Прежде чем отправиться на Петровку, Иван Иванович около часа кружил по улицам, чтобы собраться с мыслями и успокоиться.

На улицах было шумно: окончился рабочий день во многих учреждениях, вышла смена с заводов и фабрик. Валом валил трудовой народ: канцеляристы, машиностроители, ткачихи… Автобусы и троллейбусы не успевали поглощать на остановках в широкие свои чрева густые вереницы людей. Кто посильнее, пробился плечом, повис на подножке, не давая запахнуться дверям; удалые ребята, явно станочники, с поцарапанными стружкой, промасленными руками, прицепились над задним буфером троллейбуса, не обращая внимания на свистки постового. Шагает группа девчат в штанах, заляпанных краской, — маляры или штукатуры. А вон матерые строители, похоже, каменщики или может быть, сварщики-верхолазы. Повсюду заработали краны. Кончилась война, и люди нуждаются в жилье…

«Стройте больше и скорее, друзья, — тепло подумал хирург. — До каких пор жить москвичам в тесноте?.. Согнал-таки постовой ребят, остановил троллейбус. Куда спешат? Кто на танцульки, кто в школу для взрослых, в техникум вечерний, а то и в институт. Хотя сейчас еще каникулы… Просто торопится народ отдохнуть. Другие, как и я, побегут в домоуправление, в милицию. Там сейчас самые боевые часы».

Недавно прошел дождь, и мокрый асфальт блестел, полируемый тысячами ног и упругими шинами автомобилей, кативших сплошняком по улице Горького. Похоже, сегодня футбольная встреча на стадионе «Динамо». Но если поднять голову, то можно видеть и другую картину: масса окон, за стеклами которых белеют занавески. За каждым окном живут люди, имеющие московскую прописку…

Черт возьми! Миновал час «пик», а по тротуарам народ продолжает валить толпами, в магазинах толчея. Неужели все эти люди прописанные? Да нет, много приезжих. Не все ведь приехали сюда на постоянное жительство! И не всем тут надо жить. Вот эта, с саквояжем, определенно спекулянтка. Так и шныряет глазами. Москва обойдется без нее, а Елену Денисовну надо прописать. Она еще пригодится московским роженицам!

«Работать? Работать можно где угодно, — продолжал свой спор с начальником милиции Иван Иванович. — Но ведь для Елены Денисовны жить сейчас одной смерти подобно: Варя ей словно дочка родная. Как же я не сказал, что речь идет не о жилплощади, а о жизни человека!.. Хорошеет Москва. Растет и строится. Гигантские дома поднялись после войны. Уже очень много домов построили, товарищ начальник милиции!»

Хирург Аржанов идет по улице к центру города, к управлению городской милиции на Петровке. Ему позарез нужны два слова: «Прописать постоянно», — начертанные рукой начальника на его заявлении. Это только сказать легко: «Категорически нельзя».

За площадью Пушкина тоже новые прекрасные дома. Но стоят они, сомкнувшись, будто величавые утесы над блистающей улицей-рекой, и нет туда доступа вдове погибшего героя фельдшера Хижняка.

Мимоходом Иван Иванович увидел длинную вереницу людей, продвигавшихся медленным шагом к книжному киоску, сообразил, что это очередь за «Вечеркой», и, вместо того чтобы свернуть налево, к Петровке, тоже пристроился в хвост очереди.

«Пока буду дожидаться приема у начальника городской милиции, почитаю…»

Получив газету, Иван Иванович отошел в сторону и вдруг увидел Алешу Фирсова… Подросток был в такой же рубашке, в какой приходил на квартиру Решетовых, но на плечи накинут макинтош, а на ногах добротные полуботинки. Чуть приподняв брови, что придавало его полудетскому лицу выражение удивленной задумчивости, мальчик подшагивал в очереди к киоску, но видно было, что он в эту минуту забылся совершенно. И точно: приняв машинально газету из рук продавщицы, Алеша замешкался, и только ропот соседей заставил его встряхнуться.

Конечно, спешить ему сейчас некуда: школьные каникулы, мальчишка гуляет по улицам и мечтает.

«Ни разу в жизни еще не влюблялся», — вспомнил Иван Иванович слова Ларисы о сыне.

А сейчас похож на влюбленного. Вот и от киоска отходит, словно лунатик, никого не замечая. Доктор шагнул к нему, взял его за рукав:

— Алеша!

Тот вздрогнул, густой румянец залил лицо, глаза заблестели ярко, но невесело.

— Вы? Как это вы… — Алеша хотел спросить: «гуляете?» Но застеснялся и умолк.

Теперь он знал, где живет и работает Иван Иванович, в каких лабораториях занимается, где читает лекции, — словом, представлял себе все его маршруты.

Во дворе дома на Ленинградском проспекте Алеша чаще видел издали Варю и маленького Мишутку. Подкараулив Аржанова, он следил за ним, но при первой возможности встретиться стремительно уходил. Если бы Иван Иванович был меньше занят и не так рассеян на улице, то давно заметил бы мальчика. Но он не замечал, а Алеша не смел подойти.

Впервые дни школьных каникул показались подростку такими пустыми и длинными.

— Где ты пропадаешь? — строго спрашивала Лариса.

— Гуляю.

Она с трудом выпроводила его в летний лагерь, но вскоре он вернулся, загорелый, похудевший, с беспокойным взглядом.

— Ты мне не нравишься нынче! — заявила Лариса. — Что с тобой творится?

Даже покупка замечательного пианино не привязала его к дому.

«Влюбился», — решила Лариса, продолжая наблюдать странное поведение сына.

Алеша и впрямь влюбился, если можно так назвать снова вспыхнувшую горячую привязанность подростка к взрослому мужчине — другу детства в незабываемо тяжелый период. Все мысли и чувства мальчика, обожавшего свою мать и уже не раз сближавшего в воображении судьбу Аржанова с ее судьбой, а значит, и с собственной жизнью, устремились опять к этому человеку.

Образ отца, которого Алеша очень любил, окружен романтикой геройства. Мальчику было всего шесть лет, когда он впервые услышал разговор взрослых о гибели Алексея Фирсова, но понадобились годы, чтобы утихла острота недетского горя. И тогда-то пришла мысль об Аржанове как о новом отце. Алеша знал, что Иван Иванович женился на Варе Громовой, но это почти не дошло до его сознания. И чем дальше отходили воспоминания о погибшем отце, окутываясь дымкой привычной тихой печали, тем ярче представлялся мальчику Аржанов, добрый, могучий богатырь, властный над смертью, с которым можно и поиграть, и посоветоваться, и запросто поговорить. Он понял бы все, что волновало Алешу.

Встреча наконец состоялась. Но, увидев Аржанова с маленьким сыном на руках, подросток почувствовал, что этот человек потерян для него безвозвратно. У него есть не только жена, но и собственный сын, и что мог значить сейчас для него Алеша Фирсов? Впервые мальчишеское сердце ощутило ожоги ревности, и он сбежал, а потом страдал и от сознания утраты, и оттого, что оскорбил Аржанова, ответив на его дружескую отцовскую ласку взбалмошной выходкой. Привязанность толкала на слежку за любимым человеком, мнительность мешала подойти и заговорить. И что бы он мог сказать Аржанову? Так оно и оказалось теперь, когда Алеша уже решил вычеркнуть его из памяти.

— Ты хотел спросить, что я тут делаю? — Иван Иванович ласково поглядел на умолкнувшего Алешу. — Гуляю, как и ты. У тебя каникулы, а у меня сейчас затишье перед боем. Меня дважды разнесли сегодня, и вот я хожу и собираю силы для новой атаки.

— На кого? — все еще дичась, спросил Алеша.

— На начальника городской милиции.

— Милиции? — в глазах Алеши вспыхнула тревога. — У вас что-нибудь случилось?

— Нет, я в самом деле веду бой за территорию, жизненно необходимую моему союзнику.

— Кто же этот… союзник? — догадываясь, что речь идет о жилплощади, спросил Алеша не без зависти к тому, за кого так горячо хлопотал Аржанов. — Наверное, фронтовой товарищ?

— Ты почти угадал. — Иван Иванович взял подростка, точно маленького, за руку (они давно уже отошли от киоска и теперь медленно, не выбирая направления, шагали по тротуару). — Это вдова фронтового товарища. Ты его знал… Помнишь Дениса Антоновича Хижняка? Фельдшером работал в Сталинграде, а погиб он как командир штурмовой группы. Такой был рыжий, синеглазый.

— Я помню. — Алеша сразу представил веселого на вид, рыжего человека с крупным вздернутым носом. — Он заходил в нашу палату проведать своих раненых и расспрашивал о них санитара Леню Мотина. Вот кого я хотел бы еще встретить: Леню и Вовку. Паручина! Какая странная жизнь была тогда!

— Да, страшная, — согласился хирург.

— Нет, странная, — поправил мальчик. — Ведь все происходило, как в тяжелом сне. И, конечно, страшно было. Я так и не привык до конца войны… Всегда вздрагивал, когда рядом падал убитый или близко разрывалась бомба. А ведь мы до Берлина дошли с мамой… со своим госпиталем.

— Мы тоже, только с другого направления.

— Вы… с Варей Громовой?

— Да, со своей женой Варей, — подтвердил Иван Иванович с грустной улыбкой, пробежавшей, точно луч света, по его пасмурному лицу. Улыбка относилась не к Варе, а к ребяческому выражению «мы с мамой дошли до Берлина».

Однако Алеша понял по-своему: доктору Аржанову очень нравится его молодая жена. Но ведь он не из лысых!

— Мой папа погиб, — как будто без всякой связи сказал подросток. — Я не сразу узнал о его смерти. Мама скрыла это от меня и долго, долго не говорила. Я узнал случайно. Он погиб в танковой атаке осенью сорок второго года, когда мы были в Сталинграде.

— В сорок втором? Когда мы были на берегу Волги? — Голос Аржанова прозвучал глухо и отрывисто.

— Да, когда мы жили в блиндажах под берегом… Еще до наступления. И знаете, мама обманывала меня… — Алеша горестно усмехнулся, ему все труднее становилось говорить. — Она мне читала одно и то же письмо. Я это заметил по дырочке на бумаге, но не понял, отчего она так делала, а спросить почему-то побоялся. И раньше не понял ничего, когда она получила известие о смерти отца и упала без сознания. Конечно, что можно спрашивать с человека, если ему всего пять лет?

«Мне было тридцать пять, даже больше, и, однако, я тоже ничего не понял, — подумал Иван Иванович. — Значит, она отошла тогда от меня не потому, что стыдилась своего увлечения, а переживала новую утрату. Страдала в одиночку, боясь нанести удар своему ребенку, а мы не знали и не поддержали ее. — Иван Иванович вспомнил, какой приходила в операционную в те дни и ночи Лариса. — У нее у самой было мертвое лицо. Ведь она не переставала видеть в Фирсове отца своих детей. Сказала же она: «Мне не в чем его упрекнуть. И он герой и на фронте». Теперь понятно… Она любила меня, но слишком свежо и остро было горе утрат. А сейчас?» — Иван Иванович вспомнил взгляды Ларисы во время последних встреч, ее волнение. Боясь думать о ней дольше, стараясь убежать от себя, Иван Иванович сжал руку Алеши и громко сказал:

— Мне надо спешить! Я могу опоздать на прием.

— Спешите в атаку?

— На этот раз я должен победить. Приходи к нам. Мы всегда будем рады тебя видеть.

«Я провожу вас!» — так и рвалось у Алеши с языка, но он побоялся быть навязчивым.

— Ну, пожелай мне ни пуха ни пера.

И с резвостью юноши громоздкий на вид профессор побежал за автобусом, подкатывавшим к остановке.