Вестовой ладно хоть не закашлялся, а только запыхался. Должно быть, быстро бежал. Значит, с вестью не радостной, потому что с радостной вестью или вообще без вестей люди могут себе позволить не торопиться.

Майор Солоухин даже встал вестовому навстречу, не слишком опасаясь, что командир душманов, имеющий бинокль, надумает вверх посмотреть. У него нет причин опасаться засады. Он считает, что советские подпирают сзади. Они в самом деле подпирают. Но не только сзади. Однако на иное видение у командира душманов не хватает, видимо, воображения и военной грамотности, и это его подводит…

– Товарищ майор… – Вестовой перевел дыхание.

– Рассказывай… – Майор опять невольно глянул на небо, хотя только что усилием воли боролся с этим своим естественным желанием. Маленькую тучку, так похожую на человеческий глаз, разогнало ветром. Вздох облегчения сорвался с уст майора помимо его воли.

Вестовой дыхание наконец-то перевел и начал докладывать:

– Идет колонна. Тоже пешая… Больше двухсот человек… Еще далеко… Капитан сказал, что пропустит и двинет следом поверху… У него есть такая возможность… Поверху тропа проложена… За спиной он эту тропу заминирует… Но у него всего одна мина с собой. Будет делать «цепочку» до узкого места…

– Понял. Далеко, на всякий случай, не отходи… Посиди с радистом… Радист!

Младший сержант, как черт из табакерки, выскочил из-под скалы. Глаза, как у пьяного таракана. Как ни старался Солоухин, облако в форме глаза произвело на младшего сержанта впечатление, которое обычно и производит привидение.

– Что в штабе? Связался?

– Только что разговор закончил… Полковник Раух, товарищ майор, выехал на аэродром кого-то встречать. Его ищут. Как только свяжутся, нам сообщат.

– И без него никто решить вопрос не может? Дожили…

– Всеми полетами только полковник распоряжается.

Что полетами распоряжается сам полковник, Солоухин и без того знал. Но поворчать на ситуацию хотелось. Хотя бы для того, чтобы радиста отвлечь и не пустить среди других солдат мистический шепот. Шепот может оказаться пострашнее лобовой атаки душманов. И так без вертолетов положение может стать непредвиденно трудным. Раух, конечно, не ждал никаких осложнений от операции, на которую отправился майор Солоухин. И потому не контролирует ситуацию. Тем более что первоначально разговор о поддержке с воздуха не заходил – задача не выглядела туманной.

– Связывайся с десантурой. Пусть поджимают плотнее. Скажи, к «духам» идет подкрепление. Более двухсот стволов. Надо завершить дело раньше… После этого снова выходи на штаб. Запрашивай волну аэродрома. Свяжешься, меня позовешь… Буду просить напрямую…

– Понял, товарищ майор…

«Черт» нырнул в свою «табакерку». Через минуту рация запищала, а Солоухин снова приник к биноклю. Колонна душманов стала передвигаться совсем медленно. Должно быть, десантура не могла атаковать более активно. В принципе, передвижение с минометами всегда затягивает атакующие действия. И оставить минометы на дальних позициях нельзя, потому что повороты ущелья сделают застрявшую переносную артиллерию опасной только для своих, кто еще за поворотом скрыться не успеет. Но десантники, судя по звукам стрельбы, как раз в этот момент перемещались. Минометный обстрел прекратился. Значит, и второй заслон подавили тоже успешно и выходят на новую позицию.

Нерешительность командира душманов бросалась в глаза. С одной стороны, ему хотелось поддержать оставленных в прикрытие бойцов, при этом он сильно надеялся на подкрепление, уже вышедшее, как, должно быть, сообщили командиру по связи, в его сторону, и потому надеялся сберечь основные силы. С другой стороны, вступать в бой всеми силами против десантников, численный состав которых он не знает, это совсем не то, что расстрелять десяток плохо вооруженных чиновников местной администрации. Для этого нужно иметь и храбрость, и умение воевать. А командир, судя по нерешительному отступлению, был лишен первого и не обучался второму, потому что иначе бы он не ставил такие бездарные заслоны, обрекая своих бойцов на неминуемую гибель.

Солоухин, издалека наблюдая за командиром душманов, уже определил, как тот поведет себя дальше. И не ошибся. Прозвучала команда, и колонна двинулась быстрее. Но время уже было потеряно безвозвратно. Десантники появились из-за поворота ущелья. Причем появились не только на дороге, но и по краям ее, на высоких скалах, отыскав пути подъема и возможность передвижения верхним уровнем. Впрочем, это могло быть ошибочным решением командира десантной роты. Момент передвижения поверху обязательно должен быть только эпизодическим, потому что перелетать со скалы на скалу даже десант не может. Следовательно, верхним бойцам, если они не найдут подходящего спуска, придется возвращаться туда, где такой спуск есть, может быть, до самого места подъема. Это распыляет силы и ослабляет позицию.

Все так и произошло. Сразу после поворота верхние десантники начали обстрел уходящей колонны, но остановились на месте, «забуксовали» в то время, когда нижние ряды продвигались вперед стремительно. Колонна душманов уходила с потерями, перестав уже быть колонной и превратившись в толпу, и верхние огонь прекратили. Им пришлось искать возможность для спуска, а ближайший склон такой возможности не давал.

А тут из-за поворота и минометы вытащили, и следом ящики с минами. Собрать и установить сами орудия – дело недолгое. Найти ровное место для опорной плиты, жестко выставить треногу, установить ствол, и можно стрелять. Остается только навести прицел. Чем минометчики и занялись…

Первая мина пропела свою скорую песню и попала в скалу слишком высоко над головами душманов. Если кого-то и достало этим взрывом, то исключительно осколками камней, посыпавшихся на головы. Вторая мина исполняла свою угрожающую песнь дольше, но это был очевидный перелет. Минометчики не стали делать классическую «вилку» на одном миномете. Сразу за второй миной полетела третья, пущенная из другого ствола. Эта мина немного не долетела до цели. Но общий для всех орудий прицел был установлен. Одновременно стрелять начали только два миномета. Душманы падали под визг мин, однако разрывы все же прореживали их ряды основательно. После разрывов они пытались бежать, но по мере передвижения вперед попали под прицел второй пары минометов.

Майор Солоухин, словно в учебнике читал, выделял и отмечал откровенные ошибки командира душманов. Не для того, чтобы похвалить себя за определение чужих ошибок, а просто просматривая возможности дальнейшего хода боя.

Перед ними оказался не профессиональный военный, Солоухин понял это еще тогда, когда получил сообщение от десантуры, что душманы, имея в наличии только сотню бойцов, оставили в прикрытие два десятка, а еще два десятка, грубо говоря, в прикрытие прикрытия. Неграмотный ход… Это значило только одно – положить людей под мины и под пули. Следовало бы или полностью, всем отрядом, занимать оборонительную позицию среди скал, желательно с какой-то одной стороны, чтобы вести по десантникам концентрированный огонь, или же оставить засаду всего из десятка бойцов. В этом случае сначала пятеро первых выполняют роль заграждения, пятеро вторых прикрывают их отход. Потом пятерки меняются местами. Больше пяти человек – это уже лакомая цель для любого минометчика. Хоть кого-нибудь мина своими осколками да достанет. Пятерым же гораздо легче рассредоточиться и укрыться.

Таким образом, выставив внешне сильное, но бесполезное охранение, отряд душманов сразу потерял сорок процентов личного состава. Это даже больше, чем отводится нормами для лобовой атаки на укрепленный противником пункт обороны.

Вторая ошибка вообще была роковой. Командир отряда душманов даже не узнал, какие силы его преследуют, и потому находился в сомнении – отступать ему или помогать своим, оставшимся. Ни в коем случае нельзя долго сомневаться, когда идет бой. Прямая ошибка порой бывает лучше, чем сомнение. Отряд застрял в очень неудобном месте, в таком участке ущелья, который напоминает прямой коридор коммунальной квартиры. Надо было не отходить без боя, а боем выяснить силы противника. Но если уж начал отступать, то и отступай, а не застревай в раздумье, не теряй время на таком участке, где тебе при необходимости и бежать будет некуда, и спрятаться будет негде.

Бинокль майора Солоухина прощупывал весь участок ущелья от остатков душманской банды до места засады. Место это не случайно выбрано. Нет, отсюда не выйти…

– Товарищ майор, полковник Раух на связи… – высунулся младший сержант Савельев из своей норы. – Будете говорить?

– Отстучи мой запрос на пару звеньев «шмелей». Сообщи про подкрепление, которое идет к душманам.

– Понял…

Рация запищала снова…

– Товарищ майор, «шмели» будут только через час. Им еще надо будет заправиться и только после этого смогут вылететь. Полковник предлагает пополнение живой силой. Имеет возможность сразу отправить взвод спецназа.

– Пусть высылает. Высадка дальше, чем высадили нас. Пусть заходят в тыл наступающей колонне. Там встретятся с Топорковым и попадут под его команду. Отправляй…

– Понял, товарищ майор…

Единственный взвод спецназа, который может отправить на выручку командиру полковник Раух, Солоухин знал. Значит, старший лейтенант Семарглов задание выполнил и благополучно вернулся.

Из боя в бой… Пусть привыкает к ритму…

Второй пилот, вселяя надежду в старших лейтенантов, снова пришел в себя. Глаза открыл. Старший лейтенант Семарглов сбоку на него смотрел внимательно и этот момент уловил сразу. И увидел в глазах пилота осмысленность большей силы выражения, нежели может нарисовать во взгляде боль. Боль символизируется страданием, осмысленность – пониманием. В глазах было именно понимание. Шоковое состояние прошло. Боль притерпелась. Организм борется за жизнь и желает бороться не только с ранением, но и с другим обстоятельством, желающим эту жизнь оборвать. Глаза второго пилота говорили об этом красноречивым пониманием и осмысленным восприятием окружающего мира, который был их обладателю так хорошо знаком.

– Капитан… Что-то у нас не так?.. – прокричал старший лейтенант.

– Что с двигателем? – второй пилот сразу уловил надсадный звук и прислушался, стараясь понять. Говорить громко он не мог, и Василию Ивановичу пришлось наклониться к самому лицу вертолетчика.

– Не знаю… – признался Вадимиров. – Что-то не так, но я не понимаю…

– Когда началось?

– Высоту менял…

– Понял… Сбалансируй тягу на винты… Хвостовой отстает… Сбалансируй…

Капитан в подтверждение своих слов попытался сесть прямее и даже руку поднял, чтобы самому взяться за второй рычаг управления, но тут же искривил лицо, стараясь не застонать от боли, и расслабленно откинулся на спинку кресла. Глаза закрылись, но только на пару секунд, потому что опыт профессионала требовался слишком сильно и немедленно, чтобы настоящий профессионал мог позволить себе из-за боли пренебречь выполнением своих обязанностей.

– Как это сделать? – спросил старший лейтенант Вадимиров.

Капитан мигнул веками, как кивнул.

– Помоги… – обратился он к Василию Ивановичу, на самого Василия Ивановича даже не глядя, потому что боялся от любого лишнего движения потерять силы. – Сесть… помоги… прямо…

Семарглов тут же осторожно, стараясь резко не применять силу, выпрямил капитана в кресле. Теперь рука пилота уже могла дотянуться до рычага управления. Старший лейтенант, помогая, даже эту руку под предплечье поддерживал.

Потребовалось всего несколько движений слабых, но работающих автоматически пальцев, чтобы выровнять звук двигателя.

– Летим? – спросил пилот. – Нормально летим?

В слабом, едва вырывающемся из груди голосе слышалось торжество профессионала, близкое к похвальбе.

– Нормально. Ты сознание как… больше терять не собираешься?

– Я постараюсь, мужики…

– На случай… Объясни, как садиться…

– Это не объяснишь… Садиться, как лететь, но – особо…

– Очень понятно! Спасибо…

– С диспетчером связывался? – напомнил капитан.

– Только собираюсь… Как подключиться? – спросил Вадимиров.

Капитан, должно быть, забылся или, после первого успеха, излишне перенадеялся на собственные силы, потянулся корпусом и резко высоко поднял левую руку, чтобы подключить связь, тумблер которой был расположен на верхней панели. Но это его движение, видимо, вызвало такую неожиданно острую боль, что он тут же издал короткий, на половине оборвавшийся стон, замер на мгновение и повалился вперед, простреленной грудью прямо на рычаг управления. Хорошо еще, что старший лейтенант Вадимиров руки со своего рычага не снимал и усилием обеих рук сумел выровнять начавшую резкий крен машину. Не среагируй он вовремя, «шмель» мог бы уйти в штопор, а вертолет – это совсем не спортивный самолет и не в состоянии выполнять такие фигуры высшего пилотажа.

– Ну, ты, капитан… – не удержался Семарглов и тут только понял, что капитан опять сознание потерял.

Капитан, возвращенный в нормальное сидячее положение, признаков жизни почти не подавал.

– Прилетели… – сказал Василий Иванович. – Чуть было не приземлились…

– Пока рановато… – переведя дух, ответил Вадимиров. – Еще часа два до аэродрома… По крайней мере, час сорок, потому что я временами скорость добавлял…

– Как садиться будем? – Семарглова этот вопрос очень волновал.

Впрочем, самого Вадимирова он волновал не меньше.

– Я думаю, что смогу снизиться максимально. Попытаюсь, по крайней мере… Может быть, не смогу зависнуть. Я пробовал, сбрасываю скорость, начинаю падать… Но буду лететь на самой малой, какую смогу удержать. Чтобы можно было прыгать… Вы все сможете спрыгнуть без проблем… Всем не впервой, наверное, так десантироваться…

– А кто прыгать не может? – Василий Иванович посмотрел на второго пилота.

Капитан задышал уже заметно глубже. Складывалось впечатление, что он спит.

– Тому придется вместе со мной рисковать…

Семарглов взял в руки шлем второго пилота. Рассмотрел, примерил. Нашел на шлеме тумблер. Щелкнул, прислушался.

– Тишина. Связи нет…

– Поищи на верхней панели. Он там хотел включить.

Семарглов поискал.

– Должно быть, это…

Щелкнул тумблером. В шлеме послышался легкий треск и отдаленные голоса. Василий Иванович протянул шлем Вадимирову, чтобы тот вел переговоры с диспетчером.

– Дай шлем… – внезапно с непонятной злобой неизвестно на кого, может быть, на себя, может быть, на ранение, может быть, на судьбу, забросившую его сюда, может быть, даже на старших лейтенантов, взявших на себя обязанности пилотов, прохрипел капитан, к которому снова вернулось сознание. – Подключи ларингофон… И пристегни меня ремнями… Жестко, без жалости… Долетим и сядем, мать вашу… Это я обещаю… Фляжка со спиртом под сиденьем. Налей!.. И за командира тоже…