ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Во взводе пешей разведки двадцать два человека. Пожилых нет. Все молодые. Старший сержант Смирнов (он помкомвзвода и теперь фактический командир взвода), старшина Кисляков не только по званию, но и по годам старше других.
Смирнов — коренастый, сильный, среднего роста, с широким, смуглым, добродушным лицом. Знакомясь с Сергеем, спрашивает:
— Горькую пьешь?
— Коли есть, то пью, — в том же тоне отвечает Сергей.
— Табак куришь?
— Курю.
— Молодчина. Разумно отвечаешь...
Смирнов, видать, и насчет девчат стал бы выпытывать, но его окликнули. Специально за ним прибежал посыльный из штаба полка.
Старшина Кисляков, с хмурым, едва ли не прямоугольным лицом, с черными прядями жестких волос, почти закрывающими низкий лоб, встретил Сергея не так приветливо. Вписывая его в книгу личного состава взвода, он недовольно ворчит:
— Девять классов. Шибко грамотный. Захочется остальных учить.
Он произвел на Сергея неприятное впечатление. Во-первых, своим видом. Он не только лицом не удался — всей фигурой: неуклюже приземистый, с выгнутыми, словно ободы, ногами.
У разведчиков в полку есть непосредственный начальник, офицер разведки, или ПНШ-2, как его называют. Непосредственно ему подчинены командиры взвода пешей разведки и переводчик, который на сегодня в полку отсутствует.
Офицер разведки — его фамилия Канатников — не снисходит до того, чтобы вызвать Сергея к себе поговорить. Этим он как бы дает понять, что декларации Френкеля относительно возможного в будущем назначения Сергея на должность переводчика не имеют для него, Канатникова, никакого значения.
Разведчики не любят Канатникова, хоть и не говорят об этом вслух. Он никогда не заходит в их землянку. На холеном лице этого высокого, широкоплечего капитана как бы гуляет затаенная кошачья усмешка. И глаза у Канатникова — как у кота: немного сощуренные, зрачки зеленоватые, с желтыми ободками.
Порядки во взводе в высшей степени демократичные. Никто не вытягивается в струнку перед помкомвзвода или старшиной, не говоря уже о командирах отделений, которые вообще никакими начальниками не считаются. Со Смирновым, Кисляковым разведчики разговаривают, как с равными, иной раз даже подтрунивают над ними, отпускают шуточки. В то же время любой самый незначительный приказ старшины выполняется безоговорочно, со всем старанием.
С первого дня Сергей почувствовал: во взводе есть традиции, которые всеми уважаются.
Разведчики — словно аристократы, избранники в полку. Они заметно отличаются от других солдат. Сержанты и даже рядовые, те, что давно обосновались во взводе, форсят чубами, заломленными набекрень пилотками, едва ли не каждый из них в кирзовых или даже хромовых сапогах.
Помкомвзвода, старшина, еще двое-трое сержантов носят офицерские гимнастерки и бриджи. Самый дух, царящий во взводе разведки, не такой, как в стрелковой роте. Там как бы чувствуется покорность судьбе, некоторые бойцы пасмурны, молчаливы, углублены в себя.
Залихватский вид, которым отличаются разведчики, немного напускной. Вечером, когда укладываются спать, начинается доверительный, вполголоса разговор, друг другу поверяют они самые большие секреты, тайны, становятся обычными хлопцами. От бойцов стрелковой роты, какими их знает Сергей, теперь ничем не отличаются.
В повседневном быту взвода царят шутка и насмешливость. Тут словно договорились ни о чем серьезном не говорить. О чем бы ни рассказывалось, разведчики во всем выискивают смешное, оборотную сторону явлений и вещей. Может, это от того идет, что разведчики — зеленая молодежь. Они просто в том возрасте, когда хочется смеяться и взбрыкивать.
Кормят разведчиков лучше, чем кого-либо другого в полку. Для них существует специальный паек: кроме супа, чая, хлеба или сухарей им выдается ежедневно по кусочку сала, две-три лишние ложки сахару, иной раз галеты, печенье.
Вообще теперь в действии первая, фронтовая категория, и еды вдосталь. Тут, во взводе, у Сергея не возникает, как прежде, желания после завтрака или обеда достать из вещмешка сухарь как добавку к еде. Хлеб, шпик, сахар, махорку, папиросы приносит старшина, завернув все это в плащ-палатку. Продукты, как и махорку, делят на глазок, никто не протестует, никто даже не присутствует при этом.
Буханки хлеба Кисляков режет кинжалом, который у него всегда висит на поясе, всунутый в ременный футлярчик. Сухари раскладывает кучками на плащ-палатке. Суп, чай приносят из кухни дневальные в двадцатилитровых термосах, кашу — в алюминиевом бачке. Во взводе — три термоса. Если опоздал на завтрак или обед, горячая пища все равно тебя ждет.
Занятия у разведчиков особенные. Час или два они, как и бойцы обычной роты, разбирают-собирают автомат, заправляют диски патронами, учат уставы. Занятия проводят помкомвзвода Смирнов или старшина Кисляков.
Однако больше всего разведчики занимаются другим, о чем бойцы стрелковой роты даже представления не имеют. Выйдя на луговину, за деревню, они кувыркаются на траве, ставят один другому подножку, валят на землю. Главное — одолеть соперника. Для этого все способы хороши: можно хватать его за ноги, оседлать, взобравшись на плечи, стиснуть двумя руками горло. На самих себе учатся разведчики выворачивать, связывать веревками руки, затыкать в рот кляп, волочить «языка».
Не умея отбиться, не владея приемами борьбы, первые дни Сергей был только «языком». Даже те, кто был ниже его ростом и слабее физически, клали Сергея на землю, заламывали руки, затыкали рот скомканным грязным платком.
Самолюбие берет верх — Сергей начинает обороняться. Даже по ночам обдумывает приемы. Физически он сильнее низкорослых, шустрых хлопчиков — таких во взводе половина. Через неделю уже от них отбивается, некоторых бросает на землю. Однако не лежит душа к такой борьбе. Достигнув некоторых успехов, Сергей на этом успокаивается.
II
Стоят теплые, погожие дни. За деревней разлеглась зеленая луговина. С утра роты, батальоны на занятиях. Копаются длинные траншеи, насыпаются брустверы. Трещат пулеметы, даже пушечные выстрелы слышны. По луговине стелется дым от взрывов. Словно на настоящей войне. Стрелковые роты, получившие пополнение, занимаются строевой подготовкой. Утрамбовывают солдатские ботинки незасеянное поле, превращенное в учебный плац. С утра до вечера команды: «На пле-е-чо! К но-о-ге! Шагом марш! Кру-го-ом!..»
Когда пришлют из Ленинграда новых женщин вскапывать поле, тяжко им придется: земля твердая, утрамбованная, словно ток.
В другом месте бойцы, вооружившись жердинами, досками, кидаются на проволочные заграждения. Колючая проволока в несколько рядов, сквозь них нужно сделать лазы, проходы.
Сергей раз за разом вырывается к землякам.
Василь Лебедь в своей стихии. Дисциплинированный, послушный. В гору идет — уже отделением командует. Широкоплечий, неторопливый в движениях, словах, он на всех производит хорошее впечатление. Тщательно отглаженная гимнастерка, плотно облегающая его стан, покатые плечи; белый подворотничок аккуратно подшит, погоны не оттопыриваются.
Костя Титок — в прежней роли: критикует существующее положение. Сергей больше не писарь, прицепиться не к чему, но Костя повод находит:
— Почему тебя в наш полк перевели?
— Сам попросился.
— Может, командир полка твой родной дядька? Попроси — пусть мне отпуск даст. До дому хочется.
Бывают минуты, когда Сергею неприятно, что рядом люди, с которыми рос, учился и которые все, до мелочей, про него знают. Он словно открывает для себя широкий, пусть опаленный войной мир, и то, что раньше было лишь общим понятием, теперь приобретает зримые, конкретные очертания, имеет прямое отношение к его собственной судьбе. Брянск, Сычовка, Вязьма, Ржев, а теперь вот Ленинград — не просто города. Они словно стали частицей души, всего, что в нее в это время западает.
Великое затишье на фронтах. В апреле освобождена Одесса, в начале мая очищен от немцев Крым, штурмом взят многострадальный Севастополь. И воцарилась тишина. Она, возможно, как всегда, перед грозой. Куда будет нацелен очередной удар могучей, как сжатая стальная пружина, армии, которая в некоторых местах достигла прежней государственной границы?..
Дело идет к победе, и Сергей теперь по-иному, совсем не так, как в оккупации, воспринимает известия о взятии городов. Если откровенно признаться себе самому, о Гале он думает теперь больше, чем о самых бурных военных событиях...
Подножка, охват за плечи, удар в челюсть — есть десятки приемов, способов повалить вражеского солдата на землю, одолеть его физически. Строевой, боевой, огневой подготовкой разведчики теперь не занимаются, а только такой вот борьбой. Жителей в деревне нет, даже девчат, присланных из Ленинграда вскапывать землю под огороды. Зато войсками забита вся окрестность. День за днем без конца маршируют, запевая «Священную войну», роты, батальоны, оглашая во время учебных наступлений победными криками «ура» никем не засеянные поля. На этих полях роются траншеи, сооружаются дзоты и другие укрепления, а потом артиллеристы их разрушают, стреляя боевыми, а не учебными снарядами.
Разведчики, наблюдая за этими занятиями, возятся друг с другом, внезапно нападают, наскакивают, заламывая назад руки, стискивая, словно железными обручами, шею. Автоматы, диски, рожки отложены в сторону, лежат отдельной кучей. В руках молодых проворных парней — ножи, веревки. Учатся, прячась в траве, маскируясь, незаметно подползать к специально выставленным дозорам, обезоруживать их, затыкать кляпом рот, связывать руки, волочить на собственной спине.
Старшина Кисляков, помкомвзвода Смирнов и другие старожилы взвода вооружены не только автоматами — у каждого из них, так же как у офицеров, есть наган или трофейный браунинг.
Сергею нагана не дали, но большой блестящий нож, который носят на ремне, в специальном футляре, у него есть. Многому успел научиться во взводе разведки Сергей. Может неожиданной подножкой, ударом кулака в челюсть любого свалить на землю, умело замаскироваться, определять дорогу ночью по компасу.
Рядом с полковыми разведчиками занимаются дивизионные. Они хваты еще большие. Все без исключения носят добытые у немцев пятнистые плащи-накидки, у многих трофейные «шмайсеры», разных марок пистолеты, наручные часы.
Дивизионная разведка — отдельная разведрота. Подчиняется командиру дивизии и начальнику разведотдела.
Авантюрный дух, царящий у разведчиков, идет от характера их занятий. Дивизионная разведрота, даже взвод полковой разведки выполняют поставленные задачи самостоятельно. Все тут зависит от смелости, ловкости, находчивости самих разведчиков. Потому-то лишний раз демонстрируют они свою непохожесть на других и в обычной обстановке, когда на задания не ходят.
Что-то похожее было у партизан. Может, поэтому Сергей легко проникся духом, царящим во взводе.
Один из дивизионных разведчиков — ладный, с приятным открытым лицом хлопец — знакомится с Сергеем. Узнав, что Сергей был в оккупации, как бы берет над ним опеку. Охотно отвечает на нетерпеливые вопросы Сергея — как чувствовал себя в сорок первом, сорок втором году, — рассказывает о боях на озере Ильмень, на Волхове, в которых участвовал.
Днем, в ясную, солнечную погоду, видны словно размытые, колеблющиеся очертания Ленинграда. Вечером они словно исчезают, растворяются в синеватом воздухе. Огней большой, настрадавшийся от артобстрелов город не зажигает. Но вечера становятся все светлее, длиннее. Когда показывают кино, сеансы начинают в десять. Ленинград — все-таки север, и май — это месяц, когда приближается пора белых ночей.
Как только выпадает свободное время, Сергей спешит в роту, к друзьям-местечковцам. Помкомвзвода Смирнов, давая разрешение на отлучку, удивляется:
— Откуда у тебя столько земляков? Я войну прошел и ни одного не встретил.
Сергей рассказывает помкомвзвода о том, как после освобождения эшелон с мобилизованными из райцентра, окрестных деревень влился в запасной полк, как хлопцы, учившиеся в одной школе, сговорились не разлучаться и что для этого было сделано.
Смирнов посмеивается:
— Фронт выбирали. Какой кому по вкусу...
У Василя Лебедя времени меньше, чем у Сергея: командир отделения имеет много дополнительных обязанностей. Однако, то прохаживаясь по улице перед домом, занимаемым взводом Василя, то присев на бревне за банькой, где по очереди парятся бойцы, друзья-товарищи находят минутку, чтобы перекинуться несколькими словами.
— Не думали, что попадем под Ленинград, — говорит Сергей.
— Какая разница?
— Хлопцы, что остались в запасном полку, могут попасть на Белорусские фронты. Гришка Буляк, Петро Гокель...
— Гришка письмо прислал, — оживляется Василь. — Адаму, твоему брату. Их команда, по намекам, под Оршей, пройдут по Беларуси...
— Беларусью война не закончится. Думаешь, остановимся перед Румынией или Польшей?.. Из Европы фашистов нужно выгнать. Ленинград, видишь, не сдали...
— При чем тут Ленинград?
— При том, что карликовое государство такой город, как Ленинград, не удержало бы. При таких жертвах. Нам нужно было удержаться...
Чаще всего разговор вертится вокруг местечка, знакомых девчат, обсуждаются новости, принесенные запоздавшими письмами, — они только теперь нашли адресатов. Впрочем, особых новостей нет: местечко недалеко от фронта, его бомбят немцы, знакомые хлопцы почти все на фронте.
Вопреки всем доводам разума живет в молодых душах тайная надежда: а вдруг и вправду Германия сдастся? Какая у нее перспектива? Тогда еще этой осенью сядут хлопцы за парты в своем десятом классе...
Когда показывают кино, Сергей старается найти Василя, сесть рядом. Кинофильмы самые разные, есть даже американские, но они тоже посвящены войне. Сеансы под открытым небом: за банькой, на луговине, бойцы сидят прямо на земле, белое полотно экрана распято на двух вбитых в землю жердинах.
Взвод разведки ходит в ночной поиск. Добираются до обозначенного на карте-двухверстке пункта по азимуту. Сергей любит ночные вылазки. Так было в партизанах. Сколько походил он из леса, из занятых партизанами деревень в местечко. На встречу являлся Николай Прокопчик, который теперь ротный ездовой. Приносил соль, написанные на бумажках сведения о движении воинских эшелонов через местечковую станцию.
Умение Сергея ориентироваться на местности — по звездам и другим приметам — замечено. Оно многое значит. Настороженность, с которой встретили Сергея старожилы взвода, постепенно рассеивается.
Старожилов, кроме Смирнова и Кислякова, несколько. Трудно сказать, кто из них наиболее заметен. Сержантов Филимонова и Грибина — первый атлетического склада, розовощекий, хитроватый, второй — небольшого роста, чернявый, с широким ртом, приплюснутым носом, — при всей их внешней непохожести, объединяют колюче-насмешливые характеры. Филимонов, верткий как вьюн, к тому же и хвастун, страшно любит пустить пыль в глаза.
Большой, неуклюжий, как медведь, Мерзляков тоже любит шутку. Он вообще чудак. С виду угрюмый, сосредоточенный, с усеянным красными болячками лицом, на котором больше всего выделяется большой вздернутый нос, он очень следит за своей внешностью, ежедневно меняет подворотнички, начищает до блеска сапоги. Он и Филимонов первые во взводе франты.
Если сравнить Филимонова с молчаливо-затаенным Мерзляковым, то при первом знакомстве выигрывает он; при более проницательном подходе более глубокой натурой предстает Мерзляков...
Через день или два после появления Сергея во взводе к нему подошел Мерзляков. Задрав голову, застыв как монумент, сурово приказал:
— Лижи мои сапоги!
В первый момент Сергей опешил. Но вскоре нашелся — принял правила игры:
— Что вы, ваше величество!.. Своим нечистым языком я могу причинить вред вашей дивной обуви.
В глазах у Мерзлякова скачут веселые огоньки. Видать, Мерзляков, как и Сергей, увлекался в детстве романами Александра Дюма и знает, как должны вести себя родовитые особы.
Есть во взводе младший сержант Попов, стройный как тополь, чернявый красавец. Он по специальности сапер и взят во взвод для того, чтобы разведчики не погибли, напоровшись на колючую проволоку или минное поле.
Малоприметный, участливо-тихий, похожий на пацана Ладуров — тоже старожил. На его гимнастерке две нашивки — за тяжелое и легкое ранения.
Особое место во взводе занимает Финкельштейн, о котором говорил Сергею Френкель и который вел, когда нужно было, допрос захваченных в плен немцев. От этой роли Финкельштейн наотрез отказался, когда из освобожденной Винницы пришло известие о смерти брата. Он намеревался разговаривать с немцами только языком оружия. Финкельштейн — голенастый, подвижный, неразговорчивый, на его лице выражение горделивой сосредоточенности.
Остальные — новички, во взводе по три-четыре месяца, некоторые, как Сергей, прибыли с последним пополнением.
Старожилы в своих разговорах называют Великие Луки, Старую Руссу, озеро Ильмень, другие места, которые в свое время долго мелькали в военных сводках. Новички помалкивают. Боевого крещения у них еще не было.
Взвод занимает отдельный домик. После отбоя, если нет ночных учений, разведчики ложатся спать. Филимонов и Мерзляков исчезают. Помкомвзвода, старшина и бровью не ведут. Словно их это не касается. Караульные на месте, ни один начальник врасплох взвод не застанет.
Мерзляков и Филимонов возвращаются в полночь.
Разведчики, подостлав плащ-палатки, положив под голову вещмешки, укрывшись шинелями, лежат вповалку на полу.
— Ну как? — высунув голову из-под шинели, спрашивает Смирнов.
— Порядок. — Филимонов сопровождает свой ответ смешком.
Мерзляков, когда его спрашивают про успехи у девчат, отмалчивается.
Филимонов, Мерзляков, некоторые другие разведчики ходят к девчатам из хозвзвода. Других женщин, кроме этих и еще нескольких санинструкторов, в полку нет. Их любви безуспешно домогаются многие, в том числе офицеры.
Подвижный как живое серебро Грибин учиняет Мерзлякову допрос:
— Ты хоть за руку Зины подержался?
Мерзляков не отвечает...
— Зина спрашивала о тебе. Удивляется, почему такого, как ты, в разведке держат. Говорит, место ему — в обозе. Кобылой править. Да и то, если кобыла тихая...
Мерзляков с неизменным спокойствием, выходя за двери, бросает:
— Смолкни, вошь!..
Идет по земле сорок четвертый, победный год. Начиная со Сталинграда, с Курской дуги вал советского наступления неудержим. К цифровым обозначениям подков, дивизий прибавляются именные — Харьковские, Киевские, Полтавские, Одесские, Орловские, Смоленские, Гомельские...
Наступающая армия подбирает вчерашних окруженцев и пленных, которым из окружения или плена удалось вырваться, партизан, тихих «примаков» — на год или два им довелось пригреться возле чужих женок и хат. Видели многие из этих людей немало страшного — отступление, окружение в сорок первом, сорок втором годах, ужасы лагерей для военнопленных, фашистские карательные экспедиции на захваченной врагом земле.
В дивизиях, полках, батальонах, пополненных былыми окруженцами, пленными, вообще теми, кто был в оккупации, про окружение, про отступление вспоминать не любят. Как будто их и не было. На тех, кто был в плену, окружении, даже просто в оккупации, смотрят с холодком недоверия, даже с затаенным пренебрежением. Могучая армия, наступая, побеждая, поддерживает в своих рядах соответствующий победный дух.
Однако крови в сорок четвертом, победном льется не меньше, чем в сорок первом, сорок втором. Кто знает — легче или тяжелей солдату умирать теперь, когда уже видны проблеск победы и завтрашний мирный день?..
