Высоцкий едва дождался четырех часов — на это время было назначено свидание с Галей, — ходил из угла в угол по комнате, брал книгу, тотчас же откладывал ее в сторону, курил, наблюдал за плодоовощной базой.

И вот он снова с Галей, на той же скамейке, сидит и смотрит на парк, на Припять, на буксиры, белые пароходы, на еще по-летнему подернутые дымкой заречные дали.

Давно, должно быть с того далекого времени, когда выехал из городка, Высоцкий не чувствовал себя так. Будто вернулась молодость: им владеет приподнятое, радостно-напряженное настроение, взвихренность чувств. Галя явилась как посланец полузабытой юности, властно зовущей в заманчиво-тревожную неизвестность.

Однако трезвый голос как бы предупреждает: терять головы не стоит, что было, не вернется. Молодой женщине он интересен потому, что она рвется к жизни, которую он уже изведал.

Что ж, он постарается не терять головы.

— Откройте учебник и читайте текст, — будто приказывает Высоцкий. — Там, где вчера остановились.

У нее неплохое произношение, цепкая память. Запомнила много слов и сейчас легко чувствует себя на странице, которая еще вчера казалась китайской грамотой.

Высоцкий смотрит на землячку, не скрывая удивления.

— С вашими способностями английский язык можно выучить за год, — говорит он.

— Я так хочу выучить хоть один язык! — восклицает она. — Но нет времени.

— Языком можно овладеть легко, если есть внутренняя потребность.

— А у вас она была?

— Во время войны. К немецкому языку. Хотелось знать, кто такие немцы и почему так пренебрежительно смотрят на нас.

— Вы и немецкий знаете?

Высоцкий усмехнулся:

— Лучше остальных. Читаю без словаря, могу попросить поесть и все такое прочее...

О языке Высоцкий всегда рассуждает охотно. У каждого человека есть увлечение, или, как теперь говорят, хобби. У него такое увлечение — языки. Если бы не было более сильной страсти к другому, к тому, что стало занятием, профессией, может, стал бы полиглотом. Но язык и литература — две стороны чего-то неизмеримого, огромного, что вместе с песней, музыкой определяет душу народа; трудно представить серьезного, уважающего себя литератора, который бы не интересовался языком, и не только своим, но и других народов.

Высоцкий говорит, говорит, может даже не совсем сознавая, что ему хочется увлечь, очаровать женщину, показаться в ее глазах необыкновенным. В нем уже пробудился педагог, преподаватель, а преподаватель всегда хочет подчинить своей власти тех, кто его слушает. Это не только задача. Учитель должен верить в то, о чем говорит. А значит, жить в слове, так как его оружие — слово и собственная жизнь.

Пускай слушает длинноногий, русоволосый геолог, который мечтает стать журналистом. Вы бурите скважины, моя девушка, достигаете пород, пластов, которым многие миллионы лет, а если обратимся к человеку, к корням его далекой, никем не написанной истории, то она в языке. Да, да — в языке. С помощью языка можно доказать, что народы, населяющие старую Европу, близкая родня, нет среди них высших, которые верховодили, и низших, которые подчинялись. Возьмем слова «земля», «почва». По-немецки это звучит — Boden. Der Boden. А нет ли параллелей в русском, белорусском языках, хотя, как известно, каждый народ сеял хлеб на своей земле и не имел обычая перенимать первородные слова. Разве что самую землю отнимал друг у друга. Так вот, в русском языке есть слово «под», в белорусском — «спадысподу». Оттенок другой, а глубинный смысл тот же. Спадысподу — значит из-под земли. Не слышите ли вы звуковой близости с Bodеп, хотя прошли тысячелетия, как племена, народы разделились.

Возьмем другое слово — вода. По-немецки — Wasser, по-английский — water. Звуковая оболочка изменилась, но корень нащупать можно, он одинаков.

Я умышленно беру слова, которые невозможно одному народу занять у другого. Такие слова, как мать, отец, сын, дочь, как и другие первородные понятия, не заимствуются, а в индоевропейских языках они, пожалуй, одного корня.

Вспомним слово «ветер»: Wind — по-немецки, wind — по-английски, vent — по-французски. Чувствуете, как вам дышит в лицо знакомой прохладой наших равнин и лесов?

А еще солнце: Sonne — по-немецки, sun — по-английски, soleil — по-французски. Все мы родились под одним солнцем и, как видите, даже название его сохранили...

Солнце тем временем скрывается за горами. Галя смотрит на Высоцкого с нескрываемым интересом.

— Я и не знала. Вы меня просто очаровали.

Он рад, что очаровал землячку. Только скорее она его очаровала, так как очень хочется вновь ее увидеть. Присутствие ее тут, в родном городе, вносит щемяще-радостную ноту в его чувства.

— Приходите завтра, — просит Высоцкий. — С учебником. Мне приятно с вами проводить время.

— Мы поедем на скважину, но вечером я вернусь. Приду обязательно. — В Галином голосе, кажется, звучит неприкрытая радость...

Они встретились завтра, послезавтра, еще через день. Ходили возле Припяти, смотрели на вечерние волны реки, на дальние заречные сосняки, на луга — с наступлением сумерек они постепенно окутываются зыбким туманом. Говорит больше Высоцкий, его собеседница благодарно слушает. У него будто невидимые створки души раскрылись. Часами рассказывает, как жил тут, в городе, что видел, разъезжая по командировкам. Больше всего рассказывает о газете, о порядках в редакции. Галя собирается стать журналисткой, и ей это не мешает знать.