Книга: Дерзание
Назад: 42
Дальше: 44

43

Наташа проснулась ночью с чувством большой тревоги. Ей приснился большой зал, она стояла на сцене со скрипкой, но смычок словно прилипал к струнам и рука наливалась свинцом. Было стыдно и страшно. Открыв глаза, она прислушалась. За стеной по-разбойничьи свистел ветер и шумели деревья от разгулявшейся бури. Однако этот шум не заглушал согласное дыхание девочек в детской кроватке, а еще ближе тихо дышал Иван. Легко лежала его большая рука на плече Наташи, казалось, он даже во сне оберегал покой семьи.
В комнате пахло отвратительной гарью. Конечно, это болезненное: вот онемели, одеревенели пальцы на правой руке и ноге.
«Только бы не паралич!» — с тоской подумала Наташа, перевертываясь на другой бок.
Все равно неудобно, зато исчез тошнотворный запах. Трудно уверить себя, что это просто так, галлюцинация обоняния.
Запах гари напомнил Наташе кошмарные дни Сталинградской обороны, убитую Лину Ланкову, исчезнувшую без следа мать, отца, погибшего через год вместе со своим катером от мины, всплывшей с волжского дна. И милый фельдшер Денис Антонович, и матрос Семен Нечаев выходили в воспоминаниях из того ада кромешного живые, улыбающиеся, разрывая душу печалью. Правда, в последнее время словно дымка какая-то затягивает прошлые события Наташиной жизни.
«Что же это со мной? Неужели оттого, что. контузило в Сталинграде?»
Точно в бреду видит Наташа, как бежит она в густом дыму среди грохота взрывов, прижимая к груди своих детишек. Сухо во рту, сердце колотится, готовое лопнуть от безумного бега. Вот она прыгнула и летит в огненную пропасть.
— Ой!
Подавленный стон жены сразу будит Коробова, он приподнимается, включает свет.
— Что, Наташ?
В ответ всхлипывание:
— Худо мне и страшно…
— Не бойся, ведь я тут. Поедем с тобой в Москву, к Ивану Ивановичу. Может быть, в институт Бурденко…
— Нет, лучше к Аржанову: я его знаю. Но дети-то как же?
— Останутся у Ольги Павловны. И бабушку из Сталинграда обещал пригласить Платон.
— Она ведь умерла! — с упреком напомнила Наташа.
— Он обещал свою… Егоровну. Она и сказки умеет рассказывать, и пироги печь, — говорит Коробов, сидя на кровати и бережно растирая онемевшие пальцы жены.
Трудно поверить, глядя на нее, что во время обороны Сталинграда она спасла не меньше трехсот человек. Не похоже на то, что недавно она была лучшей учительницей приисковой семилетки. Как могла такая тихая, точно пришибленная, женщина справляться с целой оравой неукротимых озорников? Однако сегодня эти озорники снова приходили, готовые помочь по хозяйству и повозиться с детишками своей Натальи Трофимовны. Ей было очень плохо, и Коробов тихонько выпроводил ребят. Приходящая домработница наводит в доме порядок, но только теперь, когда Наташа заболела, Коробов почувствовал, какая это прорва — домашнее хозяйство, понял, как много успевала сделать его жена за двадцать четыре часа.
Боязнь потерять дорогого человека гнетет его. В Москву! Скорее в Москву!
— Помнишь Володю Яблочкина? — спрашивает он Наташу. — Сталинградский дружок мой… Ему ногу оторвало, когда мы двинулись в наступление. Помнишь, ты его вытащила из-под огня? Ох, и жаркий был тот день!
Наташа кивает, но видно, что она не припомнила, о ком говорит Иван. Мало ли людей с оторванными руками и ногами вытащила она из-под огня! Все путается в ее больной голове.
Коробов делает вид, что не замечает этого.
— Поедем в Москву — прямо к Яблочкину. Может, у Яблочкина есть связь с Колей Оляпкиным. Ты не забыла нашего знатного пулеметчика? Интересно бы встретиться с боевыми дружками! Мы с Володей сидим, бывало, во время налета в укрытии и мечтаем, как поедем в Москву. Ты слушаешь меня, Наташа? Отправимся с тобой к Аржанову, полечишься, и все у нас снова будет хорошо.
«Будет ли?» — мелькает больно ранящая мысль.
Назад: 42
Дальше: 44