ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

«Дед, ты скоро забудешь про свою оморочку, будешь на колхозном катере разъезжать по бригадам».

Пиапон не может без усмешки вспомнить эти слова Богдана.

«Какой бы катер мне ни дали, — ответил он, — я никогда без оморочки не смогу обойтись. Без оморочки я что без жены, детей, дома и родного Амура. Ты этого не поймешь. Я свою оморочку даже во сне вижу».

Разговор этот вели Пиапон с Богданом летом тридцать четвертого года, когда организовывался Нанайский район, когда народ избрал Богдана председателем райисполкома.

А потом Троицкая моторно-рыболовецкая станция выделила всем колхозам Нанайского района катера. Няргинцы свой тридцатисильный катер назвали «Рыбак-охотник». Ох, как гордились колхозники своим катером! Гордились мотористом Калпе — первым мотористом из стойбища. Теперь многие уж забыли, как смеялись над ним, когда он, увлекшись моторами, ушел из рыболовецкой бригады в мотористы, потом в водолазы. Холгитон, как маленький, просил прокатить его на катере, и Калпе, конечно, не отказывал, катал всех желающих по Амуру. Но Холгитону этого показалось мало, попросил он повезти его в Малмыж, похвастаться захотелось старому, мол, посмотрите, Холгитон приехал на своем колхозном катере. За Холгитоном к мотористу пристали рыбаки, поспорили они, сколько лодок может буксировать катер; одни утверждали, что если катер тридцатисильный, то он должен тащить тридцать лодок, другие не верили этому. Тридцать лодок не нашлось в Нярги, а на десять лодок посадили всех, и малых и старых, и катер Калпе поволок цепочку лодок, да так поволок, что бегом не догонишь. Тогда все поверили, что «Рыбак-охотник» не то что тридцать — шестьдесят лодок может буксировать.

Нынче с ранней весны стойбище Нярги переезжает на противоположный берег, на таежный. Колхозники разбирают деревянные дома и переплавляют на тот берег. «Рыбак-охотник» буксирует эти дома. Катеру нынче много работы. Кроме переплава разобранных домов, он таскает плоты из Черного мыса для новых домов: колхозники решили отказаться от глиняных фанз. Разговор о новом Нярги затеял Богдан в одно из посещений родного стойбища.

— Вы знаете, что недавно прошел второй съезд колхозников, — сказал он. — Государство отпускает вам ссуду на строительство домов и на приобретение скота. Подумайте и сами решайте, что вам делать. Я бы вам посоветовал переехать на таежный берег, построить там деревянные дома. Хватит жить по фанзам в грязи! Электричество и радио будет, как в Найхине. Не отставать же вам от найхинцев…

Хитрый Богдан разбередил душу колхозников — кто же откажется от нового деревянного дома! Колхозники решили построить новое село на таежной стороне и сами же сделали распланировку. Зимой они заготовили столько леса, что должно было хватить на избы всем колхозникам, проживавшим в глиняных фанзах. Сразу же за ледоходом стали плотами переплавлять лес в Нярги, здесь разбирали плоты и на лошадях развозили бревна по улицам будущего села.

Все это нравилось Пиапону — дела шли хорошо! Только глядя, как разбирают строители новую школу и перевозят на другой берег, он не мог простить себе одного: зачем он поторопился с ее строительством, когда сам думал о переезде на таежную сторону? Правда, колхозники сами требовали большую школу, но Пиапон мог их уговорить подождать год-два, и не пришлось бы теперь перевозить ее на тот берег. Уговаривал, да не смог уговорить, потому что заворожила их русская учительница. Это она виновата, что наперекор Пиапону колхозники построили новую школу. А заворожила она няргинцев так легко и просто, что они даже и не заметили, как это произошло. Посетив вечером школу несколько раз, они стали чувствовать к ней непонятную тягу. Если кто не мог пойти в школу по какой-либо причине, то на душе у него точно появлялся неприятный осадок, чувство какой-то неудовлетворенности. Тогда он бросал все дела, шел в школу, и душа его становилась на место.

Каролина Федоровна заворожила няргинцев, больших и малых, прежде всего своим граммофоном. В первый же день своего приезда, поселившись в доме Полокто, она завела свой граммофон. Полокто с молодой женой долго разглядывали говорящую трубу. Незнакомые звуки привлекли соседей, и вскоре дом Полокто был полон людей. В последующие дни слушать граммофон приходили в школу чуть ли не всем стойбищем. Чудо-труба и подружила няргинцев с учительницей. Закрепила дружбу мать учительницы, Фекла Ивановна; она сперва научила молодую жену Полокто печь булочки, шанежки, а потом настоящий хлеб, который до этого привозили с рыббазы, где была пекарня. Вскоре Фекла Ивановна организовала целую кулинарную школу. Она готовила из картошки, капусты, свеклы и моркови такие кушанья, что они сами просились в рот. Самые ярые противники огородов с завидным аппетитом поглощали изготовленные Феклой Ивановной кушанья. Теперь уж никто не высказывался против картошки, капусты и других огородных культур.

Потом приехал киномеханик и показал кино, первое кино в Нярги. На стене школы повесили белое полотно. Киномеханик наладил свою аппаратуру и пригласил молодых людей крутить динамик. Желающих было — хоть отбавляй. Первым начал крутить динамик Иван — внук Пиапона. Начал он крутить боязливо, но, когда увидел, как в лампочке стали накаляться ниточки, разошелся.

— Тише! Аппаратуру разобьешь! — прикрикнул на него механик.

Тут уж полезли няргинцы к чудо-динамику, каждому хотелось, чтобы и от его руки, от его силы загорелась лампочка. Установилась очередь. Даже Холгитон не вытерпел, и его пропустили без очереди. Он не спеша сел на скамейку, и, пока садился, лампочка стала потухать.

— Крути! Чего медлишь? — закричали на него.

Тут пришлось старику поторопиться, он схватился за ручку и завертел. Лампочка вспыхнула вновь и горела ровно.

— Хорошая штука, — сказал Холгитон Пиапону, когда его согнали со скамьи. — Надо купить для колхоза, в домах повесить лампочки, и по очереди всем крутить. Как думаешь? Свет-то, смотри, какой яркий.

— Ты одну лампочку кое-как зажег, а если их будет десяток, сумеешь все зажечь? — спросил Пиапон.

— Если не я, молодые смогут. Смотри, как у них ярко горит лампочка. Не думай долго, отец Миры, покупай…

Тут неожиданно погасла лампочка, зарокотал аппарат, и все обернулись на него.

— Не туда смотрите, на полотно смотрите! — крикнул Пиапон.

К изумлению няргинцев, на полотне появились буквы, и все хором начали читать — не зря столько времени учились в ликбезе. Но вдруг буквы стали исчезать — это очередной крутильщик, позабыв о своих обязанностях, тоже засмотрелся на экран.

— Ты крути, крути! — опять прикрикнул механик.

— Смотри ты, как все тут связано, — удивился Холгитон, когда прояснилось изображение на белом полотне.

Потом замелькали кадры: по полотну ходили люди, разговаривали, это видно было по шевелящимся губам, но все было непонятно, потому что никто не успевал прочитать текст под изображениями. На помощь пришла учительница: она громко читала текст и успевала даже прокомментировать непонятные сцены.

— Хорошая ты девушка, — сказал ей Холгитон после сеанса, — столько нового принесла в нашу жизнь. И сама красивая. Это кино интересней твоей трубы. Хорошо бы твою трубу поставить под белым полотном, на полотне люди играли бы, а твоя труба им подыгрывала.

— Звуковое кино уже есть, — ответила Каролина Федоровна. — На полотне люди человеческим голосом говорят.

— Этого не может быть. На полотне не живые люди, как они могут человеческим голосом разговаривать? Нет, этого не может быть.

Каролина Федоровна не стала переубеждать старика, придет время, сам увидит.

Седьмого ноября она организовала настоящий праздник. Раньше в Нярги тоже отмечали день Октября, но не было такой торжественности. Теперь возле школы соорудили трибуну, и демонстранты с флагами, плакатами с конца стойбища шли к этой трибуне, а партизаны в красных повязках впервые салютовали выстрелами из ружей. Новый год тоже был необычен для Нярги. Впервые в школе поставили елку и вокруг нее веселились дети в разных масках, изготовленных собственными руками. Потом отмечали женский праздник.

— Сколько же праздников у советской власти? — удивлялся Холгитон. — Даже женский праздник есть. У нас раньше всего два праздника было — весенний и осенний. Времени не было у нас…

— Времени и сейчас мало, — объяснял Пиапон. — Просто теперь уже никто не боится завтрашнего дня, все знают, что не придет голод, как бывало прежде. У каждого теперь сбережения есть, а в магазине он все может купить. Раньше ты даже соседу не всегда давал взаймы, а теперь ты подписываешься на заем, государству даешь взаймы денег, чтобы оно могло лучше укрепить свою оборону. Вот как. Жизнь наша стала совсем другой…

Учительница завоевала любовь молодежи тем, что начала обучать желающих игре на гитаре и мандолине. Равнодушных не нашлось, все захотели учиться музыке. К удивлению Каролины Федоровны, ноты молодым охотникам давались легче, чем школьная грамота. Учительница отнесла это за счет способности нанайцев к музыке. Инструментов не хватало, и Пиапону пришлось за счет колхоза купить еще три балалайки, две гитары и две мандолины.

К лету Каролина Федоровна организовала сносный струнный оркестр, и молодежь выезжала с концертами на рыббазу, в Малмыж и Болонь. К радости Пиапона, комсомольцы активно стали помогать ему во всякой работе. Они и выступили с инициативой немедленного строительства новой школы. Вот и пришлось теперь ее разбирать и перевозить на другой берег. …Пиапон переплыл протоку и вышел на спокойную воду озера Ойта. Его догонял катер Калпе.

— Эй, председатель, подцепляйся! — закричали с катера.

— Катер не потянет, — засмеялся в ответ Пиапон и махнул рукой: — Езжайте, езжайте!

Черный от машинной копоти выглядывал с катера Калпе и улыбался брату.

«Совсем новый человек, — подумал Пиапон. — Изменился — не узнать, вот что значит любимое дело. Рыбаки, охотники лучше его зарабатывают, но он привязался к своему мотору, о заработках не думает. Раньше разве он так поступил бы?..»

Катер обогнал оморочку Пиапона и направился в Нярги. Хотя там не было еще распланированных улиц, разбросанно стояло несколько готовых домов и срубов. Пиапон все же ясно видел новое село. Планировали село всем колхозом, решили по обрывистому берегу проложить одну улицу, а другая будет спускаться к ней от сопки. Секретарь сельсовета Шатохин вычертил план села, обозначил места для магазина, клуба, школы, правления колхоза и сельсовета, потом колхозники стали выбирать усадьбы. Споров не было, места всем хватало. Бухгалтер предложил сразу же возле каждого дома ставить столбы, потому что в районе выделяли средства для электрификации и радиофикации Нярги.

Пиапон видел новое село с прямыми улицами, аккуратными домами, опутанными паутиной проводов. Новое Нярги — это детище Пиапона, воплощение его мечты о новой жизни. Его ли только? О новых рубленых домах думали все нанайцы, как только пришел достаток.

— Эй, председатель, люди полным ходом работают, а ты тихо ездишь на оморочке, не работаешь! — кричали с катера, возвращавшегося в старое Нярги за новым плотом.

«Полным ходом, — усмехнулся Пиапои. — Выдумают же. Даже новые слова сразу приклеивают. Появился катер Калпе, старшина кричит в трубу „полный ход“, вот и понравилась, видно, команда».

Плот, привезенный катером, разбирали, и тут же грузили бревна на телеги, развозили по местам. Вся территория будущего села превритилась в большой строительный участок, здесь трудились няргинцы, пришедшие им на помощь малмыжцы и рабочие рыббазы — все опытные плотники.

Пиапон пристал возле неводника, наполненного свежим мхом. Тут толпились женщины и дети, они мешками таскали мох к строящимся домам. Была среди них и учительница.

— Бачигоапу, Пиапон Баосавич! — поздоровалась она. — Почта была? А то надоели плотники, требуют новостей. Где их я возьму, если нет газет?

Пиапон улыбнулся, протянул ей районную газету «Сталинский путь».

— Вот это хорошо! — обрадовалась учительница. — Любят они читать свою газету.

— Ты ведь им читаешь.

— Я читаю. Ко потом они сами читают нанайскую страницу. Мое чтение их не удовлетворяет, я ведь так коверкаю нанайские слова.

Каролина Федоровна взвалила на плечи мешок с мхом и стала подниматься по крутому склону к дому Улуски. Пиапон поднялся вслед за ней. Возле высокого сруба хлопотала Агоака с внуками, она собирала щепки. Тут же кантовали бревна Оненка и Кирилл Тумали, наверху на срубе трудились Улуска с зятем.

«Теперь совсем развалился большой дом, — подумал Пиапон, глядя на сосредоточенного Улуску. — Теперь пришел конец большому дому. Улуска, Калпе, Хорхой — все строят свои дома, заживут, наконец, отдельно своими семьями».

— Агэ, обедать где будешь? — спросила Агоака.

— Только приехал — и уже обедать, — усмехнулся Пиапон.

— Приходи к нам, сейчас я полынный суп сварю.

— На полынный суп надо прийти. Ладно, уговорила.

Строители собрались под срубом, закурили трубки.

— Сруб мы скоро поставим, — заговорил Улуска, — доски на пол, потолок есть. Гвозди, стекло на окна есть. Все есть, только вот чем крышу будем крыть — не знаю.

— Как не знаешь? Две бригады дранку готовят, — сказал Пиапон. — Или ты не хочешь драночную крышу?

— Не умеем мы крыть этими дранками, — сознался Оненка.

— Русские помогут, вон какие они плотники. Кузьма Лобов говорит, что дом построит без единого гвоздя.

— Хвалится. Как без гвоздя можно?

— Нет, не хвалится, я видел, как он топором работает, даже узоры делает на наличниках. Это мастер.

— Вот бы железом крышу покрыть, — мечтательно проговорил Улуска.

— Ох и человек ты смешной! — воскликнул Оненка. — Много ли ты видел домов с железными крышами? Самые богатые русские только имели такие крыши. Ты скажи спасибо, что дом тебе строят деревянный, ты об этом всю жизнь мечтал, во сне видел. Ишь какой, давай ему железную крышу.

— Да не сердись, — усмехнулся Улуска. — Я так просто. Когда человеку дарят берестяную оморочку, ему хочется другую, из досок. Разве когда удовлетворишь человека?

Пиапон был доволен Улуской, правильно рассуждает.

— Ничего, отец Гудюкэн, пока покроем твой дом дранкой, — сказал он. — Потом, может, железо добудем, перекроем. Только не надо слишком спешить, мы еще не такие сильные и богатые, чтобы все сразу сделать. Медпункт надо, дом для электричества, для радио, новую баню. Все это потребует много сил и много денег. А отставать от других сел — стыдно. В Найхине радио, электричество, они там Москву слушают, а мы чем хуже?

— Ох и жизнь идет! — воскликнул темпераментный Оненка. — Вот это жизнь. Как только мы раньше жили — не понимаю. Что в соседних стойбищах делается, не знали, а теперь?! Помнишь, отец Миры, как мы по твоей карте искали, где этот пароход «Челюскин» затонул? Надо же, а!

Помнит, конечно, Пиапон, как же не помнить, когда это произошло два года назад. А карту он случайно увидел в книжном магазине в Вознесенском и купил. Карта — не глобус, но и по карте Пиапон любил искать всякие земли, города — приучила к этому Лена Дяксул. Когда получили известие о «Челюскине», Пиапон воткнул на место гибели ледокола гвоздь и от него стал карандашом чертить пути самолетов, вывозивших челюскинцев. «Игра Пиапона» — так назвали в Нярги затею председателя колхоза. Карта эта до сих пор висит в конторе правления колхоза, она так истрепалась, что не сразу найдешь нужный район или город.

— Карта — хорошая штука, — сказал Пиапон, — газетную новость по ней сразу зримо представляешь. Я нашу районную газету учительнице передал, так что новости Нанайского района услышите.

— О нас, наверно, тоже пишут. Интересно про себя послушать, о других узнать, — проговорил Кирилл.

Пиапон выбил пепел из трубки, собрался к соседним строителям.

— Отец Гудюкэн, ты отметки делаешь о работе Оненка, Кирилла, зятя своего? — спросил он.

— Нет, не делаю, — сознался Улуска.

— Как тогда бухгалтер за их труд будет платить?

— Мы не возьмем денег, — заявил Оненка.

— Как не возьмете?

— Так. Не возьмем и все. Мы не работаем, а помогаем. Когда в старое время дом кто строил, все стойбище сбегалось ему на помощь, и никто за это денег не просил.

— В старое время все по-другому было…

— Нет, не по-другому. Так же было, как и сейчас. Я сам пришел на помощь Улуске и денег за это не возьму. Он придет мне на помощь — тоже не возьмет. Вот как было раньше, и сейчас так должно быть.

— Чудак ты, Оненка. Ты не просто помогаешь, ты колхозник, строишь дом, и колхоз за это тебе выплачивает заработок.

— Я для своего друга дом строю и денег с него не возьму.

— Не с него же деньги, колхоз выплачивает.

— Чего ты, колхоз да колхоз? Не для колхоза я дом строю, для своего друга строю.

— А ты, Кирилл, так же думаешь?

— Да, а как еще по-другому думать?

— Ты тоже? — спросил Пиапон зятя Улуски.

— Мы вместе будем жить! — расхохотался зять Улуски. — У самого себя, что ли, деньги требовать?

Пиапон больше не стал спорить, пусть бухгалтер разбирается, ему виднее.