Рано еще над землею, почти засветло, но уже разносится в прохладном утре жизненный шум: падают гулко стволы дерев, и летит крепкая ругань курганских мужиков, погоняющих своих квелых коняжек; пестро одеты, в лаптях, в зипунах, кое-кто даже в грубо выдубленных полушубках, спешат по взгорку люди, торопятся бабы и девки в длинных платьях и сарафанах, сбившись в стайки, подымаются к строгановским амбарам — на завтрак; слышатся шутки, вскрики, хрипловатые чуть со сна смешки.

Солнце, поспевшее наконец выглянуть из-за леса, высвечивает развороченную ямами землю, не осыпавшуюся еще, с поваленных сосен серо-зеленую хвою, пожелтелые кроны берез.

В Старокурмашеве, видать, тоже осень. И березка, которая возле дома, надо думать, пожелтела уже... Как там у них с дровишками на зиму, успели ай нет? Получку свою отправил жене, это хорошо, себе осталось рублей пятнадцать всего, ну оно ничего, хватит. Велел прикупить лошадь какую, чтоб и недорого, да крепко. Без коняги и дом-то не хозяйство, пустое слово. Ежели подфартит малость, можно и телку еще на те деньги, вона... Глядишь — через пару годков корова на дворе. Старший сынка, Мирзанур, мать отписала, в школу, мол, ходит. В деревне теперь своя школа! Ну, стало быть, в этом годе и младшенькая, Кашифа, к учебе пристроится. Мирзанур-то четыре года ходил далеко, в соседнем селе учился. Нынче у себя будет, рад небось. Детишки, как подумать, вырастут пограмотней, нежели тятька их, надо им одежу справную ладить, будут тогда не хуже людей...

Мирсаит-абзый, .вдруг задохнувшись, ясно увидел перед собой четырнадцатилетнего сынишку и Кашифу, дочку девяти лет, ласковую, тихую, потом и мать их, Маугизу, бойкую на язычок, любящую детей до страсти.

Оглядывая задумчивыми еще глазами толпу новоприбывших, которая гомонила у конторы, прошел он вовнутрь. Перешагивая через корзины и мешки людей, на корточках томящихся у замшелых стенок, грузно, по коридору, миновал отдел кадров — там тоже было полным-полно мужиков, видно, прибывали они каждодневно. Ждут мужики документы, волнуются, лица их, заросшие колючей щетиною, взволнованны, но галдят довольно мирно пока, без особого крику, спрошают друг друга о деле:

— Пачпорт дали, што ль?

— Бяда! Отправют обратно, дык погнесся ведь от обиды!

— Но, гололобый, куды прешь?

— Закройсь, паршивец! Ить я тебе врежу по уху!

— Пашул вон! Что ты, не при царе Микулае, а то — врежу!

— Тише!

Мирсаит-абзый шел сквозь народ в коридоре решительно, дойдя же до кабинета начальника строительства, сильно взволновался. Снял с головы фуражку, постукал сапогами, сбивая пыль, которой не было, потоптался несколько, потом все же толкнул осторожно дверь...

— Можно ли?

Ответа ему не было, да и сам вопрос его потонул в шуме голосов, наполнивших большую комнату, оказалось, и здесь полно народу.

— Можно, что ли? — спросил он еще, остановясь у порога. Никто не услышал по-прежнему, и Ардуанов, кашлянув, обратился уже громче.

От стола, окруженного гомонящим людом, приподнялась чья-то голова. Потом показалась девушка с густыми черными волосами, уложенными в две косы, с бело-румяным, как спелое анисовое яблоко, лицом, выйдя из толпы, она подошла к Ардуанову.

— Не товарищ ли Ардуанов? — спросила и она, легко улыбаясь, чисто по-татарски.

Мирсаит-абзый посветлел враз сердцем, словно обласканный неожиданным теплом, улыбнулся навстречу.

— Я, дочка, я это. Сказывали, мол, будто вызывал кто-то. Правда ай нет?

— Да, да. Вам к восьми, пока еще рано, минут пятнадцать придется обождать. Потерпите чуть-чуть. Я сейчас сообщу Никифору Степановичу, хорошо? Вот, посидите на моем стуле... — она поставила перед ним с высокою спинкою стульчик, постукивая каблуками, пошла к двери в глубине комнаты.

Тут Ардуанов понял наконец, что комната эта еще не кабинет начальника, а, получается, вроде как приемная. «И как попала в грубый народ такая райская птичка?» — ухмыльнулся он про себя, вспомнились вдруг молодость, времена, когда, умыкнул он свою будущую жену, — сделалось ему хорошо и приятно. Хотел было присесть на стул, поданный красивой девушкой, и чуть не ударился об пол — стул, пока раздумывал он, давно кто-то унес. Видно, крепко досадил он тем, у стола, что прервал их дело. Вон как уставились, кажется, слопали бы, да пока молчат сердито.

— Заходите, пожалуйста, товарищ Ардуанов, вас просят, — увела его давешняя красавичка от обжигающих недовольных взглядов.

В кабинете начальника встретил его стройный человек в костюме, галстуке, с зачесанными на косой ряд светло-русыми волосами. Был он довольно высок, чуть, может, ниже Ардуанова, но худощавей гораздо.

Ардуанов, войдя, мельком обежал глазами комнату главного, — мебелишки стояло не густо, как и в приемной: фанерный шкап, большой дубовый стол да три стула.

Начальник представился — Крутаков Никифор Степанович, — усадил грузного собеседника на стул, подтянув свой поближе, расположился рядом и начал просто, обращаясь к Мирсаиту-абзый, как к старому знакомому:

— Это вы хорошо сделали, товарищ Ардуанов, что пришли. — С усилием выволок он из нагрудного кармана пиджака большие, с чайное, наверное, блюдечко, сталью поблескивающие часы, взглянул на них. — А то бы сам за вами пошел, честное слово. — Помолчал, выдержав небольшую паузу. — Вы читать-писать смыслите?

— Угу, — недоумевающе сказал Ардуанов.

— О, это уже лучше. Вот, посмотрите пока газетку, она по-вашему напечатана. Мне тут срочно письмо одно надо отправить, так вы пока читайте вот, — говоря все это, он свернул газетный лист вчетверо и хлопнул по нему ладонью, показывая, где читать.

Газета «Путь социализма», выпускаемая в Свердловске, была знакома Ардуанову. Мирсаит-абзый не раз ее прочитывал «от и до». Когда работал еще грузчиком, искал он в печатных строках новости страны, разные там объявления о работе, чтоб, конечно, по душе.

Сейчас же он уткнул в место, указанное Крутановым, дубовый палец и, водя им по словам, стал читать:

«...О строительстве Березниковского химического комбината...» — Вслед за пальцем шевелил он и губами, читать так было сподручнее. Вдруг ему показалось, что Крутанов и не пишет вовсе, но с великим вниманием смотрит как-то пристально на него, и Ардуанов поднял голову: правда, Крутанов как раз глядел ему в лицо, и тонкие губы его вздрагивали в начинающейся улыбке, эти тонкие, распускающиеся улыбкою губы смели с облика Крутанова пружинную деловитость, — синие яркие глаза Никифора Степановича теплились ровно и глубоко.

В жизни своей нелегкой много людей повстречал Ардуанов, стало быть, и глаз углядел много; в большинстве своем начальники разговаривали с подчиненными, опустив их долу, не из робости, конечно, но из равнодушия, забив крепко взгляд в вороха бумаг перед собою. Этот прямо смотрит, да еще улыбается. Видать, собирается задать работку куда как тяжелую. Держись, Мирсаит, не поддавайся.

Крутанов вышел из-за стола, сел опять рядом с артельщиком.

— На этих днях трест «Уралсевтяжстрой» приступает к строительству в Березниках огромного химкомбината. Дело в том, товарищ Ардуанов, что первые работы придется начинать с торфяного болота.

— Отчего так?

— Со станции на строительную площадку надо тянуть дамбу, вот какая штука. Все оборудование для стройки пойдет через нее. Попозже протянут по ней железнодорожную ветку.

— Дак при чем же тут я?

— А вот при чем, товарищ Ардуанов, слушайте: мы, то есть руководители стройки, решили поручить насыпку той дамбы твоей артели. А вернее, посчитали, что лучше, нежели твоя артель, найти нельзя, трудно, понимаешь?

— Стой... как же так? — озадаченно ответил ему Ардуанов. Помолчал, поглаживая гладкий бритый затылок. — Мы ить грузчики, а не землерои. Да мы того торфу никогда не трогали, что оно есть!

Крутанов дальше не говорил, смотрел молча на необъятно широкие плечи Ардуанова, на большие пышные усы его, мохнатые черно брови, круглое и крепкокостное лицо. Потом заговорил, видно, от чистого сердца, о трудолюбии татар, о геройстве их в труде, о том, что работают татары не на страх, но на совесть, чтобы не даром день провести, а работа бы шла. И рассказал убедительно, как пришлось ему работать бок о бок с татарами и в Перми, и в Москве, словом, на пустом не остался, утвердил себя примерами.

— Пачему окончательно мы? Пачему других не послать? — не поддавшись, толкнулся Мирсаит-абзый, наверное вспомнив, как провожали его артельщики.

Крутанов видел, что большие, светлые глаза взирают на него бесхитростно; Мирсаит-абзый ждал настоящих слов. И начальник понял, что лучше сказать прямо, без обиняков, без обходных маневров.

— Ну, разумеется, мы могли бы и другим поручить — это бесспорно. Вас, товарищ Ардуанов, посоветовал мне старый друг, партиец...

— Кто такой?

— Нурисламов.

— Нариман, что ли?

— Он самый.

— А откуда вы его так давно знаете?

— Работали вместе на заводе в Перми, на стройку тоже вместе приехали, вот так.

— Гмм... Говорите — так... Друг, стало быть, а? — обрадовался вдруг Ардуанов, но, смутившись тут же своего нечаянного басовитого выкрика, умолк, сидел неловко.

Крутанову надобно было не упускать случая.

— Да, вот так, товарищ Ардуанов. Не верить другу я не имею права. А тут еще такая сторона: у тебя, товарищ, пролетарская закалка.

— Откудова вам это известно?

— Из анкеты, чудак. Тебе, знаю, и царская тюрьма знакома. И на войне был, прошел ее школу, а потом, я же своими глазами вижу: каждый день приходят люди, спрашивают тебя, а не другого. Кстати, когда к нам прибыл, сколько человек было в твоей артели? Пятнадцать? А теперь?

— Сто семнадцать, кажись.

— Ого! — одобряя, кивнул головой Крутанов и, ожидая ответа, напряженно глядел на артельщика.

Мирсаит-абзый покашлял еще и поднялся.

— Будет, товарищ Крутанов, — сказал он твердо. — Выполним.

Крутанов, улыбаясь, довольный, поднялся со стула.

— За понимание спасибо тебе, товарищ Ардуанов. Я верил: так оно и будет. Только вот что — спецовок пока нету. Сапог тоже не хватает, снабдить не можем.

— Лапти имеются?

— Лаптей выписали много. Возьмете на складе третьего участка. Сегодня же распоряжусь.

— Струмент?

— На сегодня: лопаты, кайлы, ломы, тачки, носилки.

— Когда зачинать?

— Завтра же поутру.

— Лады, — закончил Ардуанов. Когда прощались, начальник стройки крепко стиснул ему руку, впрочем, едва обхватив ее.

— Трудно будет, товарищ Ардуанов, выдюжите? Две артели на такую работу не согласились, и парням скажите своим: темпы строительства зависят теперь от вас, от того, как начнете вы работать.

— Понял, — отвечал ему нетерпеливо уже Ардуанов, но, войдя в положение начальника, добавил для успокоения: — Не подведем, не сумлевайтесь.

Возвращался он той же дорогою в тайге, и так же ухали оземь деревья, по-прежнему яро матерились лохматые возчики. Шел Ардуанов быстро, тяжело перемахивая через ямы, через упавшие поперек кряжистые стволы. И раздолбленная земля, и сотрясающий грохот валящихся деревьев были ему теперь близки и дороги; он чувствовал связь свою с ними и думал о предстоящей работе. Душа его ждала чего-то волнующе высокого, каких-то светлых перемен — ему поручили начинать стройку. Вот ведь, господи ты боже мой, крепил себя не поддаваться, отринуть то болото безо всяких, а сам, если на то пошло, и слова против не вымолвил. Погоди, а не подвел ли он артель? Ну, нет, ребята, конечно, поймут...