Первым в снежной полутьме различил очертания головного тягача не кто иной, как Нечипайло.

— Я даже подкову вижу, которую Лукиных привязал проволочками к своему радиатору! — не удержался и соврал Нечипайло…

Всей группой они побежали через улицу. Посередине мостовой громыхали двухкилометровым ходом «ворошиловцы» с пушками на прицепе. Можно было забраться на тягачи, на станины орудий и на ходу, но командир, ехавший впереди в белой «эмке» вместе с замполитом, увидел своих и остановил колонну.

Лейтенант Зернов доложил, что вверенная ему группа в количестве шести бойцов вернулась после увольнения в город в полном составе и в назначенное время…

Это только походка у Зернова штатская и пристрастие к стихам, а подход к начальству у него образцовый: и каблуками пристукнул молодцевато, и руку лихо вскинул к ушанке, и отрапортовал бравым тоном.

Тут же раздалась команда «По ко-о-ням!», и все разбежались по своим расчетам.

— Эй, Сибиряк! — закричал водитель тягача, как только увидел знакомый башлык. — Прыгай сюда, Кавтарадзе! На теплую плацкарту… Вот так, поближе к мотору.

Между сведенных станин орудия безмятежно спал Суматохин. Он положил под себя плащ-палатку, набитую сеном, а накрылся не то какой-то попоной, не то орудийным чехлом — в полутьме не разобрать.

Вот и в прошлый переезд от Окружной дороги в Лихоборы, едва тягач тронулся с места, Суматохин улегся в тряскую, жесткую люльку, сказал невпопад самому себе: «Баба с возу — кобыле легче» — и уснул.

Нечипайло тогда вдоволь посмеялся:

— Живет человек под фамилией Суматохин, а спит круглосуточно, без просыпу!

И сейчас Суматохин невозмутимо спал. Ему не было никакого дела до того, что пушки громыхали по улицам Москвы, которой он никогда не видел.

Однако что за незнакомый пассажир на соседнем тягаче? На сиденье позади водителя пристроился какой-то толстяк.

Нечипайло вгляделся — не толстяк, а толстушка. У кого это волосы так симпатично выбиваются из-под ушанки? Ай да Груня! Хрупкая барышня, а характера твердого. Ну и закутали ее! Наверно, родители на нервной почве весь гардероб напялили на дочку, а сверху еще ватник и эту мятую шинель.

«Где же наш телефонист? — заерзал Нечипайло. — Трясется в конце колонны со своим лейтенантом. Их теперь кипятком не разольешь. Федосеев небось и не знает, кто к нам на батарею определился. Обрадую его на первой остановке. Вот глаза растопырит! Впрочем, он теперь отрезанный ломоть. Москвич сманил его в разведку».

Лейтенант и Федосеев сидели с расчетом шестого орудия. Лейтенант повернулся налево и все вглядывался в темноту широкой улицы, за которой лежал еще более темный Арбат.

А Федосеев неотрывно смотрел на мостовую. Два пучка синеватых лучей с трудом пробивали плотную темень. В чуть подрагивающих лучах видны были редкие снежинки. Они возникали из черноты, там же пропадали, и потому казалось, что снежинки падают только когда освещены.