Наш девятый класс стал десятым.

Мы сдали экзамены немного раньше десятиклассников и решили организовать вечер. Об угощении и музыке взялись позаботиться девчата. Хлопцам велели принести вина. Вечер устраивался в просторной хате нашей ученицы, которая жила на Вокзальной улице. На этой же зеленой улице, сплошь засаженной тополями, квартировала и Люся.

От вечера я ожидал необычайного: мне стукнуло шестнадцать лет, я считался десятиклассником, меня любила самая красивая в классе девушка! Впервые в жизни я оделся во все новое. Родители в награду за успехи купили мне шерстяной костюм, шелковую сорочку и блестящие туфли с тупыми носами. Я чувствовал себя взрослым, самостоятельным и жадно пил сладость этого ощущения.

Девчата пришли в нарядных платьях, сделали замысловатые прически. Многих я знал с первого класса, привык к ним, не замечал, что они красивы. Все мы, хлопцы и девчата, незаметно друг для друга выросли и повзрослели за девять лет учения и, может, впервые это заметили на вечере, который устроили сами, без учителей. За столом царило сдержанное веселье. Это было совсем не то, что на шумных школьных сборищах. Мы вступали в новую жизнь и чувствовали важность момента.

Меня посадили рядом с Люсей. Я не очень-то умел пользоваться вилкой, стеснялся этого и молчал. Но эта неловкость скоро прошла. Хлопцы выпили по полстакана вина, девчата — по рюмочке. Вино приятно кружило голову, движения стали уверенными, и теперь я совсем не обращал внимания на свою вилку. «Я люблю тебя», — наклонившись к Люсиному уху, шепнул я. Говорил я эти слова впервые в жизни, мне хотелось сейчас же услышать ответ, но Люся молчала. Я вновь прошептал те же слова и увидел, как покраснело маленькое Люсино ухо. Его мочка стала как спелая ягода. Мне все же очень хотелось, чтобы Люся что-нибудь сказала, но вместо ответа она нашла мою руку и чуть-чуть ее пожала. Волна нежности залила меня всего.

Потом мы танцевали. Девчата раздобыли патефон и пластинки. Все это были вальсы, но такая музыка больше всего подходила к этому вечеру и к нашему настроению. Почти никто из ребят танцевать не умел, но кружились все. Я снял пиджак, чтобы зря не мять его. Приятно было сознавать себя взрослым, крепким, одетым в новую шелковую сорочку, которая тихо шелестела при каждом движении. Я кружился со всеми подряд, а Люсю не пригласил ни разу. Я стыдился, что не умею танцевать, таил надежду стать когда-нибудь настоящим кавалером и пройти с нею в вальсе так, чтобы всех привести в восторг. Мне было достаточно сейчас и того, что Люся рядом, что мы вместе в шумной, веселой компании, и я нисколько не завидовал тем, с кем танцевала она. У нас все было впереди...

Натанцевавшись, пошли гулять. Мы вышли со двора вместе с Люсей и незаметно отстали от других.

Было уже часов одиннадцать вечера. Песчаная, засаженная тополями улица тонула в сероватом полумраке. Вечер был теплый, улица пуста, таинственно, загадочно шумели листвой тополя. На станции пыхтел маневровый паровоз, с пристанционной площади, где на высоком столбе висел репродуктор, доносилась приглушенная музыка. Я взял Люсю под руку. Я чувствовал теплоту ее локтя, касался ее плеча, и ощущение было такое, что вот это и есть истинное счастье.

Я понимал, что нужно завязать разговор, но слов не находил. Так мы пришли к домику, где она жила. Приземистый этот домик отличался от других только тем, что стоял в глубине двора, а перед двором по краю улицы росли не тополя, а раскидистые вербы. Люся нерешительно остановилась перед калиткой и смотрела на меня. Теперь мне обязательно нужно что-то сказать, иначе она попрощается и уйдет домой. Я увидел лавочку под навесом.

— Давай посидим, — предложил я. — Еще рано...

Люся не возражала, и мы присели на лавочке. Так же как и раньше, тихо шелестели тополя, ночная улица была во власти приглушенных шорохов и звуков. Небо по-летнему густо усеяли звезды, с окраины, с осушенного болота, веяло влажной зябкостью. Я прижал Люсю к себе, дотронулся щекой до ее щеки. Она молчала, будто ожидая чего-то. Тогда, набравшись смелости, я поцеловал ее в губы. Поцелуй был краткий, несмелый, но и от него она тихонько, как вспугнутая птичка, вскрикнула.

Пришел одесский поезд, он всегда приходил в половине двенадцатого ночи. На станции началась суета, шум, но сразу же поезд тронулся, и было хорошо слышно, как два диктора — мужчина и женщина — читают последние известия. Я тоже прислушался. Передавали опровержение ТАСС. Торжественно и значительно диктор говорил о том, что Германия не собирается нападать на Советский Союз, что концентрация германских вооруженных сил объясняется их перегруппировкой. Позднее я много-много раз вспоминал это опровержение, до мелочей возобновляя в памяти июньскую ночь, ведь за пять минут до того, как его начали передавать, я впервые поцеловал девушку...

Стало холодновато, я укрыл Люсины плечи пиджаком. Слов у нас по-прежнему не находилось, но теперь говорить было и не обязательно. Я обнимал, прижимал Люсю к себе и раз за разом целовал. Она не противилась, словно целиком отдаваясь в мою власть, власть мужчины.

Было уже далеко за полночь, когда мы поднялись с лавочки. Мы долго стояли у калитки, никак не могли расстаться. Наконец Люся обхватила меня за шею обеими руками и, на одно мгновение повиснув на мне, как на дереве, сама поцеловала меня в губы.

— Почему я не такая высокая, как ты! — воскликнула она, и столько в ее голосе было неподдельной, искренней горечи, что у меня невольно защемило сердце. Мне хотелось сказать, что я и люблю ее за то, что она хрупкая, кажется беспомощной, напоминает растение мимозу, о котором рассказала нам школьная ботаничка. Но Люся уже не слушала, она настойчиво стучала в окно своим пенсионерам, которые рано ложились спать.

Конечно, я был чудак. Назавтра было воскресенье, и я знал, что Люся пойдет в свои Боровцы к родителям. До Боровцов восемь верст, и я мог бы проводить Люсю. И как бы наговорились и нацеловались за эти восемь верст! Но не сообразил, и Люся пошла в Боровцы одна. Меня же так переполняли чувства, что я, как в тот первый раз, когда получил от Люси записку, двинулся по шпалам до будки, а потом еще дальше — в лес. В кустах перекликались птицы. На лесных полянах весело и щедро цвели колокольчики, пролески, анютины глазки, медуница. Я ждал чуда. Почему-то казалось, что вот-вот на лесной дороге должна появиться Люся. Иллюзия была настолько реальной, что я два или три часа ждал. Потом уже сообразил, что у нее есть свой лес и своя лесная дорога и в моем лесу ей пока делать нечего. Я бросился по железной дороге назад в местечко, прибежал к Люсиным хозяевам, но ее не было. Она, видимо, ждала меня, так как ушла после полудня…