под руку. В конце концов это начало меня бесить. Как-то ночью я напился и разорвал все ее рисунки на мелкие кусочки. Именно после этого мы совсем перестали трахаться.

Старый Мондшием сделал нас сорежиссерами. Думаю, его на это подбила Джилл. Это означало, что и она и я теперь жили под тенью тех самых семи миллионов долларов. В июне мы вылетели в Амарилло и проехали вниз в сторону Кловиса в поисках мест для натурных съемок. Во время перелета Джилл так боялась и так нервничала, что ни на минуту не выпускала моей руки.

Мы выбрали одно сельское местечко возле каньона Пало-Дуро. Оно было настолько безлюдным, насколько это возможно на равнинах. Через шесть недель после нашего первого появления там мы туда вернулись, уже для съемок. С нами поехала Анна Лайл – она исполняла роль жены одного из фермеров; по фильму это была мать молодого любовника Шерри.

Сама Шерри должна была прибыть через три дня, ведя за собой на буксире Свена. До этого они вдруг рассорились и не встречались целый месяц. Именно тогда Шерри решила участвовать в нашем фильме. А еще раньше Свен намеревался быть продюсером в следующей картине Шерри, а может, даже и режиссером. Но когда он наконец-то заставил себя вернуться к Шерри, оказалось, что и продюсер и режиссер в нашем фильме уже были. А это значило, что мирной жизни ждать нечего – совсем наоборот. Я это знал, и Джилл – тоже.

В восточной части штата Нью-Мексико поля пшеницы все еще были зелеными. Мы летели над огромным морем пшеницы, потом над скалами и гористой сельской местностью. Пройдет совсем немного времени, и из Центрального Техаса сюда прикатят комбайны, чтобы убирать эту пшеницу. И снова Джилл очень нервничала во время полета, ни на миг не выпуская моей руки из своей.

– Мне кажется, во время войны я и то чувствовала бы себя спокойней, – сказала она.

День или два Джилл бродила по Западному Техасу с таким видом, будто попала в настоящий рай. Глаза ее были так широко распахнуты, как это бывало после секса. Такое действие всегда на нее оказывали новые места. Мы жили в Амарилло, а на съемки ездили на северную часть каньона, недалеко от местечка под названием Адриан.

Джилл работала как заведенная. Все члены съемочной группы начали в нее влюбляться, один за другим. Я ни во что не встревал, просто затаился. Пусть они сами дают себя одурачить. У меня и без них было о чем подумать.

А Шерри Соляре как бы повисла над горизонтом. Я всем своим существом мог ощущать ее приближение. Такое же ощущение было и у многих других. Шерри можно было сравнить с теми огромными клубами туч, которые накатывают на Америку со стороны Канады где-то в июне или в июле. Они выглядят такими красивыми и снежно-белыми вверху, но при этом так жутко громыхают. Эти белоснежные сверху тучи могут совершенно неожиданно сделаться абсолютно черными снизу. А потом может полить милый дождичек, или разразиться ливень, даже с парочкой ярких радуг. Бывает и так, что на землю вдруг обрушится черное донышко такой тучи, поднимется дикий ветер, сминающий всю пшеницу. И тогда ливень затопит все, что попадется ему на пути, все до последней нитки.

Выяснилось, что Шерри задерживается на неделю и прибудет уже на репетиции. Все это время она словно нависала над нами. Мы все занимались делом и не обращали на это никакого внимания. Но всеми владело ощущение ожидания.

Джилл стала слишком много говорить, настолько много, что я хотел даже перебраться в отдельную комнату. Иногда она болтала чуть ли до полночи. У нас сломался кондиционер, и ночью было невыносимо душно. Когда мы трахались, простыни промокали насквозь. Мы начали трахаться снова, когда ждали приезда Шерри. Ведь надо же чем-то занимать себя на натурных съемках, особенно если ты вынужден сидеть и ждать, когда же туча решит, где именно ей тебя накрыть. И никто из нас не мог понять, почему все было именно так. Я не мог объяснить даже себе самому, как я оказался впутанным в эту историю. А ведь у меня теперь была именно та работа, о которой я так мечтал целых три года.

Наконец появилась Шерри. Все в тех же темных, как крышка гроба, солнечных очках. Все с той же копной волос, похожей на крысиное гнездо. И при ней Свен Бантинг с таким видом, словно вот-вот пырнет кого-нибудь ножом. Провинциалы в аэропорту Амарилло таращились на Шерри так, словно она была самим Иисусом Христом.

– Послушайте, – сказал Свен. – Будет лучше, если нам дадут подходящий для нас люкс; я четко говорю – такой, какой нам подходит.

Шерри повернула свои солнечные очки в сторону Свена.

– Хо, хо, – папочка написал в штанишки, – сказала она. – Где, мать твою, по-твоему мы находимся – в Швейцарии?

После этих ее слов даже колокольный звон мог бы показаться благостной тишиной. Мы с Джилл, не смолкая, проболтали всю дорогу от мотеля и потом до самой съемочной площадки.