Школа нарушила стройность планировки нового Нярги. Хорхой был недоволен Каролиной Федоровной, это она настояла, чтобы школа стояла в стороне от улиц, потому что детям требуется площадка для игр. Школу поставили, как требовала учительница, а через некоторое время появился новый ряд срубов от школы вниз к ключу, где был расчищен участок под конюшню, где уже стучал молотками в кузнице Годо. Так появилась новая незапланированная улица.

— Ты виновата, нарушила наш генеральный план, — укорял Хорхой Каролину Федоровну.

— Это хорошо, Хорхой Дяпович, новая улица появилась, село будто выросло. А вы давайте мне рабочую силу, школу надо глиной обмазывать. Женщины нужны. Школа должна быть готова к середине августа.

— Будет, будет.

— Нам изготовили новые парты, привезти их надо из Троицкого. Краски нет…

— Все будет, Каролина Федоровна, слово даю! — Хорхой хитро подмигнул и добавил: — Кирка едет, отец на катере за ним выехал.

Каролина Федоровна вспыхнула.

— Правда? Он уже в Малмыже?

— Скоро здесь будет.

— Он в Нярги останется работать?

— Райисполком, Богдан заставят. Никуда не денется.

Каролина Федоровна перебирала в шкафу школьные принадлежности: карты, глобус, диаграммы, старые стенгазеты, портреты, коробки с образцами минералов, микроскоп. Как загорались глаза у ребят, когда она показывала коллекцию минералов и говорила, что амурская земля несказанно богата полезными ископаемыми. В недалеком будущем люди откроют подземные кладовые, и тогда на том месте, где найдут залежи, вырастет город такой же, как Комсомольск. Где это будет? Может быть, рядом, на Корейском мысу или около кирпичного завода…

— Каролина Федоровна, на горе, напротив Малмыжа, дыры есть, — подсказывали ребята. — Там давным-давно серебро, говорят, добывали. Речка называется Серебряная…

После уроков отчаянные ребята брали отцовские ружья, садились на лодки и выезжали на таежную сторону, где сейчас вырастает новое Нярги, бродили по тайге, по сопкам и привозили столько разных камней, что Каролина Федоровна не знала, куда их деть и где хранить. Дети мечтали о городе, дети мечтали об открытиях, и она была бесконечно счастлива, что ей удалось возбудить в них любопытство, развить мечту.

С микроскопом дети познакомились в третьем классе. Каролина Федоровна берегла это ценное пособие, хранила у себя в комнате. Когда она впервые в микроскоп показала ученикам каплю болотной воды с инфузориями, те были поражены увиденным. Потом они стали разглядывать под микроскопом все, что попадалось под руку. А маленький сын Ойты Федя нашел в голове соседки вошь, положил под микроскоп, взглянул и вскрикнул:

— Ой! Смотрите!

Мальчики и девочки, прильнув к микроскопу, отскакивали.

— У-у, противная какая!

Каролина Федоровна до этого дня днем занималась со своими учениками в школе, вечером — в ликбезе, потом читала молодежи книги, журналы, газеты, учила их играть на струнных инструментах. И ни разу она не заговаривала с женщинами и девушками о гигиене быта, потому что этим занимался Бурнакин, изредка приезжавший из Болони. Случай с микроскопом заставил Каролину Федоровну по-новому взглянуть на всю свою деятельность в стойбище. Вечером она показала всем женщинам, пришедшим на занятия, вошь под микроскопом. Матери так же, как и их дети, отскакивали от окуляра и спрашивали:

— Что это такое, Каролина? Страшно как.

— Вошь, обыкновенная вошь, — отвечала Каролина Федоровна.

Женщины еще и еще подходили к микроскопу и разглядывали насекомое, избавиться от которого они не могли всю жизнь. Каролина Федоровна весь вечер отвела разговору о чистоте, о бане, о стирке и смене белья.

— Простыни и наволочки сейчас можно иметь, — заявили женщины. — Раньше материи мало было, а денег совсем не было. Теперь можно, деньги есть и материя есть. Ты, Каролина, учи нас, что надо делать, а то Бурнакин мужчина, как нам его слушаться? А ты женщина, ты сама стираешь…

Так у Каролины Федоровны появились новые заботы. А ученики ее приносили все новые и новые камни. Каролина Федоровна вытаскивала свои образцы, перебирала принесенные мальчишками камни и сравнивала их, похожие отбирала, откладывала в сторону, чтобы назавтра дать ответ вновь испеченному геологу.

— Это горный шпат. Это гранит, — объясняла она на следующий день, хотя не была уверена в правоте. Но что она могла поделать? Ребята ждали ответа, и их нельзя было оставлять в неведении. «Главное, развить мечту, больше фантазии», — успокаивала она себя.

Каролина Федоровна улыбнулась и вдруг вспомнила о Кирке, который должен вот-вот появиться в Нярги. Она переписывалась с Киркой, получала от него письма, где он сообщал о своей жизни, учебе, интересовался новостями. В прошлое лето, когда Кирка приезжал на каникулы, она ближе познакомилась с будущим фельдшером, узнала о его жизни. Застенчивый, немногословный, Кирка храбро рассказывал о своем прошлом, и Каролине Федоровне он казался человеком, смело бросающимся в ледяную воду. Нелегко было молодому человеку рассказывать девушке о том, как его, помимо воли, женили на Исоаке. Каролина Федоровна прониклась к нему уважением. Они изредка оставались в школе наедине, говорили о комсомольских или колхозных делах, но ни разу не заикнулись о чувствах. Между тем она стала терять покой, когда Кирка долго не появлялся, и радовалась, когда он возвращался в Нярги из поездки в соседние стойбища.

«Почему я радуюсь? — спрашивала она себя. — Почему так волнуюсь при встрече? Влюбилась? Нет. Просто нет других молодых людей, с кем бы можно было побеседовать о книгах, медицине, педагогике, искусстве. Ведь Кирка единственный образованный человек в Нярги. В этом все дело. Это не любовь. Уедет он заканчивать учебу, и я забуду его. Мне просто скучно».

Как ни старалась Каролина Федоровна убедить себя, что ничего особенного не происходит, ее все больше тянуло к Кирке. Перед его отъездом они провели вдвоем весь вечер, танцевали под граммофон. Уехав, Кирка первым написал сдержанное, но теплое письмо.

— Ты, доченька, случаем, не влюбилась ли в этого бледнолицего? — спросила Фекла Ивановна. — Все загорелые, медные, а он один бледный.

— Горожанин, много занимается, мама.

— Он ведь человек другой совсем народности. А ты могла бы и за русского выйти. Лучше бы было, роднее как-то…

Каролина Федоровна радовалась каждому письму Кирки, садилась тут же за ответ, писала день, второй, и ей казалось, что она сидит рядом и беседует с ним. А он прислал за зиму всего три письма и ни одной строчки не написал о своих чувствах. «Ты ему никто, — сказала себе Каролина Федоровна. — Возьми себя в руки, обуздай свое сердце». Но легко это сказать — на деле же так больно…

Поклонников у Каролины Федоровны было предостаточно. Летом наезжали в Нярги морячки с военных кораблей, зимой, по воскресным дням, бывали красноармейцы и командиры. Со всеми поклонниками учительница держалась ровно, ликому не давая предпочтения, беседовала, танцевала, пила чай и провожала с той же обворожительной улыбкой, с какой встречала.

— Какие парни, орлы, — вздыхала Фекла Ивановна. — В наше время таких парней не упустили бы.

— Хорошие ребята, — соглашалась дочь. — Веселые, остроумные.

— Так чего ты тогда с ними тырк-тырк — и за дверь?

— Они мне не женихи, друзья просто, зашли проведать. Ты, пожалуйста, не сватай меня за каждого, я сама себе выберу.

— Внуков мне скоро не дождаться, разведу кур. Вот собак бы только, окаянных, привязали, передушат, — ворчала Фекла Ивановна. — Корову надо б да поросенка…

На Фекле Ивановне лежали все домашние заботы, кроме того, она учила женщин стойбища печь пироги, шанежки, булочки и целый день была на ногах.

— Забот тебе мало, мамочка, — смеялась дочь. — Отдыхай. Корова нам сейчас ни к чему, молоко, творог мы в колхозе покупаем, хватает. А курочки не помешают…

Каролина Федоровна услышала шум мотора, выглянула в окно и увидела подходивший к селу колхозный катер. Она захлопнула дверь шкафа, повесила замок, еще раз выглянула в окно. Катер подошел к берегу, и несколько человек осторожно спустились по узкому, шаткому трапу. Среди них был и Кирка, он держал чемодан. На берегу его встречали мать, сестра, дяди и тети.

«Если бы он написал мне не три, а хотя бы четыре письма, я пошла бы его встречать», — подумала Каролина Федоровна.

Когда Кирка, окруженный толпой родственников, поднялся в новый отцовский дом, учительница вышла из пустого класса и побрела на берег. Весь измазанный мазутом, Калпе возился в машинном отделении. Выглянув в иллюминатор, он улыбнулся.

— Кирка вернулся, — сообщил он.

— Насовсем? — поинтересовалась Каролина Федоровна.

— Не говорит, — Калпе прислушался и сказал: — Из района кто-то едет.

Каролина Федоровна заметила юркий быстроходный катерок, мчавшийся со стороны Малмыжа.

— Может, Богдан едет, может, Глотов, — предположил Калпе. — Им своими глазами все надо видеть, потому ездят.

Катерок, изящно развернувшись, пристал возле колхозного катера. Из рубки вышел Павел Григорьевич Глотов.

— Калпе, здравствуй, — он взял за локоть моториста, встряхнул. — Ты, говорят, на катере днюешь и ночуешь.

— За сыном ездил, Кирка вернулся, — обрадованно проговорил Калпе.

— Знаю, слышал от Богдана. Каролина Федоровна, здравствуйте! Издалека увидел вашу школу, значит, к учебному году будет готова?

— Это зависит от Хорхоя Дяповича, — ответила учительница, — да от заведующего районо товарища Новикова, он парты обещал.

— Новиков в Хабаровске по важному делу, можете вот прочитать. — Глотов подал несколько экземпляров краевой газеты. — Читайте за Девятое и двенадцатое июля.

Каролина Федоровна пробежала глазами по заголовкам. Газета сообщала, что в Хабаровске устроена выставка быта нанайцев. Посетители с любопытством рассматривают берестяные юрты, оморочки, лодки; в одном из залов Дома Красной Армии выставлены красочные ковры, унты, торбаса, перчатки, праздничные и свадебные халаты. Из Нанайского района приехали передовики рыбной ловли и охоты, среди них стахановец Ченгси Бельды. Вечером в переполненном зрителями летнем театре был доклад о новой Конституции СССР…

— Что интересного? — спросил Калпе.

— Первую нанайскую выставку в Хабаровске устроили, — ответила Каролина Федоровна. — Как это хорошо! Павел Григорьевич, надо больше рассказывать об этом народе.

— Взгляните за двенадцатое число, — подсказал Глотов.

«Тихоокеанская звезда» на третьей полосе давала литературную страницу. Напечатала песни ульчей, нанайцев, нивхов, негидальцев, их поговорки, загадки, ульчскую и корейскую сказки. На четвертой полосе «Нанайцы в Хабаровске» продолжался рассказ о выставке и показе самодеятельным театром пьесы «Двоеженство».

— Переводил Новиков, — сказал Глотов. — Вот ваш заведующий где. Переводит, большое дело делает.

«Тематика выступлений нанайских артистов — прошлое и настоящее, — читала дальше учительница. — В ДКА они встретились с артистами Большого театра Москвы. В ответ москвичи показали несколько отрывков из спектаклей и сфотографировались все вместе…»

— Почаще бы такие выставки, встречи, — проговорила учительница, возвращая газеты Глотову.

— Жизнь налаживается, Каролина Федоровна, — ответил секретарь райкома. — Нанайский театр будем всячески поддерживать, руководителя просим в Хабаровске. Одаренный народ, это я заметил тогда еще, когда здесь учительствовал…

Каролина Федоровна не раз слышала рассказы старых няргинцев об учителе Павле Глотове, прозванном Кунгасом из-за того, что он ездил на тяжелой неуклюжей лодке. Слышала, как русский учитель заступался за своих учеников, когда малмыжский поп притеснял ребятишек; слышала, как много лет спустя вернулся в Нярги русский учитель командиром партизанского отряда, собрал лыжников-нанайцев и пошел с ними уничтожать отряд полковника Вица в Де-Кастри.

— Это было давно, с тех пор народ неузнаваемо переменился, — продолжал Глотов. — А через несколько лет и подавно…

— Конечно, теперь столько грамотных людей вырастает, — усмехнулся Калпе, вытирая масляные руки ветошью. — Пойдем, Павел, ты голодный, наверно. Пиапона увидишь. А Хорхоя нет, он на кирпичный завод поехал…

— Каролина Федоровна, вместе будем проводить беседу о новой Конституции, — произнес Павел Григорьевич. — Не возражаете?

«Будто так и нужны вам помощники», — подумала учительница.

Глотов и Калпе поднялись на пригорок, скрылись за первым домом. Учительница мысленно представила, как они подходят к конторе, как встречает их Пиапон, смущенно улыбаясь, не зная, подать просто руку или обнять Глотова как давнего друга. Потом секретарь райкома здоровается с остальными, шутит, смеется. Пиапон начинает рассказывать о колхозных делах, жалуется, что плохо с кирпичом, пиломатериалами, что не хватает шарниров, гвоздей и если интегралсоюз будет так и дальше снабжать их, то многие дома останутся недостроенными.

Каролина Федоровна улыбнулась, представив хитрое, печальное лицо Пиапона; она-то знала, что дома не останутся незаселенными, потому что вместо шарниров тот же Калпе употребил толстые куски кожи, и двери вполне нормально открываются и закрываются. Другое дело, что интегралсоюз плохо снабжает продовольствием и в магазине нечего купить, кроме муки, крупы и сахара. Раньше охотники удовлетворялись этим, а теперь требуют сливочного масла, колбас, консервов, конфет и печенья — изменилась жизнь, пришел достаток, изменились и требования охотников.

Каролина Федоровна развернула оставленную ей газету, и от первых же сообщений повеяло тревогой: фашизм в Германии, воинственные высказывания Гитлера, нарушение границ на Дальнем Востоке японцами. Особо яркие сообщения следовало подчеркнуть, чтобы не сегодня, так завтра рассказать о них колхозникам.

На разговор о новой Конституции няргинцы и их помощники — плотники собрались в школе. Каролина Федоровна устроилась позади всех, за широкими мужскими спинами. Глотов не стал ее отыскивать и начал рассказывать о первой Советской Конституции, разработанной Лениным и принятой в 1918 году, потом перешел к разъяснению особо важных, касающихся няргинцев, статей новой Конституции.

«Все это знают они, понимают, — ревниво подумала Каролина. — Я разъясняла им эти статьи».

Павел Григорьевич будто услышал ее. — Товарищи, знаю я, что все это уже известно вам, — сказал Глотов, — вам разъясняли все статьи новой Конституции, но я все же повторю, потому что каждое слово в тексте Конституции — это подтверждение нашей победы. Это и наша гордость и наше счастье. Никто из вас еще не отдыхал в домах отдыха, не лечился в санаториях, поэтому я затрудняюсь привести факты…

— Холгитону живот распороли, — сказал кто-то.

— Это больничное лечение, — усмехнулся секретарь райкома. — Вот если бы после больницы его послали отдохнуть в санаторий, это и было бы как раз по статье Конституции. Повсюду теперь оформляются документы на получение пособий по многодетности. Есть еще у меня примеры. Конституцию мы только обсуждаем, а многие молодые люди уже воспользовались своим правом на образование. Няргинец Богдан Потавич учился в Ленинграде, теперь работает председателем райисполкома. Сегодня вернулся Кирка, будет работать фельдшером. Иван Заксор — по ликвидации неграмотности. А еще сколько ваших детей учатся в Хабаровске, Николаевске, и вы все учитесь в ликбезе. Перейдем теперь к более деликатным вопросам — о равноправии женщин, о равноправии граждан СССР…

«Ну, теперь держитесь, Павел Григорьевич», — подумала Каролина Федоровна.

Тут же поднялся Оненка и сказал по-нанайски:

— Мы слышали это, много говорили. Мы предлагаем, не надо много прав давать женщинам, а то они на шею нам сядут, совсем плохо мужчинам будет. Надо им половину мужских прав дать. Так мы думаем…

— Оненка, я тебя помню, помню и твою жену, — ответил Глотов. — Сейчас она многодетная мать, работает в колхозе. Почему ты хочешь ущемления ее прав?

— Плохо, когда женщина верховодит.

— Чем плохо?

— Сядет, как клещ, сосет кровь…

— Это я сосу твою кровь?! — закричала жена Оненка, а вслед за ней поднялись самые бойкие женщины.

— Кровососы сами! Рожаем мы, с коровами возимся мы. На огородах не хотите работать — мы…

Глотов поднял руку, кое-как успокоил разошедшихся женщин.

— Вот вам ответ, Оненка, — сказал он. — Когда я тут жил, ни разу не слышал такого женского протеста. Да они и не осмеливались голос подать. Теперь колхоз, они сами трудятся, сами деньги получают и не так зависимы от вас, как было раньше. Нет, женщины не ниже мужчин и равноправие они получат. Мы будем выдвигать их на руководящие посты.

— Чего зря спорить, — высказался Пиапон. — В нашей школе второй уже человек учителем работает, и обе — женщины. Мы у них учимся, потому что они умнее нас.

Каролина Федоровна почувствовала, как разгорелись щеки, и пригнулась ниже. Она не заметила подсевшего к ней Кирку.

— Здравствуй, Кара, — прошептал Кирка. — Хвалят тебя.

— Здравствуй, Кирка, — Каролина взглянула на молодого фельдшера и застыдилась еще пуще.

— А как ты думаешь о равноправии граждан СССР независимо от национальности, расы, вероисповедания? — продолжал Глотов, обращаясь к Оненка. — Ты был до Октябрьской революции равноправным, например, с русскими? Почему Александр Салов, Феофан Ворошилин считали себя выше?

— Они богатые были, торговцы они были.

— Воротин, как думаешь, ставит себя выше? Он ведь торговец тоже.

— Он советский торговец.

— Так. Прежние торговцы ставили тебя ниже потому, что богатыми были, а Воротин не ставит, потому что живет в советское время…

— Кирка, ты в Нярги остаешься работать? — спросила Каролина.

— Не знаю, не решил еще.

Секретарь райкома продолжал беседу, отвечал на вопросы, своими вопросами пытался вызвать активность слушателей, предлагал высказаться по отдельным статьям, спрашивал, есть ли у кого дополнения к новой Конституции. Нет, дополнений не было, обсуждаемый закон по всем статьям подходил охотникам, Конституция оберегала их честь, совесть и давала такие права, о которых они и не смели мечтать в прошлом. Дополнений пока не было.