ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Летом тридцать второго года на Амур съездил Сапси-Саша. Возвратился он к началу учебного года.
— Колхозы укрепились, — заявил он сразу при встрече с друзьями. — Укрепились и будут теперь расти, подниматься. Силу свою они показали. Знаете, где показали? Ни за что не догадаетесь!
— Говори ты, чего тянешь! — рассердился Михаил.
— Озеро Болонь заезком перегородили!
— Болонь? Нанайское море? — будто одновременно выдохнули все присутствующие.
— Разве можно Болонь перегородить? — усомнилась Гэнгиэ.
— Можно, и загородили! Доказали колхозную силу! Собрались со всех колхозов, от Сакачи-Аляна до Нижних Халб рыбаки и поставили заезок. Ох, рыбы, если только вы видели бы! Никогда, нигде я не видел столько рыбы. Когда подходили максуны, вода кипела, когда они прыгали один за аругим, один за другим. Гул такой — спать невозможно! Заезок трясло!
— А рыбу куда сдают? — спросил Богдан.
— В Болони большой рыбозавод построили, потом недалеко от Малмыжа, напротив твоих Нярги, другой стоит. Не знаю, справятся ли они, слишком много рыбы. Рыбаки говорят, что это еще пустяки, в конце сентября начнет выходить рыба, тогда заезок в щепки разнесет…
На несколько дней хватило у студентов разговора о Болонском заезке. Они обсуждали конструкцию заезка, спорили, как сберечь рыбу, куда ее деть… Амурцы на берегу Невы решали проблемы, которые жизнь выдвигала на Амуре.
Богдан много думал о заезке. Он родился и долго жил на берегу озера Болонь, знал озеро лучше всех споривших. Он знал, сколько рыбы в нем, потому что сам видел, как прыгают разгулявшиеся максуны, как мечут икру караси и сазаны в начале лета. Такой шум на озере — не уснешь без привычки! И куда можно деть столько рыбы — Богдан не понимал. Засолить? Но соленая рыба невкусная. Что же тогда остается? Заморозить? А где морозильники? Может, сейчас начнут строить? Но еще требуются баржи со льдом, чтобы вывозить эту рыбу в город, к потребителю. Где они, эти баржи?
Все было неясно, непонятно, и Богдан сел писать письмо Пиапону. Он теперь регулярно переписывался с дедом: за Пиапона, под его диктовку, писала учительница; которую звали Лена Дяксул, знакомая Полины. Получал он письма и от отца с матерью, за них писал секретарь сельсовета. Ответили они и на письмо, в которое была вложена фотокарточка Богдана с Гэнгиэ.
«Какой ты стал городской, на сына нашего даже не похож, — писали Пота с Идари. — Гэнгиэ тоже не узнать. Ты женился на ней, ну и живи, только что скажешь Гиде и его отцу? Он и так на нас сердит, теперь совсем разозлится. Сам думай, ты теперь совсем умный стал. Жалко, детей у тебя не будет…»
Богдан дописывал письмо, просил Пиапона подробнее сообщить, что случилось с заезком, много ли выловили рыбы и куда ее дели.
— Богдан! — в дверях стоял бледный Михаил, тубы у него дрожали. — Лукс погиб!
— Кто сказал? — вскочил Богдан. — Он же далеко, в экспедиции.
— Оттуда сообщили… несчастный случай… из Якутии, на берегу Ледовитого океана похоронили.
Михаил сел на кровать и опустил голову.
— Такой могучий, такой добрый… Как его на Амуре любили.
Богдан мерил шагами комнату. Погиб человек, который дал ему путевку в партию, погиб испытанный революционер, открывший тысячам людей глаза… Да, будут амурские народности помнить Карла Лукса, для них имя его вобрало в себя, воссоединило вместе и Комитет Севера, и советскую власть, и партию большевиков, и новую жизнь со школами, больницами, колхозами. Не забудут Лукса нанай, ульчи, удэгейцы, нивхи, негидальцы.
— Если сами не догадаются, — сказал Богдан, — когда вернемся на Амур, предложим какой-нибудь колхоз назвать его именем.
Услышав о гибели Карла Яновича, собрались студенты в комнате отдыха, начали делиться воспоминаниями о нем, и сам собой получился вечер памяти Лукса. Сидевшая рядом с Богданом Гэнгиэ беспокойно теребила конец перекинутой через плечо шали, глубоко вздыхала. За ужином она выпила только чай, а селедку с картошкой отдала Богдану.
— Тебе надо есть, — жестко проговорила Полина. Богдан удивился, но решил, что это вызвано гибелью Лукса, потому что эта нелепая смерть не выходила из его головы. После ужина Богдан с Гэнгиэ вышли подышать воздухом.
— Я с первой встречи до последней вспоминаю, — сказал Богдан, шагая по шуршавшей листве парка. — Все помню. Он меня всегда партизаном называл, наверно, ему самому это приятно было, потому что он командовал очень большим партизанским отрядом. В партию рекомендовал, сам рекомендовал…
Гэнгиэ делала вид, что слушает его, но мысли ее были о другом. Она несколько раз порывалась сообщить Богдану о своей беременности, но все не решалась, потому что сама в это не верила. Сколько лет она прожила с Гидой и не могла забеременеть. Кэкэчэ с Идари поили ее всякими отварами, звали на помощь шаманов, пока не уверились в ее бесплодности. А в Ленинграде она забеременела. От Богдана. Не могла счастливая Гэнгиэ поверить в это. Спрашивала, переспрашивала подруг-женщин, как узнать беременность, как она протекает, боялась ошибиться. Но теперь ошибки не было, опытные женщины подсчитали — два месяца беременности. Гэнгиэ была рада, так рада, что кусок хлеба не лез в горло… Бывает же так! А Полина ругается, заставляет насильно есть. До еды ли — у Гэнгиэ будет ребенок! Все говорили: «Бесплодная, бесплодная», а она понесла!
— Богдан, радость-то какая, — прижавшись к мужу, прошептала Гэнгиэ.
— Ты что, какая радость? — не понял Богдан. — Ты в уме?
— Да, Богдан, я в уме.
— Лукс погиб, ты что это?
— Я ничего. Погиб так погиб, что теперь сделаешь? У нас на похоронах всегда говорят: «Его уже не поднимешь, надо думать, как дальше жить живым».
— Знаю, слышал. Лучше помолчим.
— Не могу я сегодня молчать, я думаю, как мы будем жить.
— Думай про себя, глупости только не говори. Погиб человек…
— Появился человек.
— Что? Какой человек?
— Не знаю какой…
«С ума она сошла, что ли? Что с ней? — подумал Богдан. — Несет какую-то чушь».
— Разве сейчас узнаешь, какой будет, — продолжала Гэнгиэ. — Когда появится, тогда узнаешь. Да и тогда не узнаешь, когда подрастет, тогда узнаешь.
— О чем ты говоришь? Можешь понятнее сказать?
— А чего тебе непонятно? Сказала я тебе, человек появился, я понесла. Что тут непонятного?
— Ты понесла?!
Богдан почувствовал, точно его вытащили из сырого подземелья на дневной свет. Он закрыл глаза, вздохнул полной грудью и прошептал:
— Как же так? Смерть и жизнь — рядом. Горе и радость — в обнимку.
Он позабыл в это время, что сам родился в год мора, когда черная оспа погубила стойбище Полокан, что он вдохнул весенний воздух в то время, когда прекратилось дыхание дочери Токто. Он забыл об этом, хотя не раз слышал от матери.
— Правда, понесла? — спросил он еще раз.
— Не веришь?
— Ты же говорила…
— Сама не верила, а теперь верю.
Богдан обнял любимую, стал целовать ее в губы, щеки, в глаза и повторял как обезумевший:
— Сына, сына, сына хочу. Сына, опять сына… Гэнгиэ радостно смеялась.
— А я дочь, дочь, дочь хочу. Помощницу мне…
— Ладно, кто будет, тот и будет, — сказал, успокоившись, Богдан. — А нам надо по-настоящему мужем и женой стать.
— А мы разве не по-настоящему?
— По закону надо, зарегистрироваться…
На следующий день Богдан поймал Сашу Севзвездина в коридоре, затащил в пустую аудиторию.
— Ты опять об алфавите? — спрашивал Севзвездин. — Может, тебе ехать на дискуссию?
Александр Севзвездин собирался в Хабаровск, где проводилась дискуссия о письменностях народностей Амура. Даже не о самой письменности, а об алфавите. С первых дней обучения детей по латинским буквам стали высказывать недовольство учителя. Недовольство возросло еще больше, когда во втором классе детей начинали обучать русскому языку. Малыши должны были выучить буквы двух различных алфавитов. Запротестовали и учителя ликбезов, их ученики — взрослые папы, мамы, немного умеющие читать русские слова, вновь переучивались вместе с новичками по латинским буквам.
— Я, Богдан, буду стоять за русский алфавит.
— Не о том я, Саша, у меня другое дело, посоветоваться хочу.
— Советуйся, я никогда не отказывался помочь.
— Ты как женился?
— Как женился? Просто, а что? — Саша густо покраснел и переспросил: — А что?
— Что надо, чтобы жениться. Севзвездин покраснел еще гуще…
— Как что? Просто влюбился… Ну и чтобы она согласна…
— Да, согласна! Что требуется, чтобы зарегистрироваться?
Севзвездин облегченно вздохнул, улыбнулся:
— Фу, черт, задачу задал. Женишься? Вот и хорошо, давно бы так. В загс надо идти, и все. Когда свадьба?
Скромную, но веселую свадьбу справили в один из воскресных дней в квартире Александре Севзвездина. Много подтрунивали над Михаилом, который все еще не решался зарегистрировать брак с Людмилой Константиновной.
— Если нынче зимой Михаил женится, я волосы под машинку подстригу, — клялся Яков Самар.
— Новое придумай, зачем мою грязную рубашку напяливаешь, — огрызался Михаил.
— Если не женится зимой, я женюсь, — заявил Сашка-Сапси.
— Ругатель, матерщинник, таких не любят.
После свадьбы Богдану с Гэнгиэ выделили отдельную комнатку, и они зажили вдвоем. О женитьбе они не сообщили родителям, посчитали, что те об этом догадались по фотокарточке сами.
Возвратился Александр Севзвездин из Хабаровска, с восторгом рассказывал о знакомстве с автором первого нанайского букваря Ниной Александровной Вальронд.
— Это ученый, настоящий ученый с большой буквы! Обаятельный человек…
— Как дискуссия?
О дискуссии Александр Севзвездин рассказывал без пафоса, и Богдан понял, что он остался недоволен ею. Позже его догадки подтвердил сам Александр.
— Переливали воду, — сказал он. — Не пришли к единому мнению. Согласились, что нельзя пользоваться латинским алфавитом, и все. Надо, Богдан, браться за дело, разрабатывать грамматику, приспосабливать русский алфавит к вашему языку. Так думает и Нина Косякова, помнишь ее? Молодец она, работала с твоими отцом и матерью в Джуене, теперь — в Кондоне.
Они опять засели за работу. Трудно приходилось Богдану, он сам учился на предпоследнем курсе института, помогал Гэнгиэ, учившейся на трехгодичных педагогических курсах, помогал Севзвездину разбираться в тонкостях нанайского языка. Но сам он считал главной обязанностью — заботу о беременной жене.
Учебный год проходил обычным порядком в занятиях, в спортивных соревнованиях, в выступлениях на концертах художественной самодеятельности. Северяне Института народов Севера показывали свое искусство почти во всех рабочих клубах и домах культуры Ленинграда. Ленинградцы впервые видели чукотские, ненецкие танцы, слушали песни эвенков, хантов и манси, смеялись, глядя на «нанайскую борьбу».
Когда впервые Богдан с друзьями обдумывал репертуар нанайской группы, разгорелся спор. Девушки и женщины наотрез отказались выступать; танцевать они не умели, а петь не могут, воспрещается, мол, по старым обычаям. Без споров включили фехтование на коротких и на длинных палках. Когда Богдан предложил показать шаманский танец, запротестовал Сапси-Саша.
— Ты совсем спятил! — выкрикнул он. — Шаманский танец хочешь распространять в Ленинграде?
— Кто здесь станет его танцевать? — удивился Богдан.
— Так это же ради смеха, — встал на сторону Богдана Михаил.
Михаил привез с Амура настоящий шаманский костюм, бубен и гисиол-палку, побрякушки-янгпан. Теперь он был как настоящий шаман! И танцевал он не хуже шамана. Показывали нанайцы и свой коронный номер — «нанайскую борьбу». Исполнял эту шутку Сапси-Саша. Когда впервые он вышел с этим номером на сцену Дворца культуры, то так ловко имитировал борьбу двух мальчиков, что вскоре весь зал смеялся безудержно. Сапси совсем разошелся, подкатился к краю оркестровой ямы и стал изображать, как злой мальчишка старается спихнуть противника в яму. Тут уж не до смеха стало зрителям, повскакали мужчины с первых рядов, подбежали к яме, закричали:
— Хватит, ребята! В яму упадете! Остановитесь!
Протянули руки дюжие мужчины, чтобы подхватить драчунов, и в этот момент перед ними поднялся Сапси-Саша, откинул с головы подушки, и белые его зубы заискрились под светом электрических лампочек.
Поднялся такой смех, что стены дворца задрожали, люстры устрашающе закачались! Это был успех! Услышали ленинградцы о веселой «нанайской борьбе», и каждый захотел посмотреть на нее, вот и стали приглашать на вечера, отбоя не было.
Ленинградская сырая зима подходила к концу, когда Михаил наконец женился, и студенты-нанайцы поздравили друг друга с пополнением в их дружной семье. В это время Гэнгиэ ходила последние недели.
— Гэнгиэ, где мы тебе чоро поставим? — подтрунивал над ней Михаил. — Может, в парке, а?
— Тебе все смешно, — обижалась Гэнгиэ. — Мне боязно, а ты смеешься. Твоя жена говорит, чтобы я не боялась, ей хорошо, она не рожала.
— Родит, куда денется! Я ей чоро сделаю из самой пахучей хвои, пусть там рожает и знает, как наши матери нас рожали.
— Болтун! Язык бы твой укоротить. Передам я Людмиле твои слова, попрыгаешь.
Людмила Константиновна водила Гэнгиэ в женскую консультацию, где она впервые подверглась тщательному осмотру. Вернулась она молчаливой, смущенной.
— Стыд какой! Хорошо одни женщины были, а как если мужчины-доктора будут? Стыд какой! Я не пойду больше к докторам.
— Где рожать будешь? — спросил Богдан.
— Не знаю.
— Может, правда, чоро построить?
— Ты тоже смеешься…
— А что делать? Ты такое говоришь, что только остается смеяться. Где же будешь рожать, если не в роддоме?
Гэнгиэ молчала. В апреле она родила мальчика и, вернувшись, похвасталась:
— Ничего страшного, мужчин не было, все обошлось. Выполнила твой заказ, вот, смотри, какой твой кашевар.
— Ты думаешь, будет он кашеваром? — спросил Богдан.
— Кто тогда, если не кашевар?
— Он будет профессором.
— Пусть будет, только чтобы здоровеньким рос. Богдан сам написал письма о рождении сына в Джуен, Болонь и Нярги. А когда наступило лето, солнце пробилось сквозь ленинградскую пасмурность, родители сфотографировались с первенцем и отправили фотокарточки дедам и бабам, посмотрите, мол, на нас, вот вам доказательство.
Воспользовались солнечными днями и кинооператоры, они давно уже присматривались к северянам, зимой снимали несколько эпизодов из жизни Института народов Севера. Узнали они о новорожденном.
— Интересный сюжет, надо заснять, — растолковывали они Гэнгиэ, которая отказывалась сниматься в кино. — О, это будут потрясающие кадры! Дорогая, не отказывайтесь, у вас такое лицо! А малыш какой! Будем снимать. Так, отец и мать с Амура, а сын родился на Неве. Потрясающе! Мать не знала даже буквы, а теперь будет учительницей? Расчудесно! Прекрасно!
Тут выскочил Михаил с двумя мужскими косичками.
— А это косы отца, вот его, — указал он на Богдана.
— Косы? Отца? А что, разве мужчины косы носят?
— Да, да, носят. Богдан сюда приехал с косами, здесь ему отрезали, а он хранит их. На дне чемодана хранит.
Северяне хохотали. Богдан смеялся вместе с ними до слез. Он даже не помнил, когда отрезал косы, может, в Нярги, когда учился в школе у Павла Глотова, то ли когда пошел в партизаны, но расстался он с косами давно. В Ленинграде у него не хранилось, конечно, никаких кос, а те, что держал Михаил в руках, он привез с Амура вместе с шаманским костюмом и бубном.
— Это же сюжет! — воскликнули операторы. — Отец и мать с косами вначале, потом сегодняшние кадры. Это находка, не надо никаких сценариев.
— Правильно! — воскликнул Михаил, хотя и не знал, что такое сценарий.
Операторы начали готовить аппаратуру, а Михаил принялся заплетать косички Богдану.
— Короткие волосы, — ворчал он. — Зачем только стригут так? Вот, смотри, какие у меня.
— Так ты шамана каждый день изображаешь, — засмеялся Богдан. — А мне зачем длинные волосы? Ты зачем вытащил эти косы?
— Чтобы посмеяться.
— Тебе смешно, а если это кино покажут на Амуре?
— А что? И там посмеемся!
Богдана засняли с косичками, потом без косичек, с женой и сыном.
— Это надо понять так, — философствовал Сапси-Саша, — раньше жили так, теперь живем так. С косичками ходили, теперь без них. В чоро рожали, теперь в роддоме. Малышей поили рыбным отваром, сосать давали огрызок юколы, теперь молоком поим и пустые соски даем.
— Юкола вкуснее, сколько я помню, чем резиновая пустышка, — засмеялся Михаил.
— Ты всегда так, — обиделся Сапси. — Серьезно не можешь.
— Куда же серьезней!! Гэнгиэ, у тебя сын молоко пьет?
— Да, а что?
— Вот видишь, этот нанайский сын молоко пьет. Почему пьет? Потому что родился в Ленинграде. А кто родился в стойбище — не пьет. Не веришь? Будешь в Куруне, спросишь. Там одна добрая русская женщина ясли организовала, съездила в соседнее русское село Уссури, молоко привезла. Так думаешь, что? Ни один малыш в рот не взял. Им рыбу давай да мясо.
Сапси-Саша опять уезжал на каникулы на Амур. Завидовали ему многие, завидовали и Михаил с Богданом. Утешались лишь тем, что они перешли на последний курс и летом будущего года насовсем вернутся в свой родной край и никогда больше не расстанутся с ним.
Проводив Сапси-Сашу, Богдан с семьей, вместе с другими северянами, уехал под город Лугу. Лето проходило в заботах о жене, сыне, в работе над грамматикой нанайского языка. Часто навещал Богдана Александр Севзвездин. Он защитил диссертацию и получил первую ученую степень — кандидата филологических наук. Приезд его всегда вызывал оживление северян: Севзвездин как никто другой умел организовать азартные спортивные игры, он учил играть в волейбол, городки, создавал команды и устраивал соревнования. Сборная волейбольная команда, в которой он сам играл, в двух встречах победила команды горожан.
Богдан с Гэнгиэ получили ответы на свои письма из Нярги, Болони и Джуена, во всех письмах удивление, восторг и откровенная приписка: «Если бы не карточка — не поверили бы».
— Бабы и деды не верят, что ты есть на свете, — смеялась Гэнгиэ, целуя сына. — А мы есть! Правда? Мы уже люди. Скоро поползем, скоро на ноги встанем.
Возвратились в Ленинград к началу занятий. Людмила Константиновна сводила Гэнгиэ с сыном в детскую консультацию.
— Зачем это надо? — удивлялась Гэнгиэ. — До родов проверяют, после родов проверяют, мальчик уже суп скоро будет есть — проверяют.
— Чтобы здоровым рос, — отвечала Людмила.
— Так он здоров, сразу видно. Вот если бы он родился в чоро, тогда болел бы, а он родился в теплом доме.
— Теперь на Амуре тоже только в домах рожают, — сказал Михаил. — За этим сельсовет, женсовет следят…
Часто теперь друзья говорили про Амур, про колхозы. Когда возвратился Сапси-Саша, забросали вопросами.
— Мы здесь засиделись, — сказал в ответ Сапси, — пора домой. Там такое делается! Колхозы встали на ноги. Землю пашут, коров завели. Народ говорит, что надо организовать свой район, так будет удобнее. Все говорят так. Город начали строить на Амуре, всюду об этом говорят. Молодые люди со всей страны едут на Амур. Нам тоже пора возвращаться.
— Город строить?
— Нам район надо свой строить. Там, говорят, на нас надеются.
Задумались студенты. Курили, молчали.
— Нет Лукса, он посоветовал бы, что делать.
Да, был бы жив Карл Янович, посоветовал бы. А скорее всего сам принялся бы за дело. С чего бы, он начал?
— Может, письмо написать? — предложил Михаил.
— Куда?
— В Москву.
— Правильно, ребята, надо письмо писать, — сказал Богдан. — У нас на Амуре бывал Михаил Иванович Калинин, он знает о нас, о нашем крае. Он председатель ВЦИК. Надо ему писать, рассказать все, как было и как есть.
Подумали амурцы и решили писать письмо Всесоюзному старосте. Весь вечер обдумывали письмо, думали еще неделю, наконец написали, но отправили только через полмесяца. Ждали ответа с нетерпением. Отпраздновали Седьмое ноября, встретили новый, 1934 год, а ответа все не было. Засомневались студенты, заспорили.
— Кто нас послушает, кто мы такие?
— Не зря нас сюда послали учиться, должны послушать.
— Правильно, нас готовят здесь для работы на местах.
— Будто у Калинина другой работы нет, как наши письма только читать.
— Он решает, ВЦИК решает.
— Три года назад организовали по всему Северу национальные округа и районы, и у нас будет свой Нанайский район.
— Правильно, постановление об этом 10 декабря 1930 года было.
— Ох, какой он, все постановления знает!
— Хватит, ребята, чего раскричались? — оборвал спор Богдан. — Дело государственное, быстро важные вопросы не решаются. Подождем еще. Я думаю так, перед тем как принять решение, должны на местах искать кадры руководителей, должны советоваться с людьми. Иначе нельзя. Подождем. Я уверен, все будет хорошо.
С Богданом не спорили, возражали тоже редко: он был старше всех, пережил больше других, участвовал в гражданской войне. Ребята с удовольствием читали его воспоминания о гражданской войне и партизанских рейдах, напечатанные в одном из номеров институтского журнала «Тайга и тундра».
Вторая половина учебного года проходила в напряженных занятиях: Богдан готовился к выпускным экзаменам, Гэнгиэ тоже, и потому сына пришлось отдать в ясли. Мальчишка вытянулся, вставал сам на ножки и ходил, перебираясь ручками за кровати.
— Говори, ба-чи-го-апу, — учила по вечерам сына Гэнгиэ. — Повтори, бачигоапу, дедушка. Не выходит? Но ничего, до лета еще есть время, выучишься. Ты должен с дедом поздороваться, ты моя защита, а то дед все еще, наверно, злится, может ударить твою маму. Ты вот и смягчишь его сердце.
— Ну, защитник, шагай бодрее, — смеялся Богдан.
Пришел март. Однажды солнце заглянуло в комнату молодоженов.
— Солнце пришло за нами, — сказала Гэнгиэ. — Зовет нас на Амур. Пошли.
— Куда? — засмеялся Богдан.
— За солнцем, на Амур.
— Вот тебе на! Солнце на запад идет, в другую сторону от Амура. Чему тебя учили?
— Тому, что земля — шар. Если земля шар, мы приедем на Амур. Сынок, пошли, пусть папа остается.
Но в жизни получилось наоборот. Однажды Богдана вызвали к директору института. Явились Сапси, Михаил, Яков.
— Вам немедленно надо собираться, — сказал директор, — пришло отношение из Москвы, из ВЦИКа, сам Калинин Михаил Иванович подписал.
Друзья переглянулись, глаза их излучали радость, они готовы были броситься друг к другу — обняться крепко, по-охотничьи, но сдержались.
— Нам велено откомандировать вас в Хабаровск, в распоряжение крайисполкома, — продолжал директор. — Речь идет об организации национального Нанайского района.
Богдан не помнил, о чем говорил дальше директор института, от радости у него помутнело в глазах, заложило уши. Опомнился он за дверью директорского кабинета, когда друзья подняли его на руки и подбросили в воздух.
Известие о письме Михаила Ивановича Калинина и о выезде группы нанайских студентов моментально облетело весь институт. В этот, день счастливчики принимали поздравления товарищей, выслушивали их напутствия.
— А я как? — спросила вечером Гэнгиэ, когда остались одни в комнате.
— Курсы закончишь и приедешь. Ох, как я буду скучать! — Богдан обнял жену и сына, поцеловал, будто уже уезжал.
— Что, мы скучать не будем?
— Это же ненадолго, Гэнгиэ.
— Тебе хорошо, все свои рядом будут. Работы много…
— У тебя мало будет работы? Экзамены будешь сдавать. А рядом с тобой сын. Эх ты!
Через три дня весь Институт народов Севера провожал Богдана и его товарищей, провожал с духовым оркестром. Так еще никогда никого не провожали…
Перед Хабаровском Богдан не спал всю ночь: завтра он увидит Амур. Он встретится с родным Амуром! «Ты дома! Ты дома!» — стучали колеса, и этот стук, так надоедавший за многодневное путешествие, теперь мягко, сладостно отдавался в груди.
Рядом на полке безмятежно спал Сапси-Саша, на верхних полках — Моло-Михаил с Яковом Самарой. Да и почему им не спать, если они не раз ездили на Амур!
Богдан прильнул к окну, вглядываясь в ночную чернь. «Как-то встретят меня мои? — думал он. — Гида, друг детства, что ты скажешь? Неужели, чудак, будешь обвинять?»
Поезд бежал навстречу поднимавшемуся солнцу, становилось светлее. Приближался Амур. Богдан теперь не отрывал глаз от окна. Солнце поднялось за синими сопками, в вагоне пассажиры шумели за завтраком, Михаил совал Богдану в руки хлеб с кружочками копченой колбасы — тот словно ничего не замечал. Когда открылся впереди Амур, широкий, сверкавший от солнца, Богдан почувствовал, как сдавило горло, глаза заволокло туманом, и Амур вдруг стал расширяться, расширяться, затоплять берега… Богдан понял, что он плачет…
Он прильнул к стеклу, тыльной стороной ладони вытер мокрые глаза.
На вокзале нанайцы сдали вещи в камеру хранения и, не сговариваясь, пошли на берег Амура. Стояла тихая, жаркая погода, это был один из первых теплых майских дней.
— Сейчас мы встретим кого-нибудь, обязательно встретим, здесь всегда наших много, — твердил Михаил, приближаясь к речному вокзалу.
Вот и Амур. Богдан подошел к воде, наклонился, зачерпнул ладонями и выпил. Его примеру последовали остальные.
— Вкусная вода, как молоко матери, — сказал Михаил.
Здесь, на берегу Амура, они позабыли о своих шутках, были серьезны, как никогда. Постояв немного, они поднялись к базару, прошли между рядами, но не встретили земляков. Лишь после встречи с Амуром они пошли в крайисполком, к председателю. Беседа была деловая, непродолжительная. Прощаясь, председатель подытожил разговор:
— Вы первые нанайцы, которые учились советскому строительству в институтах, вам и организовывать свой Нанайский район. Будете в стойбищах, больше беседуйте с людьми, рассказывайте о ленинской национальной политике, разъясняйте ее суть. Смотрите, анализируйте, думайте, что еще надо сделать, чтобы жизнь нанайцев стала еще лучше. Вам работать в Нанайском районе, вам, как говорят, и карты в руки. А теперь идите в крайком, там вас ждут.
В крайкоме партии Богдан, Михаил и Саша предъявили партийные билеты дежурившему милиционеру, Яша протянул комсомольский билет.
— Проходите на второй этаж, в комнату сорок пять, — сказал милиционер.
Комната сорок пять. Богдан постучал в дверь и открыл. За столом сидел пожилой человек, с поседевшей головой и усами, до боли знакомый.
— Учитель! Павел Григорьевич! — воскликнул Богдан.
Богдан обнял бывшего своего учителя, прижался щекой к его плечу.
— Будем вместе работать, Богдан! В Нанайском районе будем работать. Меня рекомендуют туда секретарем райкома партии.
Глотов пожал ребятам руки, познакомился с каждым и, усадив их, стал расспрашивать. Услышав, что они собираются сегодня же выехать в родные места, усмехнулся:
— Быстрые какие. Нет, друзья, теперь вы уполномоченные крайисполкома, что, скажут, то и будете выполнять. Знаю, спешите к родным, но потерпеть надо. Не бойтесь, билеты на пароход вам купят, командировочные получите. Надо прежде решить здесь все организационные вопросы, скоординировать наши действия. А то разбежитесь вы по Амуру, потом ищи-свищи вас.
Все засмеялись. Глотов дал им направление в гостиницу и на вечер пригласил их к себе в гости.
