– И как же так получилось, что вы бросили на произвол судьбы своего боевого товарища? – Незнакомый генерал, тот самый, что присутствовал на получении задания, разговаривал тоном оголтелого партийного работника.

– Я не уверен, товарищ генерал, что мы бросили его, – майор Солоухин не любил, когда с ним так разговаривают, и имел привычку себя защищать. Даже когда так разговаривают генералы, хотя они иначе разговаривать, кажется, умеют редко. И потому отвечал твердо, не принимая обвинения в свой адрес. – Я могу предположить, что капитан Латиф воспользовался критической ситуацией, в которую наш отряд попал во время землетрясения, и сбежал. А потом просто спрятался среди камней, иначе мы обязательно заметили бы его. Мы сделали два круга на вертолете, осматривая маршрут от точки, где капитана видели в последний раз, до места посадки…

– У тебя, майор, есть какие-то основания так думать? – спросил подполковник Яцко из особого отдела, сидящий рядом с генералом.

– Я подробно написал о своих подозрениях в рапорте. Капитан Латиф вел себя на задании как паникер и всячески старался уйти от выполнения приказа.

Подполковник Яцко деловито достал из папки три скрепленных листа бумаги, и майор узнал свой почерк. Значит, Яцко читает рапорт. Мог бы прочитать и раньше, чтобы знать хотя бы, о чем говорить и что спрашивать.

Полковник Раух, стоящий у окна и отражающий лысиной белое усталое к полудню солнце, сумрачно повернулся к Солоухину.

– Ладно… Командир вертолетного звена тоже утверждает, что не мог дольше ждать…

– Он отказался ждать… – подтвердил Солоухин. – И правильно поступил. Если бы он ждал, нас бы тоже или сбили, или даже уничтожили прямо на земле, еще до вылета. «Духов» было слишком много, и они были хорошо вооружены. «Стингеры» бывают далеко не в каждом отряде…

– А главное, что меня смущает, – нет никакого подтверждения гибели Мураки… – словно совсем не слушая разговора офицеров, сказал генерал. – Вы словно в первый раз выполняете такое задание… Обязательно должна быть проверка…

– Я не в первый раз выполняю такое задание, товарищ генерал. Но вы тоже должны иметь представление, что остается от каравана после обработки его бомбами тяжелой авиации. Мы даже спустились в ущелье, чтобы рассмотреть работу летчиков…

Генерал скорчил пренебрежительную чуть-чуть брезгливую гримасу:

– И ничего не нашли…

Солоухин отвечал так растянуто, словно у него сводило челюсти от злости. И потому паузы между словами затягивались больше необходимого.

– Нашли. Но то, что мы нашли, собрать было невозможно батальону… пластических хирургов. Кроме того, как раз в ущелье я получил данные разведки, что с двух сторон на нас выходят душманы общим составом около трехсот человек.

– Я тебе предлагал взять с собой батальон… – тихо, почти без укора сказал полковник Раух.

– Тогда мы вообще не увидели бы караван. Он просто не пришел бы туда…

– Ладно… – опять сказал полковник. И непонятно было, поддерживает он своего подчиненного или тоже обвиняет его. – По косвенным данным ХАДа, операция завершилась успешно и имам уничтожен. Я думаю, что косвенные данные следует тоже учитывать…

– Какие данные? – не понял генерал.

– Мне недавно звонили… Я не успел доложить… Душманы обещают отомстить за имама Мураки и заочно приговорили всех участников операции к мучениям и смерти. В том числе и летчиков, и весь оперативный штаб, и меня как оперативного разработчика, и вас, товарищ генерал… О майоре Солоухине я уже не говорю… Каким-то образом душманы добыли список всех участников… Наверное, «стукачи» из ХАДа сработали. Это обычное явление… Но не стоит обращать на это внимание… Нас всех уже несколько раз приговаривали…

– К «мучениям и смерти»? – брезгливо переспросил подполковник-особист, похоже, большой знаток законов и обвинительных заключений. – Что за странная формулировка…

– Формулировка из римского права, – подсказал Солоухин, имеющий гражданское образование юриста. – В Древнем Риме использовалась такая формулировка. Применялась исключительно по отношению к рабам и плебеям.

– Именно так мне и передали, – продолжил полковник. – Была проведена встреча шести полевых командиров боевых соединений. Они и вынесли решение с такой именно формулировкой. Кстати, отправь мы туда батальон, дело могло бы обернуться еще большими потерями. На встречу с Мураки в район отправлялись шесть сильных отрядов. Около трех тысяч человек. Так что наш майор прав, что не взял с собой большие силы… Он проскользнул к ущелью незамеченным. Батальон так пройти не смог бы. Это была бы провальная и трагическая операция… Сначала уничтожили бы батальон, а потом привезли бы в кишлак невредимого святого… И все…

Полковник Раух откровенно показал, что поругивал майора Солоухина по инерции, поскольку этим занимался старший по званию. А в действительности он вполне понимал и одобрял его действия и даже косвенно оправдывал большие потери.

– Можно подумать, что она без того не провальная! – возмутился генерал. – Двадцать три человека потеряно, не считая летчиков, два тяжелых бомбардировщика и вертолет. Это ли не трагедия! И все по твоей вине, майор!

– Простите, товарищ генерал, – майор Солоухин разозлился не на шутку. – Один самолет сбили, а второй разбился на посадке – это по моей вине? Вертолет с моими людьми был сбит «Стингером» тоже по моей вине? Я правильно вас понял?

– Ты правильно меня понял! – генерал сказал как отрезал, по генеральской привычке не вдаваясь в логику. – Тебе не боевыми операциями руководить, а отправить тебя бы… Дачи строить руководству… Там твое место…

Солоухин только зубами скрипнул. Но сделал это так громко, что генерал замолчал.

– Это, товарищ генерал, чересчур… – возразил полковник Раух и нежно погладил рукой свою лысину, сам себя успокаивая этим жестом, чтобы с генералом говорить спокойно и уверенно. Так мягко возразил, как только и можно в армии возражать генералу, чтобы тот не принял это за неуважение к своим многоуважаемым погонам. – Майор Солоухин, я считаю, ошибок не допустил, кроме той, что потерял каким-то образом капитана Латифа. А это, может быть, даже и не ошибка… Вернее, ошибка не его, а наша общая, а еще в большей степени это ошибка ХАДа, который ничего не знал о Латифе. И мы тоже сейчас ничего не знаем ни о нем, ни о том, что с ним произошло и по чьей вине произошло. Я, как и майор Солоухин, вполне могу допустить, что капитан Латиф просто убежал к душманам…

– Вот тут, – подполковник-особист помахал листками рапорта, – написано, что последним капитана видел снайпер разведчиков. Молящимся… Он что, был верующим мусульманином?

Подполковник, похоже, сильно не доверял всем верующим, и для него определение «верующий» было серьезной отягчающей уликой.

– Я не видел, чтобы он молился… – сердито ответил Солоухин.

– Я же говорю, ни мы, ни ХАД ничего о капитане не знаем, – повторил полковник. – Пусть ХАД ищет его следы самостоятельно. Это их работа, поскольку Латиф – их человек…

– А меня-то за что приговорили? – вдруг спросил генерал с откровенным раздражением, и в голосе его отчетливо улавливались визгливые нотки. – К мучениям и смерти… Как они вообще про меня узнали, если не я руковожу оперативным штабом?

– Не могу знать, товарищ генерал, – ответил полковник и коротко глянул на майора Солоухина, который вполне оценил тон вопроса генерала, о чем говорила усмешка в глазах. – Но беспокоиться не стоит. Они всех приговаривают. Привычка такая, приговоры выносить… Помню, было раз такое смешное дело…

В дверь постучали.

– Да-да… – сказал генерал с раздражением, оттого что ему не дали прояснить такой волнительный вопрос.

Вошел дежурный офицер.

– Извините, товарищ генерал. Вам телеграмма ЗАС из Москвы, – одной рукой протянул лист, второй журнал регистрации для росписи в получении.

Генерал хотел расписаться, достал из кармана очки, водрузил на нос и взял протянутую ручку, но взгляд его упал на текст телеграммы, и он стал читать. Ручка со стуком упала на пол. Полковник по внешнему виду генерала сразу понял, что тому стало вдруг плохо. Глаза под очками закрылись, и судорожно задергался кадык на горле.

– Товарищ генерал…

Генерал прижал ладонь к области сердца.

– Валидол у кого-нибудь есть? – Голос стал хриплым, тихим, неузнаваемым.

– Я сейчас…

Дежурный офицер выскочил за дверь и меньше чем через минуту вернулся с майором медицинской службы. Тот сразу прощупал генеральский пульс и осмотрелся.

– Прилечь здесь негде?

– Диван в соседнем кабинете… – подсказал полковник Раух.

Врач вместе с дежурным, осторожно держа под руки, вывели генерала. Полковник пододвинул к себе лист телеграммы, пробежал глазами текст.

– Да…

– Что там? – спросил подполковник-особист.

– Сегодня ночью на даче погибли во время пожара жена, дочь и сын генерала… Вся семья…

Сообщение вызвало длительную паузу.

– Капитан Латиф назвал бы это местью имама Мураки… – прерывая паузу, мрачно сказал наконец, как предрек, майор Солоухин. – Готовьтесь… Всех нас ждет подобное…

Голос его слегка дрожал непонятными слушателям нотками.

Полковника с подполковником неприятно передернуло, они так и не поняли, всерьез говорил Солоухин или мрачно шутил… К таким шуткам они не были готовы…

А к тому, чтобы воспринять информацию всерьез, были не готовы тем более…

Тем не менее слова майора их, похоже, задели. У Рауха даже лысина покраснела, а Яцко слегка побледнел…

На следующее утро майора Солоухина пригласили в ХАД. Даже не лично, не через вестового, а простым телефонным звонком дежурному по штабу. Это подчеркнуло неофициальность приглашения, но в то же время придало ему почти обязательность. За время службы в Афгане майор научился понимать многие восточные тонкости. Тем не менее улыбчивого удовольствия он отнюдь не показал.

– Надо идти… – решил полковник Раух.

– Что им еще надо?.. – недовольно проворчал на это Солоухин. – Им же передали копию моего рапорта…

– Наверное, потому и приглашают, что прочитали… – Раух выглядел озабоченным.

– Мне добавить нечего…

Полковник только плечами пожал и тихо, чтобы посторонние не слышали, посоветовал:

– Возьми с собой четыре БМП. Только с водителями, без личного состава, чтобы батальон не тревожить. Ну, в башни еще кого-нибудь посади. Чтоб пушками под окнами шевелили…

– Зачем? – не понял Солоухин.

– Для профилактики… Пушкой даже святого напугать можно…

– Я один оттуда, если что, выйду и весь ХАД на полу оставлю… В стреноженном виде… – всерьез пообещал майор. – Но надеюсь, до этого не дойдет…

Однако советом он решил воспользоваться.

Пригласили майора просто на разговор, не на допрос, поскольку для допроса следует иметь веские основания и согласие советского командования, которое, естественно, никто бы хадовцам без обоснования не дал. Но разговор весьма походил на настоящий допрос и даже записывался на магнитофон. Причем, два афганских полковника – один лысый и такой носастый, что его носом впору протоколы писать, второй ростом чуть выше стола и потому ловко носящий каблуки, которым любая женщина позавидует, разговаривали с ним не как с офицером Советской армии, а как с обвиняемым уголовным преступником. Не просто грубо, а откровенно по-хамски, вполне сносно владея русским матом. Майор терпел долго, пытаясь выяснить причины такого к себе отношения. Сначала он предполагал, что это связано с исчезновением капитана Латифа, поскольку все вопросы касались именно судьбы капитана и его поведения на операции. Но и о капитане говорили так же грубо, с неприязнью. Только когда Солоухин понял, что подобное отношение к нему связано только и именно с уничтожением имама Мураки, то есть с выполнением приказа, он решил прекратить разговор и встал:

– Ладно… Некогда мне с вами болтать… Меня ждут… – вздохнул устало и с сожалением, словно очень неохотно расставался с милой компанией, и кивнул за окно. Два афганских полковника непроизвольно обернулись и, естественно, сразу заметили четыре боевые машины пехоты с пушками, наставленными на окна здания.

– Мы еще не отпускаем вас… – властно сказал тот, что ростом чуть выше стола. Люди такого роста вообще любят говорить властно, чтобы кто-то нечаянно не отнесся к ним с пренебрежением.

– А я и спрашивать вас не собираюсь… – без апломба, чуть устало и абсолютно равнодушно ответил Солоухин и почесал гладко выбритый подбородок. – В следующий раз хоть в штаны наложите, но на подобные операции сами отправляйтесь… Это попрошу учесть… Наши на такое дело ради вас больше не пойдут. Не заслужили вы того…

Афганские полковники опешили.

А Солоухин ушел. Часовой внизу хотел потребовать у майора пропуск, но Солоухин тоже объяснил, что русским матом владеет в достаточной степени. Может быть, часовой понял и остановить спецназовца не решился…

Что такое опыт? Опыт – это когда что-то делал многократно и делать научился. Беда в том, что все учатся с разной скоростью и не все оказываются способными научиться. Но кому-то это удается быстро…

После уничтожения имама Мураки старшему лейтенанту Семарглову, несмотря на его великое желание выспаться, даже отдохнуть не дали. Через два часа после прибытия в расположение части его взвод, не участвовавший в предыдущей операции, подняли по тревоге и отправили на аэродром – разведка принесла вести о новом караване. Старший лейтенант, естественно, отправился со своим взводом. Караван уничтожили благополучно, всего после трех часов ожидания, и так же благополучно вернулись через сутки. Но с аэродрома после посадки взвод не выпустили. Подъехал, пыля, видавший виды «ГАЗ-66», с которого выгрузили боезапас и сухой паек для взвода, пересадили всех на другой вертолет и отправили с двумя другими взводами на новое задание. Некого больше было посылать – Афган большой, все группы в разгоне… И опять операция прошла успешно – пресекли попытку перехода границы каравана с оружием, в том числе с четырьмя комплектами «Стингера», – и сам груз захватили, и уничтожили группу опытных иностранных наемников-инструкторов. Вот после этого, уже войдя в ритм сна под шум вертолетных винтов и вибрацию металлических перегородок, Василий Иванович почувствовал себя человеком опытным, способным провести операцию самостоятельно. И даже готов был снова отправиться на задание прямо с аэродрома. Почти желал такого. Но в этот раз никто не держал для взвода вертолет под заведенными винтами.

Отправили отдыхать…

На следующий день, согласно графику занятий, политподготовку со своим «родным» взводом старший лейтенант Семарглов проводил, как всегда, в палатке, громко называемой ленинской комнатой. От других палаток военного городка эта отличалась только тем, что вместо кроватей и тумбочек в ней стояли покрытые пластиком столы, как в столовой, а к брезентовым стенам были приклеены многочисленные плакаты с обязательным напоминанием о ведущей роли КПСС в мировом развитии. Этой роли забывать было нельзя…

Взвод Семарглова пробыл в городке всего ничего – вечер и ночь, но, как понял старший лейтенант, слухи о каком-то необычном явлении, с которым столкнулся отряд при уничтожении каравана с имамом Мураки, солдат уже обошли по большому кругу, обросли, как полагается, несуществующими подробностями и, похоже, слегка обеспокоили. Сам он речи о происшедшем заводить не желал, чтобы не прослыть суеверным, хотя на войне суеверны все. Но солдаты все же сами не удержались и задали ему вопрос:

– Товарищ старший лейтенант, а что там такое произошло у вас?..

– Что у меня произошло? – Василий Иванович суть вопроса понял сразу, но попытался было уйти от ответа. – У меня ничего не произошло…

– Не у вас лично, а в той операции, когда вы без нас летали…

– А что там могло произойти… Провели успешную операцию. Едва не угодили, правда, в землетрясение… Вернее, угодили, но не в эпицентр… И само землетрясение слабенькое было… Ничего страшного, хотя и приятного мало…

– А глаза в небе?

Значит, и это уже все знают…

– Глаза?.. – Старший лейтенант свои глаза удивленно округлил. – Ах, глаз… Один глаз… Не глаза, а один глаз… Облако такое над нами висело… На глаз похожее…

– «Око Мураки»…

– При чем здесь Мураки? Облако как облако…

– Да говорят все, что святой этот на вас с того света смотрел… И потому у всех беспокойство было… Взгляд этот чувствовали…

– Это какая вам бабушка рассказала? – наигранно рассмеялся Василий Иванович. – Откуда здесь бабушки суеверные взялись? «Око Мураки»… Беспокойство… Не знаю, кто боялся, у того, наверное, и было беспокойство… У меня вот никакого беспокойства не было… А вообще, перед землетрясением у человека, к этому чувствительного, и беспокойство возникнуть может. Я читал про такое. Что-то там под землей уже начинает происходить, сам человек вроде бы ничего не слышит и не чувствует, а подсознание его или еще что-то такое уже сигналы ловит…

– А вертолет подбитый?..

– А кто тебе дал гарантию, что тебя вчера подбить не могли? Тем же «Стингером». Вот захватили мы четыре комплекта «Стингера», значит, минимум четыре вертолета спасли… – перевел старший лейтенант тему разговора в нужное русло.

Трудно сказать, поверили солдаты старшему лейтенанту или не поверили. Лучшее средство избежать излишних разговоров – обсмеять происшедшее. Что Василий Иванович и попытался сделать, но не остался уверен, что это у него получилось. По крайней мере, он нашел убедительное оправдание непонятному чувству страха, охватившему внезапно всех, когда увидели над головами облако странной формы. При землетрясениях люди переживают много странных ощущений. В том числе и страх.

Своих солдат старший лейтенант, может быть, и убедил, но вот себя убедить он пока не сумел. Правда, он чувствовал больше любопытство от происшедшего, чем ощущал подавленность или страх. Но не думать о святом имаме он не мог. И иногда снова переживал ощущение того, будто кто-то сверлит взглядом его спину. Как тогда, в горах, оборачивался на взгляд, но никого не видел, и тогда, воле своей вопреки, бросал уже взгляд на небо в поисках той самой тучки или облака, так похожего на «око»…