ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
I
Выборг еще не взят. Несколько минут назад рухнул длинный железный мост, протянутый над затоном. Висят и висят в воздухе немецкие самолеты, сбрасывая на пехоту кассеты осколочных бомб.
Полк наступает по песчаной косе, тянущейся меж заливом и городом. Разведчики — в цепи наступления.
В горловине мыса — высота. За нее идет бой.
Сергей строчит из автомата. Припадет к земле, даст очередь, бросится вперед. По высоте бьют минометы. Высоко вздымаются темные конусы земли и дыма.
Шквал атаки не прекращается. Кое-кто из солдат даже не взбирается ползком, а идет по склону во весь рост.
Разведчики с расстегнутыми воротничками гимнастерок» с повязанными на шее женскими платочками. Высший шик. Показывают пехоте, что ничего не боятся.
Высота взята наконец. Валяются трупы в полузасыпанных окопах. На клумбах с цветами — воронки от мин. Стоят разбитые деревянные будки. Тут, по всему, был пляж. В деревянных будках переодевались.
Город с пригорка на морской косе как на ладони виден. Весь в дыму от пожаров и взрывов. Песчаную косу от домишек предместья отделяет лишь узкая полоска воды. Через нее переброшен мост на толстых каменных быках.
Между мостом и предместьем — плотный заслон взрывов. Артиллеристы, минометчики точно загораживают подступы к мосту со стороны города. Опасаются, чтобы враг не взорвал его, как и тот, первый.
Лавина штурма надвигается на Выборг с юго-восточной стороны. Там нет водных преград, сходятся шоссейные и железные дороги, ведущие к городу. Хорошо видно с высоты, как на улицу выкатывается один танковый вал за другим. На танках, на броне — автоматчики. Прячась за домами, таясь во дворах, в узких, тенистых переулках, их подстерегают вражеские солдаты.
Минометчики, захватив высоту на косе, истребляют вражеские заслоны в городе. Стрелять научились. Точно бьют по переулкам, дворам, где сосредоточены солдаты в темно-серых мундирах. Описывая большие дуги, с пронзительным свистом летят во дворы и переулки тяжелые мины батальонных и полковых минометов.
Город горит. Кажется, не уцелеют в нем ни одна улица, дом, постройка. Языки пламени лижут каменные стены и покрытые черепицей крутые крыши. Повисла над городом огромная черная туча дыма, подсвеченная лучами заходящего солнца. Картина зловещая. Из черной тучи пикируют на улицы, перекрестки, на крыши зданий наши штурмовики. Коротко посверкивают белым огоньком их пушечки. Танки, самоходки запрудили улицы. Сопротивление вражеских солдат слабеет на глазах.
Пехотинцы сидят на косе. После того как овладели высотой, в основном только наблюдают за боем. По воде в город не побежишь...
К Сергею подходит Грибин. Держит в руках алюминиевую кружку.
— Выпей молока, — предлагает. — Еще одна корова нашлась. Подоили…
Сергей дружески смотрит на Грибина. Берет из его рук кружку, отпивает глоток белой как молоко жидкости и тотчас же с отвращением выплевывает. Молоко бешеной коровы. Во рту до боли жжет, губы мгновенно вспухают. Наверняка в кружке был ядовитый щелок.
Разведчики покатываются со смеху. Сергей не первый, кто попался на удочку розыгрыша.
II
В Выборг пришли, когда часы показывали полночь. В череде белых ночей нынешняя ночь самая светлая: то ли от отблесков пожаров, то ли оттого, что в эту пору всюду становятся ночи короче и светлее. Картина непривычная: небо голубое, как днем; наливается розовым цветом полоска зари; над городом, свиваясь в клубок, плывут темные облака дыма.
То там, то здесь взрывы: рвутся фугасы, мины замедленного действия, оставленные вражескими командами. И вот что странно. Обычно от взрывов охраняют, прячут стены, камень, подвалы. А тут хочется от стен и зданий бежать подальше. Потому что как раз они и несут .смерть.
Роты, батальоны на ночь размещены в парке. На его окраине догорают два верхних этажа большого кругловатого строения. Окна, полы, все, что из дерева в этом здании, наверное, сгорело. Но время от времени там появляются яркие всплески пламени. Словно кто-то незримый подбрасывает новую поживу для огня.
Выделывая виражи, петли, над городом носятся истребители с звездами на крыльях. Охраняют занятый войсками Выборг.
Взвод разведки разместился рядом с санчастью. Девчата знакомые. Мерзляков, Филимонов, Грибин перед наступлением добивались любви девчат-санитарок. Мерзляков в госпитале. Интересно, с кем из девушек он подружился? И что она теперь думает, чувствует?
Сергею тоже нравится одна маленькая, черненькая девушка-санинструктор. Но о его чувствах она ничего не знает. Да и кавалеров у санинструктора хоть отбавляй.
Разведчики подшучивают над санитарками, и под этот тихий смешок Сергей засыпает.
Просыпается от близких пронзительных взрывов — в лицо сыплет землей, песком, веет жаром — и, не разобравшись со сна, что происходит, уже не владея собой, со всех ног бросается прочь.
Через несколько минут трезвеет. Сквозь заслон истребителей прорвался немецкий самолет, сбросил несколько бомб. Вот и все.
Сергею невероятно стыдно. Только он один сорвался и побежал. На глазах у девушек. Никогда не бегал, а тут побежал. Теперь ему никогда не удастся познакомиться с черненькой санитаркой.
С утра начинается обстрел города. Стреляют с противоположного берега, с островов, прерывистой цепочкой тянущихся по заливу. Снаряды рвутся в разных частях города, но не очень часто. Взрывы через пять — десять минут.
Саперы расчищают руины на главной улице. Ходят с миноискателями вокруг зданий.
Для полка отводят часть зданий у побережья. Вчера, когда Выборг занимали, казался он разрушенным, уничтоженным. Все же уцелел, хотя следы разрушения немалые. Некоторые улицы, переулки, дворы завалены глыбами камней, кучами кирпича, щебенки. Несколько зданий дымятся. Большинство зданий пожаром, разрушением, однако, не тронуты. В них даже окна целы. Город, наверное, уцелел чуть ли не наполовину. Повезло древнему Выборгу. Особенно если учесть, что за последние четыре года он третий раз переходит из рук в руки.
Разведчики не торопясь завтракают. Вразвалочку в комнату входит Смирнов. С юморком приказывает:
— Мы в курортном месте, но война не кончилась. Взять стереотрубу — и за мной.
На берегу возвышается красивый белый дом. Коробочка ничего себе — этажей в десять. Дом, пожалуй, самый заметный на побережье. Постройка изящная: окна, этажи отличаются правильными геометрическими формами, что как бы придает зданию легкость, ажурность, устремленность в небо. Когда приблизились к зданию, Сергею показалось, что в окне на третьем этаже мелькнуло чье-то лицо. Заслонившись ладонью от солнца, Сергей присмотрелся повнимательнее. И верно: приникнув к сплошному стеклянному листу, стоит и наблюдает за разведчиками финский солдат в сером, под цвет земли, мундире. Видение мелькнуло на мгновение, но Сергей успевает заметить, что солдат без шапки, у него светлые волосы, побледневшее, испуганное лицо.
— В доме «кукушка»! — кричит Сергей.
Разведчики, как по команде, падают наземь, стреляют из автоматов по окнам, сквозь которые видны ступеньки лестницы. Звон разбитого стекла сливается с посвистом пуль — они рикошетят от железобетонных стен.
Сверху, с высоты третьего этажа, слышится отчаянный голос, и пальба мгновенно утихает. Разведчики выжидают. Через минуту из проема входной двери показывается высокая фигура молодого финского солдата с поднятыми руками. На его щеке кровь — пулей или осколком зацепило. Солдат лихорадочно дрожит и словно что-то жует.
Разведчики вопрошающе смотрят на финна, рассматривают его. Кто он? Почему остался в доме над морем? Может, наблюдатель, который подавал сигналы своим артиллеристам, обстреливающим город?
Под настороженными, не сулящими ничего хорошего взглядами этот солдат дрожащей рукой вытаскивает из нагрудного кармана бумагу, подает Смирнову. Какая-то схема на бумаге — черточки, линии.
— Мины! — догадывается Смирнов, пытая взглядом пленного.
Тот, не в силах унять дрожь, согласно кивает головой.
Пленного ведут в штаб. С помощью ефрейтора-ингерманландца офицер разведки Канатников его допрашивает. Финн не скрывает: дом над морем в самом деле заминирован.
Солдату, который добровольно сдался в плен, было приказано привести в действие взрывное устройство, чтобы взорвать дом, как только помещение заполнят советские солдаты.
Через полчаса пленный в окружении саперов идет разминировать дом над морем. По существу, он первый «язык», которого взяли разведчики. Ценный «язык»: их собственная судьба от него зависела.
III
Три года назад началась война. Стремясь на восток, к Москве, бронированные немецкие дивизии в первые же кровавые недели подмяли под железные гусеницы белорусские села, местечки, города. Еще теперь лежит под оккупацией белорусская земля. Освобождена пока небольшая восточная и юго-восточная ее часть.
Фашисты судорожно держатся за Белоруссию. Она прикрывает направление, ведущее к Берлину, к другим важным центрам немецкого рейха.
Точно отмечая кровавый юбилей войны, заговорили три Белорусских фронта. Немецкая оборона прорвана, Красная Армия стремительно продвигается вперед. Десятки немецких дивизий попадают в клеши, котлы. Есть, значит, правда на свете. Боком выходит фашистам блицкриг, сорок первый год.
Сладостным чувством победы переполнена солдатская душа. Будь благословен славный, боевой сорок четвертый!.. Сергей во власти надежд. Здесь, в Выборге, самые лучшие его дни с той поры, как попал в армию.
Рота, в которой служит Василь Лебедь, в крепости. Сергей каждодневно навещает товарища. Только он из самых близких ребят остался. Ни Николая Прокопчика, ни Кости Титка, ни других в полку больше нет.
Договорились: Василь отпросится у начальства побродить по Выборгу. Город обстреливают, но в последние дни взрывов меньше. Два-три снаряда в час.
Крепость вызывает у Сергея недоброе чувство. Не нравятся ему замшелые стены, башни из дикого камня, тесный двор крепости, узкие, извилистые тропки, ведущие к щелям-бойницам.
Василь тоже радуется, что Белорусские фронты пошли вперед. В отделении уцелели Мелешка, Левоненко и он. Но события грандиозные. Недаром пролилась кровь.
Вид у Василя бодрый — совсем не такой, как несколько дней назад. Сергей тоже вошел в свою привычную роль стратега.
— Удары Первого и Третьего фронтов нацелены на Минск, — сообщает самую последнюю новость Сергей. — Могли там быть...
— Да тебе же в запасном полку не сиделось. Рвался на Украину.
— Все равно неизвестно, куда попали бы,
Василь соглашается:
— Неизвестно. Гриша Буляк под Оршей. По его намекам можно догадаться. Пишет: разбросали новобранцев кого куда по большой дороге. По Днепру, конечно...
Гриша Буляк — школьный товарищ. В маршевую роту не рвался, остался в запасном полку.
Сергей отыскал в городе тихую улочку: она неподалеку от крепости, тянется вдоль побережья. Очень напоминает родную, местечковую, на которой жил Василь. Так же осеняют ее тополя, такие же деревянные домики. Сергей ведет Василя на эту заветную улочку, показывает ее и спрашивает:
— Тебе ничего не кажется?
— Улочка — как в местечке.
Значит, оба чувствуют одно и то же..,
— Помнишь сорок первый год?
— Помню...
В доме Василя, стоящем под раскидистым тополем, они, школьные приятели, собирались. У Василя была отдельная комната — боковушка. На ее дощатой стенке-перегородке висела большая географическая карта. Сколько переговорено было у этой карты! Хлопцы-заговорщики знали каждый, пусть даже небольшой, город в полосе военных действий: когда наши его сдали, когда опять взяли. Разгадывали хитрые военные замыслы одной и другой стороны, ругали генералов за покинутые города, за то, что медленно их освобождают. Теперь сами в армии, сами освобождают города.
— Осенью набирают десятый класс, — сообщает Сергей. — Олимпиада написала. Только война до осени не кончится.
— Не кончится.
— Кто пойдет в десятый?
Друзья умолкают. Им по девятнадцать, все их ровесники на войне. Кроме девчат. Да еще Миша Цукар в местечке околачивается — охраняет военный кабель. Сколько же учеников будет в десятом классе?..
Катится по белорусской земле победоносный вал наступления. Сергей с Василем видятся почти каждый день. Возможности для этого есть: полк пополняется, роты, батальоны приводят себя в порядок, латают дыры. Командиры теперь не очень придирчивы.
Город Выборг по-своему красив. Низкое северное небо нависает над голубым зеркалом залива. Светит солнце, зеленеет трава. На бульварах и в скверах — тополя, каштаны, липы. Издалека даже башня крепости с размешенными в три или четыре яруса прорезями-бойницами кажется привлекательной.
В архитектуре города все же чувствуется что-то чужое. Островерхие крыши, прямоугольники окон. История свидетельствует: основали Выборг новгородцы, позже его шведы захватили. Петр Первый во время Северной войны вернул город России.
Сергей и Василь здесь не впервые. Столетий шесть-семь топчут неприглядную каменистую землю, поливая кровью, братья славяне. Великая держава вынуждена охранять свои северные рубежи, выход к морю.
Большое здание, горевшее в тот час, когда полк только вошел в город и разместился в парке, оказывается библиотекой. Это книги так горели: вспыхивая, взрываясь, выстреливая огненными шарами в окна. Но сгорело, к счастью, не все: подвальное книгохранилище не пострадало.
Сергей с Василем каждый день ныряют в книгохранилище. Попадаются редкостные книги, которых они и в глаза не видели в местечковой библиотеке, не читали. Иван Бунин, Сергей Есенин. Есенина они теперь взахлеб читают, вырывая друг у друга слегка обгоревший томик.
Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!..
Плакать хочется после этих строк.
Необычайно красивым представляется обоим их местечко. Там, как в стихах Есенина, клены и тополя, круглая луна отсвечивает в неглубоких прудах, осенней порой шелестит под ногами опавшая листва, летом дрожит над ржаным полем синеватое марево.
Нет в жизни прекраснее того времени, которое роднит молодые сердца единством надежд и порывов. Там, в оккупированном местечке, когда приятели-заговорщики собирались в хате Василя или пробирались затемненными улицами, они даже догадаться не могли, как сложится их дальнейшая судьба. И думать не думали, что попадут в далекий северный город, а их друзья-товарищи будут освобождать близкие, родные белорусские города.
Неожиданно батальоны, полки выводят из Выборга. Категорический приказ: выбраться в районы предместья, рассредоточиться в пунктах, где части находились перед штурмом.
Улицы, переулки заполнены колоннами, грохочут по булыжнику колеса пушек, ревут моторами тягачи, самоходки. Роты приведены в порядок, заметно пополнены.
Наконец становится известно, зачем полки выводят за город. Кинооператоры будут снимать панораму штурма Выборга, чтобы потом вошли эти кадры в кинофильм.
Перед войной показывали кинофильм «Линия Маннергейма». Он как бы подтверждал: армия ошибок не допускала, действовала правильно. Война затянулась потому, что мощными и почти неодолимыми были вражеские укрепления.
В ту войну более четырех месяцев протоптались войска на Карельском перешейке. Теперь его прошли за одиннадцать дней. Но зачем что-то снимать после того, как город взяли? Операторы и в бою вели съемки. Что из того, если общей панорамы не хватает? Солдаты разве артисты?
Сергей взобрался на пригорок, на котором стоял в тот вечер, в ту начинающуюся белую ночь, когда штурмовали город. Теперь ясный солнечный день. Город вновь штурмуют. Гремят пушки, стелются дымы, и дружными рядами, не прячась за камни-валуны, не падая в воронки, бегут вперед солдаты. Бояться нечего: стреляют холостыми — ни пуля, ни осколок не зацепит...
Нет, теперь все же лучше видно: дома в городе белокаменные, тонут в зелени, образовывая замкнутые, в виде подковы, строения. Высокие, четырехэтажные здания соседствуют с более низкими, двухэтажными, длинные кварталы каменных громад — с отдельными домиками. Некоторые здания с островерхими крышами, некоторые — с односкатными. Очевидная разностильность таит в себе внутреннюю слаженность. Таким и должен быть древний, наполовину русский, наполовину чужеземный город под хмурым северным небом.
IV
В доме над морем был санаторий. В комнатах кровати, диванчики, мягкие кресла, шезлонги. Лифты поднимали курортников на десятый этаж.
Всюду в квартирах несчетное множество порошков для приготовления пищи. Порошков здесь побольше, чем попадалось их в деревянных домах поселков. Сергею удается расшифровать надписи на порошках — и его считают знатоком иностранных языков.
Финских слов Сергей знает не много. Запомнил десяток фраз из книжечки, которую выдали разведчикам перед наступлением. Но на пакетах с порошками надписи на двух языках — финском и шведском. Шведский язык отдаленно схож с немецким, на котором Сергей читает и понимает написанное.
Надписи на пакетах объясняют способ приготовления того или иного блюда. Шведские глаголы очень отличаются от немецких, а вот имена существительные зачастую совпадают.
Сергей находит в шведском тексте несколько понятных ему слов, из чего делает вывод о пригодности порошка для еды. Еще ни разу не ошибся. Бойцы из других взводов и рот теперь обращаются к нему за помощью. Повар почти каждый день приглашает на кухню.
Запасов продуктов в городских квартирах нет. Зато бумаги — сколько хочешь, какой хочешь. Сергей держит в сумке пачку прекрасной глянцевой бумаги, множество конвертов, открыток с видами здешних озер, рек, лесов, морских пляжей. Посылая домой и знакомым девушкам письма, он вкладывает в конверты открытки. Так скорее догадаются в местечке, на каком фронте воюет.
И самые светлые в нынешней жизни Сергея минуты как раз те, когда старшина Кисляков, неся с кухни термос с супом, заворачивает на почту и прихватывает письма. Сергей сначала читает письма, а уж затем обедает. При каждом удобном случае пишет ответы.
В письмах, адресованных домой, Сергей хвалится успехами. Поводы для похвальбы есть: взяли в разведку, ходит на задания, участвует в жестоких боях. Неистребимо в молодой душе желание выделиться. Даже здесь, на войне, где страдания, кровь, смерть товарищей.
О гибели Кости Титка, Кости Русаковича, двоюродного брата Адама в местечке, конечно, знают. Похоронки пришли. Сергей о смерти товарищей сообщил кратко: погибли как герои. Если его самого ждет такая судьба, постарается быть достойным друзей.
Капитан Канатников вызывает Сергея к себе. Офицер разведки занимает небольшой домик из нескольких комнат. На полу дорожки, ковры. Из кухни доносится аромат жареной свинины: там колдует сверхштатный ординарец Ростовский.
— Ты где финский язык изучил? — не предложив сесть, спрашивает капитан.
У Сергея удивленные глаза.
— Не знаю финского языка.
— Голову, значит, морочишь людям. С порошками к тебе ходят. А если вдруг кто-нибудь отравится?
Сергей объясняет. Он говорит о шведском языке, который официально принят в Финляндии, о схожести его с немецким.
— Немецкий где изучал? В плену был?..
Сергея разбирает злость.
— Девять классов кончил. После десятого собирался поступать в институт: Еще до войны изучил язык. Поэтому и во взвод разведки взяли. В плену не был. Вы должны знать...
— Не учи меня. Сам знаю, что мне знать.
Холеное лицо Канатникова кажется слегка растерянным. Он точно собирался припугнуть Сергея, да сорвалось.
— Вот что, — капитан роется в кожаной, отливающей глянцем полевой сумке. — Если ты такой грамотный, будешь составлять разведсводки. Я тебе дам одну как образец. Будешь приносить мне на подпись.
Взвод на поиски теперь не ходит. С высоты восьмого этажа дома над морем, который финны собирались взорвать, разведчики ведут наблюдение за противоположным берегом. Острова Бьёрского архипелага еще в руках врага, и на невидимом отсюда южном берегу залива в Эстонии немцы.
Дважды снаряды попадают в фактически пустующий дом, где разместились только разведчики. Но снаряды такой большой дом не смогут разрушить.
Когда обстрел усиливается, разведчики переходят в комнаты на противоположной стороне здания, с окнами на восток. В громадном здании, наверное, комнаты были не только отведены для отдыхающих, но и предназначены для служебных нужд: для конторы, бухгалтерии, администрации курорта. В закутках, где укрываются разведчики от обстрела, вдоль стен — застекленные шкафы с папками, скоросшивателями.
У стереотрубы во время обстрела только дежурные. Каждые десять минут результаты наблюдения они заносят в журнал.
Полку присвоили звание Выборгского, дивизии — Ленинградской. По этому случаю разведчики решили устроить банкет. Спиртом немного запаслись.
Утром приходит печальная весть о Мамедове. Никто не знал, что он напросился в штурмовую группу. Такие группы добровольцев ночью захватывают островки Бьёрского архипелага. Мамедову не повезло: прямое попадание вражеского снаряда в катер. Нет больше обаятельного младшего лейтенанта-казаха, сумевшего в какие-то две недели всем понравиться. Опять временным командиром взвода разведки назначен старший сержант Смирнов.
Вот какие дела. Мамедов спас Сергея, когда он тонул. А вот сам не сумел выплыть.
Банкет не отменяется. На море опускается белая ночь. Сумерки теперь гуще, чем неделю назад. Но все равно хорошо видна сверкающая прозрачная гладь залива, поросшие кустарником островки, у одного из которых погиб младший лейтенант Мамедов, и темноватый противоположный берег.
В комнату разведчики притащили кофейные столики на тонких ножках, мягкие пружинистые кресла и закуску: вскрыты три банки свиной тушенки, тонкими ломтиками нарезан шпик.
Кисляков наливает каждому на дно алюминиевой кружки. Кто хочет, может разбавить.
Белая ночь над заливом. Лишь розовеет далекий край неба. Луна, повисшая над заливом, отбрасывает на зеркальную гладь длинную светлую полосу. Кажется, что там течет река.
Торжественную обстановку в комнате портят котелки с гороховой кашей, поставленные на столики, обтрепанные плащ-палатки, зеленые, с темными пятнами маскхалаты, как попало брошенные на спинки кресел.
— За младшего лейтенанта Мамедова, — говорит Кисляков. — Нашего боевого товарища больше нет среди нас.
Не торопясь закусывают. Сергей теперь не очень падок на еду — пресытился.
Через некоторое время, едва хмель ударил в голову, старшина Кисляков зарыдал:
— Нэт среди нас наш друг Мамедов. Лежит в сырой вода. Даже хоронить боевой друг нэ можем...
Смирнов обнимает Кислякова за плечи:
— Не надо, старшина. Завтра нас с тобой может убить. На войне не плачут.
С противоположного берега не стреляют. Вечером и ночью почти полное затишье.
В руках Филимонова аккордеон. Его нашли под Выборгом, в раскрашенном фургоне. Возможно, какие-нибудь фронтовые артисты разъезжали в том фургоне. Филимонов, который похваляется умением играть на баяне, терзал аккордеон все эти дни. Осваивал новый инструмент.
Старшина Кисляков запевает. Но и поет он — как плачет. Мотив протяжный, надрывный. Поет старшина песенку о летчике, который, падая на землю, вспоминает любимую девушку:
Так, значит, амба, так, значит, крышка —
Лу-у-бви настал паслэдни час,
Тэбя лу-у-бил я исчо малчышкой
И исчо болшэ лублю тэбя сейчас...
Свесив голову на грудь, старшина наконец засыпает в кресле. Смирнов с Грибиным выносят Кислякова в соседнюю комнату. Вместе с креслом, чтобы не разбудить. Пускай спит старшина. Он всегда одинаково мрачен. Без него веселее.
Разведчики выглядят бесстрашными ухарями. Любят пустить пыль в глаза. В то же время — обыкновенные парни. Характеры их лучше всего раскрываются во время вот таких сборищ. Собрались не случайно. Погиб Мамедов, погибло немало товарищей, а настроение у всех приподнятое. Настроение, рожденное успехами на фронтах.
Стремительно наступают Белорусские, Прибалтийские фронты, уготовив врагу новые котлы, окружения, — от всего этого кружится голова! Неужели им, обыкновенным парням, участвовавшим в самой великой, жестокой, беспощадной войне, суждено увидеть победу?
Только немало ребят гибнет. Истребляется целое поколение. Сколько останется в могилах хлопцев двадцать третьего, двадцать четвертого, двадцать пятого годов рождения и кто женится на их девушках?
Грибин уловил это общее настроение. Запел песню, неизвестно кем сложенную:
Ты сидишь у камина и смотришь с тоской.
Как печально огонь догорает.
И надежда на то, что кто замуж возьмет,
Постепенно в груди угасает.
Еще годик войны, и не станет мужчин.
Хоть и так их осталося мало,
И не встретит тебя за всю жизнь ни один.
Сколь ни плакала б ты, ни рыдала...
Весь полк смотрит кино. В просторном подвальном зале сожженной библиотеки Василь Лебедь находит Сергея. Друзья присаживаются на торопливо сколоченной из неструганых досок скамье. Фильм американский, посвящен войне на советско-немецком фронте.
Сеанс лишь начинается. Минут через десять на деревянные подмостки перед экраном выскакивает заведующий клубом — есть в полку такая должность, — высокий, худощавый старший лейтенант. Взмахивает рукой — динамик перестает трещать. В зале вспыхивает свет.
— Товарищи! Войска Первого Прибалтийского фронта, успешно развивая наступление, овладели городом Глубокое...
В зале аплодисменты. Глубокое в Белоруссии, где-то возле бывшей польской границы. Далеко продвинулись Прибалтийские фронты.
Через несколько минут тот же старший лейтенант опять на подмостках. Весть опять о белорусской земле.
— Получено сообщение — нашими войсками освобожден город Докшицы.
Зал радостно возбужден. Наступление идет не на шутку. В канун лета его начали те, кто сидит в зале. Ленинградский фронт. За одиннадцать дней прогрызли укрепления Карельского перешейка и передали боевой азарт, порыв другим фронтам. Может, это последнее лето войны?
Еще и половину фильма не успели показать, как старший лейтенант в третий раз возникает перед экраном. И его возбужденный вид, и затаенное дыхание, и та затянувшаяся пауза, с помощью которой лейтенант хочет привлечь к себе внимание, — все говорит зрителям о том, что новость будет особенно важной.
— В результате стремительного наступления, удачного обходного маневра, осуществленного войсками Третьего Белорусского фронта при содействии войск Первого Белорусского фронта, освобождена столица Советской Белоруссии — город Минск. Завершено окружение большой, многотысячной группировки немецко-фашистских войск четвертой и десятой армий, которые в сорок первом году рвались к Москве.
Старший лейтенант умеет красиво говорить. Недаром в его ведении клуб. Но эта новость, хоть и не так парадно ее подавай, сама по себе ошеломляюща. Овации не смолкают несколько минут, слышатся радостные голоса. Здесь, в зале, немало белорусов, но и все остальные рады не менее. Белоруссию любят все.
В груди Сергея все поет. Василь тоже выглядит возбужденным. В темноте они, найдя на ощупь руки друг друга, обмениваются крепким рукопожатием. Они благодарны судьбе за эту счастливую минуту. Республика, можно считать, освобождена. Возможно, к зиме война окончится — и они успеют до конца учебного года прийти в десятый класс, в котором пока не учились ни дня.
В американском фильме правды, точности мало. Но смотреть можно. Главное: есть сочувственный взгляд на все те невзгоды, которые вынесла и выносит огромная, с сотнями, тысячами разрушенных городов, испепеленных деревень страна.
V
В газетах — торжественный тон. Мы наступаем, мы побеждаем! Почти в каждом номере «Красной звезды» — два экземпляра ее приходят во взвод пешей разведки — статьи Ильи Эренбурга. Сергей начинает читать газету именно с этих статей. Ему нравится манера Эренбурга, прихотливый бег его острой мысли и то, как он свободно, с размахом оперирует фактами: словно шествует по столетиям, эпохам, странам, континентам. В статьях Эренбурга тоже улавливается настроение недалекого конца войны, расплаты с фашизмом.
В журнале, который ведется на наблюдательном пункте, за день, за ночь появляется немало разных записей. Все, что разведчики видят, заносится в журнал. Вывод один можно сделать: противник укрепляет противоположный берег. То повозка с бревнами мелькнет в окуляре стереотрубы, то цепочка людей, взмахивающих ломами, лопатами.
Наблюдения обобщаются в разведсводках. Их составляет по поручению Канатникова Сергей.
По радио передали о присвоении Чубукову звания Героя советского Союза. По этому случаю в полку проводится митинг у сожженного здания библиотеки. Образовав каре, стоят роты, батальоны.
Речи произносят по очереди подполковник Мухин, агитатор полка, черноволосый ироничный капитан Левин и комсорг, капитан Наливайко — стройный, подтянутый, опрятный, со светлыми, как у ангела, кудряшками, выбивающимися из-под фуражки.
С трибуны, наспех сбитой из сосновых горбылей, капитан Левин произносит высокие, знакомые всем по газетам слова. Обычно, разговаривая с солдатами, он бывает проще, доступнее. Расспрашивает о питании, о письмах из дому, довольно снисходительно и рассудительно относится к провинившимся.
Когда говорил Левин с Сергеем, то поинтересовался, как разведчик жил в оккупации, когда пошел в партизаны, а затем даже предложил вступать в партию.
Капитан Наливайко читает выступление по бумажке. Комсорга полка все хвалят. Человек он, конечно, неплохой: на бойца не прикрикнет, не обидит.
Невысокую, изящную фигуру Наливайко хорошо облегает мундир, на груди красиво перекрещиваются ремни новой скрипучей портупеи. На плечах поблескивают погоны. Как только погоны начнут слегка блекнуть, Наливайко их тотчас меняет. По всему, Наливайко очень нравится, что он капитан.
Сам Чубуков в молчании стоит в стороне от выступающих. Посматривает вниз, себе под ноги, время от времени поправляет ремень на впалом животе, кобуру нагана, переброшенную через плечо полевую сумку.
Хмурый Чубуков то краснеет, то бледнеет.
Все знают: получать Золотую Звезду Чубуков поедет в Москву. Потом у него будет месячный отпуск. Это же почти сказочно: Чубуков поедет в тыл, увидит родные места, близких людей. Но чтобы оказаться в такой сказке, надо Героем стать. Так отпуска во время войны не дают.
Не такой сладкой была жизнь Чубукова. С трехлетнего возраста рос без отца, с двенадцати лет — без матери. Он хорошо помнит: в тихую лесную деревню, затерянную в брянских лесах, они приехали из других мест, из села возле Днепра, в белорусско-украинском порубежье.
Перед войной, уже работая механиком МТС, Чубуков рассказал об отце заезжему московскому лектору, кандидату наук. Тот внимательно выслушал, обещал порыться в архивах и слово свое сдержал. В коротеньком письме, которое Чубуков потерял после второго ранения, кандидат наук сообщал: таким отцом, как его, можно гордиться. В думской фракции разделял программу трудовиков, выступал в защиту беднейших крестьян. В письме даже цитата Ленина приводилась, где вождь революции сочувственно говорит о трудовиках.
Оставшись один, без отца и матери, Семен надеялся лишь на себя. В пятнадцать лет сел за трактор. Он привык жить самостоятельно, любил технику. Стал трактористом, затем механиком, окончил сельскохозяйственный техникум. Еще до войны район послал Чубукова на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Там его наградили малой серебряной медалью.
Семья старшего брата тоже прославилась на лесной Брянщине. Вся была в партизанах и погибла почти вся. Остался один Николай, племянник Чубукова, — он теперь на партийной работе. К нему, если дадут отпуск, и поедет Семен Чубуков.
