У Высоцкого свободное время до конца недели, и он может им распоряжаться как хочет.

День солнечный, жаркий, будто в горячем августе. Возле ларьков с газированной водой длинные очереди. Вообще город перенаселен. Высоцкий это заметил еще по гостинице. Коридоры, даже вестибюль ночью заставлены раскладушками. Утром, часов в шесть, раскладушки исчезают, так как на них спит рабочий люд, который спешит на смену, на автобусы — Нефтехимстрой в окрестностях города.

В конце концов, городок всегда был перенаселен. Но тогда, в послевоенное время, совсем по другой причине. Его сделали областным центром, и узкие улочки, приземистые домики с трудом размещали множество областных учреждений, организаций, которым нужны были помещения, кабинеты, транспорт. На центральной улице, полого спускавшейся к Припяти, вывески висели, пожалуй, на каждом здании. Весной, когда на склонах пригорков начинал таять снег, мутный поток мчался по главной магистрали, как по горной теснине, — мимо домиков с вывесками, людей с потрепанными портфелями, которые сновали взад-вперед по узкому тротуару, мимо куцых, как обрубки, тополей с обрезанными верхушками. Ледоход на Припяти вдребезги разносил временный деревянный мост, которым городок связывался с остальным миром; машины, пешеходы до самого лета, пока не наводили новый мост, переправлялись на противоположный берег на пароме и лодках. И трудно было представить, чтобы обособленный, будто остров, городок, который ничего особенного не производил, не мог послать в окружающие районы, деревни ни машин с собственной маркой, ни удобрений, ни чего-нибудь другого — материального, весомого, а спускал только циркуляры, постановления, приказы, мог серьезно влиять на ход хозяйственной жизни. Было ощущение нереальности, надуманности областного титула, присвоенного заштатному городку.

Нынешняя перенаселенность — другое дело. В районе, где Высоцкий родился и который фактически прилегает к городу, в других местах, которые находятся в междуречье Днепра, Березины и Припяти, из земных недр течет нефть, и строительство в соседстве с городом нефтеперерабатывающего гиганта, химических заводов означает одно: город действительно возвысится, поведет за собой экономику прилегающего края, его имя с уважением будут называть не только в стране, но и за рубежом. Между тем порядочно прошло времени, как городок перестал быть областным центром.

Высоцкий до вечера бродит по улицам, отмечая перемены, узнавая былое, прежнее, чего все-таки больше и что всплывает в памяти приятными, грустно-радостными воспоминаниями.

Отца перевели в городок осенью тридцать девятого. Высоцкий тогда учился в девятом классе. Вообще отца перебрасывали из района в район: был сначала на партийной работе, потом на советской — председателем райисполкома, а в городок приехал заведовать горторгом.

У отца были свои счеты с жизнью. Мать Высоцкого умерла, когда сыну шел четырнадцатый год, два года они жили только вдвоем с отцом, который дома не засиживался, носился по району, возглавляя разные кампании, но цыганские скитания, одиночество, видимо, опостылели, и он женился. Может, потому и попросился на новую работу, пожелал переменить место.

Молодость не очень задумывается над сложностью, драмами жизни, ею руководит наивный эгоизм: после женитьбы отца, прихода в дом новой женщины, Высоцкий потребовал одного: чтобы ему дали отдельную комнату и не совали нос в его личные дела. Он много читал, быстро заводил знакомства — к этому, очевидно, приучили частые переезды семьи, — сдал нормы на все оборонные значки, готовя себя, как и большинство подростков того времени, к военной карьере. Учился он легко и успешно и после переезда в городок, который своим бытом мало отличался от районного местечка, жил как и раньше.

Новое было в возрасте. В городке он стал десятиклассником, а это означало, что близится пора вылета из родного гнезда и надо самому решать, чем он будет заниматься. И как ни нравилась ему лейтенантская форма, кубики в петлицах, скрипучие ремни, прочитанные книги делали свое, он решил поступать в университет.

В городке выходила областная газета, такая же большая, как и московские, минские газеты. Иной раз она печатала подборки стихов местных авторов, и Высоцкий загорелся, на него нашло вдохновение.

Время трубило в героические трубы: советскими стали Западная Беларусь и Украина, Прибалтийские республики, Бессарабия, победно отгремели бои с японцами на озере Хасан и у реки Халхин-Гол. Все это волновало, вызывало высокие мысли и порывы.

Высоцкий за месяц написал целую тетрадь стихов и однажды отважился — отнес в редакцию. Его принял рыжеватый, приветливый секретарь редакции — он сам писал стихи, а позднее, после войны, Высоцкому вместе с ним пришлось работать, — бережно, щадя самолюбие автора, большинство скороспелых творений отклонил, назвав их риторичными, художественно слабыми, но три стихотворения оставил, тут же, при Высоцком, поправив отдельные строки.

Стихи были напечатаны, об этом узнали в школе, и Высоцкий чувствовал себя героем.

Та последняя осень навсегда запала в память розовыми восходами и закатами солнца, которые удивительно отражались в зеркальной поверхности широкой Припяти. Утром лучи сперва золотят вершины песчаных с пятнами бурого глинозема пригорков, затем спускаются ниже и ниже, пока не тронут глади реки, которая в одно мгновение отзывается тысячами сверкающих волн. Вечерняя пора настраивала на более рассудительный, философский лад. Солнце идет на закат медленно, не спеша, как бы не желая уходить на покой. Еще горит густой позолотой пологий правый берег, еще небо над рекой то в светлых прогалинах, то в красновато-медном багрянце, а внизу, в прибрежных песках, темных лозняках, уже царит мрак.

Выпускной класс, предчувствуя расставание, необыкновенно сплотился. Были диспуты, совместные походы в кино, в театр, который переехал из другого города и для которого специально построили помещение с мраморными античными колоннами, — пожалуй, самое лучшее из четырех или пяти новых, выросших в областном центре.

Приятно было идти по притихшему ночному городку, слушать тихий шепот тополей, гулкие шаги, звонкие голоса друзей и подружек выпускного класса. Всходила луна, лила на окутанные мраком домики, улицы, переулки таинственный свой свет, и городок в такое время казался необыкновенно привлекательным, сказочным. Домики, хатки карабкались по косогору до самой седловины, блестели огоньки в окнах — в трепетном лунном свете пригорки вместе с небогатым человеческим жильем, разбросанным по склонам, вставали будто огромные небоскребы, чуть не касающиеся своими вершинами неба и звезд.

В те полные неясных юношеских порывов дни как раз и захватила молодую душу в плен Клара Синельникова, высокая длинноногая десятиклассница, красивая и необыкновенно молчаливая. Клара ходила по классу, сидела за партой, отвечала уроки, он слышал ее голос — грудной, глуховатый и одновременно по-девичьи звонкий. Клара все время будто что-то в себе таила. Она не набивалась в компанию, не выделялась среди девушек, хотя ее нельзя было назвать одинокой и грустной. Красота ее была настоящая, самой высокой пробы: продолговатое лицо, которое привлекало совершенством, деликатностью, задумчиво-спокойным выражением, статная фигура, плавность походки, движений, жестов, за которыми как бы таилась скрытая сила.

Училась Клара хорошо, была в ряду лучших учеников в классе. Подруги ей завидовали, но она вела себя так, что к ней нельзя было придраться. На насмешки отвечала безобидной улыбкой, ухаживания парней тактично отклоняла, выделяться не стремилась.

С Высоцким Клару сблизил случай. В классе собирали по рублю для помощи испанским детям, а у нее денег не было, и он охотно внес за нее рубль. На другой день Клара вернула долг серебряными монетами, и, когда пересыпала их в его ладонь, одна монета упала, покатилась по полу и провалилась в щель между половицами.

Клара густо покраснела, хотя неизвестно, кто был виноват: она ли, торопливо отдавая деньги, или он, небрежно подставив ладонь.

Отца той осенью перевели в Брест, а вслед за отцом уехал Высоцкий. Более, чем за что-либо другое, он корил себя потом за этот переезд, так как, добиваясь самостоятельности, продолжая учиться, в новом городе устроился на работу. Его взяли ночным корректором в газету, — видимо, могли взять и в припятском городе, и не надо было бы расставаться с Кларой, и тогда, возможно, совсем по-другому сложилась бы его жизнь.

Он часто писал Кларе письма, она отвечала — сдержанно, не проявляя особых чувств, сообщала небогатые школьные новости. А он понял, что любит ее по-юношески самоотверженно, до самозабвения, — множество прочитанных книг разбудили его фантазию; одиночество, неопределенные отношения с отцом, которые начались после прихода в семью чужой женщины, как бы требовали близости с живой душой, с девушкой, которая стала бы ему и подругой, и матерью.

За стихи он больше не брался: пять ночей в неделю, которые просиживал в редакции, уроки, подготовка к выпускным экзаменам изматывали вконец. Об одном только договорились с Кларой: после школы поедут в Минск. Она собиралась в медицинский институт, он — в университет.

А в Бресте, особенно ближе к весне, было уже тревожно. Жители открыто говорили, что немцы нападут, из магазинов, из ларьков исчезали соль, спички, в город прибывали новые воинские части, техника. Было несколько случаев, когда из-за Буга и Муховца перебирались на советский берег люди, которые не хотели жить под немцами: они тоже говорили, что фашисты готовятся к войне.

Но он работал в редакции, одним из первых вычитывал тассовские материалы, в которых даже намека не было на какие-либо осложнения. С Германией существовал договор о ненападении и даже о дружбе, в газетах больше писалось о мирных делах — вводились в строй заводы, колхозы рапортовали о выполнении хозяйственных кампаний, а он привык верить газетам и книгам. Так его воспитали.

Тогда, на рассвете, когда на Брест — сначала на крепость, а затем на город — обрушились немецкие снаряды, бомбы, он был дома — только-только вернулся из редакции, принеся с собой еще немного волглый номер воскресной газеты. Два дня назад был выпускной вечер, на нем десятиклассникам торжественно вручили свидетельство об окончании средней школы, была музыка, танцы, у него в ушах и теперь звенели мелодии прощальных школьных вальсов.

Отец сразу понял, что началась война. Мачехи дома не было — уехала к родственникам в район, где они жили до переезда в припятский городок.

— Добирайся до Оли, — сказал отец. Олей звали мачеху. — Побудь пока там. Если возникнет что-нибудь опасное, я тебя там найду...

Это был последний разговор с отцом. По сведениям, которые после войны по крупицам собирал Высоцкий, отец из города выбрался, прибился к воинской части, но и она попала в окружение, и он партизанил между Брестом и Барановичами. В марте сорок второго года погиб.

А сам Высоцкий мачеху разыскивать не стал, добрался до припятского городка, две ночи ночевал у матери школьного товарища — десятиклассников военкомат тем временем успел мобилизовать.

Следующую, третью ночь он провел с Кларой. Они сидели в яблоневом саду — он прилегал к большому деревянному дому Клариных родителей, — в старой, увитой диким виноградом беседке. Ночь была лунная, светлая, то в одном, то в другом конце города стреляли патрули — видимо, из предосторожности, — из-за Припяти даже отзвуки пулеметных очередей доносились. Они обнимались, целовались и в конце концов признались друг другу в любви. Впереди была разлука, они стали взрослыми, и слова взаимного признания в чувствах были просто необходимы перед дальней дорогой. Высоцкий должен был идти в армию — десятиклассников брали даже с неполными восемнадцатью годами. С Кларой договорились так: она эвакуируется, остановится в городке Тим на Курщине, где у нее есть родственники, а Высоцкий будет писать ей в Тим письма.

Они твердо решили не терять друг друга в вихре войны.

Увиделся он с Кларой только через пять лет. Она заканчивала медицинский институт, он после военного училища, фронта, побега из плена, нового фронта и демобилизации работал в газете, где когда-то напечатал первые стихи. И еще почти пять лет тянулись неопределенные, мучительные для обоих отношения, пока их с Кларой дороги не разошлись навсегда.