В БОРУ НА РАССВЕТЕ

Насыпь железной дороги-одноколейки, блестящие рельсы теряются в синеватой дымке. Отсюда, где я стою, ничего не увидишь — впереди пригорок. Местный поезд едва одолевает его. Я жду, когда покажется из-за пригорка черно-сизый клуб дыма. Товарный поезд из Микацевичей на Михалевичи идет в полдень, и все, кто едет в Маховец, легко соскакивают в этом месте.

С железной дороги видна Маховецкая школа. Она тоже на пригорке. Покрытая оцинкованной жестью, крыша блестит. Почему-то это неприятно. Лучше бы крышу покрасить.

Село окаймлено насаждениями. Южная часть села примыкает к бывшему панскому парку, постепенно переходящему в обыкновенный лес. Северная сторона укрыта темным сосняком, березняком — их посадило лесничество на сыпучих песках. В промежутке между железной дорогой и селом — поле. Рожь, ячмень сжаты, совхозные строения почти не видны за скирдами соломы. Но еще много соломы в поле, она даже не в копнах, а в валках. Как осталась после комбайна, так и лежит. Овес тоже стоит неубранным.

Отсюда, с железной дороги, Маховец красив. Поселок кажется каким-то необыкновенным. Может, потому, что сквозь густую зелень проглядывают только отдельные крыши. А так село ничем не приметно. Длинная песчаная улица, по обе стороны — хаты. Дойдя до парка, улица как бы делает колено, поворачивая к железной дороге.

Вокруг простор, ширь, и я люблю здешние места. Сразу же за Маховцом болото, затем лес. За железной дорогой — тоже лес. Сосняки, березняки, дубовые рощи. Леса по левую руку тянутся до самого Днепра, правосторонние — до Припяти. Расстояние до двух больших рек, считай, одинаковое. Но в самом Маховце речки нет. Это, конечно, плохо.

Я направляюсь к месту, где насыпь взбегает на пригорок. Точно его никогда не определишь. Просто почувствуешь, что взошел, ибо глазам открывается новый простор. Там, внизу, дрожит дымка. Лес вдоль железнодорожного полотна как будто окутан вуалью прозрачного тумана. Звенят зеленые мушки, стремительно проносясь в разогретом воздухе. Полынь вдоль насыпи высохла, завяла. Ее терпкий, горький запах перебивает другие запахи.

Лето отцвело. Трава на песчаных буграх выгорела, порыжела, хотя, почувствовав жару, по-летнему трещат в ней большие и малые кузнечики. Медленно, будто с чувством собственного достоинства, плавают в воздухе желтые стрекозы. Над полем взлетает стайка скворцов. Они теперь жируют.

Лето вступило в пору томного, ленивого угасания, и я не люблю этих последних, наполненных излишней жарой дней. Хорошо теперь только в лесу. Лес еще живет. Хотя отпели, отщебетали птицы, но дерево еще гонит к листьям сок, еще в самой силе дуб, ольха, ясень, не говоря уже о сосне. Еле заметная желтизна тронула только березу. Но береза вообще начинает рано стареть. Давно не было дождей, поэтому грибы только-только проклевываются.

Показался дым поезда. Я схожу с насыпи и сажусь на край обочины. Стасю отсюда я увижу. Когда прокладывали железную дорогу, взлобье пригорка раскопали, и желто-красные берега проема нависают над насыпью. Поезд идет медленно. От Микацевичей до Михалевичей меньше пятидесяти километров, но ехать нужно полтора часа. По той причине, что рельсы здесь короткие и ненадежные. Некогда партизаны кромсали, рвали железную дорогу, а когда пришлось отстраивать, то, кроме искореженных, погнутых рельсов, других не было. Их резали, кое-как сшивали. Так с того времени и осталось. В Микацевичах ветка кончается, там тупик, за сутки проходит два поезда. Видно, начальство думает, что для такой дороги достаточно и коротких рельсов.

С тормозной площадки соскакивают трое, Стаси среди них нет. Я подымаюсь и снова спускаюсь на насыпь. Мимо проплывают платформы, груженные рудостойкой и березовым кругляком. Паровоз не впереди состава, а в конце. Свесившись до пояса из окна паровозной будки, скалит зубы машинист и машет мне рукой помощник машиниста Митя. Кепка на его голове козырьком назад. Я машу Мите в ответ. Всех здешних железнодорожников, кондукторов я знаю, потому что в Маховце тоже бывает погрузка. В Микацевичах леспромхоз, а у нас — лесоучасток. Летом он работает не в полную силу, поэтому погрузка ведется реже.

Я держу путь на лесоучасток. Там магазинчик, и, если он не закрыт, я куплю кое-что из продуктов, а вечером пойду в гости к фельдшеру Шпаку. Отдыхать осталось четыре дня, и свое свободное время надо проводить весело, а не болтаться как неприкаянному.

На площадке лесосклада коры, щепы, обрезков накопилось на целый метр. Кое-где поразбросаны штабеля плашек, бревен, в некоторых местах от долгого лежания дубовые кряжи вросли в землю. Между ними густо растет лебеда и чернобыльник. На одном бревне резвится стайка трясогузок. Где-то здесь, наверное, выводок. Птицы любят дерево даже тогда, когда, оно мертвое.

Навстречу мне в тапочках на босу ногу размашисто вышагивает высокий и крепкий физик Василенко. Он в широкополой соломенной шляпе, несет на плечах грабли. Под синей безрукавкой заметно поколыхивается брюшко.

— Привет, Левонович! — бодро кричит он. — Куда держишь путь? Давно не видел тебя.

Я отвечаю, что в отпуске, а приехал только вечером.

Физик заметно веселеет.

— Слушай, — говорит он доверительно, — здесь твои помощники дров наломали. Будай на меня акт составил. Порви ты, братец, эту рукопись, чтоб глаза не мозолила.

Я знаю об этом акте. Учителям, у которых есть коровы, покосы выделены в Будном. Немного далековато, но ничего не поделаешь, на ближние участки охотников хватает. Приходят заверенные печатями бумаги из райисполкома, из лесхоза. А Василенко свое выбрал да еще залез в лесопосадки.

— Хорошо, — говорю я. — Только здесь дело не в нас. Лесник Гаркуша бучу поднял. Это его надел.

— Ваш Гаркуша готов весь свет заграбастать! — горячится Василенко.

Я молчу. Василенко не лучше Гаркуши. Где плохо лежит, урвет. Когда-то был директором школы, но сняли, кажется, за длинные руки.

— Завтра конференция, — сообщает физик. — Нужно ехать, а здесь с этим проклятым сеном связался. Разве приятно брать за грудки Гаркушу? Пропади оно пропадом! Но, думаешь, учитель достанет кружку молока, если не будет держать корову? Черта с два, братец ты мой!..

Напоминание об учительской конференции сразу поднимает мое настроение. Так вот почему Стася не приехала! Конференция продлится два или три дня, и ей нужно быть в Микацевичах. А в школе в это время никакой работы.

Я прощаюсь с Василенко.