День уже перевалил за собственный экватор, но белое солнце палило по-прежнему. Камни на солнце раскалились и жгли тело даже через гимнастерку и через штаны. А уж бронежилет вообще стал финской баней персонального ношения. Пришлось его до поры до времени снять, хотя капитан Топорков и знал, что подает этим дурной пример солдатам. Во время операции бронежилеты снимать разрешается только на долговременном отдыхе, когда выставлены посты дальнего наблюдения. Но погода приказных порядков не поддерживает. Дураком надо быть, чтобы порядки принимать всерьез в такое пекло… И если солдатам захочется бронежилеты снять, капитан этого не заметит…

Локти упираться в жесткие горячие камни тоже устали, до боли, до мозолей упираются… У капитана Топоркова бинокль не такой мощный, как у майора Солоухина, советский, не трофейный, но и он позволяет кое-что рассмотреть в подробностях. А сейчас подробности его интересовали даже больше, чем общая численность и военная организация отряда – численность невооруженным глазом определяется, а военная организация не определяется вообще. Потому и возникает интерес к подробностям. Внешне душманы сильно не походили на тех, кого он встречал раньше на этой войне, а встречал он многих и разных, и даже разной национальности, потому что Афган, как Советский Союз, многими культурами славен. Да и вооружением эти отличались. Автоматы были не у всех. Треть состава была вооружена чем попало, несколько человек даже несли с собой длинноствольные ружья, оставшиеся им, должно быть, от предков. А кое-кто вообще шел с кетменем, но нес это орудие гордо, как настоящее оружие.

На языке вертелось какое-то сравнение, но никак сорваться, преобразовавшись в слова, не могло. И только когда колонна подошла ближе и рассматривать ее можно было уже без бинокля, Топорков понял, что напоминает она иллюстрацию из книги, прочитанной в детстве про какую-то крестьянскую войну в России. Что за книга, как называется, он уже не помнил. Помнил только иллюстрацию. Там крестьяне тоже шли с тем, что под руку попадет – с косами, серпами, деревянными вилами… И эти, здешние и современные, больше напоминали крестьянское ополчение, чем отряд обученных и хорошо подготовленных душманов.

Откуда такие?

Вообще, ополчение, как понимал его капитан Топорков, является не чем иным, как орудием народного гнева. Есть или нет надежда на регулярную армию, не это решающий фактор. Фактор только один – должен состояться какой-то конкретный момент, который даст толчок гневу. И пойдет воевать весь народ с присущей ему яростью, хотя и с неумением.

Что толкнуло местных жителей на создание ополчения?

Думать так не хотелось, но Топоркову показалось, что ответ очевиден. Не было в действиях ни советских войск, ни регулярной афганской правительственной армии чего-то такого за последнее время, что заставило бы подняться даже тех, кто раньше воевать не хотел. Кроме одного факта – уничтожения имама Мураки. Может быть, предвидя именно такой результат, сами проправительственные спецслужбы Афганистана и не пожелали действовать самостоятельно и опять вплели русских?

Говоря по правде, к народному ополчению кадровый военный в третьем поколении капитан Топорков относился как всякий военный человек с пренебрежением. Ополчение не представлялось ему реальной угрозой. Реальной угрозой представлялось другое. Как человек умный, Топорков легко представлял себе, что авторитет уничтоженного имама распространялся не только на отдельно взятый район проведения операции. А что, если ополчение поднялось по всей стране? И недалек, может быть, момент, когда оно перестанет быть ополчением, получит опытных командиров или из своих рядов выдвинет, вооружится и приобретет опыт боевых действий. И все предпосылки к этому налицо. Ведь за последние дни, как раз после уничтожения святого имама, значительно активизировались караванщики – гонят и гонят через границу оружие. Ниоткуда оружие не возьмется. Не вопрос одного дня концентрация больших запасов на границе. Должно быть, подготовили заранее. А если подготовили заранее оружие, следовательно, знали, что оно вскоре понадобится в большом количестве.

Стоп-стоп-стоп… А что, если смотреть на вопрос с другой стороны…

Топорков сам остановил себя, понимая, что он забирается в дебри таких соображений, в которых разобраться не сможет. Целесообразность войны кончается там, где начинается политика. Тем не менее мысли сами лезли в голову, и изгнать их никак не удавалось. А если не удавалось, необходимо было мысли отпустить, чтобы они выстроились в какую-то логическую цепочку, и тогда уже не будут так доставать.

Так что же получается?

А получается следующее… Заказ на устранение вроде бы второстепенной, не политической, но в то же время опасной для правительства фигуры поступил от афганской стороны. При этом было подведено некое логическое обоснование необходимости действовать силами советского спецназа, поскольку надеяться на афганцев в операции против святого из их народа невозможно. Пусть так… Даже это можно принять на веру, хотя верится в такое с трудом. В любом народе есть собственные «иуды», падкие на тридцать сребреников. Но кому-то, судя по всему, необходимо было, чтобы это было сделано непременно руками советских солдат. Чтобы именно они вызвали возмущение народа. Конечно, при этом достанется и тем, кто услугами этих солдат пользуется. Но не по полной программе. И всегда можно найти «козлов отпущения», чтобы добиться своей цели. А цель-то какова? Поднять простой народ против «шурави»?.. Добиться смены собственной власти?.. Еще что-то?.. И, самое главное, кто эту цель определил?

Да, именно от этого и следует «плясать»… Кто-то все просчитал, кто-то предусмотрел все варианты обширной многоходовой операции, отмел ненужное и запустил механизм… Выполнено классически. И советский спецназ попал в ловушку…

Караваны с оружием давно стояли на границе в ожидании своего часа. В ожидании того, когда понадобится много оружия, чтобы превратить возмущенную и оскорбленную толпу в грозную армию. И тот, кто ставил перед собой такую цель, может быть, ее добился…

Сажать вертолет капитану, несмотря на все его громадное желание, не дали. Оба старших лейтенанта возмутились из опасения, что второй пилот снова потеряет сознание, и предложили ему единственную возможность, доступную для раненого, – командовать и инструктировать. Капитан, впрочем, возмущался недолго. Должно быть, сам чувствовал, что даже возмущение дается ему с трудом, и вообще сил у него не так много, чтобы выполнить задачу «на отлично», а другой оценки при посадке у профессионала быть не должно. А если, как предположили старшие лейтенанты, вдруг случится что-то такое же, как в первый раз, когда капитан за тумблером потянулся, то ситуация может стать более серьезной, чем при простом действии пилота в качестве инструктора. С помощью инструктора, при его активном пошаговом консультировании, пусть и не «на отлично», но все же старший лейтенант посадить вертолет сможет.

Он посадил… Правда, в последний момент рука слегка дрогнула – слава богу, что только слегка! – и Александр Владимирович слишком резко убрал «выбор винтов», отчего вертолетные колеса стукнулись о бетон жестковато. Но, даже если поставить ему оценку «неудовлетворительно», машина и экипаж вместе с пассажирами не пострадали.

Зачихал и закашлялся неумело останавливаемый двигатель. Винты, качнувшись в последний раз, чуть-чуть подрожали и замерли. Это только во время вращения они кажутся легкими, воздушными и ажурными. И только в неподвижном положении видно, насколько тяжела и мощна каждая лопасть. Поневоле удивишься – как такая тяжесть может помогать машине летать…

Вадимиров вздохнул, как застонал, и рукавом вытер пот со лба. Глаза уже заливать начало, а оторвать руки от рычага управления в процессе посадки старший лейтенант не решался. К вертолету, оставляя за запасным колесом облака пыли, обгоняя один другого, уже ехало сразу три армейских «уазика». Один из них с медицинскими крестами на дверцах. И когда старший лейтенант Вадимиров, как полагается командиру экипажа – пусть даже командиру «разового пользования», – первым выпрыгнул на бетон, то сразу предстал перед полковником Раухом.

– Здравия желаю, товарищ полковник, – сказал громко, привыкший уже перекрикивать винты, но посмотрел устало и вяло.

– Здравствуй, старлей. А где Семарглов? – в армии спрашивать полагается с того, кто командует.

– Раненого выводит… Второго пилота…

Вадимиров кивком головы показал врачу и двум санитарам с носилками, куда им идти.

– Ты сам «шмеля» сажал?

– Так точно.

– Надо же, справился… Молодец! – Голос полковника, впрочем, радости не показал. Должно быть, жара даже радость выжигает. – Потери есть?

– Первый пилот и подполковник Яцко.

Полковник вздрогнул и то ли погладил, то ли почесал лысину.

– Как случилось? С Яцко…

– При посадке уже. Нас преследовали… Отрывались на скорости. Подполковник молодец, терпел, но шел все же последним. Пуля под мышку попала, под бронежилет…

– Сразу умер?

– Нет… В вертолете, на руках у Семарглова.

– Что-то говорил?

Вадимирову показалось, что полковника только одна тема волнует. И он ответил, как понял, строго по теме:

– Что-то про «дух Мураки» бормотал…

Раух отчего-то, как показалось старшему лейтенанту, застеснялся и даже слегка покраснел загорелым лицом. И увел разговор в сторону:

– Задача выполнена?

– Так точно. И пленный, и все содержимое сейфа… Только там «духов» оказалось – море…

– Ладно. Сейчас Семарглов появится, доложите на месте. Аэродром не покидаете. Летите всем составом на выручку майора Солоухина. Соседний вертолет… – полковник показал кивком головы. – Карты места действия, боекомплект и сухой паек вам сейчас доставят. И в пополнение приедут твои парни из взвода разведки, кто на месте оказался… Тоже два часа назад прилетели…

«ГАЗ-66» уже подъезжал к соседнему вертолету.

– Понял, товарищ полковник…

– Идут, товарищ майор… – из-под скалы, сидя рядом с радистом, подсказал вестовой. – Пешим ходом, как и первые…

Майор Солоухин сначала просто посмотрел в противоположный конец ущелья, потому что расстояние было не слишком велико, потом, заинтересовавшись, как и капитан Топорков, подробностями, поднял к глазам бинокль и сразу удовлетворенно хмыкнул.

– Всем колхозом… – сказал с усмешкой. – Можно было и подкрепление не просить… И без авиации обошлись бы…

– У них, товарищ майор, нет колхозов… – подсказал младший сержант Савельев.

– Разве?.. И все равно… Колхоз, он и в Африке колхоз…

Майор со своим опытом сразу, только по внешнему виду, определил, что за войско перед ним. И, точно так же, как капитан Топорков, сразу понял, чем вызвано такое обширное пополнение в рядах душманов. Но он просчитал ситуацию дальше. У Солоухина, словно бы без предварительного анализа и логического перехода со ступеньки на ступеньку, сразу, как озарение, возник вопрос – а погиб ли в самом деле в той злополучной засаде имам Мураки?

Воспитанный советской военной школой, майор отлично знал, как много значит для людей пропаганда и что пропаганда может сделать с любой толпой, даже самой цивилизованной, как произошло в Германии в тридцатых годах. Про толпу малообразованных и подвластных чужому мнению людей и говорить не стоило. С толпой можно было сделать все… А если есть в наличии еще и умелый дирижер, точный и тонкий психолог, он выжмет из ситуации триста процентов.

При отсутствии в Афганистане развитых коммуникационных инфраструктур здесь особую роль играют слухи. И слухи, умело профильтрованные, дающие богатую пищу для необузданного восточного воображения, были запущены так, чтобы они обросли небывалыми подробностями, и сделали свое дело. Судя по тому, что известно Солоухину о положении в стране, все так и обстоит. Они свое дело сделали. Вернее, только еще начали делать. И осталось, судя по всему, совсем немного времени до сакрального момента. Именно сакрального, который любая пропагандистская машина постарается использовать.

Да, была охота на караван, в котором предположительно находился имам Мураки. И материал о путешествии имама, обычно не любящего путешествовать, был умело подсунут афганским правительственным и советским спецслужбам вместе с идеей уничтожения святого. Вывод напрашивался сам собой – имама так тщательно оберегали несколько лет вовсе не для того, чтобы уничтожить его в простейшей, пусть даже и организованной засаде. Можно, конечно, было и имама принести в жертву ради возбуждения народных умов. Можно было… Но, судя по тому, как была задумана и организована эта операция, просчитывали ее недюжинные умы. И они бы своего не упустили. Грех было бы останавливаться на полпути. А подсунуть под уничтожение можно было любого человека, загримированного под имама Мураки. Это несложно…

А пройдет еще немного времени, и Мураки воскреснет!..

Именно так… И станет настоящим святым, вернувшимся из смерти…

Вот тогда его призыв ко всем жителям страны, мужчинам, женщинам, детям, встать с оружием в руках – станет стопроцентно выполняемым приказом! После всенародного чувства горя от утраты, которое слухи вскармливают в каждом доме, в каждой семье, факт состоявшегося по воле Аллаха воскрешения будет воспринят однозначно, и уже никто не посмеет ослушаться святого…

Майор Солоухин умел просчитывать пропагандистские трюки. Но бороться с ними он не умел, потому что по профессии был не пропагандистом, а только военным, только офицером, слово которого произносится из уст оружия. И в этой ограниченности даже сейчас он чувствовал свой существенный недостаток…

Приближение сильного подкрепления, спешащего с другой стороны ущелья, заметили и в первой колонне, так неорганизованно отступающей под минометным и дальним автоматным огнем, если не сказать, попросту бегущей с поля боя и даже не выставившей минимального прикрытия своему бегству. Но даже бегство, хорошо знал Солоухин, не делает из афганца труса. Афганец бежит, думая о том, как остаться живым и вернуться туда, откуда он бежал, чтобы стать победителем. Такое на его памяти случалось уже не однажды. Афганцы не знакомы с таким понятием, как деморализация. При этом они воюют, как умеют, хотя всем казалось, что они этого делать не умеют вовсе. Но даже владычица половины земного шара в период своего могущества – Великобритания, – завоевав соседнюю Индию и входящий тогда в состав Индии Пакистан, не сумела покорить гордых афганцев, живущих, по сути дела, средневековыми понятиями. И после кровопролитной длительной и жесточайшей войны вынуждена была признать свое поражение и отступить. Это было первое поражение Великобритании за последние пару веков, с тех пор, как Англия вынуждена была признать независимость Соединенных Штатов, оставив за собой право управлять только Канадой. Афганцы не любят покоряться силе. И снова пошли с кетменями на автоматы и даже минометы…

Майор Солоухин даже интерес испытывал, наблюдая за тем, как поведет себя первая колонна. А повела она себя вполне в соответствии с его ожиданиями. Прозвучала, должно быть, не слышимая издалека команда, и бегущие внезапно остановились, быстро осмотрелись и стали прижиматься к скалам, занимая позицию для обороны. Кому камня не досталось, прямо посреди дороги улеглись – все равно меньше вероятность получить минный осколок. Полное отсутствие защиты быстро превратилось в жесткую защиту, и плотный автоматный огонь остановил рвущихся вдогонку за противником десантников, вынудил и их залечь. Стрелки, однако, в банде были никудышные. Десантура урон почти не понесла, а минометчики вообще, пользуясь дальностью дистанции, спокойно продолжали свое дело и клали на дорогу одну мину за другой.

– Савельев! – крикнул майор.

– Я! – отозвался младший сержант из своей «табакерки».

– Наладь с десантурой постоянную связь!

– Мы на волне сидим… Есть связь!

– Попроси прекратить минный обстрел. Или пусть стреляют только изредка. Иначе вторая колонна не подойдет или пойдет поверху. Одну сторону мы удержим, а что на другой стороне – неизвестно. Сообщи, что метров через восемьдесят от последних «духов» начинается зона нашего минирования. В нее пока вообще не стрелять…

– Понял, товарищ майор…

Это было только одно соображение. Существовали и другие. Солоухин видел еще при погрузке в вертолеты, что запас мин у десантников ограничен. Его рассчитывали только из принципа необходимости для обстрела сотни, которую и планировалось уничтожить. С ящиками по горам бегать не слишком удобно, лишнее брать – смысла не виделось, и потому сейчас боезапас следовало поберечь.

Рация торопливо запищала.

И минометный огонь, откликнувшись на приказ командующего операцией майора, уже через пару минут приобрел иную интенсивность. После одновременного залпа из всех стволов воздух долго не вибрировал от минной песни, и слышались только обоюдные автоматные очереди. Потом одна мина все же пролетела и взорвалась в середине дороги, умудрившись задеть осколками пару человек. И больше не стреляли. Только сами десантники, группами прикрывая друг друга, грамотно совершали перебежки, сближаясь с противником, и снова залегали.

Дистанция преследования сокращалась, и это показалось командиру душманов опасным. Он дал новую команду. «Духи» стали отходить короткими перебежками, таким образом приблизившись к зоне минирования еще метров на сорок и заставив группу Солоухина подготовиться к вступлению в действие. С другой стороны туда же приближалась вторая колонна, бойцы которой на ходу готовили автоматы. Те, у кого автоматов не было, сдвигались в задние ряды, рассчитывая, должно быть, вооружиться, как только появятся первые потери. А потери появились скоро…

– Савельев! Десантуре – открыть огонь по второй колонне… – Майору Солоухину сверху хорошо было видно, что, кому и как следует делать.

– Понял, товарищ майор…

Опять запищала рация. Десантники откликнулись на сигнал. Теперь уже пусть и не полностью прицельным огнем, но все же они могли доставать встречную колонну. И в первых рядах несколько человек вскоре упали под ноги остальным, дав возможность вооружиться тем, кто шел почти безоружным.

Солоухин просчитал классическую ситуацию верно. Необученное пополнение военную классику, естественно, не знает и тоже, после первых же потерь, горит желанием ответить активными действиями, не понимая, что активные действия, если они не сообразуются с обстановкой, могут быть губительными даже при значительном численном превосходстве. Какие активные действия душманы могут предпринять в своем странном с точки зрения военной науки положении? Только встречную перестрелку. Что они тут же и начали. Но если для десантников встречная перестрелка являлась одновременным обстрелом и первой колонны, то новоиспеченные душманы, стреляя в далеких пока для них десантников, одновременно стреляли в своих же.

Согласно законам боя, первой колонне следовало залечь и лежать без движения, пока над ними свистят пули подошедшей колонны. Но законы пишутся для тех, кто в состоянии их выполнить. Необученные солдаты такой способностью не обладают. Нервы не выдерживают напряжения – в тебя стреляют, значит, необходимо тоже стрелять. А если дал несколько очередей с одного места и «показал себя», следует обязательно перебежать в другое место. Вот тут-то и возникает эта возможность – угодить под пули тех, кто пытается тебя спасти…

Вторая колонна приближалась, рассеявшись по всей ширине ущелья, и, таким образом, уже перестав быть собственно колонной, но от этого потери не уменьшились, а процентное число вооруженных возросло. Ситуация несколько меняла первоначальные планы спецназовцев. Пополнению предстояло вот-вот попасть на мины с механическими взрывателями, заложенные для первой группы. Если это остановит «духов», то они не войдут в сектор кинжального расстрела, подготовленного Солоухиным. И не могут быть задействованы мины с дистанционным управлением, пока первая группа не начнет отступать дальше. Дальше от десантуры и ближе к своим…